Источник света

Малфой шел по тускло освещенному коридору в направлении башни Рейвенкло. День был в самом разгаре, но в стенах школы обитал мрак. Хогвартс казался потускневшим и будто лишенным признаков жизни. Согревающие заклинания давно не обновляли, и было промозгло: холод пробирался под одежду, прилипал к коже, отчего она покрывалась мурашками. Непривычно молчаливые обитатели картин провожали фигуру Пожирателя со своих рам с опасливой ненавистью в глазах. Нескончаемые переходы замка должны быть наполнены воспоминаниями былых дней, но на деле даже их слабое эхо не долетало до Драко, занятого тем, что пытался уместить в голове все, что знал о крестражах. Тема с осколками души Темного Лорда являлась магнитом с двумя полюсами — она одновременно отталкивала и притягивала. Эти мысли.. они были опасными. Не столько для Малфоя, сколько для тех, кому не повезло находиться к нему близко. Он помнил предупреждение Снейпа, что в это не стоит лезть, но оставаться в стороне просто не мог. Принцип «действуй на опережение», выбитый на подкорке, подгонял в спину, заставляя ускорять шаг. До развилки, на которой нужно было сворачивать к башне, оставалось немного, и пальцы Драко все настойчивее барабанили по древку палочки, зажатой в руке. Коридор освещался довольно слабо, что было ему только на руку: на контрасте будет легче заметить ее. Малфой всматривался в полумрак до боли в глазных яблоках, боясь упустить момент, когда она выплывет из ближайшей стены. Он искал Серую даму — привидение факультета Рейвенкло. Вообще-то идея поговорить с ней принадлежала не ему. Весь путь из Хогсмида Грейнджер старалась держаться на расстоянии, демонстративно отворачивая лицо и задирая нос. Она больше ни слова не сказала после того, как Драко сообщил ей, для чего они явились в школу. Будто язык проглотила. Это почти не напрягало, но.. бесило неимоверно. На половине дороги он начал откровенно провоцировать ее, задевать за живое словами, лишь бы между ними не висела эта душная тишина. Для Малфоя оказалось неожиданностью, что ему тяжело терпеть молчание Грейнджер. Возможно, просто привык к вечной болтовне с ее стороны, которую стал воспринимать как привычный фоновый шум. Или дело в садистском желании знать и контролировать каждую ее мысль? Скорее во всем сразу. Драко были безразличны и ее недовольство его действиями, и оправданные опасения, и тем более моральные терзания, но тот факт, что девушка с ним делилась этим, пусть и в формате перепалки, грел самолюбие и странным образом успокаивал. Грейнджер начинала ему доверять, пусть и не до конца осознавала это. Уже когда они приблизились к кромке леса, откуда виднелась хижина Хагрида, она снова сделалась молчаливой. Смотрела прямо перед собой, хмурила брови и жевала губу так активно, что та припухла и покраснела, перетягивая внимание Малфоя. Какая-то мысль не давала ей покоя и заставляла то и дело искоса поглядывать на него. Он примерно догадывался, о чем девушка заговорит, думал, что она предастся воспоминаниям или вроде того, но снова недооценил ее львиную (читай: слепую) храбрость. — Слушай, Малфой, — непривычно тихо произнесла Грейнджер и снова замолчала, почувствовав на себе его взгляд. Девушка коротко поджала губы, явно сомневаясь в правильности своих действий. Она завела этот разговор с опаской, готовая в любой момент пойти на попятный, но, раз уж набралась смелости начать, решила продолжить: — Помнишь, я говорила тебе, что думаю, будто один из крестражей — это диадема Ровены Рейвенкло? Драко ожидал чего угодно, но не этого. Он остановился, тем самым заставляя замереть и ее, и всмотрелся в Грейнджер внимательно и пристально, отчего она смешалась. Взгляд девушки заметался по его лицу, словно она надеялась прочесть его намерения и мысли по одному только положению бровей или усилию, с которым он сжимал губы. — И? — пренебрежительно спросил Малфой, намеренно выдержав паузу, во время которой вся решимость Грейнджер выцветала, как чернильные буквы от времени. — Никто не знает, где именно она находится. Драко хмыкнул. Просто был не в силах удержать этот звук внутри себя. Она так старательно изображала незаинтересованность в вопросе, что это выдавало с головой. — Очевидно, ведь ее очень хотели спрятать. Грейнджер отвела взгляд, хмурясь. Как Малфой и планировал, его ответ сковал ее по рукам и ногам — ни «да», ни «нет». Он чувствовал, как вспотела и немного подрагивала ладонь в его руке. Вряд ли она сама это замечала. Девушка не могла решить, стоит ли продолжать, или самое время сойти с опасной темы. Она всегда вела себя так: страшилась его реакции, однако подчиняться все равно не желала. Ни ему, ни своим страхам. Драко соврал бы, если бы сказал, что ему не нравится. Наблюдать за тем, как Грейнджер плевалась ядом, игнорируя трясущиеся поджилки, совала свой нос в его дела, проявляя природное любопытство, которое выжило бы в ней, казалось, и после Авады, было приятно. Пусть порой она умела его так раздраконить, что хотелось свернуть шею, ощутить ладонью трепещущий пульс и расслышать хруст позвонков.. но лучше так, чем если бы девчонка была жалкой. Как все остальные. Если бы она просто поддавалась ему, Малфой бы ее уничтожил. Драко презирал слабость и считал, что только ничтожества крошатся под гнетом обстоятельств. Можно гнуться и деформироваться, но ломаться — запрещено. Запрещено Малфоем. Именно поэтому Грейнджер была для него особенной. Он привык внушать страх одним своим появлением, видеть в людях ненависть и отвращение по отношению к себе, но такого упрямого презрения, каким она его одаривала, — никогда. Дело не в сторонах. Грейнджер отвергала его на каком-то глубинном уровне, сложном для осознания, как организм отторгает яд во время интоксикации. Однако вопреки всему протягивала руку всякий раз, когда Драко это было необходимо. Даже просить не приходилось. Она понимала его без слов, на подсознательном уровне чувствовала все заморочки, мотивы и страхи. Тебе же лучше, Грейнджер, потому что такие, как Малфой, не просят — они приходят и берут, что им приглянулось, не утруждая себя поиском причин. Грейнджер считала его не лучше грязи на своих ботинках, но сострадала его ущербности. Она опускала голову, но только чтобы спрятать от него глаза, полные непринятия. Желала ему самой жестокой смерти, но дарила покой, забирая все худшее и давая взамен что-то теплое и светлое. Драко ее тотально не понимал. Порой он находил это забавным. В другие моменты ловил себя на двух противоположных желаниях. Первое — прикончить. Второе — разложить на любой горизонтальной поверхности и иметь, пока не попросит прощения, что смела смотреть не так, как Малфой того хотел, чтобы через боль и стыд поняла.. что? Что с ним так нельзя? Но ведь и с ней — тоже. Грейнджер была достойным соперником, и это причина, по которой Драко снова и снова испытывал ее. Все, что он мог и умел, — разрушать, поэтому они постоянно ходили по грани. Малфой жаждал узнать, сколько она продержится. Убедиться, что долго. Каждый раз, когда девчонка находила внутри себя силы и стряхивала его руки, тянущие в бездну, он испытывал какую-то извращенную гордость. Драко нравилось наблюдать за упрямой решимостью Грейнджер выстоять, в то время как вся она, от макушки до пяток, принадлежала ему и обязана делать все, что скажет он. Это будило в нем все самое худшее. Контролировать склонность к жестокости, которую вечно подстрекали его внутренняя Тьма, с ней было в разы сложнее: слишком заманчиво искушение сломать кого-то настолько сильного. И все же власть Драко над Грейнджер прямо пропорциональна ее власти над ним. Он все чаще замечал, что иногда поддается, позволяя ей больше, чем кому-либо еще в этом мире. Например, как в тот момент, когда заговорила о диадеме. Покорный вид. Просительный тон. Вся такая нерешительная, кроткая овечка, а у самой глаза горят, как у домашнего книззла, приметившего, что хозяева оставили входную дверь приоткрытой. Малфой видел ее насквозь. — Я просто подумала, может быть факультетскому привидению что-нибудь известно об этом? — негромко и быстро спросила Грейнджер, словно в надежде, что Драко не расслышит и она просто засчитает себе эту попытку быть храброй. Он склонил голову набок и замолчал на какое-то время, наблюдая за искорками надежды в глазах девушки. Если подумать, идея была неплохой. Малфой сразу решил воспользоваться наводкой, но не забыл убить ненужный энтузиазм в зародыше, чтобы тот не успел пустить в ней корни: — Не начинай разговор, который ни к чему не приведет, — наконец отозвался он, немного крепче стиснув ее руку, отчего Грейнджер чуть вздрогнула и поспешила высвободиться, словно это послужило последней каплей и больше она не намерена его терпеть. — Я дал тебе свободу, о которой другим пленникам остается только мечтать, но не давал права лезть в мои дела. После его слов уголки губ девушки как по команде поползли вниз, между бровями залегла складка. Неужели правда надеялась, что он поведется? Малфой был полностью погружен в свои мысли, когда впереди промелькнула и тут же скрылась за поворотом бледная фигура. Взгляд успел выхватить только край призрачного одеяния, и парень ускорил шаг, чтобы убедиться, что ему не почудилось. — Постойте, — немного резко позвал Драко, замирая в нескольких метрах от привидения. В безжизненной тишине школы его голос прозвучал слишком громко и эхом отдался от каменных стен. Окрик Малфоя заставил ее прекратить скользить по воздуху и остановиться. Вероятно, обычная девушка вскрикнула бы, испугавшись, но она только медленно повернулась и смерила нарушителя своего спокойствия нечитаемым взглядом, чуть поджимая бледные до синевы губы. — Вы Серая дама? — поспешил уточнить парень, и она молча кивнула. Расшаркиваться с приведением он не собирался, они бывали крайне капризны и любили поговорить о прошлом, поэтому сразу перешел к делу: — Мне нужна ваша помощь. Расскажите все, что знаете о пропавшей диадеме. Елена холодно усмехнулась. — Боюсь, ничем не могу вам помочь, — сказала она и неспеша поплыла к ближайшей стене, вознамерившись раствориться без следа вместе с шансом на получение ответов. У Драко и мысли не возникало, что девушка, выглядевшая совсем юной, может не пойти на контакт. Он даже не сразу нашелся что сказать. На его памяти призраки в школе были более чем словоохотливы. В своем забвении они становились похожи на капризных детей — озлобленных или просто проказливых. — Подождите, — попытался остановить привидение Малфой, следя за тем, чтобы не выдать в голосе своего раздражения. — Могу я хотя бы узнать причину, по которой вы не хотите говорить со мной? Елена холодно рассмеялась, и это прозвучало как бренчание мятных леденцов о стенки стеклянной баночки. Пусто и глухо. В ее смехе вообще не было эмоций — ни положительных, ни отрицательных. Просто колебания воздуха. — От вас разит темной магией прямо как от него, — обличила его девушка и сделала паузу, вглядываясь в Драко и видя нечто, ведомое только ей. — Пожалуй, даже хуже. — Вы говорите о Волдеморте? — понял он. Она повела плечом, словно по молочной коже пробежала толпа мурашек от одного только упоминания этого имени, и сощурилась, что в сочетании с пустым взглядом выглядело жутко. — Однажды он уже приходил ко мне, а теперь решил послать своего приспешника? Зачем? Разве тогда я не рассказала достаточно? — мутные глаза тускло, но воинственно блеснули, однако уже в следующий момент плечи девушки снова поникли, будто на них опустился груз вселенской усталости. Она продолжила, глядя в пространство и словно убеждая саму себя: — В тот раз я поступила опрометчиво, но разве я могла предположить? Я не знала! Ко мне редко приходят поговорить просто так.. Он выглядел как безобидный мальчишка, я поддалась его обаянию. Диадема моей матери.. — Вашей матери? От вопроса Елена словно встрепенулась и снова посмотрела прямо на Малфоя. — При жизни я была Еленой Рейвенкло — дочерью Ровены Рейвенкло, — сообщила она, приподняв подбородок. — Так вот, диадема придает ума. Но разве вам он требуется? — спросила обвинительным тоном, будто Драко — студент, который мечтал найти реликвию ради «превосходно» по зельям. — Я не собираюсь носить ее. — Вам известно выражение «У кого сила, тот и прав»? — продолжала Елена, словно не слыша его. — Так вот, в вашем случае не существует человека, который смог бы вам возразить. На данный момент целью Малфоя было получить ответы на свои вопросы, поэтому он медленно выдохнул, призывая на помощь все терпение. — Я только хочу знать, где она находится сейчас. Расскажите мне все, что вам известно. — Каковы ваши цели? — требовательно спросила она. Драко не ответил. Он, стиснув челюсти до боли в скулах, смотрел на Елену и всерьез размышлял, подействует ли на нее его сила. Опыт подсказывал, что под пытками вскрывался любой человек. Беда в том, Серая дама давно не человек. Вот Малфой и сомневался. Он был убежден, что способен как минимум ее запугать, напустив морок, но не хотел поднимать шум. Придя к выводу, что оно того не стоит, парень вскинул палочку (Елена внимательно следила за каждым его движением) и наложил на них заглушающие чары. — Волдеморт и мой враг тоже, — коротко проговорил он, считая, что этого ответа вполне достаточно. Драко хотел вызвать доверие к себе, а самый короткий путь — обнаружить общего неприятеля. И все же Малфой ощущал себя двояко, произнося это вслух. В каком-то роде сказать правду, которую так давно скрывал даже от себя самого (в первую очередь от себя самого), походило на освобождение — тот его вид, с которым непонятно, что делать дальше, когда оно произошло. Парень сдвинул ошейник, рассчитывая на облегчение, но обнаружил под ним кровоточащую мозоль. Сознание заметалось, как раненый зверь. Раньше Драко было больно, но он не чувствовал этой боли. Когда же он побеспокоил рану, попутно неосторожно содрав верхний слой кожи, игнорировать ее стало невозможно. Пес скулил и загребал лапами землю, желал сорвать ошейник. Тьма завихрилась внутри, почуяв момент слабости. Малфой стиснул зубы в бессильном гневе и мысленно приказал рвущей жилы твари сидеть в своей клетке. Хотелось задушить ее голыми руками, но разве можно схватить то, что не имело собственной плоти? Драко был телесным воплощением Тьмы, он был ее частью. Парень представил, как вцепится скрюченными спазмом пальцами в собственную шею под скорбным взглядом Елены Рейвенкло, сдавит изо всех сил, но не сумеет задушить себя из-за инстинкта самосохранения. «Интересно, она позвала бы кого-нибудь? Или молча наблюдала бы, как я схожу с ума?» — рассуждал он, утопая в сером океане безразличия глаз девушки, которая молча размышляла над тем, как должна поступить. Эти вопросы помогали отвлечься от разъедающей нутро черни, но не от собственных мыслей. Именно по этой причине Малфой сознательно пережег в себе волю к сопротивлению Темному Лорду. Он понимал, что, зародившись однажды, эти мысли уже не оставят его в покое, станут перекатываться в голове, отталкиваясь от стенок черепа, зазывать многоголосым эхом, глуша голос здравого рассудка, поэтому старался как можно меньше касаться темы крестражей. В случае Драко связка «намерение-действие» работала без задержек. Если у него всерьез возникнет желание сорвать оковы, из-за накопившейся ярости он выдернет свою цепь с мясом, а это слишком опасно. Не для Малфоя — для людей, которые ему важны. Странно для такой мрази, как он? — Почему я должна поверить в то, что вы чем-то отличаетесь от него? — подала голос Елена, тем самым выдернув его из затягивающей трясины. «Потому что я могу сотворить с тобой такое, что смерть после этого покажется мерлиновым даром», — подумал взбешенный Драко, окинув девушку тяжелым взглядом, но вслух резким тоном произнес другое: — Можете не верить. Это не важно. Однако если вы мне не поможете, скоро от Хогвартса останутся одни дымящиеся руины. Полагаю, и основателям было бы досадно узнать, что от их детища не осталось камня на камне. Прошлое любого человека хранит болезненные моменты — те самые потрясения, что своей мощью способны искажать личность и влиять на настоящее. Малфой сделал ставку на то, что у девушки таким «воспоминанием» был Хогвартс. Ведь не просто так она навсегда привязана именно к этому месту? И он попал в самую точку. Щеки Елены, и без того бледные, стали почти прозрачными после его слов. — Я украла диадему у матери, — тихо, будто опасаясь, что услышат, призналась она, а потом начала рассказывать быстро и отчаянно: — Я страдала от ее безупречности. Это давило на меня так сильно, что я не могла сделать и вдоха без сравнения с ней. Поэтому я ее украла. Я хотела стать умнее, значительнее, чем мама.. Ровена Рейвенкло отказывалась признавать, что диадема исчезла. Она скрыла ужасное предательство дочери от остальных основателей и собиралась найти беглянку самостоятельно, но не успела, потому что смертельно заболела. Женщина очень хотела увидеть дочь еще хотя бы раз, несмотря на ужасный поступок той, и до последнего мгновения желала наладить с ней отношения. Перейдя к этой части рассказа, немного помолчала, скользя пустым взглядом по лицу Драко и не видя его, а когда заговорила снова, голос стал холоднее зимней стужи: — Мама послала на поиски человека, который был одержим мною настолько, что достал бы, наверное, из-под земли. Барон всегда отличался вспыльчивым нравом, поэтому, когда нашел меня, пришел в ярость от моего отказа и стремления к свободе. Он будто с цепи сорвался: ударил меня кинжалом, — девушка слегка раздвинула мантию и показала темную рану на своей груди. — Осознав, что натворил, Барон пришел в отчаяние. Не в силах вынести своего поступка, он схватил оружие, которым лишил меня жизни, и нанес себе смертельный удар. — Вы говорите о Кровавом Бароне? — Да, — ответила она и презрительно фыркнула. — Даже теперь, много веков спустя, он носит цепи в знак покаяния. Но разве это может искупить его вину? — А как же диадема? — напомнил Малфой, стараясь не выказать нетерпения. У него не было ни времени, ни желания слушать нудные излияния обиженного привидения. — Она осталась в дупле старого дерева в лесах Албании, куда я ее спрятала, заслышав приближение Барона. — И вы уже рассказывали об этом Темному Лорду, так? — напирал парень, хотя и понимал, что эта тема занимает второе место в списке сожалений Елены Рейвенкло. Серая дама прикрыла глаза, словно была не в силах вынести тяжесть своего поступка, и только после этого кивнула. Драко уходил от нее в смешанных эмоциях, провожаемый безучастным взглядом привидения. Он ничего не потерял, но и не приобрел тоже. Просто зря потратил свое время. Возвращаясь обратно в подземелья, где оставил Грейнджер под руководством Тео колупаться в листьях и кореньях, Малфой рыскал по закоулкам своей памяти, пытаясь не упустить ни единого кусочка мозаики и рассмотреть целостную картину. Диадема Ровены Рейвенкло являлась легендой, веками переходившей из уст в уста школьниками. Целые поколения искали ее, но так и не смогли найти. Так, может быть, реликвия вовсе не в Хогвартсе? Что если Волдеморт так и оставил ее в Албании, обнеся защитными чарами, как было с медальоном Слизерина? Это было бы логичным, если бы не одно «но»: Ордену откуда-то точно известно, что крестражей шесть. Поскольку Драко всерьез рассматривал вариант того, что меч Гриффиндора все же один из них (Снейп ни подтвердил, ни опровергнул эту догадку), диадема должна быть в школе. Иначе что здесь охраняли? Казалось бы, все выстраивалось во вполне себе сносную теорию, однако подозрительный мозг Малфоя никак не желал принимать тот факт, что в «Гринготтсе» находятся целых два крестража. Да, гоблинская защита крайне надежна, но это слишком непредусмотрительно. Волдеморт не тот человек, который стал бы разбрасываться осколками своей души так неразумно. В этот момент ладонь что-то укололо, заставляя парня опустить глаза. В руку билась клювом зачарованная птичка из бумаги, развернув которую он увидел сообщение, написанное размашистым почерком Снейпа. Его содержание заставило Драко хохотнуть от своей абсурдности: «В кабинет директора. Живо».

***

Драко считал, что выдумывать какие-то нелепые истории ради оправдания собственных действий — это пустая трата времени. Отнекиваться вообще не в его характере. Очистка совести необходима тем, у кого она есть, а Малфой себя к таким не относил. Он — прямой и честный, и пусть многие оспорили бы это утверждение, основополагающие принципы «кодекса Драко Малфоя» выполнялись им строго, просто в собственной, искаженной и несколько уродливой для остальных манере. Парень примерно мог предположить, для чего Снейпу внезапно понадобилось его видеть. Прошло полтора часа с того момента, как они с Грейнджер нелегально проникли под щит над Хогвартсом, хотя Драко вполне мог запросить доступ к директорскому камину. Не запросил. С его стороны это было открытым объявлением войны. Несомненно, советы профессора бывали дельными, поэтому Драко, пусть и нехотя, прислушивался к его мнению, однако ему осточертел вечный надзор Снейпа. Когда тот попытался распоряжаться Грейнджер, словно имел на это право, Малфой и вовсе взбесился, поэтому принял решение своим поступком очертить границы, пересечение которых чревато летальными последствиями. — Помнишь, что я сказал тебе в лаборатории? — спросил зельевар, опираясь руками о рабочий стол и нависая над ним. Северус намеренно выбрал эту позу, чтобы обозначить свое влияние и значимость, но едва ли это могло оказать какое-либо воздействие на Драко, вытянувшего и перекрестившего ноги под столом. Это не подействовало бы, даже если бы ему было одиннадцать и сейчас они были на первом уроке Зельеварения. — Помню, — кивнул Малфой — Повтори. Парень закатил глаза, подумав, что Снейпу, наверное, крайне тяжело выносить себя. — «Я сам заберу Грейнджер из мэнора», — процитировал он, заимствуя пресные интонации Снейпа, но тот даже не поморщился, только продолжал буравить парня глазами. — Не понимаю, в чем проблема. Она здесь и делает, что должна. Некоторое время мужчина молча смотрел на него, выставляя вперед нижнюю челюсть, как набычившийся пес, а потом оттолкнулся от стола, со скрипом отодвинул стул с высокой спинкой и сел. Оказавшись лицом к лицу к Малфою, он спросил: — Чего ты добиваешься, вынюхивая информацию о крестражах? Произнесенное заставило парня резко принять сидячее положение и выпрямиться, а бывших директоров, которые до этого из-за накаляющейся ситуации недовольно ворчали в своих рамах, создавая фоновый шум, испуганно замолкнуть. Атмосфера ощутимо потяжелела. Их молчаливый зрительный контакт длился секунд десять, но подобного взгляда у бывшего ученика Снейпу видеть не доводилось — мрачный, уверенный, ни следа от вспыльчивого мальчишки, каким тот привык его видеть. — Я не обязан отчитываться, — процедил Драко, обозначая каждое слово паузой. Снейп — один из самых ценных солдатов Волдеморта. Тот определенно доверял ему — настолько, насколько вообще способен кому-то доверять. Бывший профессор был предан Темному Лорду даже в те годы, когда все остальные его приспешники, как крысы, прятались по норам в попытке уберечь шкуру от Азкабана и следующего за ним поцелуя дементора. Он продолжал шпионить в восстававшем из пепла Ордене уже после возрождения Темного Лорда, и даже такой продуманный ублюдок, как Дамблдор, не заподозрил профессора в двойной игре. Цели Снейпа оставались для Малфоя довольно размытыми, однако его верность Волдеморту являлась неоспоримым фактом и была той угрозой, которую не стоило сбрасывать со счетов. У Блейза была сносная теория, что Снейп просто является гребаным фетишистом, который втайне дрочит на кресло директора Хогвартса, и выбрал сторону только потому, что Реддл пообещал ему предоставить возможность устранить Дамблдора. Вся ирония в том, что этот бред был самым логичным объяснением его мотивов. В любом случае, как бы ни был Снейп лоялен до этого, всерьез делиться с ним соображениями относительно крестражей было бы откровенным сумасшествием, а Малфой только и делал, что сражался за здравость своего рассудка и себя к таким не относил. Драко был готов к нападкам по поводу Грейнджер — он сам их спровоцировал, — но Снейп, как обычно, безошибочно нащупал нарыв и вскрыл его одним резким движением. Он будто заранее знал, какие мысли крутятся в голове бывшего ученика, хотя даже не пытался проникнуть в его разум. — Ты носишься с грязнокровкой, которая, если ты вдруг забыл, до сих пор является пленницей режима, как с лепреконским золотом, которое вот-вот исчезнет, — выплюнул зельевар и, издевательски вскинув бровь, спросил: — Неужели для того, чтобы заставить тебя плясать под свою дудку, достаточно просто притвориться побитым жизнью щеночком? — Что ты несешь? — поморщился Малфой, потому что это действительно было перебором. — Очевидно, что я держу ее при себе. От нее зависит мое выживание. — Правду, на которую тебе удобно закрывать глаза, — рявкнул мужчина, но тут же вернул себе самообладание и быстро заговорил своим обычным глухим тоном: — Объясни мне, с чего ты всполошился именно сейчас? Почему не после ритуала, когда осознал, что повязан по рукам и ногам? Снейпу хотелось вмазать. Малфой вцепился в подлокотники, чтобы не впечатать лицо профессора в его же рабочий стол, да так, чтобы уши заполнил долгожданный хруст ломаемой кости. Его интерес к крестражам в последнюю очередь был связан с желаниями Грейнджер. Но он был следствием ее появления, потому что вместе с ним контроль Драко усилился, и он смог думать о чем-то ином, кроме раздирающего жилы желания убивать. Однако то, как Снейп переплел эти две больные для него темы между собой, ставило под вопрос его способность держать себя в руках. Хладнокровие разлеталось на осколки, хотя планировалось, что контролируемый взрыв последует со стороны бывшего профессора, а не с его. Сука. Как же он желал, чтобы Снейп завалил свой рот. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — покачал головой он. — Об этом уже все знают, Драко, — едким тоном заверил зельевар. — Белла притронулась к новой любимой игрушке, и ты едва не разорвал ее на куски. В твоем положении самоубийственно быть настолько очевидным. Позволь я тебе объясню, если из-за ударивших в голову гормонов ты сам не в состоянии оценить происходящее. Твоя мать заперта в мэноре, — принялся загибать пальцы он, и Малфой плотнее стиснул зубы. — Всю свою жизнь ты из кожи вон лез, чтобы ее сберечь, а теперь подставляешься так глупо. Ты взял Пэнси под свою защиту, и она тоже на прицеле по твоей вине. Все твои близкие на прицеле. — Рука, с силой сжатая в кулак, опустилась на стол. — Демонстрируя особое отношение к Грейнджер, ты распаляешь в Волдеморте любопытство. Мне ли тебе говорить, что накручивать человека, тешащего свое самолюбие за счет уязвимости других, станет только полный идиот? Драко, слушая обличительную речь, стискивал зубы и не сводил глаз со Снейпа. Ни одно выражение, ни один эпитет не подошел бы для того, чтобы описать, как сильно Малфой ненавидел. Не его — себя. Белла прямым текстом говорила ему те же вещи, но тогда он посчитал ее слова бредом больной фанатички. И что в итоге? Свихнулся сам. Парень никогда не жалел о той стороне, где находился. Его вполне устраивало неравенство среди волшебников, на котором строилась политика Волдеморта. Для чистокровных это была крайне удобная идея. Кроме того, Малфой и сам считал равенство утопией — его никогда не существовало и не будет существовать, потому что желание выделиться лежит в человеческой природе. Однако заявить об этом во всеуслышание, как сделал Реддл, значило повесить клеймо серой массы на огромную часть общества, для которой осознать себя частью стада равнялось смерти. Именно поэтому навязать людям новый порядок и удержаться у власти, продвигая политику нетерпимости, было возможно только звериной жестокостью. Если вначале это вызывало в Драко несогласие, то позже он просто принял, что в подсознании каждого человека живет свирепое животное, требующее насилия. Он не был в восторге от методов Пожирателей, но видел их неизбежными и не собирался рвать на себе волосы и пытаться изменить устоявшийся порядок вещей, чтобы.. чтобы что? Остаться на страницах учебников хорошим человеком? Но ведь всем известно, что историю пишут победители. Правда существует до тех пор, пока она выгодна, а потом ее просто меняют на другую. Свобода — иллюзия. Это Малфою вбили в голову еще в детстве. Истина? С каких пор она имеет значение? Драко проявил все свое коварство, проницательность и интеллект и стал лучшим среди молодых Пожирателей. Когда Волдеморт избрал для ритуала именно его, парень упивался своей значимостью. К тому моменту Малфой уже не видел для себя других путей и был готов довести свой организм до предела и даже больше, если потребуется. Люди — жадные твари, и он не исключение. Оказавшись в обществе демонов, Малфой захотел занять место злейшего из них. Надев на запястье усилитель, он получил все. Но стал никем. Быть никем для Драко оказалось очень страшно. Амбиции все так же сжимали горло плотным кольцом, гордость воевала за возможность поднять голову, но его прижимали к земле невидимой рукой, заставляя давиться пылью. Сопротивляться себе — невыносимо. Его собственный внутренний мир стал пристанищем демонов, которые путали сознание, по каплям лишали здравого рассудка, освобождая место для своего безумия и ярости. Малфой держался на чистом упрямстве, убеждал себя, что когда-нибудь это закончится, ведь он далеко не святой, чтобы мучиться вечно. Скорее грешник. В какой-то момент в нем не осталось ничего, кроме дикого азарта (выдержит? нет?) и ненависти к этому миру. Большего он и не заслуживал. Нет, Малфой никогда не задавался целью умереть. Он не был ценителем жизни, но жить правда не хотелось. Просто не видел смысла. Пришлось искать. Малфой всегда считал, что находить мотивацию в привязанностях — это удел умственно неполноценных и калек. Человеческую близость переоценивают — так он думал. Все это звучало слишком убого для кого-то вроде него, пресыщенного вседозволенностью и смотрящего на всех сверху вниз, разве нет? Нет. Для него теперешнего в самый раз. Драко нечего себе предъявить: он перепробовал многое, и ничего из этого не сработало — ни власть, ни деньги, ни суррогаты удовольствия, позволяющие на время убежать от реальности и дарящие мнимое чувство покоя, вроде аконита, алкоголя или секса. Все это ничего не стоило в те моменты, когда оставалось только залить себе в глотку свинец, чтобы жестокость не вырвалась наружу. Наличие сердца у Малфоя находилось под большим вопросом. Он порой сам забывал, что в груди не метроном, отсчитывающий мгновения до конца, а нечто, способное замирать от страха, сжиматься и ныть от душевной боли. Драко усилием воли превратил его в лед. И все же мышечный мешочек продолжал сокращаться из последних сил. Было ради кого. Любовь Драко к матери всегда была абсолютной. Она строилась на безмерном уважении и желании защитить во что бы то ни стало. Любовь к отцу была тем, что хотелось спрятать, как нечто постыдное, в самый темный угол, и мешалась с ненавистью в равной пропорции. О любви к друзьям Малфой никогда не говорил вслух, но он не задумываясь отдал бы жизнь за каждого. Или забрал десятки чужих. Это те призрачные нити, которыми парень латал внутри себя то, что когда-то было человеком. Подвесной мост над пропастью неизмеримой глубины, наполненной чем-то смертоносным, ядовитым, неадекватным. Драко перманентно находился в состоянии «на грани», и он привык. Он не жил. Перебивался, переламывался, перестраивался. Просто был. Так было до Грейнджер. Распробовав однажды на вкус успокоение, которое она дарила одним своим нахождением рядом с ним, Малфой стал зависим. Из-за этого его так тянуло к ней, как подсевшего на какую-то дрянь. Но с Грейнджер он дышал, и только это имело значение. Это убивало Драко. Осознание того, что без нее он распадется. То, что он мог себе позволить и позволял испытывать к ней, являлось эгоистичным, контролирующим, душащим и одержимым. Как он сам. Большего Малфой предложить не мог, и даже если бы попытался наскрести в себе что-то, чего Грейнджер заслуживала на самом деле, у него бы ничего не вышло. Но он, честно сказать, и не пытался. Все, чего он хотел, — это запереть ее в мэноре, чтобы никто даже смотреть в ее сторону не смел, не то что приближаться. Драко настолько погряз в этом, что потерял бдительность и едва не допустил сразу несколько фатальных ошибок. Единственное, что спасало его до этого момента, — это то, что все были убеждены, будто его цепь достаточно крепкая. Если бы им стало известно о тех мыслях, что зарождались в его голове.. — Почему ты делаешь это? — напряженно спросил Драко. Вопрос был довольно пространным, но его, как ни странно, поняли. — Потому что я не хочу, чтобы ты страдал от своей же глупости. Доверие — слишком большая роскошь, но в этот раз Малфой почему-то поверил Снейпу. Пройдя через горнило насилия и жестокости, он вполне мог понять подобные необъяснимые проявления альтруизма. Это, наверное, огрызки человечности пытаются собраться во что-то целостное в черном нутре. Знакомо. Пусть и не близко. Не то чтобы профессор когда-либо был сердобольным и жалостливым. Его личность хранила целый вагон тайн и противоречий, но он тем не менее был добр к нему — пусть и на свой лад, не без давления и желания настоять на своем. Снейп в который раз подстелил соломку, чтобы падать было не так больно. Драко бы поблагодарить его, искренне и от сердца, но в их отношениях никому не нужна эта фальшивая демонстрация приличий. Между ними опять воцарилась тяжелая, вязкая, хранящее остаточное напряжение тишина. Мысли Малфоя пришли в движение, судорожно пытаясь покрыть все допущенные ошибки. Ему было известно, что отец пробовал договориться о порт-ключе в Америку, куда война точно не доберется, но пока безуспешно. Сейчас раздобыть его не иначе как чудо сродни второму пришествию Мерлина, однако парень был убежден, что Люциус достанет его из-под земли. В остальных ситуациях отец предпочитал холодное принятие, но не тогда, когда на кону стояла безопасность Нарциссы. Просто нужно время. Проблемой оставалось то, что Волдеморт запретил матери покидать территорию Великобритании, но.. похер. С этим Драко разберется позже, когда она окажется за океаном. Подумав немного, он пришел к выводу, что Пэнси стоит забрать в мэнор. Мистер Паркинсон начнет лицемерно возражать, что не стоит незамужней девушке жить вне родительского дома, но Малфой найдет аргументы и заткнет его. Крестражи. Если Драко уничтожит их, привычный мир изменится. Возможно, он умрет вместе с Волдемортом. Не самый худший вариант для него самого. Тогда Орден одержит победу в войне и станет искать виноватых, без разбора выдергивая всех подряд из своих постелей и уничтожая на радость «светлой стороне». Или же все будет иначе: Малфой, почувствовав отсутствие границ, сойдет с ума, и тогда Тьма окончательно поглотит его личность. Он прикончит Грейнджер, чтобы чернь, что делала его таким могущественным, без препятствий заполнила его без остатка. Потерять ее.. Драко даже думать об этом не хотел. Мысли о жизни без Грейнджер, пусть она и продлится совсем недолго, пугали неимоверно, как маленьких детей — темнота, не несущая ничего хорошего своей непроглядной неизвестностью. Но если предположить, что ситуация станет разворачиваться по этому сценарию, Малфой обрушится на Сопротивление всей своей мощью и, конечно же, сокрушит их. А потом все равно сдохнет от скверны. Просто после кровавой бойни, в ходе которой полягут десятки и сотни. Сколько ничегой он успеет сотворить, сколько людей перебить, прежде чем гниль доберется до сердца и остановит его? А что будет после? По всему выходило, как ни вглядывайся в будущее, становиться врагом Реддла было наихудшим из вариантов. Снейп оказался прав. Снова. Но мысли о свободе все равно продолжали виться в голове, раздражая своей настойчивостью.