***
— Тащи алкоголь, Нотт, иначе я разнесу здесь все к чертовой матери! — заорал Блейз в сторону кухни. Он сидел, раскинув руки по спинке дивана, но выглядел крайне взвинченным. — Мерлин, убавь громкость, иначе я заколдую тебя, — поморщилась устроившаяся в кресле Пэнси. Забини растянул губы в саркастичной улыбке. — Прошу прощения, мадемуазель, — с тягучей, как патока, издевкой в тоне протянул он. — Что ты вообще здесь делаешь? Ни за что не поверю, что мистер Паркинсон просто взял и отпустил свой драгоценный цветочек в маггловский Лондон на попойку. — У меня в арсенале есть несколько приемов, действующих на него безотказно, — пока она говорила, перевела многозначительный взгляд на Драко. — Ну, знаешь, все эти «Малфой», «помолвка» и «общественное мнение». Разве здесь можно устоять? Малфой на мгновение приподнял уголки губ в усталой улыбке, давая понять, что помнит их разговор в мэноре. Он старался почаще уводить Паркинсон из дома, даже если это означало просто посидеть рядом, пока он одну за другой перебирает книги о ментальной магии, однако Пэнси вполне устраивало и это. Все лучше, чем быть запертой в клетке, даже если она размером с дворец. — А я-то думал, достаточно сделать вид, что ты вот-вот заплачешь, чтобы получить все, что захочешь, — хмыкнул Забини, наблюдая за тем, как Тео левитирует перед собой алкоголь и закуски. — Это работало, когда мне было пять, а сейчас ставки несколько выросли, — вздохнула она, проследив за тем, как Нотт раскидывается на диване рядом с Блейзом. — Тео, почему ты не позвал Дафну? — прямо спросила она. Потянувшийся было за маринованной оливкой на шпажке парень раздосадовано цокнул языком. — Я уже жалею, что мы позвали тебя, — проворчал он, мгновенно потеряв всякий аппетит. Как только тарелки опустились на стол, Драко потянулся к огневиски, однако в ту же секунду в сознании прозвучало возмущенное покашливание матери. Он вздохнул и налил немного белого вина для Пэнси. — И все же, — не уступала Паркинсон. Она умела быть настойчивой, когда хотела. К тому же из всех присутствующих Тео являлся единственным, на кого девушка действительно могла надавить, и она прекрасно это знала. — Пэнс, завязывай, — осадил ее Малфой, передавая бокал, на дне которого плескалось немного вина, и надеясь, что алкоголь умерит пыл Пэнси. Вряд ли ее был способен остановить даже потолок, если бы он внезапно свалился им на головы. Девушка и в этом случае отряхнулась бы, поправила прическу и снова вцепилась в Нотта, чтоб вытрясти из него всю правду. — Вы не виделись несколько месяцев, и ты не отвечаешь на ее письма, — обвинительно сказала Паркинсон, прищуренными глазами наблюдая за тем, как Нотт почти залпом осушает первую порцию огневиски и слегка морщится от крепости напитка. — Серьезно считаешь, что избегание поможет решить проблему? Это так нелепо, — она покачала головой. — Ты не можешь просто отталкивать ее из-за того, что боишься своих чувств, Тео. Этим ты делаешь больно и ей, и себе, и мне, потому что именно я должна убеждать Дафну, что так ты выражаешь привязанность — наплевав на нее с высокой горы. — Тебе не кажется, что это не твое дело? — обманчиво миролюбиво поинтересовался Нотт, но Малфой видел, что его терпение на исходе. — Пэнси, серьезно, это вообще не твое дело, — снова попытался урезонить ее Драко. В его голосе послышались сердитые нотки. Парень планировал немного расслабиться после тяжелого дня и не был настроен разбираться в драмах друзей, но считал себя ответственным за Паркинсон. Это раздражало. — Дафна не должна страдать из-за того, что твоя мама оставила тебя, — вызывающе воскликнула Пэнси, но запнулась, увидев разъяренное выражение лица Теодора и осознав, что перешла все границы. — Она умерла, а не бросила тебя, — добавила она тихо. — Не смей. Ничего. Говорить. О моей матери, — чеканя каждое слово, проговорил Тео, до хруста сжимая пальцы на стеклянных стенках бокала. Его голос вибрировал от сдерживаемой ярости. Девушка на мгновение поджала губы, раздумывая, стоит ли вообще продолжать эту тему. Малфой понадеялся на ее сознательность, но у Паркинсон явно были проблемы с принятием чужих личных границ. Либо она действительно устала. Вообще-то, скорее второе. — Твоя мать была прекрасной женщиной, а вот отец — полнейшим мудаком, — сказала она, глядя на свои руки. — Ты так сильно ненавидишь его, но.. ведешь себя ничуть не лучше с Дафной. — Напомните больше никогда не приглашать Паркинсон на наши посиделки, — послышался усталый голос Забини, прежде чем раздался звон бьющегося стекла, испуганный вскрик и пара отборных ругательств. Остатки огневиски расплылись на обоях безобразным пятном прямо около картины с изображением типичного шотландского пейзажа. Большие осколки стакана остались лежать у стены, а более мелкие разбросало по всей гостиной; несколько кусочков стекла сверкали у ботинок Малфоя. — Никогда больше не смей говорить что-то подобное, — рявкнул Нотт, сверкая гневным взглядом. — Никогда, блять, не смей. Он пружинисто поднялся на ноги, и вскоре они услышали, как входная дверь захлопнулась. В наступившей тишине Драко провел свободной рукой по лицу, надавив пальцами на глаза. Он слышал, как Пэнси приводит комнату в порядок, произнося заклинания слегка подрагивающим от пережитого волнения тоном, и думал о том, что совсем не так представлял этот вечер. Парень надеялся, что в неформальной обстановке будет проще поднять разговор о Уизли, но теперь придется действовать по обстоятельствам. Малфой поморщился от своих мыслей, но Паркинсон явно восприняла его выражение лица на свой счет. — Извините, — сказала она, однако голос девушки совсем не звучал покаянно, в чем позволили удостовериться следующие слова: — Но я ничуть не жалею. Малфой убрал руку, посмотрел на ее решительно нахмуренные брови и вздохнул. — Сейчас настолько неподходящее время для подобных вещей, — проговорил он, тем не менее выражая молчаливое согласие со всем, что она говорила ранее. — Уверен, Тео просто оберегает ее и хочет, чтобы Дафна была в безопасности, — добавил Забини. — Просто заботится, как умеет, ты сама сказала об этом. — Ему следует поинтересоваться, чего хочет она сама, — ощетинилась Пэнси. — Прекращайте, — оборвал зарождающийся спор Малфой. При мысли о том, что они снова вернутся к обсуждению любовных страданий Нотта, ему стало дурно. Паркинсон распрямилась, закидывая ногу на ногу и окончательно возвращая себе привычную надменность, и даже в голос вернулись твердость и уверенность, когда она вдруг заговорила снова: — Вы ведь сегодня поймали орденовского шпиона, да? — Ты сегодня мастер выбирать неудачные темы, — закатил глаза Драко, наливая новую порцию огневиски в стакан Блейза. Он справедливо рассудил, что подвыпивший Забини будет сопротивляться не так сильно, как трезвый. — Чью нежную личность я задела на этот раз? — язвительно поинтересовалась Пэнси, изящным жестом заправив выбившуюся из пучка прядь за ухо. — Мою, — сказал парень, наблюдая, как Забини поднялся на ноги и рыскает в комоде у окна, словно находится у себя дома. Наличие у Сопротивления столь искусного легилимента волновало его куда больше, чем сами по себе подправленные воспоминания, поэтому фразой про задетую личность девушка попала точно в цель. Малфой привык управлять своим разумом еще с тех времен, как тетя Белла самостоятельно учила его всем основам. Ее уроки больше походили на те самые пытки, во время которых виски пронзали штырем и непрерывно прокручивали его с явным желанием намотать мозговое вещество на ось вращения, но, вообще-то, именно благодаря ее зверским тренировкам парень был чертовски хорош. Способность вовремя растолкать ненужные чувства и воспоминания по ящикам и запрятать в самых темных уголках сознания стала тем преимуществом, благодаря которому он мог сопротивляться скверне. Драко часто думал, почему именно он подошел для ритуала, и ответ всегда ждал на поверхности: его разум больше походил на монолитное здание из графена — материала одновременно подвижного и прочного, способного противостоять даже беснующей Тьме. Догадаться же, что именно пытались скрыть в памяти Уизли, было довольно легко — нужно было просто сопоставить их с тем, что Драко видел в памяти Грейнджер. Очевидно, что это были крестражи. Но пока что он сложил эту информацию в отдельный ящик и отставил в сторону, чтобы потом решить, что с ней делать. — Замечательно. Остался только Блейз, и план на сегодня выполнен, а ведь еще даже нет десяти, — услышал он ехидный голос Паркинсон, демонстративно поглядывающей на часы. Парень неопределенно хмыкнул в ответ на ее слова, мол, попытайся, но не оторвался от своего занятия. Через минуту он вернулся с серебряным портсигаром. Скрипнув петлями, выудил одну сигару и зажал между губами, а после протянул оставшиеся Малфою, но тот отрицательно качнул головой, отказываясь. На конце палочки Забини взвился огонек. Он поднес его к краю сигары, мерно вращая древко и раскуривая ее. — Мы взяли Флетчера в одной из лавок и переправили в лагерь, но с его воспоминаниями уже успели поработать, — нехотя пояснил Малфой, выпятив нижнюю губу и чуть приподняв ее в выражении отвращения. — Он действительно рискнул сунуться в Лютный, чтобы выгодно продать редкий яд, который выкупил на границе с Уэльсом у местного зельевара, — парень завел руки с расставленными локтями за голову, расслабленно откинувшись на спинку дивана. — Либо он сумасшедший, либо.. это ловушка. Я нарыл в его сознании кучу полезной информации о передвижениях солдат, штабах и даже дырах в бюджете на ингредиенты для зелий, но не думаю, что мы можем использовать ее. — Почему? — нахмурилась девушка, обхватив ножку своего бокала указательными и большими пальцами обеих рук. — Вы не собираетесь даже проверить эти данные? — Его передали нам в руки подготовленным, — скептично сощурился парень, мысленно возвращаясь в вязкие, полные мелких подлогов и мошенничества воспоминания Флетчера. — Такое впечатление, что нам его просто подбросили, как и тех парней в Бристоле, — он нахмурился. — Не знаю. Возможно и стоит наведаться куда-нибудь с ревизией и спутать их планы. В любом случае, это не нам решать. — Будь моя воля, я бы прикончил его на месте, — сообщил Блейз будничным тоном, выпуская дым вверх. — Так поступил бы любой человек, обладающий толикой стратегического мышления. Однако Волдеморт в панике, поэтому затягивает удавку на шее отца все туже, а тот боится и шаг сделать без его одобрения, лишь бы не разочаровать еще больше, — с ледяным презрением проговорил Малфой. Реддл позволил себе быть беспечным последние полгода, когда все шло гладко, а работа лагерей казалась налаженным механизмом, но, как только ситуация стала выходить из-под контроля, он снова вернулся к тотальному контролю. Это были первые тревожные звоночки, которые в будущем превратятся в панический набат. Время неумолимо бежало вперед, отсчитывая секунды, минуты и часы. Нотт так и не вернулся, а Малфой и Забини вдвоем опустошили бутылку огневиски за неспешными разговорами, что не так уж много, но под действием алкоголя терпение Драко таяло, как залежавшийся снег под первым весенним солнцем. Парень отставил стакан на стол и подался вперед, опершись локтями о колени. — Блейз, у меня есть к тебе просьба, — сказал он, излучая нетерпеливую напряженность. Пэнси недоверчиво взглянула на него сбоку. Просьба? так и читалось в ее глазах. Что-то новенькое. Кажется, Драко начал раздавать приказы, еще будучи в колыбели; он мог склонять, убеждать, давить, увещевать, но просить было не в его стиле. Слишком хорошо его знал и Забини. — Ну? — он свел брови на переносице, а недоверие так и плескалось в черном омуте зрачков. — Мне нужно, чтобы ты забрал из лагеря Джинни Уизли в качестве служанки, — сказал он, нарочито спокойным тоном нивелируя смысл сказанного. И вздохнул облегченно, словно сбросил с плеч невидимый груз, однако в следующую секунду захотелось вмазать Блейзу в челюсть за странную смесь ярости и разочарования на его лице. Потому что они были зеркальным отражением его собственных чувств относительно себя, и видеть их у кого-то еще было мучительно. Драко ощутил горячую волну совершенно несвойственного для себя стыда, а после ее смыло мрачной злобой. Щелчок — и что-то в нем поменялось. Скверна взвилась внутри, сопровождая свой рев жутким хрустом, похожим на тот, что бывает при переломе костей. Малфой задышал глубже, пытаясь вернуть себе контроль. — Да ты шутишь, — отмерла Паркинсон, усиленно моргая, словно не могла поверить в реальность происходящего. — С хера ли мне это делать? — процедил Забини, словно ждал, пока Драко окончательно изорвет в клочья собственное достоинство и втопчет себя в грязь прямо на его глазах. Сукин сын. Где-то на подкорке сознания билась мысль, что вовсе не этого хотел Блейз, что он просто в шоке и поэтому отреагировал так резко, но это было неважно. Малфой ощущал себя униженным, оскорбленным и разбитым уже так давно, и он никогда не сможет избавиться от этого чувства. Никогда. А Забини своей реакцией просто ткнул парня носом в этот факт, вызывая в нем такую ненависть к себе, что впору в ней захлебнуться. Грейнджер вывернула его наизнанку, оставила уязвимым, с распоротой грудной клеткой и внутренними органами наружу, однако не забыв оживить капилляры и артерии, уничтоженные ее же появлением. Не давала умереть, не давала жить полноценно, но была рядом, и ему приходилось мириться со всеми сопутствующими вещами. Малфою было противно от себя самого, но он смог приспособиться — это было сродни тому, как смертельно больные свыкаются со своей болезнью, учатся с ней жить и с восторгом воспринимают те дни, когда болит чуть меньше, чем обычно. И он, громыхая остатками гордости и ощущая себя больным до самых костей, привык делить это с Грейнджер. Но до чего унизительно было показывать кому-то еще, что она с ним сделала. — Просто сделай, и все, — прохрипел он. — Грейнджер сказала тебе это сделать? Она сказала, и ты побежал, как послушный щенок? — рявкнул Забини скорее от шока, но это было уже неважно. — Драко, блять! Малфоя преследовало язвительное и злое эхо рокота ничегой, которые рыскали прямо у поверхности кожи, заставляя ее зудеть. Они реагировали на его слабость так же, как хищники, почуяв чужую кровь. Он мотнул головой, пытаясь лопнуть мыльный пузырь, в который Тьма погружала его разум. — Мерлин, Драко, — начала Пэнси полным сочувствия голосом, а в следующий момент ее тон наполнился леденящим ужасом: — Какого черта?! Что.. что с твоими глазами? Драко не знал. Его белки жгло, а боковое зрение заволокло мороком, зато основное стало предельно четким. Сознание плыло, но он все еще видел реальность достаточно отчетливо, чтобы вспомнить, что так уже было. Когда он чуть не прикончил Тинки. Он видел только ошарашенное лицо Забини и больше ничего вокруг, скорее чувствовал его страх, чем действительно мог увидеть, и это только усиливало рокот в голове. Потому что скверне нужно насытиться, все извратить и превратить в кошмар наяву. Чтобы Малфой наконец-то ослабил контроль. Чтобы окончательно проиграл. Тьма взвилась на кончиках пальцев, готовая вот-вот сорваться с них. Забини вскочил на ноги, но даже не думал доставать палочку, потому что знал, что это бесполезно. Он вышел вперед, прикрывая Паркинсон плечом, хотя и это не имело смысла, и застыл в напряженном ожидании. Драко видел, как он стискивает зубы, как дергается его кадык, когда парень сглатывает, и яростно ненавидел своего друга за то, что жаждал впустить морок в его организм и переломить позвоночник прямо в теле, услышав характерный хруст. Ведь из-за его слов Малфой взбесился. Это казалось достойной причиной. В конце концов, возможно, ему станет легче, когда.. Я могу убить Блейза, отстраненно подумал он. И не ощутил ничего по этому поводу. Он стиснул зубы и сделал то единственное, что могло помочь. Призвав всю свою силу воли, продрался сквозь слои мрака, нащупал обжигающе ледяной поток света, и.. аппарировал.***
Если бы Гермиону попросили написать картину о тех неделях, что она провела в каменной хижине на территории Малфой-мэнора в бесплодных попытках подчинить себе свет, об этом ужасном времени, она использовала бы мышиный или пепельный оттенок акрила. Девушка взяла бы самый большой холст и, недолго думая, замазала его целиком, не скупясь на краску, чтобы выразить всю степень своего горя, потерянности и одиночества. И даже этого было бы недостаточно. Черный и белый — это ясность. Это знание, дарующее спокойствие, а как раз порядка в ее жизни не было уже очень давно. Грейнджер тонула в тумане неопределенности, не чувствуя твердой почвы под ногами. Мгновения торжества, когда ей удавалось призвать сияющий луч и ненадолго удержать его в руках, сменялись мрачными размышлениями о том, правильно ли то, что она делает? Действительно ли стоит стремиться приспособиться к новой для себя реальности, от которой никак уже не укрыться? Гермиона — всего лишь человек. И порой она думала о самоубийстве. Не могла не думать. В те мрачные вечера, когда обессиленная падала на постель, чувствуя, как все внутри пылает от набирающей мощь силы, а грудь сжимает отчаянием. В минуты печали и сожалений, оставаясь наедине с собой, Грейнджер снова и снова прокручивала в мыслях слова Багры. Ей стоило выбросить их из головы в тот же момент, как услышала впервые, вот только не получалось: сложно игнорировать то, что разложено на составные части и преподнесено на огромном блюде, как индейка на День благодарения. Очередная пощечина от реальности оказалась особенно болезненной, но правда была такова — Гермиона действительно сопротивлялась. Она упорно старалась не замечать ликование и рождающееся в теле тепло, стоило окунуть пальцы в бурное течение силы внутри. Ведь признать их значило стать такой, как Малфой. А она скорее умрет, чем это произойдет. Это означало падение, хотя она и без того находилась на дне, полную капитуляцию. Девушка больше не воспринимала его тем, кем он действительно являлся, — безжалостным убийцей, — но это только заставляло ее противостоять еще яростнее. Чтобы помнить. Они не виделись с того дня, как она ворвалась в его комнату, а прошла уже целая неделя. И каждую ночь, все эти семь дней, Гермиона засыпала, вспоминая его лицо, а днем упорно хватала крохи света, обжигая ладони пылающим жаром, довольствовалась малым вместо того, чтобы взять все, и платила за непокорность болью, которой не было конца. Ее свобода давно превратилась в руины, присыпанные пеплом, рухнула под натиском мрака. Но девушка не желала чувствовать себя его жертвой. Жертвы — беспомощные и жалкие, а у нее в ладонях энергия такой величины, что дыхание перехватывает от одной мысли о ней. С такой силой она могла бы не только сбежать из мэнора, но и переломить ход войны, и именно эти мысли давали ей силы не сдаваться и встречать новый день, полный душевных и физических терзаний. Почему я продолжаю это делать? раздраженно спрашивала себя Грейнджер, едва не плача от неразберихи в сознании и болезненных ощущений в теле. Это происходило снова и снова. Девушка приказывала себе покориться, окунуться в течение силы не только рукой, но и целиком, слиться с ней воедино, а в следующую секунду все тело пронзала острая боль. И пусть она нашла ответ, он был так же прост, как и сложен. Гермиона не хотела становиться частью света, потому что это одновременно значило стать частью мрака. Замкнутый круг, заложником которого она стала, безбожно выматывал. И все же сила притягивала, как манит к себе все запретное. Обращаться к ней теперь стало чем-то обыденным, словно досадная привычка кусать губы или выстукивать пальцами по столу от волнения. Что-то раздражающее, но необходимое. Отталкивающее, но будоражащее. Грейнджер не могла этого отрицать, не могла даже игнорировать, поэтому у нее оставался только один вариант — бегство. И Гермиона сбегала каждую ночь, отчаянно недобирая часы сна, сбегала, словно она не храбрая гриффиндорка, а испуганный кролик, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя прежней. Каждый раз, стоило завидеть издалека знакомую арку, сердце привычно ускоряло свой бег. Библиотека мэнора была огромной, и, хотя Гермиона обошла ее существенную часть, упирающимся в самый потолок стеллажам не было конца. Наверное, чтобы узнать все секреты, описанные в хранящихся здесь книгах, девушке и жизни не хватило бы. В первую ночь Грейнджер просто таскала с полок все, что хоть немного ее интересовало, — преимущественно книги о темных ритуалах на крови и рунические словари, чтобы их прочесть. Она наслаждалась каждой строчкой, каждой буквой, выведенной поблекшими от времени чернилами, вдыхала запах древности со страниц фолиантов и чувствовала себя немного сумасшедшей от ощущения вседозволенности, пускай всего на пару часов. Когда первая эйфория прошла, Гермиона решила сменить тактику и сосредоточилась на поиске информации о мази, с помощью которой Нотт не дал скверне распространиться по ее организму. Это было тем, что действительно могло принести пользу, если она выберется. И пусть надежда была крошечной, шурша справочниками и учебниками по зельеварению, Грейнджер успокаивала себя мыслью, что работает на благо Ордена. Ночи в библиотеке стали ее отдушиной, стол у окна, незаметный в глубине стеллажей, — местом силы. Девушка помнила, как Теодор хвастливо обмолвился о том, что мазь — его собственное изобретение, однако перед этим перечислил часть ингредиентов. Значит где-то должны быть остальные. Возможно, он модифицировал чью-то разработку, сделав формулу более удачной, или просто обманул ее. Так или иначе, Гермиона сосредоточилась на вербовнике, потому что редко сталкивалась с ним в повседневной практике. В мифологии трава была известна как плакун, потому что заставляла «плакать злых духов». Это было довольно примитивно и больше походило на детскую сказку, да и в духов Грейнджер не верила, но и скверна раньше казалась просто выдумкой. Некстати вспомнились слова Малфоя о том, что большинство чудес легко объяснимы, когда в твоих жилах течет магия, и девушка напрягла память, чтобы схватить ускользающее воспоминание. Кажется, бабушка даже раскуривала сухой вербовник в своем саду, когда кто-то принялся безжалостно выкорчевывать ее ирисы. Только побывав в гостях в «Норе», Гермиона узнала, что это были обычные садовые гномы. Девушка нашла несколько похожих рецептов мазей и зелий в разных книгах и последние дни занималась тем, что пыталась их сопоставить. У нее отсутствовали ингредиенты на руках, не было горелки и даже котла — только пергамент и письменные принадлежности, на которые расщедрилась Тинки. Этого было явно недостаточно для полномасштабных исследований. Грейнджер как раз освежала в памяти информацию о свойствах златоглазок, когда позади нее раздался характерный хлопок аппарации. Огонек свечи, стоящей в подставке по ее левую руку, дрогнул от сквозняка, а девушка ощутила себя так, словно ее с головой окунули в холодную воду, а после еще и вывели на мороз, чтобы она покрылась ледяной коркой. Гермиона с трудом справилась с накрывшим ее оцепенением и обернулась, но в следующий момент как-то резко выдохнула, и ее плечи опустились. — Мерлин, это ты, — сказала она. — Я испугалась. Стоило словам сорваться с языка, как что-то внутри принялось противоречиво саднить и зудеть, ведь это было так нелепо — расслабиться при виде Драко Малфоя, в то время как он тот, кого следовало бояться прежде всего. Наверное, парень подумал о том же, потому что его лицо приняло странное, нечитаемое выражение. Грейнджер порывисто вскочила на ноги, чтобы не оставаться спиной к парню и придать себе той уверенности, которой не ощущала. — Что ты здесь делаешь? — резко спросила девушка, пытаясь вернуть себе душевное равновесие, хотя из них двоих только она не имела права находиться в библиотеке. Он вполне мог разозлиться, поэтому, чтобы не молчать, Гермиона выпалила раньше, чем успела подумать: — Ты ранен? В прошлый раз ты.. Грейнджер резко оборвала себя и подумала, что определенно сошла с ума, снова и снова наступая на один и те же грабли, хотя она всегда была из тех, кто особенно скурпулезно подходит к работе над ошибками. — Ты настолько обнаглела, что не только свободно расхаживаешь по поместью без разрешения, но и мне допросы устраиваешь? — голос у Малфоя, когда он это говорил, звучал вполне обычно. Ничего общего с тем, как он взбесился, когда она поинтересовалась о его самочувствии после их разговора в комнате Багры. Девушка поджала губы, понимая, что он прав, но это не изменило ее намерений. Вглядываясь в лицо Малфоя, она не могла отделаться от ощущения, что с ним что-то не так, хотя знала, что пытаться выяснить, в чем дело, — бессмысленная затея. — Я ведь передвигаюсь по территории самостоятельно, когда иду в пристройку для тренировок. Подумала, что ничего страшного, если я посещу еще и библиотеку. Гермиона действительно старалась придать себе уверенности и спокойствия, но голос предательски звенел. В глазах парня мелькнуло что-то, однако в следующий момент их заволокло чернотой, сделавшей его взгляд слишком пристальным. Однако смотря в эту черноту, она не испытывала страха, только волнение, которое сбивало с толку. — Тогда почему ночью, если ничего страшного? — вкрадчиво поинтересовался он, сделав шаг к ней и одновременно склоняя голову к плечу. — Я.. — промямлила девушка, чувствуя необъяснимую панику из-за его приближения, но уже в следующую секунду взяла себя в руки: — Днем я занята на тренировках. Он вдруг тяжело вздохнул и криво улыбнулся, не отрывая взгляда от ее лица. Это заставило Грейнджер совсем потеряться в своих эмоциях. — Расслабься. Мне правда плевать. Ему действительно было настолько все равно, где она и что делает. Главное, чтобы рядом с ним, как сейчас или тогда в ванной. Как будет всегда, потому что ни у кого из них нет выбора. Драко считал, что не имел права реагировать на кого-либо подобным образом, но это просто происходило, и он ничего не мог поделать. Малфой видел за медовой радужкой пламя, в котором сгорают ничегои, гнев и терзающая его жажда крови. И он тоже сгорит. Но в данный момент Драко так идиллически спокойно, а от этого одновременно и хорошо, и просто ужасно, стоило только включить мозг и задуматься о происходящем. Поэтому парень изо всех сил старался очистить сознание, чтобы позволить себе мгновения передышки, в которых так отчаянно нуждался и которые могла дать только Грейнджер. — Слушай, Малфой, — начала девушка и запнулась, что заставило его сместить взгляд со вздернутого кончика ее носа на глаза, которые смотрели куда угодно, только не на него. — Джинни.. Драко сжал губы, наблюдая за тем, как она в волнении кусает свои, глядя на него снизу вверх, и словил себя на мысли, что пытается разозлиться, но не может. Вообще никак. Он хотел бы помучить ее неизвестностью, посмотреть, как она расстроится и станет огрызаться, но зыбкая надежда, заточенная в янтарь радужек, — это красиво. Настолько красиво, что ему не хотелось, чтобы она исчезала. — Она будет у Забини, — выдавил из себя Малфой, мысленно хлопая себя по плечу за то, что вышло довольно строго. — Но не спрашивай меня об этом больше. Просто забудь, — добавил он, обрывая готовые сорваться с уст девушки вопросы. Он тоже хотел бы забыть, но Забини никогда не позволит этому случиться. Ни с чем не сравнимое облегчение затопило взгляд Грейнджер, а еще они стояли достаточно близко, чтобы он почувствовал ее теплое дыхание у себя на подбородке, когда девушка выдохнула. — Мерлин, Малфой, спасибо тебе. Спасибо тебе огромное, я просто.. Черт, я буду стараться на тренировках вдвое больше, честное слово! — затараторила она. Малфой думал, что нуждается в тишине. Рокот Тьмы в нем не замолкал ни на секунду, порой не давая расслышать даже собственные мысли. Он лишь отходил на второй план, чтобы потом вернуться вновь. Но голос Грейнджер, начиная с самого первого вопроса, когда Драко аппарировал, с легкостью продирался сквозь рев взывающей скверны и впитывал в себя весь гнев Малфоя, его слепую озлобленность и бесчеловечность. Девушка убирала их так легко, будто для неё это ничего не стоило. Эпизоды проносились в памяти, воспоминания царапали что-то глубоко внутри, принося боль, а вот злости, той хлипкой плотины, что не давала Драко обрушиться под весом пропитанного горечью прошлого, не было. Он смотрел в непроглядную черноту внутри себя — другую тьму, которая не имела отношения к скверне, — и ощущал давно забытый страх. Страх показаться слабым, уязвимым перед кем-то. Вопреки всему, Малфою хотелось сбежать. От борьбы в карих радужках, подрагивающего голоса, говорившего слова благодарности. От запахов пыли и старости, которые оседали на легких вперемешку с миндально-кислым ароматом чернил. Но больше всего — от вихря, разрывающего грудную клетку. Однако Драко оставался на месте и только завороженно смотрел на бледнеющее в полутьме библиотеки смущенное и взволнованное лицо. Он думал, что смог бы вытащить из лагеря с десяток рыжих идиоток, лишь бы Грейнджер продолжала говорить свою чепуху, потому что от нее внутри разливалось тепло. Гермиона захлебнулась словами и резко замолчала, потому что Малфой неуловимо поменялся, а она только обратила на это внимание. Что-то в его выражении лица или, может, взгляде, было нетипичным. Она была почти уверена, что сердце забилось чаще из-за радостной новости, что до сих пор гуляла по сосудам всплеском адреналина. Почти. Грейнджер не знала, за что зацепиться глазами — за темные от усталости круги на его веках или тонкие морщинки от напряжения между бровей? Девушка лихорадочно заметалась, но в итоге остановилась на глазах, потому что это был самый очевидный вариант. Они потемнели из-за расширившихся зрачков и.. Он слишком очевидно уставился на ее губы. — Малфой? — тихо позвала Гермиона. Она непроизвольно начала дышать глубже и реже, потому что вдруг осознала, что парень стоит слишком близко, а его запах заполняет ее легкие. Она не хотела его вдыхать. Не хотела. — Втрое больше, Грейнджер, — сказал он, давая понять, что все же слышал ее сбивчивую речь. Он склонился к ней, и девушка ощутила сразу так много всего, что, казалось, еще секунда — и ее разорвет на части от противоречий. Страх, волнение, неловкость, даже стыд, непонимание, желание сбежать, но еще большее желание остаться и посмотреть, что будет. В конце концов, это же Малфой, не может же он.. ее.. Святой Мерлин. Губы у него оказались ужасно сухими и горячими. Не слишком приятное ощущение, и эта мысль немного успокаивала, потому что ей и не должно быть приятно. Ей должно быть отвратительно, грязно, гадко; она должна была испытать весь спектр негативных эмоций, чтобы запомнить этот день и больше никогда даже мысли не допускать о подобном, однако из всего вороха чувств на передний план выходило уже набившее оскомину разочарование в себе. На мгновение все вернулось на свои места и стало даже как-то легче, словно она принимала наказание. Но в следующий миг его язык осторожно коснулся нижней губы девушки, всего лишь легонько надавил, и ее бросило в адово пекло. Потому что это было приятно, черт побери. Так приятно, что в груди сладко замирало, а дыхание сбивалось. Малфой втянул в себя ее нижнюю губу, слегка посасывая, и Грейнджер, протестующе вскинув руку, уперлась ладонью в грудную клетку парня. Она думала о том, что его сердце не должно стучать так сильно. Он просто не имел права быть таким обычным в этот момент. Он же монстр. Он враг. Голос здравого смысла вопил в голове Гермионы, что она должна ненавидеть его, должна трепетать от ненависти, а не буквально трепетать, но она не могла сосредоточиться, чтобы разобрать его слова. Девушка чувствовала кончиками пальцев удары его сердца и старалась совладать с собственным дыханием и паникой, глядя на то, как подрагивают его ресницы. Он не притрагивался к ней, не пытался проникнуть языком в рот и тем не менее целовал сильно. Медлительно. Будто пробуя на вкус и ожидая ее реакции. Грейнджер не отвечала и больше всего хотела бы рассыпаться на осколки и исчезнуть в стыках пола, потому что вообще позволяла ему себя касаться ртом.. но она не отталкивала его. Ей было страшно от своей реакции и от его действий, некомфортно и одновременно так потрясающе волнительно, что слезы против воли появились в уголках глаз, мешая обзору. Неужели она настолько отчаялась? Неужели ее все же сломали? Гермиона так гордилась своей стойкостью, но чувствовать рядом тепло другого человека оказалось так приятно, что приходилось бороться с желанием поднять обе руки и обнять его, чтобы прижаться ближе. Малфой словно уловил перемену в дыхании девушки и как-то смиренно выдохнул прямо в ее рот, опаляя жаром своего дыхания. Смущения не было. Было отчаяние, боль, взаимное разочарование друг в друге и в себе самих. Парень мягко поцеловал Грейнджер, пребывающую на грани истерики, в правый уголок губы и только тогда открыл глаза. Внимательный взгляд серых глаз подействовал отрезвляюще, и Гермиона наконец-то оттолкнула его, хотя все и так уже закончилось. Она чувствовала, как предательски дрожит нижняя губа, а Малфой все это видит, и это было ужасно, так ужасно, что она развернулась и позорно сбежала. И хотя это было наилучшим решением, губы горели огнем, а пульс отбивал предательскую правду прямо в висках. Целоваться с Малфоем совсем не так мерзко, как хотелось бы.