Источник света

— Гермиона, проснись!.. Негромкий женский голос настолько органично вписался в полотно сна, что в первый момент девушка никак на него не отреагировала. Только брови слегка свела, однако уже в следующее мгновение от залома на переносице не осталось и следа. Она вновь задышала глубоко и размеренно, дрейфуя на волнах беспокойных сновидений подобно соломинке, волею судьбы занесенной ветром на водную гладь, — почти невесомая против сильного течения, затягивающего в неизвестность. Едва коснувшись головой подушки, Гермиона провалилась в непроглядную тьму, кишащую страшными образами. Они выжидающе смотрели из мрака, вгоняя в панику одним своим присутствием, наблюдали непрерывно, однако, слава Мерлину, не приближались, не представали прямо перед ней. Довольно слабое утешение, но даже его было достаточно, чтобы девушка задержалась в этом состоянии, похожем на беспамятство или летаргию, подольше, зарылась в него, как испуганный тенями в углу детской комнаты ребенок зарывается в пуховое одеяло, просто потому, что не знала других способов справиться со стремительно меняющейся реальностью. Но вот Грейнджер тронули за плечо — очень осторожно, почти невесомо, но инстинкт выживания не смог этого проигнорировать. Издерганные нервы заставили тело отреагировать раньше, чем глаза распахнулись окончательно, и Гермиона испуганно отпрянула. — Ох, это ты. — Флер сидела на корточках прямо напротив входа, поэтому льющийся из коридора свет больно бил по глазам, если смотреть прямо на нее. Девушка поспешила прикрыть их рукой и спросила: — Сколько.. сколько я спала? По ощущениям не меньше столетия. — Не так много, как следовало бы, — успокоила Делакур. Она поднялась на ноги, оставив свежий комплект одежды лежать на краю постели, и взмахом палочки прикрыла дверь. Гермиона выдохнула, отняла ладонь от лица и оторопела, потому что не рассчитывала увидеть перед собой непроглядную темноту. В комнате, которую ей выделили, как и во всех прочих комнатах второго этажа, окна были заколочены из соображений секретности — Грейнджер обратила внимание на эту деталь еще на подходе к заросшему плющом особняку из серого камня. Изнутри неприглядный вид на деревянные панели скрыли гобеленами, которым, судя по виду, было не меньше пары сотен лет, и из-за этого в помещение не проникал естественный свет. Тусклое желтое свечение озарило комнату, когда Флер с помощью заклинания Инсендио зажгла керосиновый светильник на прикроватной тумбе. «Будто в подземном бункере, — думала Гермиона, приподнявшись на локте и осматриваясь прищуренными глазами. — Или в кроличьей норе». Запах стоял соответствующий, затхлый и тяжелый, но девушка уже знала, что так пах весь дом — сколько бы ему ни пытались придать обжитый вид с помощью новой утвари, постельного белья и прочих мелочей, специально для этой цели доставленных из других мест, долгие годы он стоял заброшенным, и аромат запущенности впитался в сами стены. — Я бы не стала будить тебя в такую рань, но явились Грюм и Люпин, — сказала Флер извиняющимся тоном, как будто это не Гермиона была той, кто проспал почти двое суток, периодически выныривая из своего забытья — и то только для того, чтобы еще глубже погрузиться в него снова. — Они были здесь, едва рассвело, но я задержала их завтраком. Ты можешь собираться, сколько нужно, но. — Она замолчала, виновато повела плечами и скомканно закончила: — Сама понимаешь. Они пришли, чтобы поговорить с тобой. По-хорошему Грейнджер должны были допросить еще вчера. Именно таким был установленный порядок. Однако человек, который постоянно заглядывал к Гермионе, чтобы удостовериться в том, что она еще жива, был от природы слишком тактичен, чтобы беспокоить какими бы то ни было расспросами. Флер окружила ее заботой и вниманием, но девушка и вовсе предпочла бы, чтобы ее оставили в покое. Жаль, этому не суждено сбыться. Сев на постели и спустив ноги на пол, Грейнджер впервые задумалась, что происходило в Стоунхейвене после того, как она перебросилась. — Как все закончилось? — напряженно спросила девушка, поджав пальцы на ногах от неожиданного соприкосновения с деревянным полом, на который коврового покрытия, видимо, не хватило. Гермиона до жути боялась услышать, что снести щит не удалось и поэтому кто-то не смог вовремя добраться до границ антиаппарационной зоны. Упаси Мерлин, если это Рон. Но глаза Флер после ее вопроса радостно вспыхнули, а уголки губ дернулись вверх, словно девушка собиралась улыбнуться, однако сдержалась. У Грейнджер отлегло от сердца. — О себе пока дали знать десять человек, но Грюм считает, это не предел, — рассказывала она, перемещая серые войлочные тапочки, которые стояли у двери, к ногам Гермионы. — Когда раздался взрыв, никто не связал его со щитом. Они просто отправились по первоначальному плану в лес и там столкнулись с Пожирателями. Произошла небольшая стычка, к счастью, немногочисленная, и все рассредоточились. Но потом, наверное, кто-то один попытал счастья и все же смог переброситься, а за ним — остальные. С ними все получилось благополучно, а вот тем, кто отправлялся на подмогу из деревни и ждал в лесу, не повезло гораздо больше, — на этих словах девушка грустно вздохнула, вспомнив сводку тревожных новостей, пришедших вместе с Грюмом из главного штаба. — У них был довольно тяжелый бой, много раненых. Гермиона дослушала скорее из вежливости и дрогнувшим голосом спросила о том, кто волновал ее сильнее всех: — Рон?.. — Он прибыл сразу на Гриммо. И Габи тоже. — При имени сестры лицо Флер осветилось улыбкой, которую не смогло сдержать даже беспокойство за пострадавших. — Они заранее договорились аппарировать в разные места на случай, если кто-то из Пожирателей увяжется следом, поэтому кто-нибудь еще может появиться. «Маловероятно, прошло уже двое суток», — подумала Грейнджер, но сказала другое: — Да. Может быть. Вполуха слушая, где найти свежие полотенца и новую зубную щетку, она не могла с досадой не отметить, как Флер тараторила, почти не переводя дыхание, будто страшилась допустить паузу длиной хотя бы в секунду. Ее голос звучал жизнерадостно, возможно, даже слишком, учитывая обстоятельства, но во взгляде читалось взволнованность, а движения были суетливыми, словно Делакур была не вполне уверена, как должна себя с ней вести. Закончив говорить, она ободряюще улыбнулась, будто пытаясь заверить Гермиону, что все в порядке, и вышла за дверь. Но все не было в порядке. Оставшись наедине с собой, девушка с тихим стоном откинулась на подушку и некоторое время продолжала без единой мысли пялиться в закопченный деревянный потолок, прислушиваясь к ощущению «что-то не так», которое с каждой новой секундой все сильнее набухало в желудке и грозило перерасти в нервную тошноту. «Почему мне так не по себе? — с тревогой думала Грейнджер, бегая взглядом по выцветшему узору гобелена, каждый завиток которого оставался четким, несмотря на время. Расписывая самой себе свое облегчение и радость от возвращения в Орден, приходилось сильно льстить действительности. — Я должна быть счастлива и благодарна, но вместо этого мне так тошно. Меня словно столкнули с утеса в море: в теории шанс выжить есть, но плавать-то я совсем не умею и прекрасно осознаю, что тону». Гермиона металась глазами по вышитому лабиринту, однако орнамент был замкнутым, и выхода из него не было. Черт, как же нервировало. Но если она примется беспорядочно бить по воде руками, паникуя, то пойдет ко дну еще быстрее. Когда Грейнджер мечтала об освобождении, то воображала, что, как только окажется за пределами Малфой-мэнора, все резко встанет на свои места. Все будет как прежде. До Уэйбриджа. Будто плена никогда не было. И эти мысли долго оставались крепкой основой ее трепещущего мира. Гермиона не дура, она понимала, что освобождение для нее — маловероятный исход событий. Но для того чтобы не сойти с ума от этого осознания, было крайне важно хотя бы перед собой делать вид, что где-то существует место, где она имела значение, где ее всегда ждали обратно — устойчивое, нерушимое, пусть и недостижимое, как рай. В этом было нечто нереальное и идеалистическое. Грейнджер вполне это осознавала. Но какое это имело значение там? Однако здесь внезапно оказалось, что так же, как Гермиона приспособилась выживать отдельно от Ордена, он продолжал существовать без нее. Когда девушка аппарировала, чудом не расщепившись из-за взбесившейся палочки, ее уже отчаялись дождаться. Она приземлилась крайне неудачно: по инерции провертевшись вокруг себя с десяток раз, споткнулась о бордюр и, падая, стесала ладони об асфальтированную дорожку. В штабе при виде нее, свалившейся буквально им на головы, все переполошились, однако Джордж оправился первым, сбежал с крыльца, растолкав всех в прихожей локтями, и поднял Гермиону с земли. Она в какой-то панике вырвалась из его рук и едва не упала снова, на этот раз запнувшись о клумбу с засохшими петуниями. Подоспевшая Парвати дрожащим голосом выпытывала ее второе имя, ведь она вполне могла оказаться врагом под Оборотным или привести с собой кого-нибудь на хвосте, но в противовес себе тянула Грейнджер на крыльцо, пока та обнимала себя руками, задыхалась от рыданий и не могла выдавить даже короткое «Джин». Она была подавлена. Нет, раздавлена. Понадобилось много времени, чтобы смириться, что из плена не выбраться, но вот Гермиону вырвали с мясом — и оставалось стягивать руками ошметки и ошалевшими глазами осматриваться вокруг. Воспаленное сознание пыталось найти ориентиры в привычной картине, но терпело крах. Внешне все было до боли знакомым, однако плакала она не от облегчения, а от страха. Все казалось другим. Похожим, но все-таки не таким. В проходе ее поджидала подоспевшая из глубины дома Макгонагалл. Всегда строго блюдущая правила, она побелела при виде Гермионы и втянула ее в особняк Блэков без единого вопроса. Ужасно недальновидно, но все были словно оглушены происходящим и действовали наобум. Девушка позволяла передавать себя из рук в руки, словно неодушевленный предмет, машинально кивала на приветствия, но не могла выдавить из себя ни слова. Челюсть Грейнджер болела от усилий, с которыми она стискивала зубы, чтобы те не клацали друг о друга. — Девочка моя, ты жива! — бросилась к ней Молли, появившись из кухни, и заключила в крепкие объятия. От нее остро пахло травами и медикаментами. И запекшейся кровью. Гермиона неосознанно сжалась, съежилась от хлынувшей на нее лавины чужих эмоций, однако миссис Уизли не успела насторожиться, ее тут же оттеснили. Помфри взялась за осмотр с профессиональным самообладанием, и то, как она хладнокровно обращалась с ней, внушало подобие ясности. В этом не было ничего от эмоциональной бури Молли или обескураживающей странной реакции профессора Макгонагалл. Помфри была такой же, как всегда. Это успокаивало. — Всего лишь пара ссадин из-за неудачной аппарации, — заключила женщина не без удивления, когда диагностические чары не показали ни одного критичного показателя, и окинула Грейнджер придирчивым взглядом, прежде чем ее лицо наконец разгладилось, и она сказала: — С возвращением. Гермиона могла понять ее замешательство: из плена не возвращались в таком цветущем состоянии, в каком пребывала она после мощного выплеска силы. Физически девушка была абсолютно здорова, даже больше, чем просто здорова, однако что-то случилось с ее головой. Может, сотрясение? Но Помфри бы заметила. Заторможенные мысли едва переползали по разуму и никак не могли разбить мутный купол, которым накрыло сознание: «Где Гарри? У меня получилось снести щит? Что дальше?» Судя по всему, она все-таки произносила их вслух, потому что целительница обменялась с Макгонагалл встревоженными взглядами. — Конечно, разрушила. Иначе как бы ты перебросилась? Их явно обеспокоило, что она не в состоянии осознать эту простейшую причинно-следственную связь, однако пока все это можно было списать на последствия шока. — Ей холодно, неужели вы не видите? — возмутилась миссис Уизли, снова появившись в поле зрения. Сначала ее круглое заботливое лицо возникло перед глазами Гермионы, а следом ее плечи укрыло теплом согревающего. Только в этот момент девушка осознала, как ее трясло. Макгонагалл остановила вновь двинувшуюся на нее с объятиями женщину строгим взглядом: — Позже, Молли. Сейчас важно доставить ее в безопасное место. «Безопасное место? А оно существует?..» С этого самого момента Грейнджер будто выдали билет на чертово колесо, которое крутилось с бешеной скоростью и, судя по надсадному скрипу, в любой момент грозило слететь с оси. Единственным кусочком реальности в постоянно вращающемся мире был Джордж Уизли. Девушка вцепилась в его фланелевую рубашку до ломоты в пальцах, а он крепко прижимал ее к себе во время аппарации, тащил почти волоком, когда они начали продираться между деревьями, не позволял спотыкаться о громадные корни, тянувшие к ним свои лапы, стремясь схватить за ноги и опрокинуть на землю. Лес казался совершенно глухим и тянулся по обеим сторонам беспросветной бесконечной стеной, и, если бы не парень, всем своим видом излучающий спокойную уверенность, она бы впала в панику и сломала себе шею, потому что тропинки толком не было. Гермиона потеряла счет времени, однако в какой-то момент дикая природа стала отступать, идти стало легче, и лес превратился парк. Миновав его, они оказались на отрытом пространстве, в котором угадывался заброшенный сад. В его центре возвышался заросший плющом, сбросившим листья на зиму, особняк. В убежище Грейнджер будто отключили от питания — она осела на пол прямо там, где стояла. — Что с ней? — испугалась Флер, снимая с нее измазанную в грязи обувь, пока Джордж подхватывал обмякшую девушку. От волнения ее французский акцент всегда усиливался. — Гермиона, ты как? — Ей просто нужно отдохнуть, — отозвался парень, но по его тону нельзя было утверждать, что он верил в то, что говорил. — Я в порядке, — заверила Гермиона, с трудом шевеля языком во рту, но ее все равно отнесли в комнату, напоили успокаивающим отваром, от которого по всему телу разошлось онемение, а мозг наконец-то перестал передавать сигналы и отделился от существования, чтобы переварить произошедшее. Она была опустошена. Единственное яркое ощущение, которое одинаково сильно беспокоило и тогда, и сейчас, — это тревожный ком в животе, который начинал проситься наружу, стоило задуматься о напряжении, прятавшемся в уголках губ Джорджа, когда он утешающе улыбался ей, или о том, как тон Флер менялся на какой-то особенный, когда она обращалась к ней. Словно говорила с ребенком. Или, наоборот, с умирающим. Тогда Гермиона могла списать свою паранойю на счет только что пережитых потрясений, однако теперь убедилась: ей не показалось. И Флер, и Джордж были не такими. И дело вовсе не в розоватой после магического ожога коже, покрытой белыми рубцами, сглаженными с помощью зелий. И уж конечно, не в отсутствующем еще с начала войны ухе. Изменения шли изнутри, словно они приняли яд, действие которого отражалось на внешности постепенно, и обнаружить преображение можно только сменив перспективу зрения. Грейнджер невольно сравнивала то, что видела перед собой, с тем, что сохранилось в воспоминаниях. Так бывает, когда встречаешь кого-то после длительного перерыва. В ее памяти они жили такими, какими она запомнила, и теперь эти два образа — новый и старый — не желали накладываться друг на друга, вызывая внутренний зуд, источник которого находился нигде и везде одновременно. И так было со всеми, с кем она столкнулась на Гриммо. Они были другими. Орден был другим. Когда Флер и Джордж смотрели друг на друга, обмениваясь безмолвными репликами, Гермиона больше не понимала их. Их взаимопонимание будто подчеркивало ее отчуждение, сплоченность только сильнее оттеняла, как чудовищно она не вписывалась. И вот это пугало. А вдруг они тоже заметили, что она другая?.. «Это ведь пройдет?» — мучилась девушка. Хотелось вскочить и куда-то идти. Вот только не в ванную, чтобы привести себя в порядок, спуститься и открыто заглянуть в глаза Грюму и Люпину, а прямиком ко входной двери — выйти и бродить по лесу до посинения, до тех пор пока усталость не возьмет верх и снова не придет забвение. Жаль, что это невозможно. Прострация, сковывавшая сознание, поблекла, как утренний туман, и почти полностью рассеялась. Реальность накатывала приступами, как тошнота, отголоски ощущались в горле. Девушка налила себе воды из графина, оставленного заботливой Флер, и, выпив, поставила пустой стакан обратно. Прямо рядом с пожирательской палочкой, которую после недолгих раздумий все-таки взяла в руки. Гладкое пятнадцатидюймовое древко смотрелось в ее ладони чужеродно. Осознание, что прежде она принадлежала Пожирателю, неприятно отзывалось внутри. «Я тоже принадлежала Пожирателю. Мы обязательно найдем общий язык», — ядовито подумала Гермиона и открыла дверь потоком магии, с каким-то злорадством преодолевая сопротивление чужой палочки. Девушка вышла за дверь, оглядываясь по сторонам, словно она — воришка, а из-за угла коридора в любой момент покажется толпа министерских авроров. Пересекла по диагонали коридор с синей ковровой дорожкой, потертой и с загнутыми в некоторых местах краями. Было еще слишком рано, чтобы случайно столкнуться с кем-либо, но Грейнджер все равно смогла выдохнуть, только когда оказалась в ванной и заперлась на щеколду. Она понятия не имела, как повела бы себя, встретившись лицом к лицу, например, с Невиллом. Или Анджелиной. Или Тонкс. Разрыдалась бы? Убежала? Потеряла дар речи? Что важнее — как вели бы себя с ней они? Даже если мало кому в Ордене известно, что Гермиона стала сосудом для неведомой силы, все наверняка в курсе, что ее забрал из лагеря Малфой. Ни для кого не секрет, каково приходится в домах чистокровных. Порой это более жалкая и унизительная доля, чем оказаться в лагере. Если бы они начали видеть в ней угрозу, относиться как к бомбе замедленного действия, обходить стороной, наверное, Грейнджер приняла бы это куда легче, чем их сочувствие. Откровенно говоря, Гермиону всегда беспокоил собственный моральный облик. Это не находилось на поверхности, как страх показаться глупой, который толкал ее грызть гранит науки до потери пульса, постоянно полагая, что знаний недостаточно или они неполные, но было побочным эффектом этого ненормального стремления к совершенству. Она хотела быть лучшей. Зачем? Это просто было ее способом взаимодействия с миром. По крайней мере, до плена. Для выживания в мэноре было крайне важно различать оттенки настроения Малфоя, научиться определять по одному взгляду, когда следует отступить, если жизнь дорога, — все это для того, чтобы создать подобие безопасного пространства там, где безопасности не существовало в принципе. И в конце концов, при изучении хищника в дикой природе необходимо подобраться к нему как можно ближе. Гермиона окунулась в исследование с энтузиазмом приговоренного к смерти, которому пообещали отсрочку. Ее природная дотошность смешалась с последствиями изоляции и вылилась во что-то очень.. искаженное. По правде говоря, она почти слилась с Малфоем воедино. Границы между ними размылись, и в какой-то момент девушка перестала понимать, где ее собственные мысли, а где она просто делала то, чего требовали от нее обстоятельства. Обстоятельства, которые создавал он. Кажется, именно так работал стокгольмский синдром? Пытаясь приспособиться, Гермиона все время сталкивалась с нравственным кризисом, но гасила его в зачатке и все сильнее искажала действительность, находя новые и новые оправдания для Малфоя — такие, которые была в состоянии принять. Но, оказавшись в Ордене, девушка получила возможность оценить ситуацию со стороны, больше не находясь в ее эпицентре, и все сомнительные порывы предстали перед ней совсем уж в неприглядном виде. Грейнджер даже радовалась, что просто целовалась с ним. Она плеснула в лицо прохладной водой, пытаясь привести себя в чувства. Ручейки воды стекли по щекам и подбородку, скапливаясь в ключицах и скрываясь за границей полотенца, в которое она обернулась после душа. Внутри словно боролись два человека: прежняя Гермиона, готовая биться за справедливость до последней капли крови, приносить пользу другим, убежденная, что исправить можно решительно все, если приложить достаточно усилий, и Гермиона-трусиха, эгоцентричное чудовище, которое въедливо твердило, что все потеряно. Она понимала, что это какой-то сбой. Психика? Гормоны? Да, но не только. Главная проблема, из-за которой Грейнджер видела реальность исключительно в темных тонах, состояла в том, что она не желала признать простую истину: чистого белого, без оттенков, не существует. Такой цвет напрочь отсутствует в спектре. Но у нее всегда были слишком высокие требования. К себе — особенно. Гермиона понимала, что ее допросят. Она была готова говорить обо всем, что касалось боевых действий, — например, о зелье, которое могло сместить чашу весов на сторону Ордена, своих новых силах, усилителях, свете, скверне, но только не о себе самой. Грюм явно не тот, кто станет заглядывать в лицо и спрашивать, в порядке ли она. Но зато он тот, в ком она может вызвать подозрения в первую очередь. Если он заберется ей в голову с помощью Снейпа, у него наверняка возникнут к ней вопросы. В памяти как по команде всплыли прикосновения рук Малфоя, когда он провел с ней ночь после нападения Беллатрисы, — неожиданно осторожные, аккуратные, пусть и приправленные обычной нетерпимостью к ее личному пространству. Негромкий голос на ухо, призывающий успокоиться.. Гермиону начинало потряхивать от мысли, что, если бы он проявил понимание и заботу, дал немного больше рычагов влияния на себя, она встала бы на его сторону, лишь бы не чувствовать больше себя всем чужой и никчемной. От досады на себя девушка свесила голову, впившись пальцами в раковину, и зажмурилась. Она бы создала для себя очень натуральную иллюзию и жила в ней припеваючи, черт возьми! Именно в этом крылась основная причина ее взвинченного состояния. Подозрительность, которую Грейнджер испытывала по отношению ко всем вокруг, была лишь отражением отвращения к себе самой. Она опасалась, что они больше не видят того человека, которым она была, потому что не видела его сама. Она боялась быть разоблаченной. В чем? В слабости? В неидеальности? Гермиона всегда могла оправдаться: «Меня заставили». Ни у кого не возникло бы вопросов. Но ей ни за что не оправдаться перед собой. Она была почти благодарна за то, что Малфой убил Гарри и тем самым снова напомнил, кто он есть. Это были непростительные мысли; даже теперь, когда девушка точно знала, что он жив, они даже не освобождали ее от мук совести, но напоминали: Малфой — враг. Об этом следовало помнить всегда, но она по глупости решила, что для нее он не опасен. Дура. Просто дура. Гермиона медленно подняла взгляд на свое отражение в зеркале в вычурной оправе цвета потемневшего от времени золота. Последние капельки воды стекали по лицу, повторяя очертания заострившихся черт, падали с подбородка в массивную гранитную раковину и стекали в сливное отверстие, оставляя разводы на темном камне. Она с каким-то презрением осмотрела на бледную кожу без единой царапины, завязывая полотенце на теле. Лицо, шея, открытые плечи.. Такие чистые, до омерзения, до колик в желудке. Пока остальные мучились, искали способы вызволить ее и других, теряли людей и приобретали новые шрамы, она не понесла никаких потерь. Все носили на себе свидетельства войны, а она выглядела так, будто не имела к ней отношения. Ее раны кровоточили внутри. «Но об этом никто не узнает, — решила она, выпрямляясь. — Об этом я позабочусь». Гермиона вернулась к себе. Флер подготовила джинсы, рубашку, свитер и нижнее белье, а еще поношенные ботинки из мягкой кожи, которые были велики, поэтому пришлось снова прибегнуть к помощи чужой палочки. Поддавалась она все так же со скрипом, но попытки овладеть ею приносили странное удовлетворение. Такой строптивой. Пожирательской. Грейнджер нравилось, что это нелегко. Палочка была символом ее независимости, доставшейся с большим трудом. Одевшись, девушка почувствовала себя более уверенно, словно простые вещи стали ее доспехами. Она направилась по коридору к центральной лестнице, дорогу к которой безошибочно отыскала, хотя была здесь впервые. Все в доме было таким старомодным, давно изжившим свои лучшие времена. Гермиона словно оказалась в заброшенном поместье какого-то лорда, в котором все предметы мебели из бережливости годами хранили в чехлах, а теперь, когда ими все-таки решили воспользоваться, они оказались крепкими, но выглядели так, будто принадлежат другому времени. В гостиной решимость несколько поугасла, и Грейнджер невольно замерла, прислушиваясь к голосам из кухни. Ничего не разобрать. Она чувствовала и вела себя как преступник, который возвращается на место преступления. И стыдно, и страшно, и совесть грызет. До дрожи в пальцах хотелось промотать время вперед, но маховик, которым она пользовалась на третьем курсе, чтобы успевать на все факультативы, остался в кабинете Макгонагалл. Когда Гермиона вошла в кухню, разговор мгновенно смолк, и стало слышно только шипение масла на сковороде. Люпин смотрел на нее во все глаза, как на восставшего мертвеца, а Грюм буравил обоими глазами — искусственным и настоящим. Видеть их перед собой вот так было.. странно. Мягко говоря. «Интересно, они чувствуют то же самое, глядя на меня?» — с легкой паникой думала девушка, понятия не имея, какое выражение лица будет уместным. Она хотела улыбнуться, потому что правда была рада быть здесь и видеть их перед собой, но была так взвинчена, что опасалась, как бы из этого не получилась слишком жалкая гримаса, которую мозг воспримет за призыв к действию и подаст спусковой сигнал слезным железам. Слезы были наготове. Наверное, от стресса, а плакать она не хотела ни в коем случае, поэтому смотрела настороженно-внимательно, и от этого накал лишь нарастал. Первым очнулся Люпин. Ничего необычного, он всегда был более чутким. Он быстро подошел и заключил Гермиону в объятия. На нее сбивающей с ног волной накатило облегчение, когда она не заметила притворства в том, как крепко он прижимал ее к себе. Однако все-таки Грейнджер выдохнула, когда мужчина разжал руки и мягко направил ее к столу. Грюм оказался менее эмоциональным: он хлопнул девушку по плечу, как если бы на ее месте были Гарри или Рон, когда она на негнущихся ногах подошла и села рядом с ним. Она надеялась таким образом избежать его придирчивого взгляда, однако Аластор не стесняясь развернулся вместе со стулом и уставился на ее профиль. — Рад, что ты жива, — сказал он после первичного сканирования. Гермиона заставила себя улыбнуться. — Это взаимно. Флер отлевитировала к ней тарелку с глазуньей и беконом. Грейнджер не хотела есть, но машинально взялась за вилку, просто чтобы занять руки, однако отложила прибор обратно, как только Делакур отвлеклась на турку с кипящим кофе. Суетливо схватила со стола стакан с апельсиновым соком, сделала несколько мелких глотков, надеясь, что ее не вывернет от волнения. Она чувствовала, что Грюм зорко следил за каждым ее движением, и это ничуть не упрощало жизнь. Когда Флер разлила эспрессо по крошечным чашечкам и замерла около стола, не зная, что делать — сесть или уйти, — он буркнул: — Оставь нас. — Мы пока не распространяемся о некоторых вещах, — Люпин словно пытался смягчить чужую невоспитанность. Грюм что-то прокашлял, соглашаясь с ним, и нанизал на свою вилку бекон, после чего отправил в рот и начал жевать. — Проверь, пожалуйста, как там Тедди. — Все в порядке, — кивнула Флер, и по ее лицу было видно, что она не врет и только рада уйти. — Я буду в его комнате. — Что здесь делает Тедди? — удивилась Гермиона, как только они остались втроем, но почувствовала себя немного спокойнее оттого, что ее поместили в одно убежище с ребенком, — значит, доверяют. — Есть несколько причин, — уклончиво ответил Ремус и добавил: — Мы в Киллини. — Ирландия? — вскинула брови она, напрягая память, но та выдавала только холодное серое море и плотную стену деревьев смешанного леса, которые по пути сюда надвигались на них с Джорджем и будто выталкивали вперед, смыкаясь прямо за спинами, и так до самого особняка. — Вы перебрасывались в два этапа, чтобы запутать следы. Сначала побережье Уэльса, потом прямо в бухту Киллини. Кроме того, Джордж не был уверен в навыках переброса и не хотел, чтобы вы покормили собой рыб в Ирландском море, — ответил вместо Люпина Грюм и скосил на нее фальшивый глаз: — Слышал, ты была не в себе. Может, поэтому не заметила. Гермиона поежилась. Прозвучало как упрек, но она знала, что это просто его манера общения, от которой она совсем отвыкла. — Мы готовили это убежище несколько месяцев, — снова взял на себя роль того, кто вводил ее в курс дела, Люпин. — Сюда не добраться иначе, чем пешком. Мы постарались с защитными чарами. Это лес очень древний, он сам защищает дом от чужаков, путает их и не дает пройти вглубь. Раньше между владельцами особняка и лесными духами этих земель заключался контракт. Давно забытое колдовство, сейчас таким не пользуются, но поскольку наследники давно мертвы и дом никому не принадлежал, мы смогли провести ритуал. — Грейнджер вскинула брови, осознав, что ей вовсе не почудилось, что деревья гнали их с Джорджем к нужному месту. — Пока Тедди — хранитель этого места и живет здесь, лес защищает его, а вместе с ним и всех, кто находится в доме. Гермиона молча смотрела на него через стол, не зная, как реагировать. Она подозревала, что Люпин мог чувствовать себя виновным за Уэйбридж, ведь именно Тонкс они освобождали тогда, но это было слишком. Тедди всего лишь ребенок, как подобное могло на нем отразиться? — Что будет, когда мы покинем убежище? — спросила она. — С ним все будет в порядке? Дом просто отпустит его? — Я бы не стал впутывать своего сына в темные ритуалы, — холодно сказал Люпин, как будто даже оскорбившись ее подозрениям, но Грейнджер ничуть не устыдилась. Она на себе познала цену ритуалов с древней магией. — Эти узы уснут так же легко, как проснулись. Просто более продвинутый уровень оборонительных заклинаний. Раньше волшебника связывали с поместьем в младенческом возрасте, чтобы обозначить статус наследника, но на самом деле важным условием являлся чистый магический отпечаток, — объяснил он и, после недолгого молчания, добавил: — Я рад, что Тедди находится вдали от Лондона. Здесь безопаснее. И Флер здесь лучше. Гермиона кивала, слушая, как Люпин, понизив голос, объяснил, что Делакур сильно подкосило известие о плене Габи. Она больше не могла сражаться, и, когда появилась возможность убрать ее подальше от боевых действий, Билл пошел на это. Она приглядывала за домом и Тедди, и это разгоняло ее тоску. — Где Гарри? — спросила девушка, оглядываясь, словно Поттер мог прятаться прямо за шторой. Глупо и эгоистично было надеяться, что он примчится на всех парах, как только новость о ней разойдется по Сопротивлению, но, наверное, Грейнджер была и глупой, и эгоистичной. — Я думала, он будет здесь. — Он абсолютно дееспособен, что ему здесь делать? — ворчливо отозвался Грюм, словно услышал ее мысли. Его голос звучал так, словно голосовые связки покрыла ржавчина. — Я не позволил ему участвовать непосредственно в побеге после этой самовольной выходки в «Гринготтсе», но у него хватает дел, — он был явно зол на Гарри, но, заметив огорчение, которое Гермиона не могла и не хотела скрыть, булькнул кофе, который в это время пил: — Но я сообщил ему, что ты здесь, еще вчера, он скоро заявится. Этого было вполне достаточно, чтобы девушка почувствовала себя совсем хорошо. — Как остальные? — спросила она, надеясь на более исчерпывающий ответ, чем дала Флер ранее. — Людей из Стоунхейвена будут доставлять сюда постепенно, чтобы не привлечь ненужного внимания, — отозвался Грюм, снова зыркнув в ее сторону искусственным глазом, извернувшимся в глазнице невероятным образом. Он никогда не отличался щепетильностью, поэтому продолжил со всей откровенностью: — Это место было создано специально для тебя, но тяжелые времена диктуют свои условия. Мы начнем использовать его в качестве госпиталя. Или хосписа. Как тебе угодно. Сейчас это как никогда актуально. В Сноудонии замечена подозрительная активность, возможно, придется разбросать людей оттуда по другим местам, — он посмотрел через стол прямо на Люпина — требовательно, многозначительно, сердито. Ремус едва заметно, но решительно качнул головой, выражая несогласие, и бросил короткий взгляд на Гермиону, проверяя, заметила ли она их немой разговор, но внезапно столкнулся с ней глазами. В отличие от Грюма, который, не таясь, гнул свою линию, он хотел проявить тактичность, и она ценила это. Однако не было смысла делать вид, будто она не улавливала очевидный посыл. — Спрашивайте, — обреченно вздохнула Грейнджер, осознавая, что этого не избежать. Грюм не спеша втянул в себя остатки кофе из чашки, которая в его руках выглядела комично крошечной, и со звоном вернул ее на блюдце. Окинув девушку прищуренным взглядом одного глаза и пристальным — другого, он заявил: — Не о чем нам тебя спрашивать. Благодаря Снейпу нам наверняка известно гораздо больше, чем тебе, — сказал мужчина, а затем добавил куда громче и выразительнее, словно актер, выставляющий логическое ударение на важной фразе: — Проблема в том, что теперь этот замечательный источник информации нам недоступен. Северус Снейп мертв. Гермиона, которой казалось, что зельевар обладал сверхъестественной способностью выходить сухим из любых передряг с максимальной выгодой для себя, искренне удивилась: — Как это мертв? — Обыкновенно. Его убил Драко Малфой. Имя повисло в воздухе. Запретное, противоестественное в этом доме, являющемся территорией Ордена. Хотелось физически очистить от его звучания разум, но придавать ему слишком много значения значило подписаться под тем, что Малфой влиял на нее, даже находясь за десятки лиг, поэтому девушка усилием воли сохранила на лице нейтральное выражение. — Ясно, — только и сказала Гермиона, думая, что это было вполне ожидаемо и даже естественно. Малфой захотел отомстить за отца. Осталось ли от Снейпа хотя бы мокрое место после того, как он обошелся с Люциусом? — Нам нужен другой источник для получения данных, — прямо сказал Грюм, и та убежденность, что она непременно согласится на все, что от нее хотят, которая звучала в его голосе, разозлила Грейнджер. Он знал, что она пожертвует всем в пользу друзей, опустошит себя до последней капли. Знал и собирался воспользоваться ею без зазрения совести. Внешне оставаясь равнодушной и отстраненной, она надежно спрятала внутри истинные чувства по этому поводу и натянутым тоном уточнила: — Неужели он был нашим единственным шпионом? Насколько мне известно, у нас есть огромное количество каналов.. — Много ли из них имеют доступ к высокопоставленным Пожирателям? — бесцеремонно перебил Грюм, пронзив ее грозным взглядом, оправдывающим его прозвище. — Ставки возросли до небес. Сейчас мы вполне можем обойтись без информации о том, где можно перехватить поставку редких ингредиентов для зелий, и уж точно не умрем, если не узнаем о смене расписания караулов в каком-нибудь лагере на самой границе, но нам жизненно необходимо знать, что там себе думает Реддл. А для этого нужно иметь выход на высшие чины. Иных доступных вариантов, кроме мальчишки Малфоя, не существует. Теперь так точно, — на этом моменте он снова обменялся нечитаемым взглядом с Люпином, после чего с вызовом посмотрел на Гермиону: — Тебе придется связаться с ним. И я не собираюсь распускать сопли и извиняться за то, что ты должна выполнить свой долг, потому что все мы здесь заняты тем же. Грейнджер внутренне передернуло от его слов. Она не была глупой и всегда умела сопоставить факты. Никто даже не пытался скрыть, что она пушечное мясо. Расходный материал. Ожидаемо. Но все-таки девушка чувствовала, как ее глазные яблоки горят, а веки наливаются тяжестью, поэтому медленно выдохнула, приводя себя в чувства. Не помешало бы провериться, но Грюм прав: не время для обид и капризов. Она не рассчитывала, что ее станут беречь, она бы не позволила им этого, но то, как просто ее пустили в расход, не дав даже выдохнуть облегченно, было по-человечески неприятно. Подумать только, ей едва удалось вырваться, а ее снова пихали в руки Малфою! Его тень и без того постоянно лежала на ее свободе, но теперь Гермиона почти чувствовала его душащее присутствие. Она вдруг вспомнила слова Грюма, сказанные, кажется, сотни лет назад: «Мы пожертвуем каждым, если потребуется, чтобы спасти Поттера». Когда Гермиона отправлялась в Уэйбридж, она отдавала себе отчет, что может оказаться на месте этого безымянного «каждого», однако теперь, глядя в его жесткое лицо, изуродованное морщинами и оспинами, и понимая, что, если появится необходимость, он собственноручно сдаст ее Малфою, она чувствовала себя обманутой. Решение пожертвовать собой ради благополучия Гарри было принято ею добровольно. Идя на это, она осознавала, что может умереть, и была готова. Но сейчас все внутри восставало против. Грейнджер хотели использовать и даже этого не скрывали. В сущности, так ли это отличалось от того, как с ней обращались в плену? — Мы можем вернуться к этому разговору хотя бы через пару дней, — подал голос Люпин, однако несущийся, как бронепоезд, Грюм в данный момент вызывал большую симпатию, чем опротивевшая любезность Ремуса, которая всего лишь служила средством сбавить напряжение. — В первую очередь мы здесь, чтобы переговорить о зелье и перебежчиках. Мы хотим узнать и твое мнение, прежде чем решим, как быть с ними. «Очень корректное и толерантное слово — перебежчики, — подумала она с едкой иронией. — Совсем не то что предатели». — Чтобы Малфой успел перебить половину Ордена, пока ее ищет? У нас же так много людей, чтобы разбрасываться ими направо и налево, — перебил его Грюм, озвучивая то, чего Грейнджер так опасалась и что уже стало частью реальности. Однако чувствовать себя под прессом девушка больше не желала, поэтому спросила: — Что с Ноттом и, — она замялась, подбирая нужное слово, — прочими? — Они связались с нами через нашего человека в Лютном переулке и теперь находятся в доме Кингсли. Если бы с ними не было Пэнси, они ни за что не нашли бы способ выйти на нас, — Люпин прервал себя, увидев непонимание во взгляде Гермионы, и пояснил: — Более подходящего места не нашлось. — Не в этом дело, — сказала она и задала вполне резонный вопрос: — Откуда у Пэнси связи с нашими людьми? Однако он потонул в звуке открывающейся двери. По ногам ударил сквозняк. Девушка поежилась и поджала их под стул, но это не помогло, и она натянула рукава свитера на руки. Находясь в смешанных чувствах, она машинально обернулась через плечо и оторопела. Гермионе в голову не приходило, что это место не проходной двор и здесь не могло появиться случайных людей. Узнавание было болезненным и будоражащим. В проходе стоял Гарри, глядя прямо на нее и пытаясь отдышаться. Он был одет в легкую не по погоде куртку, почти ветровку, которая вся промокла то ли от дождя, то ли от снега. На отросших волосах серебрились капельки влаги, стекла очков запотели из-за перепада температур. Вечная проблема очкариков. В отличие от нее, Поттер точно знал, что найдет ее здесь, поэтому без паузы пролетел через всю кухню и сграбастал в охапку, Грейнджер едва успела подняться навстречу. — О господи, Гермиона, я так рад, что ты жива! — выдохнул он, сжимая так крепко, что она, кажется, услышала хруст собственных костей. — Поверить не могу, что это ты! Думал, что мы никогда больше не встретимся.. Она тоже так думала, поэтому на глазах тут же закипели слезы. Чувство облегчения было настолько острым, что Гермиона опасалась, что она сейчас лопнет. Будто вскрыли нарыв, от которого давно страдал весь организм. Он был первым человеком из Ордена, кого она обняла в ответ. — Ты насквозь мокрый, простудишься, — выпалила она первое, что пришло на ум, ощупывая его бока и спину. Голос звучал глухо из-за скованного непролитыми слезами горла, но упрек прозвучал так привычно для них обоих, что внутри разлилось тепло. — Я так скучала по тебе. — Я тоже скучал. Чуть не умер, когда узнал, что вы все попали в плен, — признался Гарри точно таким же сдавленным голосом, крепче сжав ее плечи. Гермиона нахмурилась и отодвинулась, чтобы заглянуть парню в лицо. — Ты ни в чем не виноват, — твердо сказала она, потому что понимала, как необходимо ему услышать именно эти слова и именно от нее. — Виноват. Если бы не я.. — не закончив говорить, запнувшись на середине фразы, он отвел ее руку и взглянул на усилитель. Окаменевшие чешуйки тускло светились, плотно обхватывая ее палец. — Если бы не я, ты бы никогда не вляпалась в это. На лице Гарри отражалась такая сложная смесь эмоций — раскаяние, боль, ненависть, сожаление, ярость, — что сердце Гермионы сжалось. Еще никто так не корил себя просто за то, что с ней плохо обошлись. Именно в этот момент она поняла, что сделает для него что угодно. Все это время она так отчаянно желала, чтобы ее страдания разделили, забрали на себя хотя бы малую их часть, но, когда это в действительности произошло, она тут же пожалела. — От чувства вины заболевают, — шутливым тоном сказала она, не в силах терпеть его затравленное выражение лица больше ни секунды, но Гарри в ответ только медленно покачал головой, пристально вглядываясь в нее — внимательно настолько, что ей захотелось спрятаться. Гермиона вспомнила все опасения, которые мучили ее после пробуждения, и едва сдержалась, чтобы не разжать объятия и не отступить. Он будто просвечивал ее рентгеном. Она попыталась расслабиться, опасаясь, что парень почувствует перемену, и с затаенным страхом ожидала расспросов, которые непременно должны последовать, но внезапно пришло спасение. — Можете обжиматься сколько душе угодно, — сочившийся сарказмом голос Грюма ворвался в их идиллический мирок и с треском развалил его. — Мы с Люпином здесь именно для того, чтобы наблюдать ваши щенячьи нежности. Гарри с Гермионой обменялись понимающими улыбками и одновременно разжали руки. У нее будто камень с души свалился, когда она ушла с линии его сосредоточенного взгляда. Они обязательно поговорят откровенно, это неизбежно, но позже. И наедине. Желая позаботиться, Грейнджер, порыскав в выдвижной полке в поисках спичек, зажгла огонь на плите и поставила греться чайник. Она на мгновение заколебалась, не воспользоваться ли своей бракованной палочкой, но решила не позориться и прежде потренироваться наедине с собой. Привычно чуткий Люпин не пропустил едва заметный жест в сторону заднего кармана джинсов и расценил его по-своему: — Мы подберем тебе новую палочку, но на это понадобится время, — сказал он, пытаясь ей угодить. — Попасть в лавку Олливандера сейчас невозможно, однако мы обязательно отыщем что-нибудь подходящее. Грейнджер сделала вид, что не услышала, гремя разномастными кружками в полке над раковиной. Все, что могли предложить ей на данный момент, — это палочки погибших орденовцев. Немногим лучше пожирательской. — Все в порядке? — спросил Гарри, который высушил одежду и волосы одним взмахом палочки и только после этого выдвинул из-под стола табурет и сел на соседнее с Гермионой место, разминая шею. — В Англии идет снег, а здесь льет как из ведра и даже нельзя использовать чары.. — Все в беспорядке, — раздраженно отозвался Грюм, не дослушав. — О чем вы? — нахмурился парень. Гермиона обернулась с жестяной банкой с заваркой в руках и бросила предостерегающий взгляд на мужчину, давая понять, что не собирается продолжать их прерванный разговор при Гарри, однако тому непременно нужно было решить вопрос, и он сделал вид, что не заметил. — У нас есть возможность завербовать нового шпиона, находящегося настолько близко к Волдеморту, насколько это вообще возможно. Кроме того, у нас в наличии есть то, что железно заставит его играть по нашим правилам. Но вместо того, чтобы связаться с ним, мы сидим здесь и распиваем кофе, будто вокруг нас все не рушится к чертям собачьим, — тон его голоса становился все громче и громче, и в конце он уже ревел. По мере того, как он говорил, лицо Гарри менялось на глазах. Гермиона впервые видела его таким. Парень посерьезнел, стал сосредоточенным и угрожающим настолько, что она бы напряглась, если бы не доверяла ему больше, чем себе самой. — Она только вернулась, и вы уже лезете с этим? — процедил Поттер. — Я же просил.. — Если вы оба забыли, я напомню: идет война, — рявкнул Грюм, потеряв всякое терпение, и хлопнул по столу так, что посуда на нем дружно звякнула. — Мы будем использовать любые способы, которые помогут нам одержать верх! — Мы не станем использовать Гермиону, — решительно заявил Гарри, и девушка была до слез благодарна, что он произнес эти слова вслух, хотя и понимала, что никто его не послушает, прежде всего она сама. — Не собираюсь больше рисковать ее жизнью. Или жизнью кого-либо еще. — Пока ты наматываешь сопли на кулак, гибнут наши люди, — неприязненно скривился Грюм, возмущенный тем, что он считал неуместным ребячеством и простодушием со стороны Поттера. — И что? Чтобы не умерли одни, нужно пускать в расход других? — вспылил и тот, повернувшись так резко, что табуретка проехалась по полу с неприятным звуком. — Да, потому что жизнь некоторых людей значит для победы больше, чем других! — эти слова, безжалостные, беспощадные, были абсолютно правдивы. Грейнджер это понимала. Именно поэтому ее мелочный и эгоистичный бунт по поводу своей участи был таким коротким и безмолвным. Но Гарри не такой. Он не терпел несправедливости. Однако она не успела вмешаться и сказать свое мнение, потому что Грюм распалился: — Знаешь, почему мы захватили с собой эту девчонку, Паркинсон? Не потому, что так уж сильно благодарны ей за шпионаж. Мы бы ничего не потеряли, если бы Малфой из ярости прикончил ее. Но освободили, потому что ты бы поехал крышей, если бы она пострадала! Гарри будто окаменел. Замолкли все, и кухня погрузилась в натянутую тишину, прерываемую только дыханием четверых людей. Захваченный тяжелой, темной эмоцией, он медленно поднялся на ноги. Гермиона не видела его лица, только напряженную спину, зато отлично видела Грюма, который не казался впечатленным. Он невозмутимо смотрел и одновременно не смотрел своими жуткими глазами снизу вверх, чувствуя себя абсолютно комфортно. Но ее мозг, привыкнув к постоянному чувству опасности в плену, научился воспринимать любой конфликт, даже самый мелкий, как что-то страшное, и стремился погасить его. — При чем здесь Пэнси? — занервничав, выпалила Грейнджер на одном дыхании, лишь бы прервать молчание. — Она была еще одним нашим информатором, — с готовностью отозвался Грюм, коротко взглянув на нее, после чего обратился к Гарри с долей злорадства: — Сам расскажешь или я? Ничего на это не ответив, парень быстро подошел к ней, схватил за руку и утянул к двери, а девушка не сопротивлялась, оглушенная услышанным. Очевидный вывод уже сформировался где-то глубоко в подсознании, но пока не нашел выхода в сознательную часть разума — только ширился, разбухал, увеличивался в размерах, принося дискомфорт. Грейнджер давно начала складывать этот пазл, еще в мэноре, но все время что-то отвлекало. Как минимум теперь было понятно многое. Например, почему Паркинсон имела выход на их людей в Лютном. Она встречалась с ними и ранее. Находясь в самом центре событий, она могла без подозрений выспрашивать полезную для Ордена информацию. Она имела доступ к документам отца и регулярно бывала в мэноре. В животном мире эта схема работала безотказно: мелкие хищники в качестве преимущества наделены яркой окраской и самым опасным ядом. Пэнси, безусловно, привлекала внимание своей внешностью, но в ее ярких лучах никто не допускал даже мысли, что девушка могла заниматься шпионажем для людей, презрение к которым текло в ней пополам с чистой кровью. Пытаясь рационализировать поступки Паркинсон, Гермиона намеренно обходила стороной мотивы, однако ее перекошенное лицо, когда они случайно столкнулись в холле поместья Малфоев, само собой всплывало в воспоминаниях. До Грейнджер вдруг дошло: первым, о чем тогда заговорила Пэнси, был Гарри. Пусть она и прикрыла свое беспокойство издевками и оскорблениями, но спросила именно о нем. О Мерлин.. Поднимаясь по лестнице следом за парнем и глядя на его спину, Гермиона старалась не обращать внимания на камень, который лежал у нее на душе. В голове не укладывалось, насколько сильно она ошибалась, думая, что знала Гарри! Крайне неприятное открытие, бьющее наотмашь. Обида кипела внутри, заставляя сжимать руки в кулаки, но девушка усилием воли осаждала себя. Гарри всегда был тем, в ком она была уверена. Безусловно. Грейнджер не сомневалась, что его отношение к ней останется неизменным и однозначным, даже если весь мир восстанет против и будет наперебой трубить обо всех ее грехах. Проведя всю жизнь в тоске по утраченной семье, Гарри не позволил себе озлобиться и обладал повышенной терпимостью ко всем вокруг. Иногда это играло с ним злую шутку, но правда в том, что Поттер не просто так был Избранным. Даже если бы он не стал частью Пророчества, все равно был совершенно особенным человеком. Гарри никогда не злился. Мог расстраиваться, ныть, бурчать, забывать о мелких обещаниях, которые давал ей, подначивать, но злиться — никогда. Он не видел в Гермионе кого-то другого, кем она никогда не являлась, и не ждал от нее невозможного. Не ждал вообще ничего, а был рад только тому, что она есть. И так он относился ко всем. Грейнджер чувствовала его сухую шершавую ладонь в своей и крепко сжимала ее в ответ. Она всегда выберет Гарри. Даже если в комплекте с ним будет идти Пэнси. Выслушает все, что он скажет на этот счет, прожует и даже не поморщится, потому что он действительно заслуживал понимания. Главное — Гарри жив. И она тоже. А с остальным найдут способ справиться. Именно таким настроением Гермиона шагнула в комнату и включила верхнее освещение. Благодаря внутреннему раздраю, который овладел ею, палочка поддалась неожиданно легко. Остановившись около прикроватной тумбы со сложенными под грудью руками, Грейнджер потребовала: — Выкладывай. Закрыв дверь, Гарри приблизился к ней, но все-таки остался на расстоянии, и в данную секунду оно ощущалось бесконечной пропастью. Взгляд зеленых глаз парня был острым, как оголенная бритва, и поэтому особенно выделялся на его осунувшемся ожесточившемся лице. Гермиона под ним смешалась и поджала губы. Ей было неприятно, что он смотрел на нее так. Враждебно. На ум пришло сравнение, что именно так выглядит волк, отражающий нападение на свое потомство. Ребенок, защищающий мать. И, наверное, с таким же лицом она сама перебросилась в Уэйбридж. — Мы с Пэнси вместе, — наконец, с каким-то вызовом сказал Гарри, будто заранее отражая нападение, но Гермиона заметила, как дернулась его скула. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то не слишком приятное, но это нервное движение заставило его захлопнуть. «Спокойно», — приказала себе она. Сказанные вслух, слова Гарри были как внезапная пощечина во время истерики — не слишком больно, но неожиданно и очень обидно. В любой другой момент Грейнджер обязательно сообщила бы об этом, но, видя его взвинченное состояние, была вынуждена считаться с его чувствами. Она медленно выдохнула, возвращая себе самообладание. — Ладно. Хорошо, — начала Гермиона обманчиво спокойным тоном, но это было выше ее сил: — Нет, не хорошо! Как это вообще возможно? У меня в голове не укладывается! Ты и.. Годрик, Пэнси! Ты с ума сошел? — Обычно. Как это бывает у всех, — с неожиданной злостью огрызнулся парень, до крайности удивив ее внезапным всплеском эмоций, резким движением сдвинул простыню, чтобы не запачкать, уселся на древний тюфяк и внезапно спросил: — Тебе легче поверить, что Пэнси — шпион Ордена, чем в то, что она может полюбить меня? Гермиона некоторое время ошарашенно молчала. Совсем не такого подбора слов она ожидала. Сама девушка считала, что в этом доме не хватило бы чернил и пергамента, чтобы она могла перечислить на нем все пункты, за которые Гарри можно любить, но была прекрасно осведомлена о чувстве неполноценности, которое Гарри внушили годы жизни с Дурслями. Она подумать не могла, что он смотрит на ситуацию под таким углом. Именно это заставило ее окончательно взять себя в руки. — Как раз в этом я не вижу ничего удивительного, — уверенным тоном заявила Грейнджер, но не удержалась и съязвила: — Скорее меня удивляет, как ты мог полюбить кого-то вроде нее. — Если бы ты знала ее лучше, не говорила бы так, — возразил Гарри, однако было заметно, что ему полегчало, поскольку реакция Гермионы была лучше, чем он ожидал. — Ты понятия не имеешь, в каких условиях она выросла. Родной отец считал Пэнси пустым местом. Активом, который можно выгодно продать. Постоянное давление, правила, запреты. — Парень порывисто поправил съехавшие очки, и Гермиона не могла понять, чего в этом жесте было больше: раздражения или сконфуженности. — Ничего удивительного, если при этом она вела себя как.. как.. — Как настоящая стерва с завышенной самооценкой, — подсказала она не без ехидства. — Избалованная, самовлюбленная, заносчивая.. — Это просто ее способ защититься, — буркнул Гарри, сцепив руки перед собой. Было дико слушать, как Поттер, большую часть своей жизни проведший в чулане под лестницей, пытается выставить мученицей Паркинсон, которая родилась с золотой ложкой во рту. «Но, по крайней мере, он не настолько ослеп, чтобы не видеть ее недостатки», — успокоила себя Гермиона. Слабое утешение, но выбирать не приходилось. Пэнси всегда была классической сукой и не только не скрывала, но и всячески подчеркивала свой ужасный характер. Грейнджер хотела бы всерьез задуматься над тем, действительно ли в ее поведении могло быть нечто демонстративное, но пока не могла. Просто не могла. В ее истории Паркинсон была отрицательным персонажем — и все тут. — И все-таки — как это произошло? — спросила она, желая узнать всю правду от первого лица и излишней резкостью тона маскируя растерянность. — Не припомню, чтобы вы вообще когда-либо контактировали. Даже в школе. Я не говорю о времени, когда война уже началась — мы и друг с другом могли месяцами не видеться, что говорить о дочке Пожирателя? Гарри ненадолго прикрыл глаза со страдальческим видом. Он не привык делиться душевными переживаниями, поэтому Гермиона не торопила его, давая возможность собраться с мыслями. — На шестом курсе, когда я постоянно бродил по Хогвартсу по ночам, как-то раз случайно столкнулся с Пэнси у ванной старост. Мы тогда, как всегда, сцепились. Ты знаешь, мне обычно плевать на оскорбления, собачиться со слизеринцами было просто одним из способов убить время, но вот ее слова цепляли. Пэнси умеет задевать за живое, — на этом моменте Гарри невесело усмехнулся, как будто находил подобное поведение забавным и удручающим одновременно. — Я очень вспылил. А потом увидел, что она вся заплаканная, и спросил, что случилось. Не то чтобы я так уж хотел знать, просто не мог продолжать спор, увидев ее красные глаза. Пэнси не ответила. Естественно. Окатила взглядом, будто помоями облила, огрызнулась и ушла. Но это был первый раз, когда я ее заметил. — До этого момента смотревший в пустоту перед собой парень наконец перевел глаза на Гермиону. — Знаешь, так бывает. Человек просто находится где-то рядом, он не более чем фон для твоей истории, пока в один день ты не начинаешь его видеть. И развидеть больше не можешь, как бы ни старался. — Он некоторое время просто смотрел на нее, а потом опустил глаза и негромко признался: — Поначалу я всерьез думал, что это какое-то проклятие. Гермионе внезапно стало жутко неудобно и даже стыдно быть свидетелем такой откровенности. Возможно, потому что не могла себе такого позволить. Как бы она себя чувствовала, если бы ее прижали к стенке с вопросами о Малфое? Рассказала бы так чистосердечно о своих противоречивых чувствах, как это делал Гарри? Ни за что на свете. Она даже с собой не могла быть откровенной, что говорить о других? — Потом у нас был совместный проект по Зельям, — продолжал Поттер. Девушка нахмурилась, пытаясь припомнить подобное. Кажется, в тот раз она была в паре с Булстроуд и их сотрудничество прошло не так уж плохо. По большей части потому, что Милисент самоустранилась от проекта и позволила ей заниматься им самостоятельно. — На самом деле иногда мне кажется, что это Снейп подстроил, учитывая все то, что произошло потом, но нет. Он узнал обо всем позже. Это просто жизнь сталкивала нас лбами. — Но как это могло перерасти в чувства? — искренне не понимала Грейнджер. — У вас нет ничего общего. Ни одной точки соприкосновения. Сказав это, она резко замолчала, опасаясь, что могла задеть, но парень слегка улыбнулся, поняв ее верно. — Да. На первый взгляд ничего общего. Пэнси пресекала не то что сближение, а любое человеческое общение между нами, но чем упорнее она это делала, тем сильнее меня тянуло к ней. Сначала это так выводило меня. Я думал, что просто мазохист. Чем злее и холоднее она ко мне была, тем чаще я задавался вопросом: почему? Почему на нормальное отношение она отвечает этим? Что с ней не так? — Рука привычным жестом взметнулась вверх, и он задумчиво потер шрам, словно этот вопрос до сих пор не давал ему покоя, но потом несколько раз моргнул, сбрасывая оцепенение, и продолжил: — Когда у меня все-таки получалось находить к ней подход, я был по-настоящему счастлив. И это стало как.. наваждение. Мне стало жизненно важно просто увидеть ее улыбку. Хотя бы один раз. Потом еще. И в общем.. Он неопределенно пожал плечами, безвольно уронив руки между разведенных колен. — Ох, — только и выдохнула Гермиона, чувствуя неожиданное спокойствие, разливающееся по телу. Так вот оно какое — принятие? Ее отрицание ступило за границу безысходности и за ней просто рассеялось. — Мы с Пэнси разные. Там, где я всех оправдываю, она не прощает ни единой промашки. Но внутри.. Вздох Гарри прозвучал эхом ее собственного, каким-то обреченным, и он так и не договорил. — Что внутри? — нетерпеливо подтолкнула Гермиона, увидев, что друг немного ушел в себя и не собирался развивать эту тему. — Она так же одинока, как я, — с обезоруживающей честностью сказал он и тут же поморщился с таким видом, будто смутился вылетевших изо рта слов и желал бы забрать их обратно. — Но у тебя есть я. И Рон. Джинни. И.. остальные, — напомнила Грейнджер, надеясь, что голос звучит не как у обиженной девчонки. Но иначе просто не могла. Она чувствовала себя несколько оскорбленной, однако изо всех сил старалась этого не демонстрировать, а Гарри не спешил с ответом, который должен был бы разубедить ее. Он молчал некоторое время, кропотливо подбирая слова. — Представь, ты стоишь на сцене, смотришь на толпу сверху вниз и толкаешь речь людям, которым она не уперлась. Что-то вроде тех случаев, когда Макгонагалл запрещала нам закатывать вечеринки в гостиной, а мы кивали и начинали гудеть, как только она скроется за портретом, — на этих словах он вымученно улыбнулся, и Гермиона тоже не удержалась от улыбки, однако очень быстро между его бровей снова залегла тревожная складка. — Нечто бессмысленное для них, но очень важное для тебя. Все эти люди внизу переговариваются между собой, размышляют, чем бы заняться после того, как ты наконец заткнешься, украдкой читают захваченные журналы, просто смотрят себе под ноги, думая о жизни. Своей жизни. На тебя им плевать. И только один человек смотрит тебе в лицо. Да, он может быть не согласен с тем, что ты говоришь, но смотрит на тебя, слышит каждое произнесенное слово, видит, что ты устал, что все происходящее и тебе в тягость. Ты хочешь быть услышанным, а он слышит. И между вами возникает какая-то.. связь. Гермиона слишком много знала о необъяснимых узах, возникающих из ниоткуда и сковывающих людей так крепко, что дышать они могут только вместе, и не считала их чем-то положительным. Ей не понять, как можно добровольно стремиться к тому, чтобы соединиться в единый сплав, в котором неясно, кто и кем был до смешения. Однако не так уж сложно осознать, почему Гарри нуждался в таком плотном погружении в другого человека. И хоть его ответ был довольно исчерпывающим, Грейнджер не желала оставлять в этой истории белых пятен: — Но как оказалось так, что она стала невестой Малфоя? Уголок его губ на секунду дернулся вверх, выдавая истинное отношение к этой теме, и Гермиона на секунду пожалела, что подняла ее. — Я не хотел втягивать ее в шпионаж. Но когда я отказался, Снейп пошел прямо к Пэнси, а она, — он вздохнул, — она — это просто она. Я до последнего отговаривал, даже пытался запрещать, но разве она слушала? — Гарри сделал паузу и наконец-то снова посмотрел на Грейнджер: — Да и.. если честно, это был самый безопасный вариант, понимаешь? Звучит ужасно, господи.. Я не трус, Гермиона, просто идиот. Думал, так будет лучше. Она видела его осунувшееся лицо с запавшими глазами, настолько мертвенно-бледное, что щетина на нем выделялась особенно сильно. Гарри впервые изливал ей душу. Обычно он всегда был тем, кто идет вперед, стиснув зубы, и тащит на буксире всех, но сейчас сам нуждался в том, чтобы его взяли за шкирку и хорошенько встряхнули. Грейнджер порывисто опустилась рядом, плечом к плечу, и просунула ладонь под его локоть. — Я знаю, что Пэнси пошла бы за мной куда угодно, — продолжил парень без паузы, отвечая на ее немую поддержку благодарным касанием к ладони, — но не хотел, чтобы она участвовала в этом. Ее отец был тем еще ублюдком, но единственное, что ей грозило с ним, — это замужество. Это не так страшно по сравнению со смертью. — Гермиона видела, как остекленел его взгляд, когда он это произнес. Как она и думала, Гарри готов жертвовать собой, сколько угодно, только бы все вокруг были живы. Даже если при этом никто не в порядке. Таков он был. — Снейп решил использовать это. — Выдать за Малфоя, чтобы открыть больше источников информации, — негромко сказала она, давая понять, что полностью вовлечена, и он кивнул. — Я сначала взбесился. Кто на моем месте не вышел бы из себя? Но речь не о какой-то глупой ревности, а о ее безопасности. Либо это, либо Пэнси пошла бы за мной, а что из этого вышло бы? — Он посмотрел на нее таким умоляющим о поддержке взглядом, что девушка невольно задумалась, а говорил ли он с кем-нибудь об этом ранее или все время держал в себе? Было тяжело представить Паркинсон в палаточных условиях, в которых они провели весь первый год войны, прежде чем Орден смог наладить системы снабжения, но еще тяжелее было вообразить, что пережил Гарри, соглашаясь на обратное. Что он должен был испытать, оказавшись отрезанным от нее? Если все это на самом деле тянулось годами, потерять Пэнси для него то же самое, что для Гермионы — потерять его. Было странно думать о ней в таком ключе. С трудом верилось, что Паркинсон такая уж жертва обстоятельств, как отзывался о ней Гарри, но, возможно, стоило хотя бы попытаться понять ее? В конце концов, она не один год проработала шпионом Ордена. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься. Поэтому Грейнджер дала себе слово, что, когда Пэнси все-таки окажется в этом доме, она переступит через свою неприязнь и будет на ее стороне. Потому что для Гарри это важно, а ей важен Гарри. — Теперь все в любом случае будет хорошо. Она скоро будет здесь, — девушка правда попыталась изобразить искреннюю улыбку, хоть и представляла с трудом, как все может пройти благополучно. — Я боялся, что ты плохо воспримешь и, — он поморщился, — не знаю. Возненавидишь меня? — Если Грюм даже доверяет ей, она не несет угрозы. А если ты любишь ее, — Гермиона, поддразнивая, ткнула его локтем в ребра и сообщила: — Ну, у тебя всегда были невысокие стандарты. — Как ты можешь такое говорить? Я ведь дружу с тобой, — Гарри подхватил шутливый тон, и они вместе рассмеялись. Стало так легко. Было приятно немного забыться и просто посидеть рядом, будто за дверью не выжидал хаос, уже выпустивший когти, чтобы вцепиться, как только они выйдут за порог. Между Гарри и Гермионой воцарилось уютное молчание, полное взаимопонимания. Однако недолго ей было расслабляться — следующий же вопрос напомнил, что девушка все еще находится на очень тонком льду: — Эта сила.. она вредит тебе? Остатки улыбки на ее лице рассеялись. — Нет, даже наоборот, — быстро заверила Грейнджер, чуть отодвинулась, чтобы ненароком не навредить, и создала несколько сфер. Они запрыгали по ладони, и их танец отразился в очках Гарри. — Я чувствую себя лучше, когда позволяю себе использовать ее. Поттер завороженно смотрел на огоньки. Это ничуть не походило на Инсендио или действие какого-либо другого заклинания. На руках Гермионы пылал чистый свет. — Невилл рассказывал, что это твой взрыв снес антиаппарационный щит над лагерем. Неужели ты способна и на подобное? — слегка недоверчиво спросил он, и Грейнджер невольно почувствовала гордость за свои способности. Такое с ней было впервые. После того, как Гермиона поняла, что свет является ее инструментом, а не наоборот, она больше не воспринимала его как острую инфекцию, которая поселилась в ней. Ее болезнь перешла в хроническую стадию, с ней можно было сосуществовать. — Это светлая магия, но она тоже может нанести вред, если приложить к нужной точке. — Она сжала руку в кулак, пряча огоньки, а когда раскрыла ладонь снова, показала ему чистую кожу без следов ожогов. — И она меня слушается. Свободная рука Гарри взметнулась вверх и взъерошила волосы на затылке, пока он не отрывал взгляда от того места, где всего мгновение назад безо всякой магии пылал свет. Гермиона подумала напомнить ему подстричься. Это была безопасная мысль. Ей просто не хотелось гадать, каким будет его следующий вопрос, потому что рука, которую девушка все еще обнимала, будто окаменела и не было сомнений в том, что это не будет просто. Она ждала. Ждала и боялась, ведь Гарри не мог не спросить. Не из праздного любопытства, а потому что правда беспокоился. — Гермиона, он что-нибудь делал с тобой? Не нужно было уточнять, о ком он. Захотелось закрыться. Дистанцироваться физически. Она внутренне сжалась, но силой воли подавила желание отодвинуться. Нельзя. Грейнджер смирилась с некоторой неизбежностью того, что столкнуться с этой темой придется, и лучше в приватном разговоре с Гарри, чем с кем-либо еще. Но.. все равно тяжело. — Если ты имеешь в виду насилие — нет. Он выдохнул с таким облегчением, что Гермионе стало совестно. Не за задержку, которую допустила перед ответом, а за себя. Гарри даже мысли не допустил, что она могла быть с Малфоем по своей воле. Она и не была, но.. Как сказал бы Рон: «Все, что после "но", — дракклово дерьмо». — Слава богу. Просто он говорил, — начал парень, но тряхнул головой, обрывая себя. — Не важно. Не имеет значения. — Что говорил? — нахмурилась Грейнджер. — Он хотел вывести меня из себя в «Гринготтсе», и у него это получилось. — Судя по решительному выражению на лице, Гарри планировал ограничиться этим объяснением и вдаваться в подробности не собирался. Гермионе не приходилось сомневаться, что Малфой — мастер психологической пытки. На себе испытала. Гарри воспринял ее кислое лицо на свой счет и заверил, потянувшись и сжав ее руку, лежащую на сгибе его локтя: — Мы не отдадим ему тебя. Найдем другой способ, слышишь? Она тогда улыбнулась и не стала возражать. Гарри казался измученным и раздавленным весом своего долга, но в то же время его зеленые глаза за круглыми стеклами очков так ярко сияли надеждой, что все наконец-то будет в порядке, что Грейнджер промолчала. Кто она такая, чтобы лишать кого-то надежды? Однако окончательно девушка укрепилась в своем намерении, когда, спустившись, увидела Тедди. Мальчик немного подрос с их последней встречи и уже сносно разговаривал, хотя и не всегда понятно. Лучезарно улыбаясь, Тедди уплетал овсяную кашу с арахисовой пастой, периодически попадая ложкой мимо рта, и встретил Гермиону с такой чистой радостью, что стал вторым человеком в Ордене, с которым она провела время с удовольствием. Но вместе с тем, когда Гарри, доставая чистую тарелку, громыхнул дверью кухонного шкафа, а мальчик вздрогнул от громкого звука и неосознанно потянулся к бабушке, которая тут же посадила его на колени, испытала безотчетную печаль. «Еще одна безвинная жертва войны», — подумала Грейнджер, наблюдая за тем, как Тедди свернулся в клубок на руках Андромеды, сменив цвет волос на фиолетовый. Он тоже был метаморфом. Она невольно задалась вопросом, кого мальчик называет мамой? С его рождения прошло всего ничего, когда Тонкс стала принимать участие в миссиях, а потом угодила в лагерь. Воспитанием ребенка занималась бабушка, и вот уже несколько месяцев они жили в глухом лесу, добраться до которого Нимфадоре было не так просто. Помнит ли Тедди свою настоящую маму? Прошли всего сутки жизни в убежище, а страхи, что к ней начнут относиться как-то иначе, уже казались смешными. Все готовились к прибытию большой партии людей и встречались только за приемами пищи. Грейнджер занималась устройством больничного крыла в гостевой комнате на первом этаже: перебирала медикаменты, готовила кровати для больных, которым потребуется постоянный уход, прибиралась. Они с Флер позаботились об особом рационе, чтобы желудки бывших пленников могли постепенно адаптироваться. Гермиона помнила случаи, когда после побегов люди погибали просто потому, что объедались обычной едой, вместо того чтобы возвращаться к ней постепенно. У нее не было ни времени, ни желания предаваться тоскливым мыслям. Удерживать их на расстоянии оказалось не так уж сложно, но одна то и дело прорывалась из-за искусственно созданной завесы — отсутствие Багры чувствовалось острее, чем она могла ожидать. Воспоминания о чародейке Грейнджер не гнала. Занимаясь делами, она прокручивала в памяти их жизнь в мэноре, тренировки, разговоры, и находила в этом некоторое утешение. По какой-то причине именно смерть Багры стала первой, которую Гермиона пыталась осознанно прожить, а не пряталась от потери любыми способами. Возможно, потому что хоть гибель и была внезапной, однако в ней не было чего-то ненормального. Жизнь чародейки не забрали раньше времени, как это было с Кэти, Симусом и многими другими, кого Грейнджер пыталась спасти, но не сумела. Багра ушла так же, как жила, — это было ее выбором. А страдать из-за чужого решения попросту эгоистично. Гермиона испытывала светлую грусть из-за того, что никто больше ее не встряхнет, не начнет поучать в грубоватой манере, не направит твердой рукой на верный путь, но это был терпимый дискомфорт, почти незаметный из-за навалившихся забот. И так, вероятно, будет всегда. В определенные дни от воспоминаний немного поболит душа, в другие нападет грусть, а остальные пройдут незаметно. Совершенно внезапно для себя Гермиона осознала, что ставит Багру в ряд с родителями, которых тоже считала окончательно потерянными для себя. Произнося над ними Обливиэйт, она мысленно прощалась, но только теперь осознала окончательно, что не сможет вернуть им память, даже если война закончится благополучно, потому что усилитель все равно никак не снять. Нахождение рядом с ней всегда будет таить для них угрозу. Она опасна для всех, кто ее окружает, пока она жива. Пока жив Малфой. Гермиона собиралась переговорить с Грюмом о дальнейших планах, но тот ушел сразу после того, как Гарри увел ее наверх. Впрочем, в том, что он явится снова, чтобы вытрясти из нее душу, она не сомневалась. И как бы ни хотелось пойти наперекор долгу, придется считаться с фактами: у Ордена нет вариантов, кроме нее. Передышка не могла длиться вечно, но Грейнджер выжимала из нее все возможное. Подготовка лазарета была ее медитацией. Пока руки действовали словно сами собой, Гермиона договаривалась со своим внутренним «я». Это было непросто. Гордость никак не желала опускать голову — приходилось буквально выкручивать ей руки и гнуть к земле. Отречься от собственной личности, от эгоистического «хочу», подавить желание сорваться и бежать куда глаза глядят, пока легкие не откажут, потому что «пожертвовать собой во благо остальных» только звучало гордо и возвышенно, но казалось непреодолимым, когда касалось лично, было мучительно сложно. Приходилось сознательно глушить инстинкт выживания, который вопил: «Беги! Спасайся!» Однако благоразумия в Грейнджер всегда было больше, чем чего-либо еще. Однажды она уже нашла путь к себе в бесконечной тьме, и воспоминание об этом служило для нее слабым успокоением. Даже если Гермиону снова сдернут с него руки человека, убившего сотню невинных, она была убеждена, что, побродив по кругу, отыщет дорогу еще раз. Ей не обрести свободу от Малфоя. Однако внутренняя свобода необходима, чтобы жить, не страдая о потерянной судьбе каждое мгновение. Именно ее Грейнджер старательно взращивала в себе, вспоминая все наставления, сказанные когда-то Багрой, мамой, Молли, Макгонагалл, и пропускала через пылающий огонь сопротивления, горящий внутри, чтобы закалить. Гермиона хотела бы забыть о Малфое. Наживую вырезать из памяти, прихватив скальпелем все воспоминания из плена, как убирают злокачественную опухоль вместе с прилегающими тканями. Но понимала, что не стоит даже пытаться. Чем больше она старалась откреститься от мыслей о нем, тем прочнее он обосновывался в голове. Она, конечно, не могла всерьез ожидать, что Малфой отнесется к Гарри со снисхождением, если они встретятся на поле боя. Он ни к кому мягкости не проявлял. Даже к себе. И все-таки Грейнджер так глупо верила, что он пощадит его ради нее. Очень самонадеянно? Да нет же. Просто она стольким жертвовала, чтобы притерпеться к нему, что невольно ожидала того же. Размечталась. Это злило. Злило, что ей вечно было нечем крыть, потому что он всегда без зазрения совести позволял себе больше, чем она когда-либо осмелится. Для Малфоя рамок не существовало, а она в своих, избранных хоть и по собственной воле, добровольно, задыхалась. Как же это было несправедливо! Поэтому Гермиона упивалась мстительным удовлетворением, припоминая, как Малфой глядел на нее, словно побитая собака. Она не живодерка, но испытала истинное наслаждение, пнув его еще раз. Правда, потом ей прилетело в обратку. От себя же самой. Каждый раз становясь свидетелем таких актов морального эксгибиционизма, она чувствовала, как отхватывает себе часть Малфоя, вовсе того не желая. Было тяжело думать о человеке как о последней сволочи, когда своими глазами видела проявление его искренних эмоций. Безобразные, страшные, отталкивающие — и тем не менее они были. Драко Малфой не бесчувственный. Но это ничего не меняло для него, а только усложняло жизнь ей. Куда проще просто слепо ненавидеть, чем понимать, что он тоже взывал о помощи, снова и снова выжимая ее душу до последней капли крови. Грейнджер всегда была наблюдательной, а волею судьбы сосредоточив все свое внимание на нем одном, поневоле проросла корнями, погрузилась так глубоко, как никому еще не удавалось. Вспоминая, как его рвало и ломало от ее слов, сказанных в пылу гнева, как бы он ни пытался скрыть это за привычной маской безразличия, она понимала: это взаимно. Гермиона тоже мучитель. Просто более гуманный. Так в лагерях попадаются разные по характеру надзиратели: все они несут карательную функцию, но приводят ее в действие по-своему. Сириус однажды прочел об этом целую лекцию. Вот и Грейнджер была пусть и сердобольным, но истязателем. Потому что Малфой ее тоже не выбирал. Она готовилась ко встрече с ним, как к войне, и совсем не размышляла о том, что же дальше. Это было бы слишком больно. Все впереди покрывал густой туман неопределенности. Гермиона знала верный способ связаться с Малфоем. Не нужно было ни каминной сети, ни совы, ни разрешения Грюма. Стоит только заглянуть внутрь себя и коснуться черного пятна в потоке силы. Не сказать, что Грейнджер не беспокоило, что он не попытался воспользоваться этим первым. Значило ли это, что только она обладала исключительным правом установить контакт? Возможно. Но маловероятно. Существовало подозрение, что защитная магия леса распространялась и на этот канал связи. Гермиона собиралась проверить его работоспособность поздно ночью или рано утром, когда Малфой, вероятно, спит, чтобы иметь возможность отступить и продумать свои действия более детально, но оттягивала этот момент как можно дальше. Через два дня совершенно внезапно в сопровождении Чарли и Макгонагалл прибыли первые освобожденные. Никто не ожидал увидеть кого-либо из них так скоро. Переброс был противопоказан ослабленным и измученным организмам, но, поскольку разместить всех раненных было попросту негде, Помфри рискнула, сочтя некоторых крепче остальных. — Ты чего здесь заперлась? — скрипуче удивилась профессор, толкнув дверь лазарета, где Гермиона проводила инвентаризацию имеющихся запасов и заодно избегала общества. — Мы доставили Рона и Габриэль. Он так рвался к тебе, что удержать его можно было, разве что привязав к кровати. Девушка заторможенно обернулась. Все еще оглушенная размышлениями, она не расслышала шум снаружи, но, когда смысл произнесенных слов дошел до мозга, бросила на стол пачку медицинских салфеток и вылетела в гостиную. Первым человеком, который попался Грейнджер на глаза, была Габи, ставшая еще более бледной и тонкой, чем она помнила ее по их последней встрече в лагере. Ее щеки были мокрыми от слез, хрупкие плечи сотрясали рыдания, а пальцы судорожно сжимали свитер на спине Флер. — Габи, oh ma chère.. — всхлипывала та, прижимая сестру к себе так отчаянно, будто желала слиться с ней в одного человека. Гермиона в некотором смятении отвела от них взгляд и увидела его. Внутри вспыхнуло желание начать суетиться, но она понимала, что вызвано оно в первую внезапно охватившей ее неуверенностью и попыткой эту неуверенность скрыть. Почему-то вспомнилось начало войны, когда пошли первые серьезные ранения, а медицинская подготовка Грейнджер оставляла желать лучшего. Какая-то абсолютная беспомощность. Ступор. Вот что она испытала. Рон был все так же широк в плечах, и только природная значительность его фигуры сглаживала общее впечатление истощенности. Парень едва заметно раскачивался от слабости, словно въевшейся в его кости. Одежда висела на нем, как на вешалке, глаза запали, а желтоватая кожа туго обтягивала острые скулы. Гермиона застыла в нескольких шагах, будто запнувшись, и смотрела прямо в знакомые голубые глаза, не решаясь приблизиться. Она с трудом сглотнула колючий ком. В груди жгло невыносимо, и беспорядок в мыслях мгновенно отразился на лице. Рон не понимал причин ее замешательства, но правильно воспринял эту гримасу как готовность разрыдаться. Улыбаясь усталой улыбкой, которая осветила его потускневшее от пережитых страданий лицо и сделала его почти прежним, он отвел руку в сторону, приглашая ее в объятия. — Иди уже сюда, иначе я решу, что ты не рада меня видеть. Гермиона сорвалась с места, но прижалась к парню очень бережно и четко ощутила выступающие ребра и впалый живот, несмотря на свой и его свитеры. Она обнимала его за шею и могла при желании посчитать все позвонки шейного отдела, так сильно они выпирали. Сердце сжалось от сострадания, и ей пришлось осадить себя, чтобы никак это не прокомментировать. Благодаря опыту, полученному в первые годы войны, Грейнджер имела представление о том, как вели себя освобожденные. В школьные годы Рон обожал болеть: он буквально расцветал, когда Гермиона обхаживала его, пичкала сиропом из корня солодки и Бодроперцовым. Но некоторые предпочитали напрочь отсекать любые воспоминания о плене. Это связывали с тем, что люди, слишком долго барахтавшиеся в абсолютной беспомощности, избегали даже намеков на новое погружение в это состояние. Она заметила, как Рон напряжен и почти не дышит, чтобы она не поняла, что с ним что-то не так, поэтому пришла к выводу, что он относится именно к этой категории. Именно поэтому из всех возможных вопросов, которые она могла бы задать, Гермиона выбрала нейтральный, о том, как они добрались, но не успела даже рта открыть, как ее прервали. — Что-то ты не торопился сюда добраться, — поддразнил Гарри и навалился на них обоих сбоку, сграбастав в объятия. Эти двое уже успели пересечься на Гриммо, поэтому между ними не было напряжения первой встречи, как между Гермионой и Роном, и его появление разрядило обстановку. Грейнджер собиралась сделать ему замечание, чтобы был менее резок в движениях, потому как Рон ощутимо пошатнулся, а она вместе с ним, но в последний момент решила не портить драгоценный момент. Однако строгий выговор в ее глазах не остался незамеченным. Парни обменялись понимающими взглядами, и Гермиону наконец-то накрыло долгожданное чувство причастности к большему, своей нужности, уместности, без которого она была здесь чужой. Теперь она наконец-то действительно оказалась среди своих. Золотое трио в сборе. — Хотел подольше не видеть твою нелепую физиономию, — отозвался Уизли, ухмыльнувшись на один бок, но явно через силу. Грейнджер, почувствовав себя более расслабленно, пообещала себе сейчас же уложить его в лазарет, даже если придется применить силу. — Помфри нужно было немного подлатать Габи, чтобы она хорошо перенесла переброс, — продолжал парень так, словно ему самому не требовалась помощь. — Ты в порядке? — обратился он персонально к Гермионе, наладив между ними зрительный контакт. Она с умилением отметила, насколько же они с Гарри одинаковые. — Конечно, ведь вы оба здесь. Ответ был вполне искренним. Но тогда почему, несмотря на счастье, набухающее в грудной клетке подобно воздушному шару, который подпитывался звуками дружеской перебранки Гарри и Рона, она переживала? Снова это надоедливое предчувствие проклевывалось где-то в желудке. Рон воплощал в себе Орден: доброта, храбрость, любовь, свет.. Он был простым и понятным, таким очевидным в своих намерениях. Если злился, то взрывался мгновенно, как канистра с бензином, к которой поднесли спичку. Если мстил, то не подличал, а действовал в открытую. Если ненавидел, то от всей души. Из-за привычки рубить сплеча Рон нередко совершал ошибки. И Гермиона опасалась, что он и ее отсечет, узнав всю правду. Она до дрожи боялась его осуждения. От всех остальных пережила бы, от него — ни за что. Вся ее жизнь была сплошной несправедливостью. У нее отобрали отца, мать, даже Багру, но Грейнджер не собиралась больше никого терять. Рона она не отдаст. Никому. Никогда. Даже если для этого придется всю жизнь ему врать. Осознав это, девушка встала особняком. Она никого не подпускала близко, боясь быть уязвимой, и жила с чувством, что никто не в силах ее понять. Даже Гарри, который всегда был готов выслушать, Гермиона избегала. Она будто замуровала себя в крепости, полной ужасных воспоминаний, и сама же стала драконом, который их охраняет. Всюду Грейнджер преследовало чувство дискомфорта и неуместности. Временами, когда она полностью погружалась в заботы о больных, оно засыпало, но не исчезало полностью, не испарялось окончательно, а пробуждалось, стоило кому-то обратиться к ней с отвлеченным вопросом. Не по делу. Хуже всего приходилось вечерами, когда все орденовцы, кто мог передвигаться самостоятельно, стягивались в гостиную. Больше всего Гермионе хотелось забиться в угол, но приходилось делать вид, что все в порядке. В особняке были книги, настольные игры и радио, от которого не отлипали Рон и Гарри, ежедневно мотавшийся по делам, но неизменно возвращавшийся, чтобы провести с ними время. Вслушиваясь в помехи, оба хмурились, но потом все-таки находили нужную волну, и все с замиранием сердца слушали новости. Это был ежевечерний ритуал, в котором обитатели убежища находили некоторое подобие контроля. То, что ничего не происходило, одновременно тревожило и радовало. Но неизвестность мучила, поэтому, когда они уставали от монотонной речи и однотипных новостей о перебросах групп и поставках, кто-нибудь предлагал сыграть в «Монополию». И тогда все старательно игнорировали прерывающиеся голоса из динамика, смеясь из-за игры громко, так громко, как только могли. А Рон — громче всех. Гермиона не знала, как относиться к этому. Он быстро восстанавливался физически благодаря зельям, потому что был молод и крепок, но она видела в его поведении нечто лихорадочное. То, что Рон будто вычеркнул полгода жизни из памяти, казалось ей опасным. Рано или поздно его психика могла запросто сломаться под весом скрытых воспоминаний и обвалиться, как потолок в трухлявом доме. Уизли будто погрузился в пузырь, лагеря для него не существовало. Но зато он постоянно говорил о Джинни. И вот в эти моменты Гермиона видела всю боль мира в его глазах. Грюм не видел смысла в том, чтобы тратить силы на ее освобождение, когда перед ними стояли более глобальные цели. Попасть в особняк Забини не так уж просто, к тому же они не знали, не увез ли он ее из страны. Да что там — жива ли она? По этому поводу не прекращались споры. Больные восстанавливались в своих комнатах, снова учились есть, ходить и спать без страха быть разбуженными посреди ночи и уведенными в карцер. Желудок Лаванды не желал усваивать пищу, поэтому ее Гермиона взяла ее на особый контроль и поселила в лазарет. У Чжоу на нервной почве разыгрался дерматит, который не брали никакие мази, все тело превратилось в одну сплошную рану. Из внешнего мира все так же не поступало угрожающих новостей: вероятно, армия Волдеморта пыталась прийти в себя. Грейнджер так закрутилась в своей новой рутине, что не заметила, как минула неделя, когда внезапно пришедший в стабильное состояние мир в убежище снова всколыхнулся. Гарри говорил, что Паркинсон доставят именно сюда, и Гермиона была настроена отстоять ее честь перед всеми обитателями особняка, даже если ей придется восстать против них всех, однако, когда увидела Нотта и Дафну, удивилась и даже разозлилась подобной беспечности руководства Ордена. Как можно было пустить чужаков в тайное убежище? В конце концов, здесь был Тедди! Она всего на мгновение замерла посреди лестницы, потому что как раз спускалась из комнаты Чжоу, когда услышала шум, но нескольких секунд заминки хватило: она не успела предотвратить сцену. Когда Грейнджер услышала полный ярости вскрик, она не сразу разобрала в нем «Экспеллиармус». Рон появился из ниоткуда и обезоружил всю троицу внезапных гостей, чего никто не ожидал. — Какого, нахрен, черта? — рявкнул парень, сжав в кулаке все три палочки. Оставшийся путь Гермиона проделала бегом. — Рон, стой! Мы в тайном убежище, они бы не появились здесь просто так, верно? — она говорила спокойно и размеренно, взывая к логике, и для усиления эффекта опустила ладонь на его напряженное плечо и заглянула в глаза. — Ты можешь не возвращать им палочки, но мы должны поговорить, ладно? Уизли не шелохнулся. Он даже не смотрел на нее, впившись взглядом в чужаков. Грейнджер подозревала, что ее вкрадчивый тон может только взбесить его, но тогда Рон хотя бы переключится на нее, однако план окончательно разбился на мелкие осколки, когда Паркинсон открыла свой чертов рот: — Вы здесь совсем не умеете принимать гостей, верно? — Отсутствие палочки, казалось, ничуть не взволновало ее. Несмотря на неряшливый после леса вид, помятый плащ и растрепанные волосы, она выглядела вызывающе уверенной, смотрела нахально, с издевкой, будто чувствовала превосходство. Сощурив серые глаза, девушка процедила: — Можно было просто спросить, а не бросаться на нас, как дикое животное. — В какой момент ты поняла, что обстановка была недостаточно острой? — попытался осадить ее Тео. Не шепотом — шипением сквозь зубы. Но Пэнси нашла взглядом Гермиону и требовательно спросила: — Где он? Ситуация была настолько абсурдной, что девушка не сразу нашлась что ответить. Было вполне очевидно, что спрашивала Паркинсон о Гарри. Но она не привыкла ждать. Пока Грейнджер пыталась собраться с мыслями, Пэнси двинулась вперед с таким видом, будто не слышала испуганные предостережения Дафны, ругательства Нотта и запоздалые просьбы подождать от Гермионы. Рон не набросился на нее сразу только потому, что она встала у него на пути. Грейнджер положила руки на его часто вздымающуюся грудную клетку и закричала в сторону лестницы: — Гарри! — Грюм с ума сошел? Они там все поехали крышей? Здесь Гермиона, Тедди, все раненые. — Рон задыхался, давился своими же вопросами и не видел ничего вокруг. Убежище в Ирландии стало своеобразным чистилищем для освобожденных, перевалочным пунктом, где измученные люди постепенно восстанавливались, и увидеть здесь врагов было для него подобно удару под дых. Он этого вообще не ожидал. Парень не глядя оттолкнул Гермиону, будто не понимал, что она прямо перед ним, но девушка удержалась на ногах. Заглянув в его бледное от гнева лицо, перекошенное ожесточенной гримасой, она впервые в полной мере осознала, насколько лагерь прошелся по нему. Рон не просто испытывал ненависть к неожиданным вторженцам, он видел в них смертельную угрозу. Животный страх сжег осмысленность в его глазах, в глубине зрачков виднелся лишь черный пепел. Уизли подался вперед, молниеносно схватил Пэнси за локоть, повалил на пол возле дивана и сделал единственное, что, судя по всему, подсказал его паникующий разум, отвыкший от использования колдовства в лагере: придавил за горло к подлокотнику. Совсем не важно, какие последствия истощения все еще мучили Рона, — даже в таком состоянии он был гораздо сильнее тонкокостной Пэнси. В этот момент Гарри слетел с лестницы и пронесся мимо Гермионы, однако Тео подоспел первым: он сбил Рона с ног раньше, чем тот успел как следует сдавить шею Пэнси. Послышался звон битого стекла — они влетели в стеклянный столик, на котором валялась забытая со вчерашнего вечера настольная игра. Пэнси села, потирая шею и пытаясь отдышаться, и Гарри тут же прикрыл ее собой, выставив палочку. Он направил ее на Рона. Нотт оседлал брыкающегося парня, и они оба некоторое время копошились в куче битого стекла, рыча и матерясь, но в этом случае силы были не равны. Он прижал коленями руки Уизли к полу, но тот попытался ударить его ногами. — Я вырубаю его, — предупредил Тео во всеуслышание, высвободив одну из палочек из вспотевших пальцев Рона. — Похоже на нервный срыв. Он вовсе не пытался вывести парня из равновесия, говорил совершенно серьезно, но тот, оскалившись, с новой силой принялся брыкаться, чтобы сбросить с себя тяжесть чужого тела. Гермиона была вполне согласна, они нуждались в перерыве, однако чувствовала, что должна взять на себя роль своеобразного буфера. — Нет! — взвизгнула она, бросаясь к ним, словно могла помочь совладать с тронувшимся умом Роном. — Отпусти меня, сучий ты потрох! — взревел тот, и голос показался девушке другим. Прояснившимся. Он был зол, это верно, но вполне в себе. Ярость победила страх, и Уизли снова стал собой. — Оглуши его, Тео! — послышался звенящий от напряжения голос Дафны, которая просто хотела, чтобы он оказался подальше от заварушки. Нотт бросил вопросительный взгляд на Гермиону, ожидая одобрения, но та отрицательно качнула головой и почувствовала на себе возмущенный взгляд Рона. Она опустилась на колени и поморщилась, захрустев стеклом, однако плотная джинсовая ткань защитила от травм, в то время как на шее парня виднелся порез, который начинался под челюстью и заканчивался около уха. Грейнджер впала в запоздалую панику. Совсем рядом находилась аорта! Первым делом она взглянула в проясневшие глаза Рона, горящие непримиримым огоньком, и приказала: — Не шевелись. Потом избавилась от осколков. Осмотрела рану, обхватив его лицо руками и заставив опрокинуть голову назад. Все верно, просто царапина, но кровоточит так, что запачкала воротник рубашки. Все это время Тео удерживал парня. На всякий случай. Только залечив порез, Гермиона смогла выдохнуть и подала ему знак отпустить. Все еще разъяренный, Рон сам поднялся на ноги. Гермиона вскочила следом и схватила его за запястье, словно смогла бы удержать. К счастью, он хотя бы не собирался ни на кого набрасываться. Уизли был крайне напряжен, смотрел враждебно, его мышцы, вернее то, что от них осталось после лагеря, будто окаменели. Однако когда он остановил взгляд на Пэнси, замершей с запрокинутой на подлокотник головой, и сидевшем перед ней Гарри, который залечивал красные следы от пальцев Рона на ее шее, то стал удивленным и каким-то беззащитным — полное отражение ее собственных эмоций. Зрелище того, как бережно их друг ощупывал Паркинсон на предмет ушибов, помогал встать и при этом недружелюбно посматривал на всех исподлобья, было.. причудливым. — Надеюсь, здесь на комнатах есть замки, — громко заявила девушка, как только выпрямилась. — Не хочу, чтобы этот псих придушил меня во сне. Гарри выставил руку, словно ожидал, что она набросится на Рона в ответ, и то, насколько естественно он касался Пэнси, казалось неправильным. Он предостерегающе посмотрел на нее через плечо, но Паркинсон не успела усугубить ситуацию новым язвительным замечанием. — В твоей камере, когда тебя туда засадят за все военные преступления, обязательно будет замок, не беспокойся, — прошипел Уизли и предпринял очередную попытку сбросить руку Гермионы, словно ее присутствие сдерживало его агрессию, но та не дала от себя отстраниться. Изловчившись, она забрала у него оставшиеся палочки и, переглянувшись с Тео, решила оставить их у себя до более подходящего момента. — Это настолько избито, что мне даже немного стыдно за тебя, — не осталась в долгу Паркинсон. — К твоему сведению, Уизли, лично я военных преступлений не совершала. Впрочем, твоя единственная извилина не способна осознать что-либо, выбивающееся из парадигмы «свой-чужой». Все, кто не с нами, тот против нас, верно? Какая пошлость. — Пэнси вышла вперед, собственнически взяла Гарри под руку и, вздернув острый подбородок, сообщила: — Я не желаю участвовать в этой убогой сцене, проводи меня в мою комнату. «С чего она вообще взяла, что ей выделят целую комнату?» — раздраженно подумала Гермиона, но смолчала. Даже она делила свою кладовку с Флер, комнату которой освободили для Чжоу и Габи. Заносчивая самоуверенность Паркинсон выводила из себя, во имя Мерлина, пусть просто уйдет. Грейнджер повезло: она вполне успела свыкнуться с мыслью о Гарри и Пэнси, но потрясение Рона при виде их взаимодействия было чистым и незамутненным: — Почему эта змея оплела Гарри? — спрашивал он, словно их друг был несмышленым ребенком. — Его связали непреложным обетом? Напоили амортенцией? Просто приложили башкой о стену? Что здесь, блять, творится?.. — Рон, попридержи язык, — осадил его Гарри до невероятности напряженным тоном. Ошибка. — Она и ей подобные спонсируют войну! — неминуемо взорвался Уизли, и его ярость была вполне понятна. — Они поддерживают эту гребаную систему! Без их молчаливого одобрения и денег не было бы ни лагерей, ни режима Волдеморта! Поэтому, черт возьми, лучше бы это было какое-то гребаное проклятие, Гарри. — Он выставил палец и тыкал в направлении Поттера, ставя логическое ударение на каждом слове, но, когда тот даже не шелохнулся, чтобы оправдаться или разубедить его, рука просто упала вдоль тела. — Лучше так, чем понимать, что ты добровольно связался с кем-то вроде нее, когда твои друзья страдают в лагерях и домах Пожирателей. Внутренности Гермионы будто стянуло пленкой. Как она и ожидала, Рон использовал именно те же выражения, которыми она сама себя понукала. Было невыносимо слышать их от него. Таким Рон был.. однозначным. Твердым в своих убеждениях, как многотонный булыжник. Хотела бы и Грейнджер так. Но уже не могла. Она коротко взглянула на Гарри. Тот не выглядел ни виноватым, ни рассерженным. Он был убежден, что в его чувствах нет ничего неправильного, какой бы ни была семья Паркинсон, и был готов защищать ее ото всех. Взгляд скользнул ниже, на девушку, стоящую рядом с ним с гордо расправленными плечами. Пэнси морщила нос, смотрела свысока, но это все, что выражало ее отношение к тираде Рона, которую она наверняка сочла если не оскорбительной для себя, то откровенно глупой. Это заставило Гермиону посмотреть на нее под другим углом: что если неразумное поведение Пэнси по прибытии было искренним желанием быстрее увидеть Гарри, а не раздутым чувством вседозволенности? Она испугалась, оказавшись в незнакомой обстановке, но сейчас молчала, чтобы не усложнить его жизнь еще сильнее. Это было разумно. И так не похоже на ту Паркинсон, которую Грейнджер знала. Думала, что знала. — Они здесь, потому что захотели сменить стороны, — твердо сказала Гермиона, дернув Рона за руку, чтобы обратить на себя внимание. В любом случае именно ей предстояло стать мостом между всеми, клейким материалом, который сделает эту убогую конструкцию целостной. — Это все, о чем ты сейчас должен думать. — Как ты можешь так хладнокровно рассуждать? — В глазах парня, когда он резко повернулся к ней, плясало искреннее непонимание. — Тебя держали в качестве, —запнулся он, качнул головой, будто отгоняя от себя возникшие в голове образы, и после паузы так и не смог продолжить: — Годрик, Джин все еще у них! Вот о чем я действительно должен думать. — Твоя сестра в полной безопасности, никто не стал бы, — Пэнси сделала паузу, — причинять ей зло. Гермиона была готова поклясться, что она собиралась сказать что-то вроде «никто не стал бы марать о нее руки». — Тебе лучше помолчать, пустышка, — насупился Уизли, метнув полный презрительной ненависти взгляд в ее сторону. — Или ты умрешь, если хотя бы минуту не будешь центром всеобщего внимания? Краем глаза девушка отметила, как Гарри подобрался и мягко отстранил от себя Пэнси, но та будто прикипела к нему. Парень явно планировал приблизиться к ним, но, поскольку она двигалась с ним шаг в шаг, резко остановился на половине пути. Гермиона со своего места слышала, как скрипели его зубы, пока он громко выдыхал весь скопившийся в легких воздух, пытаясь взять себя в руки. — Я не позволю тебе разговаривать с ней в таком тоне, Рон. Даже если ты мой лучший друг. Пэнси шпионила для Ордена все это время, рискуя своей жизнью, и.. — внезапно Гарри замолчал и от напряженного тона перешел к грубому, с ноткой подспудного обвинения, будто потерял терпение: — Да, черт возьми, мы вместе еще с довоенных времен, нравится тебе это или нет. И всю ответственность за ее присутствие здесь я беру на себя. Поэтому если тебе нужно выплеснуть на кого-то ярость — я к твоим услугам. Но ее не трогай. Гермиона на мгновение вознесла глаза к потолку. Полный провал. Едва ли эта ситуация могла разрешиться хуже. Рон и Гарри некоторое время буравили друг друга взглядами, как кровные враги, и от этого сердце Грейнджер обливалось слезами. Она видела внутреннюю борьбу на лицах обоих, но ничем не могла помочь и, когда Уизли резко развернулся и направился к лестнице, невольно выдохнула. «Ему нужно время для перезагрузки», — подумала она, провожая его спину глазами. Даже в таком состоянии Рон не покинул дом, а направился к тем, кто нуждался в защите. Это было так похоже на него. Но так же внезапно, как сорвался с места, парень остановился посреди лестницы и обернулся на Нотта, который вместе с Дафной просто выжидал, когда буря минует. Это была не их битва. Грейнджер сжала руку на их палочках так крепко, что дерево, кажется, затрещало. Но Рон просто окинул парня оценивающим взглядом и заметил: — Ты предупредил нас о щите. Тео вскинул брови. — Верно. — Еще один шпион? — спросил парень с нескрываемым сарказмом. — Неужели обстановка среди последователей Волдеморта настолько раскалилась, что теплое местечко стало жечь зад? — В каком-то роде так и есть, — к удивлению Рона, прямо ответил Тео, но дерьмовый характер, кажется, был отдельным школьным предметом для слизеринцев, поэтому он продолжил: — Стал бы я добровольно иметь дело с вашим обществом врожденных инвалидов по уму? Никогда. Но обстоятельства сложились таким образом, что я здесь. И если ты будешь кидаться на нас, как озлобленный пес, из этого не выйдет ничего хорошего. Уизли сощурился, но в искренности ответа Нотта сомневаться не приходилось. — С чего бы нам доверять вам? — С того, что к дезертирам в армии Волдеморта относятся ничуть не лучше, чем в любой другой армии, — мрачно ответил Тео. Мосты для них были полностью сожжены, дороги назад не было. С появлением новых обитателей обстановка в доме стала напоминать сеть растянутых над бездной канатов. Тонких, как шелковая нить. Общались между собой преимущественно шепотом, постоянно оглядываясь по сторонам, несмотря на то что и Пэнси, и Дафна, которых поселили в одну комнату, заперлись в ней и не показывали носа. Тео обосновался в лазарете. Поначалу Гермиона думала, что это провальная затея, все-таки он был Пожирателем, но к нему относились со здоровой настороженностью и не более того. Не просто так говорят, что общее дело сближает. Работая с ним бок о бок, она почти забывала, кто он такой. Первым же вечером вместо вечерних посиделок в гостиной произошло собрание, в котором приняли участие Гермиона, Рон, Гарри и Нотт. Девушку вовсе не радовало, что Уизли с головой окунулся в дела, не успев толком восстановиться, но она проглатывала рвущиеся наружу замечания по этому поводу, видя, каким оживленным он стал. К тому же, слушая о свете, тьме и зелье, состав которого Тео и Гермиона планировали восстановить совместными усилиями, они с Гарри забывали о своей размолвке. Нотт отвечал на вопросы, которыми они его забрасывали, довольно подробно, но Грейнджер не сомневалась, что были вещи, которые он утаивал. Однако временное перемирие закончилось, как только они вышли за пределы гостиной и Поттер направился наверх. К Пэнси. Гермиона думала обо всем этом, лежа в одной постели с сопящей Флер, — места на вторую в комнате не было. Она лежала на боку, почти свесившись с кровати, потому что совсем отвыкла делить с кем-то спальное место. Но уснуть девушка не могла по другой причине. Завтра явится Грюм. Он передал записку об этом вместе с Люпином, который навещал Тедди пару дней назад. Нужно будет подгадать момент и остаться с ним наедине, чтобы обсудить ее миссию. Времени тянуть больше не было. Гермиона должна была быть во всеоружии к завтрашней встрече с Грюмом, поэтому собиралась кое-кого навестить. Время постепенно двигалось к трем. Она была почти уверена, что он спит беспробудным сном, но на сердце все равно было неспокойно. Впрочем, как всегда, когда дело касалось Малфоя. Потянувшись, она взяла в руки ненавистную палочку. С ней как-то увереннее. — Я ничего не узнаю, если буду оставаться на одном месте и цепляться за мнимое чувство безопасности. В любом случае следует проверить, — одними губами произнесла девушка и протяжно выдохнула, успокаивая себя, а потом закрыла глаза. Грейнджер уже привычно погрузилась в поток силы, отыскала в нем черное пятно.. ..и очутилась в сыром темном помещении, полном Пожирателей. Они были везде: справа, слева, впереди и за ее спиной. Гермиона слегка покачнулась и испуганно замерла, сжав в руке бесполезную палочку. Магии в ней не было. Просто бесполезная деревяшка. Каждая мышца в теле натянулась, девушка была готова сорваться с места и бежать, когда на нее набросятся, словно стая диких псов, учуявших мясо, Пожиратели, потому что противостоять такому количеству противников не представлялось возможным, но никто из них не шелохнулся. Грейнджер неслышно выдохнула и расслабила плечи. Ей еще предстояло исследовать все возможности связи, но, судя по всему, она была полностью эфемерна, вроде призрака или фантома. Вот только Гермиона прекрасно помнила, что прикосновение Малфоя, когда она переместилась к нему впервые, было вполне осязаемым, поэтому бдительность не теряла. «Где он, кстати?» — задалась девушка вполне закономерным вопросом и принялась осматриваться. Комната, в которой Грейнджер оказалась, была поистине огромной, наподобие парадного зала. Пространство в самом центре освещала люстра с толстыми свечами, однако и стены, и потолок терялись в тенях, настолько огромным было помещение, а круг света довершал впечатление уединенности, словно присутствующие находились в пузыре. Люди по бокам от нее стояли как попало, но лица были устремлены строго вперед. Только теперь, рассмотрев своих ближайших соседей как следует, Гермиона обнаружила, что с ними всеми что-то не так. Это было заметно и по бледным до синевы лицам, бескровным губам, утратившим живой блеск глазам, которые напоминали черные дыры, беспокойно сдвинутым бровям. Люди стояли гордо расправив плечи, но неосознанно сбивались в кучи человек по пять.. как звери перед лицом опасности. Гермиона прошла немного вперед, стараясь никого не задеть ненароком, что было не так уж сложно: люди окаменели в одной позе, словно попали под колдовство. Девушка чувствовала себя будто в музее, пробираясь среди этой терракотовой армии. Она ожидала, что Пожиратели будут в форме или в черных мантиях, но здесь были и обычные граждане, богато и бедно одетые. Они молчали, но это безмолвие было обманчивым: над толпой все время стоял какой-то невнятный шум. Словно сердца многих людей бились так оглушающе громко, в унисон, и общими усилиями они создавали гул, которые она не слышала, а скорее чувствовала собственным сердцем, которое начинало биться в том же ритме. Было странно осознавать себя невольной частью Пожирателей, но сейчас они были просто до смерти испуганными людьми. Кто-то впереди завизжал от боли, но тут же смолк. Гермиона на мгновение обмерла, распознав в тонком вскрике ребенка, и оставшийся путь преодолела бегом, наплевав на предосторожность. Вылетев на открытое пространство, она похолодела от ужаса. Волдеморт отвел руку с палочкой в сторону, разглядывая свою работу прищуренными глазами, а мальчики и девочки от пяти до десяти, не меньше дюжины, стояли перед ним с выставленными вперед оголенными предплечьями и молчаливо тряслись от страха в ожидании своей очереди. Грейнджер пробежалась глазами по перепуганным детским лицам и увидела, что кричала девочка, еще совсем малышка, метка на руке которой переливалась серебряным светом, пока чернила въедались в кожу. Ее клеймили только что. Несколько секунд — и свечение погасло, исчезло прямо в раззявленной пасти черепа. «Мерлин, они же дети! Что он творит?» Она проглотила вопрос, рвущий грудную клетку, и наконец заметила его. Такого Малфоя Гермиона видела впервые. Обычное хладнокровное самообладание застыло на лице костяной маской, но его настоящее состояние было для нее прозрачным. Похоже, они не виделись гораздо больше времени, чем ей казалось, потому что перед ней был другой человек. Старше, намного старше, чем должен был быть. Его черты лица стали суровее, а взгляд — глубже. Эмоции в безликой серости копошились самые разнообразные, звезды в кладезе бездны, и она различала четко предостережение, злость, панику.. Грейнджер вскинула брови, слегка удивившись, но потом поняла: Малфой ожидал, что она что-нибудь выкинет. Что-нибудь очень безрассудное. Но не настолько она глупа. — Заберите ребенка, — раздраженно приказал Волдеморт, и какая-то женщина с мокрыми от слез щеками отделилась от толпы и унесла плачущую девочку. Судя по всему, ей было не столько больно принять метку, сколько страшно оказаться с Темным Лордом лицом к лицу. При виде него и у Гермионы против воли желудок свело судорогой. Дело вовсе не во внешности, которую иначе как уродливой не назовешь, а в аномально холодной ауре, которую он излучал. От Реддла исходила готовность перемалывать людей в костяную муку вместе с ошметками плоти, и вот это было страшно. Его беспринципность. Беспощадность. Однако вопиющее представление, свидетельницей которого Грейнджер невольно стала, было не более, чем жест отчаяния. Произошедшее в Стоунхейвене сильно выбило его из колеи. По внешнему виду не скажешь, но эта тихая ярость была громче всяких слов. Однажды она уже была свидетелем того, как Темный Лорд вышел из себя, и это было страшно, но на этот раз происходящее было выношенным, продуманным и рассчитанным до последней ноты, а оттого еще более жутким. Наверняка ряд показательных казней уже произошел, однако Волдеморт не мог просто уничтожить всех, человеческий ресурс слишком ценен. Все эти люди только делали вид, что служат великому повелителю, а сами плели интриги, строили козни, желая хапнуть побольше и запрятать в своих хранилищах. Он в панике, и ему нужен был способ их приструнить. Он хотел посадить на цепь всех своих подчиненных, а есть ли лучший способ управлять родителями, чем через их детей? Однажды Тео дал понять Гермионе, что, если она не подчинится Малфою, именно так он и поступит: найдет ее родителей. Это обычные методы Пожирателей. — Сегодня ночью я оказал вам большую честь, отметив ваших детей своей меткой. Вы ведь осознаете это? — властный голос Реддла пригвождал к полу даже Грейнджер, которая присутствовала в комнате лишь частично. — Да, мой Лорд, — раздался нестройный хор голосов. — Отныне служить мне — ваше высшее предназначение. И в ваших интересах запомнить эту истину, — обратился он прямо к оцепеневшим от ужаса подросткам, больше не размениваясь на высокие речи о стране и режиме. Был только он и его интересы. — Произошедшее в Стоунхейвене показало, насколько прогнила вся система. Я боролся с этим с самого начала, однако, судя по всему, приложил недостаточно усилий. — Он остановился около Малфоя и проговорил, глядя ему прямо в глаза, но продолжая говорить во всеуслышание: — Поразмыслив над этим, я решил, что вашим родителям нужен дополнительный стимул, чтобы почувствовать себя полноценными деталями общего механизма. Когда в деле задействовано много важных для людей, невольно начинаешь ратовать за него всей душой. Верно? Гермиона слушала эти зомбирующие речи и ощущала к этому существу глубочайшее отвращение. Но в то же время боялась его. Это был дикий инстинктивный страх, с которым человек избегает лазарета, полного заразных больных, — он не способен увидеть болезнь своими глазами, но чувствует сладковатый дух смерти, витающий в воздухе, и волоски на его теле становятся дыбом. Волдеморт умен и изворотлив, он играет людьми, словно они фигуры на шахматной доске, переставляет их по своему желанию и сбивает пешек более значительными фигурами. Он крайне умел и, даже если не является самым могущественным волшебником после своего воскрешения, сполна компенсирует это опытом и.. Малфоем. Она не таясь повернулась в его сторону. Парень смотрел куда-то сквозь нее, но Грейнджер все равно чувствовала, как его присутствие обволакивает ее целиком. Мешает. Сдавливает. Душит. Она понятия не имела, насколько плотной была их связь на самом деле, потому что физически никак ее не ощущала, но было достаточно иметь глаза, чтобы понять, насколько ему в последнее время приходилось паршиво. Тонкие прожилки черного цвета скрывались под воротом его камзола — так бывало всякий раз, когда Малфой подходил к своему пределу. Смерив его взглядом с головы до ног, она отметила, что парень был слишком неподвижным для обычного человека. Хотелось поднести зеркальце к его носу, чтобы проверить, дышит ли. Обычно так ведут себя люди, которым боль приносит каждое движение, но они хотят это скрыть. Гермиону кольнуло сочувствие, и на этот раз она не стала его душить. Другого способа выжить в этой реальности у нее не было. Малфой уничтожит ее, даже если бросит все свои силы на то, чтобы этого не произошло, но, наверное, от нее самой зависит, насколько долго и болезненно это будет. Поэтому Грейнджер не сопротивлялась, когда он схватил ее за запястье и аппарировал, как только люди вокруг начали перебрасываться. Она не была уверена, что Малфой сможет переместить тот фантом, которым она являлась в данный момент, но это был отличный случай, чтобы проверить. Эффекты от аппарации оказались лишь слабыми отголосками того, что ощущалось обычно, но, осознав себя на твердой поверхности, Гермиона все равно загнанно дышала. Мерлин, он притащил ее в мэнор! Гостиная была такой же, какой Грейнджер ее запомнила, если не считать удушающей атмосферы, которая, возможно, была связана с нависающим над ней парнем. — Что ты забыла здесь? — спросил Малфой низким, обещающим долгую и болезненную расправу голосом. Он все так же вызывал в ней неизлечимое желание замереть и стать как можно незаметнее. Все это время Гермиона считала, что переборола себя, но на деле все было иначе. Несмотря на то что теперь девушка не была пленницей, она все еще чувствовала его значимость и свою.. никчемность. Девушка была настолько поглощена неожиданным открытием, что не сразу осознала вопрос, поэтому Малфой задал его по слогам, будто она слабоумная: — Что. Ты. Здесь. Забыла? Или ты растеряла последние остатки мозга и решила, что твои кишки больше не хотят намотать на катушку, как гребаные нитки, если я прикончил Поттера? Гермиона была ошарашена внезапным напором, обстановкой, в которой оказалось, и перебросом, но заставила себя разомкнуть губы и зло огрызнуться: — Представь себе, ни на миг не забывала. Она хотела добавить, что у него ничего не вышло и Гарри жив, но вовремя прикусила язык. Пусть пока это остается в тайне. Сбросив его руку, отошла на несколько шагов. Это помогло снова ощутить себя самодостаточной. Быть бесстрастной — вот спасение. Рациональной. Безукоризненно правильной. Это всегда работало, пока не пришел Малфой и не разрушил все. — Что если бы они тебя увидели? — вопрос прозвучал хоть и резко, но с подспудным обвинением, и Грейнджер уставилась на парня широко раскрытыми глазами. А потом четко осознала, что именно происходит. Так бывает после глупой ссоры, закончившейся ничем. Повод настолько мелкий, что возвращаться к нему гордость не позволяет, но осадок остался. Малфой хотел рвать и метать, вытрясти из нее душу, но был как каменный, на этот раз потому, что понятия не имел, как себя вести. Это было что-то новое. — Ты бы не позволил им меня убить, потому что иначе тебе было бы хуже, — убежденно сказала она, машинально сжав пальцы на бесполезной палочке, отчего кольцо-усилитель больно впилось в ладонь, опустила глаза вниз и пробормотала: — По крайней мере, теперь я точно знаю, как это работает. Не могу пользоваться ни силой, ни магией, никто не почувствует моего касания.. — Кроме меня. — Малфой, внезапно появившись рядом, поймал ее руку и сплел их пальцы в воздухе, будто в подтверждение. Гермиона оттолкнула его ладонь, словно та была чем-то заразным, однако место соприкосновения их кожи будто кололо тысячью иголочек. — Да, кроме тебя, — взвилась она, сверкнув на него глазами. — Это было необдуманно, — припечатал Малфой, возвышаясь над ней, снова подавляя одним своим присутствием. «Воздуха, воздуха!» — тоненько запищал внутренний голос, и Грейнджер отступила, желая оставить между ними некоторое пространство. Но Малфой с этим был не согласен. Она — шаг, он — шаг. — Не тебе говорить мне что-либо о необдуманных действиях, — возразила девушка, имея в виду «Гринготтс», и коротко обернулась, но позади был только чертов камин, поэтому она резко затормозила. Нет. Не будет она больше убегать. И к камину подходить тоже. — С чего ты взяла, что хоть одно мое действие не было обдумано? — спросил Малфой, вскинув брови и искривив губы в насмешливой улыбке, которая не нашла отражения в глазах. Гермиона видела, что жизнь его потрепала, однако он все равно огрызался, пытался задеть, но вряд ли сам осознавал, что говорит. Ей было смешно, просто истерически смешно. Она видела все его уловки насквозь. Он ранил ее, чтобы она не ранила первой, потому что чувствовал, что ее вина перед ним ничто по сравнению с его — перед ней. — Не приближайся ко мне, — предупредила Грейнджер, приставив к кадыку парня палочку, словно это могло хоть как-то повлиять на него. — Ты с ума сошла? — раздраженно спросил парень, отмахиваясь от ее слов, как от надоедливой мошки, но все-таки остановился. — Это ты прекрати бегать. Сама знаешь, что бесполезно. — Я прекрасно слышу каждое твое слово с расстояния в метр. Отойди. Гермиона словно в замедленной сьемке наблюдала за тем, как густые брови Малфоя сначала взлетели вверх, а потом рухнули к переносице. Он никак ее не касался, разве что своим дыханием, от которого по коже и губам, вопреки здравому смыслу, прошелся мороз. Гермиона заглянула в его глаза с расширенными зрачками и поняла, что он вряд ли вообще осознавал, что так тянется к ней, что весь направлен в ее сторону, даже как будто стал ниже ростом, склонился, чтобы заглядывать в лицо. Он просто вел с ней диалог и в упор не видел в физическом контакте того, что видела она. Но даже когда Малфой понял, что она права, все равно не отступил ни на шаг. Багра и Снейп прекрасно знали, на что шли, разделяя их. Они хотели довести его до состояния, при котором Малфой будет грызть камни, лишь бы быть с ней, пойдет на все, лишь бы облегчить свое состояние. Вероятно, Снейп планировал водить парня за нос некоторое время, прежде чем позволить найти ее, но он понятия не имел, что Малфою достаточно было просто захотеть оказаться рядом. Сама Гермиона все время была так самозабвенно сосредоточена на том, чтобы откреститься от самой возможности, что ее поступки по отношению к нему шли от сердца, что была готова согласиться на что угодно. Лучше списать все на гормоны, обстоятельства или поломанную психику, чем признать, что пала так низко вполне осознанно. Лучше думать, что чувства к Малфою не продиктованы чем-то человеческим вроде сочувствия, солидарности или симпатии, а рождены одержимостью. Не им, а желанием выжить. Хотеть выжить не стыдно. Вот и Малфой вообще не стыдился. Он воспринимал происходящее между ними как должное. Едва ли он всех так преследовал, только она одна удостоилась такой сомнительной чести. Девушка вскинула подбородок и посчитала необходимым обозначить свои границы. Теперь она имела на это право. — Прекрати искать меня, — потребовала Грейнджер. Малфой внезапно выпрямился, словно она влепила ему пощечину, которая вывела из оцепенения, но тут же взял себя в руки. — Мне не нужно тебя искать. Я и так знаю, где ты, — в его тоне слышались самодовольные нотки. — Если я тебя еще не нашел, то только потому, что так захотел. Я должен создавать видимость поиска, чтобы у Волдеморта не возникло вопросов. — Тогда чего ты хочешь? — выпалила она, искренне не понимая. — Тебя. Гермиона от возмущения открыла рот, но тут же захлопнула его, как рыба, зачерпывающая воду для дыхания. — Ты знаешь, что я не об этом, — прошипела она с нескрываемым раздражением. Для нее это звучало попросту издевкой, потому что и так очевидно, что ей никуда не деться. Зачем напоминать? — Какие у тебя цели? Что ты собираешься делать? — Зачем ты явилась? — ввернул он ей вопрос вместо того, чтобы ответить. — Я не вижу смысла это обсуждать, — отрезала она и отошла, благо на этот раз он не стал ее преследовать. Малфой некоторое время молчал, но ухмылка, расцветающая на его губах, была темной и язвительной. По позвоночнику Грейнджер пронеслась толпа мурашек. Она предчувствовала: вот сейчас он нанесет удар, надавит на больное. Так и произошло. — Конечно, нет. Ты ведь здесь, чтобы шпионить и вынюхивать. О таком прямо не заявишь, верно? Я помню, что ты всегда готова жертвовать собой ради будущих поколений, вот и полезла в логово монстра, — он явно потешался над ней, припомнив одну из их прошлых бесед. — Но мне нужно, чтобы ты была при мне. Добровольно. Потому что у меня и без того хватает проблем, чтобы еще и за тобой гоняться. Мой отец мертв. Моя мать скоро окажется в безопасности, — парень резко замолчал, будто в порыве сказал больше, чем рассчитывал, но ненадолго: — Мне больше нечего хотеть, кроме тебя. Последние слова он выпалил со злостью, словно это Гермиона была виновата в том, что они оба оказались в такой ситуации. Но она понимала, что это одна из тех критических точек, за которой терпение Малфоя иссякало. Пытаться манипулировать им бесполезно. Поэтому нужно идти напролом. — Боюсь, это невозможно, — медленно проговорила она. — По крайней мере на твоих условиях. Воцарилось молчание. Парень дернул уголком рта, не отрывая от нее пристального взора. На мгновение Грейнджер показалось, что Малфой в бешенстве, но потом из его груди вырвался хриплый смешок. Какой-то безнадежный. — Чего ты хочешь? — спросил он, и внутри девушки что-то замерло, задрожало мелкой дрожью и сжалось в комочек. Ответ сорвался с губ быстрее, чем Гермиона успела задуматься над ним, словно только и ждал своего часа. — Крестражи.