Источник света

В особняке Блейза Забини пахло воском, застаревшим деревом и невыносимой тоской. Джинни не видела здание снаружи, но по внутреннему убранству могла представить, что оно выполнено из потемневшего, будто тронутого пожаром камня, с крышей, выложенной медной черепицей, и фонтаном с позеленевшей статуей, окислившейся под действием времени и воды. В другой жизни девушка нашла бы это место атмосферным, потому что ей нравился стиль викторианской эпохи, но в настоящем задыхалась в этих стенах. Уизли не была в порядке, хотя находилась в подобии безопасности. Для спокойствия недоставало определенности и страховки в виде товарищей, присутствие которых помогало бы не расклеиться. Но вокруг не было никого, кому можно задать вопросы, и только беспрерывная угроза по имени Блейз Забини дышала в затылок, заставляя загривок и плечи покрываться гусиной кожей. По какой причине ее забрали именно сейчас, спустя два месяца заточения? Почему в этот дом? Что вообще все это значит? Пожиратель грубо выдернул Джинни из строя прямо во время утреннего построения, едва не отделив плечевую кость от сустава, а после с отвратительно брезгливым выражением на лице отбросил ее руку и приказал следовать за ним. Надзиратель не возразил ему ни словом, ни действием, только прервался на мгновение, чтобы пометить что-то в своей потертой тетради, и продолжил пересчитывать заключенных по головам, словно пастух своих овечек на пастбище. Она ушла не оборачиваясь, чтобы девочки не смогли прочесть панику в глазах и испугаться вместе с ней. А страшно было очень. Всех заключенных забирали на допросы, в ходе которых выбивали необходимую информацию, сразу после попадания в лагерь. Позже могли вызывать тех, кто оказывал ярое сопротивление, чтобы «выжечь все зло и иллюзии», или тех, кто устраивал беспорядки, но Джинни не могла напортачить настолько, чтобы заслужить персональное наказание от капитана Забини. Дурное предчувствие пробежало вдоль позвоночника стройным рядом мурашек жути, но она не успела ему поддаться. Пожиратель стремительно прошел мимо дорожки, ведущей к стоящим в отдалении владениям Палача, и вошел в основное здание. Миновав лестницу в подземелья, поднялся на третий этаж и небрежно толкнул дверь в кабинет главы лагеря. Парень снял с каминной полки мешочек с летучим порохом и только после этого мазнул по бледному лицу Джинни равнодушным взглядом. Его желваки пришли в движение синхронно с тем, как она открыла рот, но с губ все равно сорвалось испуганное «что происходит?». Забини не стал отвечать, вместо этого пихнул Уизли в камин и сам вошел следом. У измученной и истощенной девушки после перемещения мир заходил ходуном, поэтому Пожиратель буквально волоком протащил ее через весь дом и оставил в комнате на втором этаже. И теперь главный вопрос жалил виски Джинни подобно палочке со смертельным заклинанием, застывшем на ее кончике. Что дальше? Неизвестность заставляла хлипкую радость от того, что оказалась вдали от лагеря, осыпаться, как слой облупившейся штукатурки. Что же будет дальше? Девушка ледяными пальцами обхватила худые плечи и притянула к груди согнутые в коленях ноги, пытаясь позой внушить себе мнимое чувство защищенности. Она обнимала себя так отчаянно, словно вот-вот потеряет самое ценное, что у нее осталось. Уизли было известно, что подразумевает под собой унизительное словосочетание «служанка Пожирателя» — очередной плевок в лицо тем, кто и так для них представляет собой не больше, чем кусок грязи с запыленных сапог. Она была почти готова к тому, что Забини.. надругается над ней. От одних мыслей об этом на корне языка собиралась едкая горечь, а тело пробивала нервная дрожь, но это факт, который нужно было принять, пережить и проглотить. Стать подстилкой Пожирателя в ее ситуации не самый ужасный вариант развития событий. Джинни это понимала. Она могла бросаться громкими фразами и действовать напрямик, могла быть самоуверенной и смелой, когда требовали обстоятельства, но не была дурой. В отличие от Гермионы, в которой огонь сопротивления сиял так ярко, что почти ослеплял, в Уизли присутствовала доля расчетливости. Или здоровый инстинкт самосохранения. Впору похлопать себе за то, что в организме осталось хоть что-то здоровое после лагеря. Но прошла целая неделя, которая тянулась, как вечность, а Забини так и не объявился. И если поначалу это радовало, поскольку сил бороться с ним не было, то, как только физическое состояние стало сносным, неопределенность превратилась в непосильную ношу. Джинни не могла сомкнуть глаз даже ночью: сидела на кровати, непривычно большой и мягкой после лагерной койки, закутавшись в пуховое одеяло, немигающим взглядом смотрела в полумрак комнаты и ждала. Воспаленный мозг выдал теорию, согласно которой Пожиратель давал ей время восстановиться. В данный момент она едва могла впихнуть в себя твердую пищу, часть которой неизменно возвращалась обратно, да и выглядела, как скелет, обтянутый кожей. Вряд ли Забини возбуждало подобное. Именно по этой причине ее выздоровление шло медленнее, чем могло бы. Она не хотела провоцировать его на насилие своим здоровым видом. Страх неизведанного постепенно пожирал изнутри, и это настолько утомляло, что в какой-то момент Джинни совсем отчаялась: схватила оставшуюся смелость за горло, выставила ее перед собой (пусть хлипкая, но защита) и решила сделать хоть что-нибудь. Она была уверена, что в доме обитал эльф, а может, и несколько. Еда появлялась на столике у камина в одно и то же время трижды в день, базовый запас зелий в ванной тоже регулярно обновлялся, как и чистые полотенца. Но ни разу ни с кем не сталкивалась, поэтому смогла убедить себя в том, что ее заточение являлось добровольным, а не принудительным. Что с того, если Джинни немного пройдется? Внутренний голос пискляво напомнил, что рука об руку с глупостью неизменно идут последствия, к которым она точно не готова, но девушка оставила эту здравую мысль в своей комнате и закрыла дверь. Та как-то жалобно взвизгнула, словно отражала состояние Уизли. Ковровая дорожка должна была скрадывать ее шаги, но Джинни все равно мялась несколько секунд, прежде чем двинуться по коридору, слабо освещенному лунным светом. Особняк был небольшим. Она оценила его масштабы по прибытии, хотя едва ли обратила внимание на обстановку из-за головокружения и тошноты. Теперь Уизли могла видеть, что ее комната совсем не отличалась от элегантного интерьера, единого для всего дома: он оставался довольно помпезным, как и полагается викторианскому стилю, но вместе с тем минималистичным — ничего лишнего и ненужного, собирающего пыль. Первая комната оказалась такой же спальней, как ее собственная. Высокая кровать с торшером около нее, текстильные кресла и низкий столик между ними. У дальней стены стоял платяной шкаф с резными створками; у Джинни точно такой же был забит одинаковыми платьями белого, черного и серого цветов, но здесь он оказался пуст. Комната выглядела совсем необжитой, поэтому она не задержалась в ней и вскоре снова очутилась в коридоре. Уизли понятия не имела, что ищет. В любом случае, шагая вдоль стены, выкрашенной светлой краской, цвет которой оказалось невозможно определить в лунном свете, она ощущала, как, казалось бы, утраченное самоуважение щекочет ребра. Давно забытое чувство. Непривычное. Хорошо было бы наткнуться на кабинет Забини на случай, если он предпочитает читать газету, претенциозно сидя в кожаном кресле и покуривая сигару. Пожалуй, залежавшийся выпуск «Пророка» — это все, на что Джинни могла рассчитывать в этом доме, ведь, насколько ей было известно, парень натаскивал новичков и непосредственно участвовал в столкновениях и если и перебирал бумажки, то явно не здесь. Еще несколько похожих друг на друга спален, и правая сторона коридора оказалась исследованной. Воровато оглядываясь даже несмотря на то, что вокруг стояла все та же оглушительная тишина, девушка потянула за очередную резную ручку. Вся ее радость уместилась в порывистом выдохе, который слишком сильно походил на облегченный. Кабинет. Значит, она рисковала не впустую. Здравый смысл просил, умолял вернуться на свой островок безопасности, не поддаваться ощущению безнаказанности, но Уизли от него отмахнулась. В кабинете на полках книжных шкафов ровными рядами были выстроены книги. Возле окна, где свет падал под правильным углом, стоял внушительный дубовый стол. Совершенно пустой, если не считать светильник. Обстановка самая обычная. Джинни пересекла комнату с намерением заглянуть в полки стола и на этом закончить вылазку, которая и без того выжала из нее все силы. В верхнем ящике лежали нетронутые принадлежности для письма: увесистая баночка с чернилами, стопка чистых пергаментов, конверты и пара перьев. Девушка отворила следующий и увидела карты местности, сложенные в несколько раз, и какие-то справочники. Они тоже выглядели новыми, без каких-либо пометок, словно никто их и не касался. Секунду помедлив, она склонилась над третьей полкой. Хлопок аппарации прозвучал как выстрел. Джинни подскочила на месте и резко задвинула ящик, в который так и не успела заглянуть, и на себе ощутила, что значит выражение «трясутся поджилки». — Ну что, нарыла что-нибудь? — разорвал воцарившуюся тишину полный искреннего интереса голос. Такой ничтожной и жалкой, застигнутой врасплох девушка не чувствовала себя, наверное, никогда. Забини стоял около стола, держа руки в карманах и пытливо глядя прямо в воронки ее расширившихся зрачков, и наслаждался шевелящимся на их дне ужасом. Он был высоким, крепким и широкоплечим. Она же — худая и хрупкая, как сухая веточка, которую можно переломить одним движением. На нем была форма Пожирателей, сидящая на тренированном теле плотно, как вторая кожа, а она была одета в простое платье из плотного хлопка, в котором даже в натопленном доме было зябко. От него веяло силой, кровью и властью, от нее — страхом и покорностью. Они были такими разными: кукла из белого фарфора и тот, кто может одним движением сломать ее пополам. На какой-то миг выражение лица Забини действительно внушало только ужас, но потом девушка заметила, что в уголках его губ притаилась ухмылка. Он хотя бы не планировал убивать ее на месте. Нужно успокоиться. Уизли сглотнула горечь в горле. Вряд ли Пожирателю был необходим ответ, он и без того понимал, зачем она бродила по дому, но интуитивно Джинни понимала: молчание не сыграет в ее пользу. Только не с этим человеком. — Я надеялась отыскать газету, — честно призналась девушка, чей голос звучал после долгого молчания скорее хрипло, чем испуганно. Воздух сотряс мрачный смешок, и в одном этом звуке было столько ничем не разбавленного презрения, что Уизли захотелось стереть себя с лица земли. — Ты генератор хреновых идей, Уизли, ты в курсе? Начиная с того случая, когда ты решила, что мир что-то потеряет, если ты не появишься на свет, и заканчивая сегодняшней идиотской выходкой, — прищурился Забини. — Вообще-то, я поражен твоей непроходимой тупостью. Считаешь себя бессмертной? — Больше подобного не повторится, — склонив голову, как нашкодивший ребенок, прошептала она. Казаться покорной — ее спасение. Лагерь научил Джинни этому. — Как же ты бесишь, сука, — сказал он, огибая стол. Девушка заломила пальцы, одним только усилием воли удерживая себя на месте, но так и не подняла взгляд от его ботинок. — Стоило прекратить блевать каждый час, как сразу нашлись силы подняться с кровати и отправиться на подвиги, — резко замолчав, он цокнул языком, словно не видел смысла и дальше распыляться, и фыркнул: — Какие же вы все.. одинаковые. — Тебе смешно? — удивилась Уизли. — Я должен плакать? — вскинул брови Забини, наблюдая, как она путается в его реакциях и собственных мыслях. — Или ты хочешь, чтобы я разозлился? — Н-нет. Не хочу, — осторожно, будто имеет дело с чем-то взрывоопасным, качнула головой она. Для Блейза Джинни ничем не отличалась от сотен других заключенных. Он прекрасно видел, как гневно сверкнули светлые глаза, прежде чем она склонила голову. Читать ее было так просто, что даже скучно. Чувство стыда и унижения собственной беспомощностью рождали подобные всплески безрассудства, но в остальное время пленники проводили в вегетативном состоянии: отбрасывали все эмоции, потому что они были лишь пустой тратой энергии; становились боязливыми; отказывались от своего мировоззрения, моральных принципов и связей с другими людьми, даже своими товарищами. Люди вынужденно, ради выживания, развивали в себе абсолютную пассивность и неспособность дать отпор. Механизм слома личности безупречно работал на всех без исключения. Уизли провела в лагере два месяца и вела себя показательно послушно. Подобная стратегия поведения разумна для человека, избегающего лишнего насилия в отношении себя, но Забини помнил о ее небольшой диверсии с Бодроперцовым. Решение оставить дверь в комнату девчонки открытой было своего рода психологическим экспериментом. Он хотел прощупать границы, понять, в каком состоянии она пребывает, и то, что обнаружил, ему решительно не понравилось. Джинни все еще могла доставить неприятности, и с этим нужно было срочно что-то делать. — Вали в свою комнату и не высовывай оттуда носа. Здесь нет отработок и нормальная еда, а не помои, но в остальном сохраняются те же правила, что и в лагере, — внятно, словно судья, зачитывающий свод законов, перечислял он. — Не зли меня больше, а не то отправлю в казармы и пущу тебя по кругу. Всего на одну ночь, но, поверь, этого вполне достаточно, чтобы ты захотела вскрыться после. Где-то в глубине души она всегда знала: Забини не стал бы ее насиловать. Слишком много в нем чувства собственного достоинства, чтобы пачкаться о предательницу. Однако быть изнасилованной толпой Пожирателей — это совсем иной уровень унижения. Не просто слабый тычок, который искореженная психика могла проигнорировать ради своего же блага, а сокрушительный удар по и без того трепещущей в агонии личности. В этот момент Джинни стоило бы остановиться и не пытаться дергать хищника за усы, находясь прямо в его клетке без какой-либо защиты, но, видимо, прямо сейчас она подошла к точке невозврата. Или ее умело подвели к ней? — Почему не сделал этого сразу, если хотел сломать окончательно? — спросила она дрожащими губами. Вряд ли девушке хватило бы смелости на этот вопрос, если бы он не задел ее за живое. — Я все не могла понять, зачем ты забрал меня из лагеря? Но теперь вижу: ты просто собираешься унижать меня. Долго и с оттяжкой. Это такая долгоиграющая месть за тот случай на складе? Мне стоило бы раньше догадаться. Забини склонил голову набок и замолчал на какое-то время, явно что-то решая у себя в голове. Его взгляд значительно потемнел, и спокойствие сползло с лица, словно его и не было. — Ты все-таки знатная дура, Уизли, — протянул парень тоном, который девушка не могла идентифицировать. Если бы она знала Блейза чуть лучше, чем никак, то сразу распознала бы, что котел с его терпением раскален докрасна. Или даже добела. Но она его не знала от слова совсем. Поэтому когда тон Забини стал обманчиво мягким, девушка осмелилась посчитать это добрыми знаком: — Не имею понятия, что творится в твоей дурной башке. На самом деле, даже не интересно, там все равно нет ничего путного. Но мне нужно, чтобы в ней накрепко засело, что я привык, когда меня слушаются беспрекословно. Потому что тех, кто смеет мне перечить, я сживаю со свету, — говоря это, он обходил стол, и с каждым шагом кислород покидал легкие Джинни. — Я отправлю к солдатам всех твоих драгоценных подружек, чтобы их затрахали до смерти, если еще хоть раз услышу от тебя какие-нибудь теории. Ты поняла меня? Глаза Джинни расширились от ужаса, и она закивала головой, обхватив себя за плечи, но куда больше нуждаясь в том, чтобы зажмурить глаза, закрыть уши и просто исчезнуть из этой комнаты. — Нет, пожалуйста, — взмолилась она. — Это ведь я тебя разозлила, мучай меня! Пожалуйста, не трогай их. — Чужие страдания доставят тебе намного больше боли, чем собственные, — чужих губ коснулась неприятная улыбка. — От твоих драгоценных Делакур, Лавгуд и Браун и мокрого места не оставят, я тебе обещаю. Они пройдут через весь гарнизон лагеря, а потом сдохнут от заражения крови, а если и не сдохнут — перегрызут друг другу вены, чтобы все-таки сдохнуть. Слышала про такой способ суицида? — Слышала, — давясь слезами, быстро согласилась Уизли, хотя до такого даже воспаленная фантазия не доходила. — Мерлин, чего ты хочешь? Я ведь даже не успела что-либо сделать. Пожалуйста, не трогай никого, кроме меня. Пожалуйста.. — Мне стоило избить тебя или пытать, чтобы ты сразу поняла, с кем имеешь дело. Не учел, что ты из тех, кто понимает только язык жестокости, — послышался властный голос Забини, а следом сильная рука потянулась к горлу Уизли и сжала его, перекрывая доступ кислорода. — Я.. поняла, — сипло выдохнула Джинни, чувствуя, как слезы катятся по щекам без ее на то желания. Забини медленно провел языком по ряду зубов, выглядя пугающе равнодушным. Его злость не была похожа на взрыв, она тлела, как прогоревший уголь, но жгла не меньше. Он приценивался, раздумывая, как укусить побольнее, чтобы сломать ее прямо здесь и сейчас и больше не возвращаться к этому вопросу. Пожиратель не хотел превратить ее в умалишенную, но девчонка должна усвоить урок. Страх собственной смерти мог зародить жажду жизни, а следом — какую-нибудь бурную и ненужную деятельность, поэтому Забини был готов предложить кое-что похуже. Страх за близких. Подруг было мало, но он добавит еще и дожмет ее окончательно. — Слышала что-нибудь о своих братьях последнее время? — спросил он буднично. Пальцы с шеи при этом никуда не исчезли. Лицо Джинни постепенно начинало багроветь, в глазах от напряжения лопались капилляры. Контрасты делали ситуацию еще более дикой. — У меня есть для тебя небольшая новость. Вполне достаточно, чтобы потопить ее окончательно. — Еще один рыжий доходяга оказался годным только на то, чтобы подставить задницу ради высокой должности, — Забини прекратил душить, но пальцы продолжали сжимать тонкую шею с сильно выделяющимися жилами. Девушка отчаянно закашлялась и задергалась, пытаясь отодвинуться, но он с легкостью блокировал ее свободной рукой. — Какая жалость, правда? Не учел, что власть всегда сопряжена с риском, а где риск — там игры со смертью. — Перси? Он мертв? — прохрипела Джинни, пытаясь удержать плывущее сознание и осмыслить сказанное. — Думаю, пока ему всего лишь сломали парочку костей, чтобы разговорить, — отозвался Пожиратель, смотря ниже ее лица: на красные следы, оставленные его пальцами, которые завтра станут синяками. В следующий момент острый взгляд коснулся подрагивающих ресниц и мутных радужек Уизли, которая будто наяву слышала звук ломающихся конечностей брата. — Сама знаешь, как это бывает. Девушка чувствовала, как к ней подбирается истерика. Забини продолжал нависать над ней, подавлял своим присутствием, и ее расшатанная нервная система не выдержала: — Мерлин, вы просто нелюди, — с отчаянием воскликнула Джинни и, не сдержавшись, громко всхлипнула. Лицо парня исказила брезгливая гримаса. Он резко убрал руки и буквально отбросил ее от себя. Уизли едва удержалась на ногах и подняла руки, ощупывая онемевшую кожу шеи. — Мне следовало бы напомнить, что не в твоем положении читать мне нотации, но стало любопытно: по каким критериям ты делишь людей? — спросил он. — По вине твоего тупоголового братца умер целый отряд. Его мозги были забиты бюрократией, а в военной стратегии он откровенно слаб, но амбиции не позволили сидеть в штабе. Почему это не делает его нелюдем в твоих глазах? — Перси — честный и самоотверженный человек, — с надрывом воскликнула Джинни, ощущая, как колючий ком царапает горло. — Он борется за правое дело, его цель благородна.. — Я тоже ни разу не поступился своими принципами. Значит, по-твоему, я честный и самоотверженный? — Ты собирался пустить меня по кругу! — Понимаю, такой, как ты, сложно принять подобное, но ни один из моих поступков не шел вразрез с моими взглядами, — парень чуть склонил голову к плечу, наблюдая за ее провальными попытками прекратить дрожать и тем самым сохранить хотя бы каплю достоинства. — Просто ты считаешь их ошибочными, но что я могу поделать? Хочу понять, в чем заключается твоя концепция. Ты выборочно закрываешь глаза на часть правды, чтобы обелить себя и свое окружение? Это.. трусливо, не думаешь? Так не по-гриффиндорски. И к тому же лицемерно. — Есть объективно ужасающие вещи с точки зрения морали, — Джинни казалось диким, что минуту назад он ее душил, а теперь пытался вести философские беседы. Ее голос сипел и прерывался, приходилось периодически смачивать горло слюной и откашливаться, но она все равно продолжала говорить, слова шли откуда-то из самой глубины ее существа: — Преступления против жизни, против человека — это одна из таких вещей. Жестокость не может быть оправданной, но я не наивна и понимаю, что жертвы неизбежны с обеих сторон. Война ожесточает, и очень легко пересечь ту грань, что отделяет человека от животного. Орден не переходил ее. Вот моя, наша, концепция: если передо мной стоит выбор — вырубить или убить, — я выберу первое. Я верю в меньшее зло. — Просто гипотетически: что если тот человек, которого ты отпустила, очнется и убьет кого-то важного для тебя? — насмешливо поинтересовался Забини, проигнорировав большую часть ее пылкой речи, и у Джинни от предложенной ситуации неприятно засосало под ложечкой. — На поле боя действуют иные законы, — нехотя проговорила она после минутного раздумья. — Я выражалась, — девушка неопределенно махнула рукой в воздухе, — фигурально. — Вот видишь, ты противоречишь своим же словам. Твоя концепция терпит полное фиаско, сталкиваясь с реалиями, — перебил ее Забини. Уизли ожидала от него высокомерно приподнятых бровей или презрительно искривленных губ, но вместо удовлетворения в его глазах был один лишь гаснущий интерес. И тем не менее он продолжил: — Зло есть зло. Не имеет значения, большее или меньшее. Ты просто идешь на все, чтобы не ощущать себя монстром, и тратишь на это уйму сил. Я же принимаю действительность. Советую попробовать, и тогда твое нахождение здесь пройдет безболезненно. Джинни попыталась объяснить свою позицию: — Вы считаете, что мы достойны наказания только за то, что думаем иначе, чем вы, но это не значит, что у вас есть право нас мучить. Все эти лагеря.. Вы издеваетесь над людьми и пытаетесь превратить их в послушных рабов, но не сможете внушить другой образ мышления, — в дрожащем голосе слышалось что-то похожее на гордость. — Хочешь сказать, что, когда Пожиратели попадают в плен, их не пытают? — хмыкнув, уточнил Блейз. — Их содержат в камерах и допрашивают, на них используют сыворотку правды и легилименцию, — перечислила девушка то, что видела своими глазами во время обучения. — Да, они понесут наказание в соответствии с тем, что сделали, но у нас нет цели перекроить пленных и использовать в своих целях.. — Вы просто не додумались до этого первыми, — отмахнулся он. — Системе не нужны личности, она нуждается в послушных амебах. Как думаешь, кто окажется послушнее? Человек, которому после заслуженного наказания бросят помилование и которого общество будет поливать презрением до конца его дней, или тот, в ком вначале начисто уничтожили все индивидуальное, подвели к плахе, пригрозив смертью, подставили шею под лезвие, а после этого даровали жизнь? Кто будет более искренен в отстаивании нужной позиции? — Мы понимаем, что большинство сторонников Волдеморта — такие же жертвы обстоятельств, как и мы, — неосознанно повысила голос Джинни и тут же поморщилась от резкой боли в горле. — Пожиратели выбирают это осознанно, но обычные люди.. они нам не враги. Вернее, не все из них. И мы не принимаем всех несогласных за тупое стадо, которое можно с помощью пары лающих колли заставить идти куда требуется. Нам не чуждо милосердие, поэтому мы не станем.. — Хорошо, раз ты такая милосердная, давай я дам тебе палочку, и ты сама убьешь Перси. Избавишь от страданий родную душу? — внезапно предложил он, снова вычленив из всего сказанного двойственность и превратив в рычаг, на который можно надавить. — А что такого? Я мог бы с легкостью устроить это, нужно только поставить подпись в нужном журнале. Никто даже не обратит внимания. У Забини на губах застыла успевшая набить оскомину усмешка, но в глазах была серьезность. Джинни, полностью дезориентированная теми качелями, что он для нее устроил, растерялась, поэтому не нашла ничего лучше, чем отвести взгляд, чтобы окончательно не потерять себя во тьме бездонных зрачков. Она задавалась вопросом, может ли он всерьез предлагать подобное. Это явно выходило за рамки того, что Уизли способна принять, но, видимо, и ее сердце ожесточилось, потому что она не назвала Забини больным, а принялась размышлять. Судорожно и панически, пугая саму себя. Может это она ненормальная? Сможет ли Перси пройти через то же самое, через что прошел Рон? Хватит ли у него сил? Не лучше ли будет одним движением прекратить его мучения? — Серьезно? — в подрагивающем голосе девушки слышалась одна сплошная мука, ведь она знала правильный ответ на каждый из своих вопросов. Ответственность за ужасный поступок ляжет на ее плечи, но что если он действительно станет избавлением для Перси? — Абсолютно, — расслабленно кивнул Пожиратель. — Неужели готова поступиться принципами и согласиться? Джинни с трудом сглотнула. — Это.. другое. Забини медленно повел подбородком, смерив ее оценивающим взглядом, под которым тут же стало некомфортно. Потом вздохнул, снова сунул руку в карман и этим жестом словно бы закрылся. — Уйди с моих глаз нахер и никогда не появляйся за пределами комнаты, когда я дома. Не смей заговаривать со мной и тем более задавать тупые вопросы. Я воплощу каждую из сказанных мною вещей в реальность, если ты посмеешь ослушаться, поняла? — когда ошарашенная Уизли все же кивнула, но так и не шевельнулась, Забини впервые за вечер проявил обычное человеческое раздражение: — Реально хочешь, чтобы я тебе помог дойти? Не стоило раздувать огонь из искры, если не в состоянии выдержать последствия. Сил терпеть тяжелую, подавляющую ауру парня больше не осталось, ее внутренние ресурсы были на исходе. Джинни хотела только одного: вернуться в привычную зону своей мнимой свободы и снова почувствовать себя в безопасности, и поэтому у нее в распоряжении было всего два варианта — пойти или побежать. Она спешно обошла Забини стороной, стараясь держаться на расстоянии. С каждым удаляющимся шагом становилось немного легче дышать. Как только Уизли осталась наедине с собой, она опустилась на пол и долго сидела в непроглядной темноте, что соблазнительно нашептывала пути избавления от внутреннего напряжения. Она хотела плакать, рыдать громко и надрывно, как ребенок, но изо всех сил сдерживалась. Почему-то. Одеяло, бывшее прибежищем ранее, больше не казалось надежным. Она словно мазнула пяткой по краю обрыва, но чья-то рука удержала от падения. У спасения был тот же запах, что у падения, и оба поразительно походили на аромат чего-то, присущего только Забини. Он снова отпустил ее, хотя перед этим едва не вытряс всю душу. Но факт оставался фактом. Это был уже второй раз.