Источник света

Гермиона опустила руки. На несколько мучительно долгих секунд комната наполнилась тишиной, которая прерывалась только ее собственным частым дыханием и перестукиванием голых веток о стекло. Девушка не могла оторвать взгляда от пальцев Малфоя — длинных, бледных, окутанных трепещущими тенями; там, куда упали лучи света, в плотном слое мрака зияли неровные дыры, однако они затягивались прямо на ее глазах. Вскоре от повреждений, которые ей удалось нанести, не осталось и следа. Узловатые пальцы с ярко выраженными суставами слегка дрогнули в призывающем жесте, и тьма стала быстро концентрироваться, уплотняться, поднимаясь все выше и выше и опутывая ладони, как смоляные перчатки. Мгновение — и морок растворился в верхних слоях кожи. — Это все? — ровный голос, по которому ничего нельзя было понять, прозвучал неожиданно, и девушка легко вздрогнула. Гермиона неосознанно сделала шаг назад, ощущая, как жар с ладоней перетекает прямо в район щек. Мрачный взгляд жег не хуже раскаленных углей; он был тяжелым и безразличным, будто сама пустота смотрела из черноты зрачков. Радужки постепенно светлели, освобождаясь от примесей ненавидящей, злой, жестокой субстанции, которая жила в нем, но мурашки жути все продолжали бегать вдоль позвоночника девушки. В голове громом звучало эхо от звонкой пощечины, которой ее наградила реальность. Грейнджер ощущала себя униженной и испуганной. Снова. Постоянное использование силы выровняло ее состояние, хотя внешне девушка все еще оставалась болезненно худой и бледной. Тренировки были сложными и ограничивались не только попытками призвать и контролировать свет. Багра заставляла Гермиону нарезать круги вокруг хижины, делать физические и дыхательные упражнения, аргументируя это тем, что настоящие лучи (если бы Грейнджер была способна их призвать), просто обуглят ее кости, как лесной хворост, а после выжгут и все живое на много километров вокруг. Женщина строго следила за ее питанием, поила разными чаями и зельями. Из-за последнего девушка еще пыталась спорить, но Багра и слушать ничего не желала, грозя связать ее и влить снадобья силой. В любом случае результат был плачевным: ничего из этого не работало. Даже самое жалкое сияние давалось Грейнджер с большим трудом, и ей приходилось рвать жилы, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы огонек сорвался с ее пальцев и поджег несчастный кусочек пергамента, который левитировала чародейка. Порой усталость захлестывала девушку с головой, но она давно не чувствовала себя такой.. живой. К ней вернулась забытая уверенность, сходная с той, которую девушка испытывала, выдергивая раненых из рук Морганы. Словно делает все возможное — все, что от нее зависит. Даже больше. И это «даже больше» — в сущности, то, что составляло ее сердцевину, то, что дарило пустой оболочке по имени «Гермиона Грейнджер» силу продолжать бороться и двигаться вперед. Это почти магия, заключенная в ней самой. То, что у нее никогда не смогут отнять ни пытками, ни заклинаниями. И именно поэтому она вскинула подбородок, силясь этим жестом придать себе уверенность, и посмотрела на Малфоя. Парень задержал на ней взгляд всего на секунду и перевел его на Багру. Гермиону удивила такая поспешность. Будь на его месте Гарри или Рон, она непременно решила бы, что они избегают смотреть на нее, но в случае с Малфоем была уверена — ему действительно не интересно. — Она сдерживает себя с упорством, достойным куда лучшего применения, — Багра упиралась ладонями в круглый набалдашник трости с таким видом, будто происходящее шло четко по сценарию в ее голове. Девушка поджала губы, ощутив раздражение и потребность хоть как-то отстоять себя. — Я делаю все, что от меня зависит, — возразила она. — И не устаешь повторять это, как пластинка, которую зажевало, — бесцеремонно перебила ее Багра. — Как видишь, одних стараний порой недостаточно, — добавила она и прежде, чем возмущенная Грейнджер успела среагировать, продолжила, обращаясь к Малфою: — Прошло уже довольно много времени, а мы не продвинулись ни на шаг. — Мы добыли усилитель, не все ли равно, научится она управлять силой или нет? — слова парня звучали неожиданно ровно, настолько, что Гермиона не удержалась и посмотрела на него снова. В слабом свете свечей, закрепленных в канделябрах на камине, она с удивлением отметила, что Малфой, в отличие от нее, выглядит спокойным и собранным. Это заставило ее молча проглотить все упреки. — Нет, не все равно, — раздраженно глянула на него Багра. — Вы оба части одного, и если Гермиона не овладеет силой, то и ударит это по вам одинаково. Впрочем, если бы дело было только в этом, — сказала женщина, садясь в кресло. — Но что может произойти? — спросила Гермиона, сощурившись. — Твоя сила может нанести всем вокруг не меньший урон, чем скверна, а этого мы и пытаемся избежать, — проговорила она. — По крайней мере, моя цель именно в этом, — едко добавила Багра. Малфой, неотрывно наблюдавший за женщиной, нахмурился, а Грейнджер впервые серьезно задумалась об истинной причине, по которой ее не заперли в комнате, а обучали. — Этой хрени когда-нибудь будет достаточно? — поинтересовался он, но вопрос был скорее риторическим, чем адресованным кому-либо. Послышался сухой, как старый пергамент, смешок. — Просто оставить их один на один друг с другом — то же самое, что видеть летящий прямо в тебя камень и застыть на месте, надеясь, что его собьет встречный ветер, — продолжила объяснять чародейка после небольшой паузы. — Сомнительная вероятность, что он все равно не угодит тебе в голову. Глупо и безрассудно, — заключила она. — Мы не можем себе этого позволить. — Но я не чувствую свет как нечто инородное, — с сомнением сказала Гермиона. — Я имею в виду, мне тяжело с ним совладать, но он не наносит мне вреда, в отличие от тьмы. — И это куда опаснее, чем если бы ты четко знала, с чем имеешь дело, — сказала Багра, и Грейнджер запнулась. — Ты не можешь бояться того, что не видишь и не чувствуешь. Гермиона подавила тяжелый, усталый вздох. Оборачиваясь назад на свои ничтожные успехи, она понимала, что явно делает что-то не так, но не знала, что именно. Ей было неописуемо трудно, так тяжело, как никогда до этого. Новые силы, по словам Багры, уже были ее частью, как сердце или желудок, их не нужно было усваивать, как любые другие знания, на что Грейнджер возражала, что нельзя осознанно управлять внутренними органами. Чародейка орала на нее и называла дурехой, но пока что правда была за Гермионой. — Я не понимаю, какой прок от усилителя, — напряженно размышляла она, уставившись в пространство перед собой, — если он не только не сдерживает силу, но и не дает ей проявиться. — Мы просто сосуды, в которые поместили то, что не должно принадлежать никому, и заперли с помощью ритуалов, основанных на магии древних магических животных, — вдруг сказал Малфой. — Волею случая сосуды еще и сообщаются, влияя друг на друга в той мере, которая приводит меня в бешенство. Грейнджер стоило больших усилий не измениться в лице, когда до нее дошел смысл сказанного. Она подняла голову, ожидая увидеть ярость в свою сторону или, возможно, злую насмешку. Но вместо любой из реакций, которые она могла себе вообразить, Малфой наступил себе на горло, и только напряженная линия челюсти и подрагивающие от раздражения уголки губ демонстрировали, чего ему это стоило. Это заставило Гермиону думать, что случай в ванной повлиял на него больше, чем она могла предположить. Или на нее. — Порой мне кажется, что это огромная, нелепая ошибка и я просто не тот человек, — покачала головой девушка. — На самом деле где-то в глубине души я все еще надеюсь оказаться не тем человеком. Со стороны Малфоя послышался вздох. Судя по его лицу, он боролся с желанием хорошенько тряхнуть ее, чтобы привести в чувства. — Однако этого оказалось мало, и судьба окончательно доказала, какая она предвзятая сука, связав меня именно с тобой, — он сжал губы, превращая их в тонкую линию, но через мгновение решительно продолжил: — Поэтому я не позволю тебе потянуть на дно нас обоих. Я не дам тебе все испортить, ведь все и так хуже некуда, слышишь? Под его пристальным взглядом с лица Грейнджер сошли все краски. — Малфой.. — Тебе ясен смысл моих слов, Грейнджер? — несмотря на смысл его слов и жесткий, даже жестокий тон, девушка поразительным образом ощутила.. облегчение. Словно до этого момента она брела по мрачному лесу, плутая среди сотен старых и пугающих деревьев в поисках пути через бурелом и тратя силы на пустую панику, а Малфой протянул руку и заставил рассмотреть извилистую тропу, скрытую слоями влажного мха. Он уже делал так однажды, когда им нужно было пересечь заснеженное поле перед магической деревней. Тающий лед в радужках и тепло, исходящее от плеча идущего рядом человека. Ломающее ребра противоречие. В душе безжалостным чудовищем разминало лопатки простое человеческое желание схватить протянутую руку, пусть даже она и покрыта слоем крови и пепла. Из-за своих мыслей Гермиона в то же мгновение ощутила волну прожигающего внутренности стыда, а уже в следующее — приступ ужаса, потому что Малфой мог их прочесть. Девушка отвела глаза. Парень ждал ответа, будто от него действительно что-то зависело. Ее молчание — маленький бунт, песнь во славу тех жалких остатков человека, что бьются в конвульсиях, тянут скрюченные пальцы к свету и все еще живут внутри нее. — Во имя всех святых, об этом я и толкую, — проскрипела Багра из своего кресла, привлекая их внимание. — Рвется всегда там, где тонко, и, если контроль со стороны девчонки будет недостаточным, потеряет смысл и все остальное, — прищуренные глаза нашли побледневшую Грейнджер в полумраке комнаты. — Если бы ты просто открылась навстречу силе, все стало бы куда проще. На последних словах ее голос припорошило пренебрежением, словно женщине приходилось иметь дело с упрямой пятилеткой, и ей это порядком надоело. Их ежедневные неудачи сделали Багру еще ворчливее и заставляли ее безжалостно критиковать каждый шаг Грейнджер. Она не была терпеливым учителем, а с самокопанием девушка отлично справлялась и сама, поэтому они просто взаимно раздражали друг друга. — Сколько бы я ни всматривалась вокруг, я ничего не вижу, — с трудом подбирая слова, сказала Гермиона. — Тяжело смотреть с прижатыми к глазам ладонями, — ответила Багра. — Ты не желаешь иметь ничего общего со своей новой природой. Ты не принимаешь ее. Так какого результата можно ожидать? Гермионе хотелось кричать о том, что она всеми фибрами души желает вновь увидеть, как тени корчатся и уклоняются от света; что каждый раз, когда ничего не выходит, бессилие подтачивает ее изнутри, как стая надоедливой саранчи. Ее стрекот звучал прямо в голове, и он так сильно походил на рев ничегой, что хотелось забиться в угол и сжать уши, только бы не слышать его. — Ты как сухарь, созданный только для того, чтобы кто-то обломал о него зубы, — продолжила чародейка, и в ее голосе не было и капли сочувствия. — Сила света имеет совершенно другую природу, нежели обычная магия. Пока ты этого не осознаешь, пока не пропустишь его через себя без сопротивления, она тебе не подчинится. Малфой шумно выдохнул через нос, будто принимая свою участь, и этим привлек к себе внимание. — Сколько времени у нас есть? — спросил он. — Неделя? Две? Месяц? — перечислила женщина, приподняв брови. — Я не знаю. Но лучше бы побыстрее. Грейнджер вышла из комнаты Багры, ощущая себя полностью измотанной. Теперь девушке постоянно казалось, что она ощущает внутри себя крошечную сферу, заполненную чудовищной энергией: она обжигала внутренности, иссушивала плоть, медленно подтачивая тонкие стены своего сосуда. Гермиона решила, что для нее этот день подойдет к концу, едва начавшись. Ей следовало уложить в голове события сегодняшнего утра и свыкнуться с новой информацией: возможно, записать ее на бумагу и составить какой-нибудь план.. Это всегда успокаивало. Малфой молча последовал за ней и прикрыл дверь, приложив к этому немного больше силы, чем следовало. Звук заставил девушку вскинуть голову и посмотреть на него. Лицевая кость четко очерчена и выдается немного вперед, словно парень стиснул зубы. Недоволен. Ничего необычного. Он был закован в форму, как в броню: ни кусочка голой кожи, и только у основания шеи, над воротником, едва виднелись побелевшие молнии шрамов. Грейнджер проследила за ними взглядом, вспоминая, как ужасающе они выглядели, набухшие мерзостью. Малфой приподнял бровь, ожидая, что Грейнджер пройдет к комнате; лестница, ведущая к основной части поместья, находилась в противоположном конце коридора, и если бы они оба двинулись своими дорогами, то неминуемо столкнулись бы или принялись мельтешить, не зная, в какую сторону шагнуть. Один Мерлин знает, что руководило Гермионой в тот момент, но она сделала всего шаг, а потом остановилась. — Твои шрамы заживают, — сказала она. Гермионе сразу же захотелось вернуть свои слова обратно, но они уже зависли в воздухе между ними, продавив пространство своим весом, как гигантская черная дыра. Малфой молчал. Он ее игнорировал или, возможно, надеялся, что просто ослышался. По его лицу, как обычно, сложно было что-то определить. — Я надеялся, что тебе хватит такта навсегда забыть об этом, — медленно проговорил он, и сердце Грейнджер натурально замерло, — но я забыл, с кем имею дело. Девушка нахмурилась, пытаясь понять, как он мог обернуть самый обычный вопрос против нее самой. Это был даже не вопрос, а констатация факта. И это было на сто процентов в ее стиле, но Малфой об этом не знал. Много ли он вообще о ней знал? — Я не.. Парень одарил ее свирепым взглядом. — Как это называется, Грейнджер? — раздраженно спросил он. — Желание самоутвердиться? Синдром спасателя? Что, блять, с тобой не так? — Извини, — процедила девушка, чувствуя себя задетой; она сжала руку в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь. — В следующий раз, когда я решу проявить человечность по отношению к тебе, я обязательно вспомню этот разговор и передумаю. — Лучше подумай о том, нужна ли мне твоя человечность. С хера ли ты решила, что имеешь право совать свой нос куда вздумается? — голос звучал негромко, но от Малфоя волнами исходила враждебность, которую девушка ощущала, несмотря на расстояние. Теперь она жалела, что не отошла дальше. И что вообще заговорила. — Мерлин, это обычная вежливость, — возмутилась она, сверкнув глазами. — Это желание вынюхать что-нибудь, потому что твой мозг все еще продолжает строить планы побега. Скажешь, что я не прав? — заметив выражение лица девушки, парень добавил: — Мне не нужно читать твои мысли, чтобы знать это, достаточно базовых знаний психологии. Базовых. Создавалось впечатление, что до этого момента Малфою удавалось сдерживать себя, а теперь он просто нашел повод сцепиться с ней. — Я не глупа и прекрасно осознаю, что дело давно не только в войне, — гневным шепотом, чтобы Багра не услышала, говорила девушка; она старалась оставаться той, кто сохраняет ясный разум в этой ситуации, но балансировала на грани. — В конечном счете, мы находимся в одинаковых условиях. Скверна.. — Мы никогда не будем в одинаковых условиях. Ты в плену, и не смей забывать об этом, потому что ты, кажется, уже забылась, — отрезал Малфой. — Не будь идиотом, Мал.. Он стремительно шагнул к ней, и Грейнджер подавила желание отступить или даже позорно сбежать в свою комнату. В любом случае запереться она не смогла бы. Теперь разговор в комнате Багры казался просто иллюзией, сном, слишком адекватным, чтобы быть реальностью. Парень перед ней больше всего напоминал зарвавшегося подростка — не хватало только изумрудной подкладки и герба Хогвартса на груди. — Ты считаешь себя дохера важной, верно? Всегда считала. В школе, в своем ебаном Ордене, даже здесь, — ты полагаешь, что без твоего ведома планета нахуй с орбиты сойдет. Но вот тебе свежие новости, — тяжелое дыхание парня коснулось ее щеки, и Гермиона вжала голову в плечи, — если я захочу, тебя больше не будет. Она смотрела в его разъяренное лицо, ощущая, как собственное презрение и злость зудят под кожей и умоляют ответить в той же манере. — Ты ведь сам не веришь в то, что говоришь, — каждое слово Грейнджер звучало как чирканье серной головки о боковую поверхность коробки со спичками — искры летели во все стороны, но пламени пока не было. Пока. — Не думала, что самообман — это твой метод успокоения. — Нет, самообман — это по твоей части. Это ведь ты все еще надеешься сбежать, поэтому ни черта и не получается со светом, — яд в его голосе способен плавить вольфрам. — Я делаю все, что могу, — ее голос все же сорвался на крик, но уже через мгновение она зашипела, выплевывая слова ему прямо в лицо: — Ты не знаешь, что я испытываю, не смей обесценивать мои усилия.. Он едко рассмеялся, обесценивая ее саму. — Как тогда, когда пыталась остановить раны, вызванные темным колдовством, бинтами? — насмешливо спросил Малфой. — Блять, бинтами! Ты просто лицемерка, и все, — слова парня пробуждали в ней настоящую ярость, которая затопила сосуды жидким огнем. — Кем ты там была в Ордене, целителем? Тогда неудивительно, что вы продолжаете проебывать. Вы просто некомпетентные долбоебы. — Но это ты позволял мне это делать. Парень споткнулся о свою гневную речь и застыл, ошарашенно глядя на нее. — Ты не хуже меня знал, что тебе не помогут никакие бинты и пластыри, что здесь нужен вербовник, чтобы не дать скверне пробраться глубже, и время, чтобы организм справился сам, но ты сам остался, — Гермионе не хватало воздуха, однако она продолжала говорить, потому что не могла больше вариться в этих мыслях самостоятельно. — Ты делал вид, что тебе нужны чертовы бинты, потому что хотел остаться рядом со мной. И если ты еще не понял, то да, мы, черт побери, в одинаковых условиях. Малфой смотрел на нее с ненавистью и молчал, и это было дико и жутко, потому что ему всегда было что ответить. Гермиона вроде как одержала над ним верх, но не получила удовлетворения, потому что теперь любой его проигрыш будет оказывать влияние и на нее тоже. В этом парень был чертовски прав. Он резко развернулся и направился к лестнице, и в этот раз девушка не стала ничего говорить вслед.

***

— Я надеялся, что ты окочурился. Еще никогда не испытывал такого разочарования, — с ленцой в голосе произнес кто-то. Веки налились свинцовой тяжестью из-за отеков, но Рон все же попытался открыть глаза. Вышло не с первого раза. Другие органы чувств дали понять, что парень все еще в карцере: холодный сухой воздух, слабый запах керосина из коридора, проникающий через отверствие в верхней части двери. Сегодня кандалы прикрепили к полу, а не к потолку, поэтому боль в теле была чуть менее мучительной, но ему все равно приходилось стоять, потому что камера была крошечной. Правый глаз заплыл, однако щелочка на месте левого позволила парню сначала увидеть армейские ботинки с тяжелыми подошвами. Бить ими в живот можно было не прилагая особых усилий. Впрочем, много ли нужно полуживым скелетам? Переведя взгляд выше, парень наткнулся на форменные брюки и кожаный ремень с пряжкой, подпоясывающий мундир Пожирателя. Он напряг шею и поднял голову, чтобы посмотреть, кто будет мучить его сегодня. Рон видел его всего несколько раз, на допросах; тот явно был не из числа пешек, выполняющих грязную работу. Забини только наблюдал, а сейчас он здесь, в камере, и вряд ли это сулило что-то хорошее. Уизли сглотнул горькую, вязкую слюну. Ему хотелось пить. Он приоткрыл рот, хотя не планировал ничего отвечать по двум причинам: во-первых, за время, проведенное в заключении, его вспыльчивость пообтесалась о непрерывную череду пыток, а во-вторых — дышать носом было тяжело из-за непроходящей простуды. Но Забини этого не знал. — Облегчи нам обоим задачу — держи пасть закрытой. От тебя несет как от паршивой свиньи. Он поморщился, явно от отвращения, и вскинул руку с палочкой. Рон загремел цепями, по инерции дернувшись в сторону. Отросшие сальные волосы упали на глаза, делая и без того плохой обзор еще хуже, но боли не последовало. Парень пошатнулся, стоило кандалам раствориться в воздухе, но в последний момент успел схватиться за стену. Послышались шаги, а после тяжелая железная дверь камеры глухо ударилась о стену коридора.  — На выход. Уизли знал, что у него нет выбора, но тянул время, насколько это было возможно. Он сделал шаркающий шаг вперед, преодолевая болезненные ощущения, однако из-за онемевших конечностей просто выпал из своей клетки. Пожиратель цокнул языком и выругался, глядя на попытки Рона собрать себя по кускам. — Иди в канцелярию. Хочешь — ползи. Мне плевать, — раздраженно бросил он. — Главное, поставь у секретаря подпись в приказ, а дальше они разберутся, что с тобой делать. Уизли с трудом мог уловить смысл его слов, они разбредались по сознанию, как стая взбесившихся пикси. В душе слабо зашевелилась надежда, что его переведут в башню, но парень тут же отринул ее. Скорее всего, его направят в другой лагерь, подальше от Лондона, где он окончательно одичает. При мысли об этом рот наполнился едкой горечью. Один Мерлин знает, какие методы там будут использовать и сможет ли Рон их вынести. — Что? — голос с трудом поддавался парню и звучал, как скрежет камня о камень. — Куда меня переводят? — Тебе жить надоело, рыжий уебок? Слишком много вопросов, — сощурился Забини. — Шуруй в канцелярию. Ты ведь был там однажды, когда тебя регистрировали, дорогу должен знать. Ты понял меня? Я не слышу. — Понял. Пожиратель на мгновение задержался, остановив взгляд на разбитом лице Рона, а потом резко развернулся и ушел. Уизли понадобилось около десяти минут, чтобы найти канцелярию. Судя по звенящей тишине, повисшей в карцере, была глубокая ночь или даже раннее утро, потому что с полуночи и до трех часов надзиратели часто проводили ревизии. Они находили занятным неожиданно наведываться к заключенным, провалившимся в полубессознательное состояние от усталости. В карцере никогда не спали — лишь впадали в забытье. Свет от магических светильников на мгновение ослепил парня, и он зажмурился. Канцелярия оказался затхлым помещением, заполненным полками с папками, которые тянулись от пола до потолка. Воздух здесь пропах кислым запахом чернил и пылью, а еще в комнате было то, чего Рону не доводилось видеть очень давно, — окно. Проморгавшись, Уизли смог увидеть, что за стеклом стояла непроглядная темень, как он и ожидал. За столом сидел светловолосый парень и что-то быстро писал. Забини поднял голову от папки, которую просматривал, и глянул на него. — Дай ему подписать приказ. Рон приблизился, когда секретарь поманил его, и взял в руки листок. Перед глазами все плыло, и ему понадобилось полминуты, чтобы разобрать пляшущие слова. Бесцветные глаза все это время наблюдали за ним, поэтому парню ничего не оставалось, как опустить бумагу на стол и поставить подпись. Однако Уизли успел рассмотреть достаточно, чтобы облегчение отозвалось в висках чувством невесомости. Его переправляли в мужскую башню. Перо оказалось зачарованным и тянуло из парня магию, чтобы закрепить соглашение; волшебство ощущалось непривычно, чем-то сродни покалыванию в онемевшей конечности. Рон так давно не использовал его. Писарь всучил ему в руки свежий комплект одежды и тут же отошел, брезгливо морщась. Он вышел в коридор, чтобы позвать дежурных и, судя по недовольному голосу из-за стены, тех явно не оказалось на месте. Уизли безропотно начал переодеваться, не заботясь о том, где находится. Старая форма упала под ноги: ткань стала жесткой от грязи, крови и рвоты и пахла соответствующе — кисло и горько. Вряд ли на ней сработает Очищающее заклинание. Парень боялся верить в реальность происходящего, но все его мысли уже находились среди других членов Сопротивления. Что с ними стало, все ли живы? — Сегодня на вечернем построении тебя вздернут, — раздался треск — с кончика палочки Забини сорвался Инсендио, и от лагерной одежды не осталось и следа. Рон вскинул голову, широко раскрыв глаза, и натолкнулся на ухмылку на смуглом лице. — Что не так, Уизел? Нервишки шалят? — он резким движением вернул папку на место и повернулся: — Это просто шутка. Шут-ка. Уизли сглотнул колотящееся в горле сердце. — Смешно. Пожиратель подошел ближе, но остановился на некотором расстоянии. Спокойное, даже добродушное выражение ушло с его лица, обнажив холодное презрение. — Так и быть, дам тебе совет, — сказал он и снова вскинул палочку. Рон ощутил, как неведомая, упругая сила ударила его в солнечное сплетение, заставляя согнуться пополам. Он резко выдохнул, словно воздух выпустили из воздушного шарика, и попытался снова наполнить легкие кислородом, но спазм диафрагмы мешал это сделать. Забини сделал подсечку, и Уизли рухнул на пол, в последний момент успев подставить руку, чтобы смягчить удар. Парень наконец смог оклематься и тяжело, жадно хватал ртом воздух, стремясь отдышаться. Все его существо захватила праведная ярость, которая сосредоточилась в пылающем взгляде. Пожирателя это не впечатлило. Уизли не пытался встать, потому что знал, как жалко будет выглядеть его кряхтение. А унижаться не хотелось. Не сегодня, когда приказ о переводе уже подписан. Впервые с момента попадания в лагерь вагонетка, несущаяся отвесно вниз, затормозив о рельсы, взметнула в воздух сноп золотистых искр. Они болезненно осели на руках и лице, оставляя ожоги, но это лучше того, что ждало Рона в конце пути. Забини слабо пнул его ботинком в здоровое плечо, почти не больно, просто задавая направление и заставляя лечь на спину. Грубая подошва опустилась на грудную клетку. — Запомни этот момент. Запомни, и пусть он отложится у тебя в памяти намертво, как твоя ублюдская фамилия, ебаный предатель крови, — процедил парень. — Воскрешай его в голове каждый раз, когда в ней возникнут мысли устроить диверсию, — он слегка надавил ботинком, и в глазах у Уизли помутилось. — Я понятно изъясняюсь? — Д-да, — просипел Рон и закашлялся. У него ломило поясницу и локоть, у него болело все тело — на нем буквально не было живого места. Злые глаза Забини скользнули по лицу Уизли, и в какой-то момент тот был уверен, что Пожиратель пнет его в челюсть или в висок. Но он убрал ногу и исчез из его поля зрения. — Заберите его отсюда, — сказал он. — Отведите в башню. И не привлекайте лишнего внимания — нам это ни к чему. Кто-то грубо поднял его на ноги и пнул к двери. Рон, пошатываясь, потирая ушибленную грудину и путаясь в собственных ногах, двинулся в указанном направлении. — Неплохо Пьюси этого козла отделал, — захохотал кто-то. — По крайней мере, не стыдно за наше подразделение. Вид такой, словно его пропустили через мясорубку. — Мистер Забини, так это ж Уизли, — послышался другой, сомневающийся голос. — Куда его в лагерь. — Выполняйте приказ, — Забини даже не повысил голос, но Рон почувствовал, как его с двух сторон схватили за плечи и на аркане выволокли в ночь.

***

— У нас есть немного йода, — шепнул Ли Джордан, но Сириус решительно качнул головой. — Не переводите зря медикаменты. Молодой парень — все заживет, как на собаке, — заверил он, протирая синяки на лице Уизли тряпкой, смоченной в ледяной воде. Рон зашипел, когда тот надавил на глазное яблоко слишком сильно, и движения Блэка стали осторожнее. Вообще-то, в словах мужчины была доля истины. Большинство ран на теле были застарелыми, а если удары Забини вызвали внутренние повреждения — что ж, тогда спасать тем более нечего. Если появление Уизли в мужской башне и вызвало удивление, то ни у кого не было сил его выразить. Шепоток прошелся по рядам коек, кое-кто недовольно рявкнул, чтобы Рону не мешали спать, но вокруг кровати Ли и Фреда собралось всего три человека, которые теперь пытались привести парня в чувства. Оказавшись в относительной безопасности, нервная система Уизли погрузилась в хаос, мозг вошел в какое-то возбужденное, лихорадочное состояние, и его накрыло странное ощущение болезненной эйфории. Парень мог назвать себя почти счастливым, лежа на твердой, как камень, койке в окружении живых товарищей. Рону хотелось что-то делать, хотя бы просто ходить из угла в угол, только бы не оставаться неподвижным. Словно чтобы доказать себе, что может себе это позволить, что его бытие не ограничивается каменным футляром карцера. Но на деле он едва мог пошевелить пальцем. — Что с Джинни? — спросил он. — Что с остальными? — Да подожди ты, — сквозь зубы процедил Сириус, снова макнув ткань в миску: в нее начерпали воды из фонтанчика, бьющего из крана у входа. — Габи здесь? — поинтересовался Рон, пытаясь подняться и повернуть голову, но мужчина не позволил, положив руки ему на плечи и вернув в лежачее положение. Последнее воспоминание, связанное с сестрой Флер, было размытым и туманным. Уизли помнил, как девушку сбило с ног Оглушающее, а после его оттеснили от нее другие Пожиратели, и он уже не мог ничего разобрать среди развернувшейся бойни. — Живы они, живы. — Я верил, что и ты выживешь, братец, — раздался голос Фреда, и Рон повернул к нему голову, подрагивая всем телом то ли от грубого осмотра Блэка, то ли от избытка чувств, то ли вовсе от холода. — Им так просто меня не взять, — прохрипел Уизли, больше не предпринимая попыток встать. Сириус снова поднес к его губам все ту же миску с водой, но как только заметил, что парень делает слишком большие, жадные глотки, тут же отвел руку. Рон откинул голову на одеяло, которое использовали вместо подушки. Его поили понемногу уже около получаса, давая желудку привыкнуть. — Тебя там хоть кормили? Они нас иногда морят голодом, но, полагаю, для карцера это слишком мягкая мера, — с горечью сказал мужчина. — Как давно ты не ел? — Не знаю. Не помню, — качнул головой Уизли. — Давали какую-то жижу, вроде бы кукурузную кашу. Иногда хлеб. Вот с водой туго было. — Вот скоты, — выругался Фред. — Они говорили тебе что-нибудь, перед тем как выпустить? — шепотом допытывался Блэк. — Что вообще они говорили? — Я плохо помню, — парень нахмурился, напряженно вспоминая, а в следующую секунду его будто обухом по затылку ударили. — Гермиона.. Сириус уставился на него с таким растерянным выражением лица, усиленным отсутствием бороды, что Рон тоже на мгновение растерялся. Создавалось впечатление, словно мужчина давно позабыл, кто она такая и что с ней стало, хотя прошло всего.. сколько времени? Уизли не знал. Для него все дни слились в один-единственный, длительность которого можно было измерить только долями боли. Уизли не смог прожить момент потери: для него Гермиона все еще была слишком реальной, чтобы забыть о ней. Вряд ли он имел право упрекать кого-либо здесь в отсутствии эмпатии. Но он упрекал. — Ее нет, — просто сказал Блэк. Рон сцепил зубы и кивнул. Он не поверит в это, пока не найдет ее или то, что от нее осталось. — Что слышно об Ордене? — спросил он, задвинув воспоминания о подруге в самый дальний угол сознания. — Тихо ты! — шикнул на него Ли, испуганно озираясь. — Что-то слышно, но ни черта не понятно, — недовольно сказал Фред, покосившись на друга. — То, что долетает до нас, — всего лишь разрозненные отголоски новостей, в которых от правды только следовые количества. — Меня настораживает, что они решили отпустить тебя спустя столько времени, — признался Сириус. — Что-то здесь нечисто. Из карцера выходят либо через неделю, либо не выходят вообще. Рон и сам понимал это, но перспектива свободы вскружила голову. Внезапный перевод разбавил картину безрадостного будущего, полного жестоких издевательств, вкраплениями белого оттенка. А теперь краска заветрилась под затхлым, удушливым сквозняком мужской башни — она уже была серой, но становилась темнее, отсчитывая последние минуты его болезненной, отчаянной радости. — Сколько вообще прошло времени? — спросил Рон. Сириус и Фред обменялись взглядами, но только пожали плечами. Никто не знал наверняка, сейчас конец сентября или уже октябрь, но, судя по первым заморозкам, осень быстро вступала в свои права. Время в лагере текло по своим законам. Уизли почувствовал, как у него кружится голова, и опустил ее на лежак. Сколько он уже здесь? Около двух месяцев, если подсчитывать грубо. Довольно много, если мерить часами и минутами, и просто бесконечно — если пытками, потерями и воплями боли и ужаса. Внезапное отчаяние затопило все его существо, пронзая виски чудовищной болью, и в следующий момент в его голове с треском разорвалась тьма.

***

Гравий шуршал под ногами Гермионы, когда она возвращалась по садовой дорожке в поместье. Багра давно отпустила ее, но девушка оставалась в хижине до самого заката, отрабатывая свою концентрацию. Порой ей удавалось почувствовать связь со светом, но тот все больше ускользал, подобно дикому животному, которое чувствует приближение хищника. Или человека, который хочет набросить на него хомут. Грейнджер вдохнула прохладный воздух полной грудью, наслаждаясь редкими мгновениями одиночества. Относительного одиночества, потому что у кромки леса и по периметру поместья рыскали Пожиратели в костяных масках: они постоянно следили за ней даже на территории мэнора, но, к счастью, всегда держались на расстоянии. Гермиона не понимала необходимости их присутствия, однако вряд ли она могла кого-нибудь спросить об этом. Их с Багрой крыло находилось в стороне от остальной части поместья; собственный вход и боковая лестница, ведущая прямиком на этаж, который эльфы называли гостевым, позволяли не сталкиваться с остальными жителями. Эту часть даже служанки обходили десятой дорогой — их словно поместили в карантин, и только Вейзи и Тинки, которая все же смогла оправиться, навещали их и следили за бытом. Поначалу Грейнджер удивилась наличию девушек-служанок из числа пленных, о существовании которых она узнала от эльфийки, но та пояснила, что это скорее.. дань моде. Гермиона тогда передернула плечами от отвращения, а потом вспомнила, что она сама находилась в мэноре в том же унизительном положении. Возможно, об этом даже писали в «Пророке», чтобы деморализовать Гарри, однако Тинки таскала ей только книги для обучения — любые, какие она только попросит, — но на просьбу принести газету отвечала решительным отказом. Вид у нее при этом был виноватый. В подобном размеренном темпе прошло еще две недели. Октябрь постепенно оголял ветки розовых кустов в саду. У беседки, увитой плющом, тропинка резко сворачивала влево и до самого поместья шла, больше не петляя. Грейнджер приподняла полы мантии, чтобы не запачкать ее в довольно глубокой с виду луже. Ночью был дождь, который под утро перешел в настоящий ливень; земля в лесу стала топкой, напитанной влагой, поэтому весь путь из хижины девушка морщилась, хлюпая ботинками по грязи. — Ничто не нагоняет большую тоску, чем осень в Великобритании, — послышался приятный голос, и девушка вздрогнула и обернулась на него. В беседке сидела Нарцисса. Она была одета в шелковую стеганую мантию, края которой были подбиты белым мехом, и выглядела до боли органично среди деревянного кружевного узора, укрывавшего постройку от ветра. Не было ничего удивительного в том, что женщина решила прогуляться перед сном, но что-то подсказывало Гермионе, что встреча вовсе не была случайной. Этот разговор не должен был происходить ни в одной из возможных вселенных, но вот они здесь, и самое страшное, что Грейнджер было.. любопытно. — Не могу не согласиться, — выдавила из себя девушка, ощущая себя некомфортно под пристальным взглядом голубых глаз. — Добрый вечер. Гермиона надеялась, что этого окажется вполне достаточно, чтобы она могла со спокойной душой откланяться, но в следующий миг ее надежды канули в лету. — Добрый, — кивнула миссис Малфой, а после секундной заминки, которая требовалась для моральной подготовки, добавила: — Присядете, мисс Грейнджер? Девушка ощущала себя ужасно глупо, поднимаясь по деревянным ступеням и опускаясь на скамью напротив аристократки. На губах Нарциссы заиграла поощряющая полуулыбка — искусственная, будто вылепленная из мастики, — но она не могла скрыть налета высокомерия во взгляде. На несколько минут между ними воцарилась звенящая тишина, прерываемая звуками засыпающего сада и переливами какой-то поздней пташки в роще. На лице миссис Малфой так четко читалась борьба с собой, что девушка почувствовала себя немного увереннее. Она уже разомкнула губы, собираясь произнести что-то нейтральное, но женщина опередила ее: — Вы мне не нравитесь. Удивленно вскинув брови, Гермиона так и осталась с разинутым ртом. Казалось, она превратилась в героиню сатирической пьесы, где все вели себя неестественным образом. — Простите? — выдохнула она, постаравшись взять себя в руки. — Да. Не нравитесь, — будто самой себе повторила Нарцисса. — И я не планирую унижать вас ложью, делая вид, словно это не так. Грейнджер приподняла брови, смотря на женщину в ожидании продолжения. Этот вечер по праву мог войти в десятку самых странных в ее жизни. Девушка была слишком ошарашена и не знала, какого ответа от нее ожидают. Вряд ли здесь подойдет «вы мне тоже отвратительны, и я с удовольствием подожгла бы ваш дом, не забыв подпереть все двери чем-нибудь тяжелым». — Я.. спасибо, — все же поблагодарила Гермиона. — Предпочитаю честность притворству, хотя это и не самый безопасный способ общения. Вряд ли женщина пропустила этот укол в свою сторону, но сделала вид, что не заметила. — Замечательно, это сэкономит время нам обеим. Плести кружева — весьма утомительной занятие, — спокойно сказала она. — Каковы ваши цели? Это было прямолинейно. Память флэшбеками подбросила ей похожий разговор с Ноттом, который произошел, кажется, много зим назад. Тогда Грейнджер была почти уверена, что ответ может быть одним-единственным: закончить войну. Кратко, емко. Сильно. Но теперь Гермиона плутала в собственных мыслях, как путник, забредший в болотные топи, где каждый шаг мог стать последним. Я лечу подружку Поттера, сказал тогда Теодор. И только теперь девушка со всей уверенностью могла утверждать, что скрывалось за его шутливой манерой вести диалог. Только теперь. — Я хочу защитить своих близких. Хочу, чтобы они были живы и здоровы, — твердо произнесла она. Слова о том, что все остальное неважно, застряли в горле плотным комом, душа и мешая сделать вдох. Важно. Еще как важно. Но.. по-другому. Признаться в подобном было мучительно больно еще и потому, что это одновременно значило согласиться: Малфой прав. Малфой, который был ей так отвратителен — он и все, что его окружало. Теперь Гермиона тоже была частью этого. Она лицемерка. Действительно лицемерка. Гермиона — пустая, полая деревяшка, внутри которой гремят идеалы, которые она с такой заботой взращивала в себе, пытаясь закрывать глаза на несовершенство мира. Она была так самонадеянна, думая, словно может на него повлиять. Изменить. Идиотка. Грейнджер совершенно не понимала, что происходит, хотя находилась в самом эпицентре водоворота войны. Хотя нет, понимала, но каждый раз находила для себя лазейку, чтобы не видеть всей картины целиком, потому что это разрушило бы ее до основания. Что и произошло. По лицу Нарциссы тенью скользнуло что-то странное, что девушка не успела уловить и как-то интерпретировать. Если бы Гермиона знала ее лучше, то поняла бы, что это одобрение. — Я рада, что наши цели схожи. — Чего вы хотите от меня? — прямо спросила она. — Я просто хотела напомнить вам, что пленных девушек часто берут в дома в качестве прислуги, — ответила миссис Малфой после небольшой паузы, и Грейнджер нахмурилась, пытаясь сообразить, к чему она клонит. — Никому не пожелаю попасть в дом к Мальсиберу или, упаси Мерлин, Фенриру Сивому, — она поморщилась. — Об условиях у каждого я, конечно, не знаю, но могу поделиться с вами информацией, которая не является тайной, что у Теодора Нотта они не худшие. Или у Блейза Забини. Сказав это, Нарцисса замолчала, давая Гермионе самой выстроить причинно-следственные связи. Девушка ощутила, как кровь прилила к лицу, а пульс застучал сразу во всем теле, погружая ее в состояние сродни панической атаке. Она не сразу поняла, что это радостное возбуждение. — Он никогда не согласится на это, — отрицательно покачала головой Грейнджер, а у самой в сердце уже проклевывался цветок надежды. — Вы полагаете? — тонкие брови женщины взлетели вверх. — Я бы не была так уверена.