Жемчужная Лисица

Они сидели в обнимку еще где–то час. Уильям позволил девушке прижаться к себе и приобнял ее за плечи. Эстель в его руках была такой маленькой, что могла спокойно поместиться у него в объятиях вместе с ногами. Пока они сидели, мужчина смотрел на реку, сквозь всполохи огня и размышлял. Травмы на спине, запуганное состояние, автоматические движения по защите головы и шеи, мягкость. Все признаки человека, который систематически, несколько лет подвергался физическому насилию и никак не мог себя защитить. И выходит, что именно немцы, ее союзники, товарищи, ее и избивали. Но за что? Что такого сделал им эта несчастная девочка? Как могла насолить? Это немыслимо. Это просто бред. Так не должно быть. Пирсон достал флягу и добротно отпил с горла. Ему нужно было хоть как то успокоиться, ибо он снова закипал. Девушка же вновь подала признаки своего присутствия — немного поерзала, и уткнулась носом ему в грудь. Уильям видел только белокурую макушку, но он физически ощущал, что Эстель тоже переваривает все произошедшее. Она тихо произнесла: — Ты есть один хороший мужчина… Пирсон лишь вымученно улыбнулся. Они сидели в тишине, пока Уильям не решил отпустить девушку и позволить ей сесть поудобнее. Однако немка не только не отсела от него, а напротив, прижалась, даже скорее вцепилась в него, как в спасательную соломинку. И лишь когда Уильям вновь слегка приобнял ее за плечи, она немного успокоилась и, положив голову на плечо Пирсона, притихла. Сержант сам неволею прижимал ее к себе. Эстель отчаянно, хоть и молчаливо, просила дать ей поддержку, которой ей не хватало, а он подчинился. В конце концов, объятия — не самая высокая цена. Уильям отпил вновь, и даже не заметил взгляда. А Жемчужинка как завороженная проследила взглядом за движением кадыка мужчины, вовремя глотка. Заметил сержант только заинтересованность девушки, и в какой-то момент, он решил предложить и Жемчужинке виски. Просто ему показалось, что лучше будет немного расслабить ее, иначе она так и будет пружинкой в его руках. И еще неизвестно, что будет, когда эта пружинка «выстрелит». Эстель было попыталась отодвинуть флягу, но Пирсон мягко произнес: — Не бойся, это просто виски. Жемчужинка, все же, робко еще пару раз попыталась отказаться. Пока Уильям не сказал, что ему было бы приятно разделить с ней пару глотков. Не в одиночку же ему пить, как алкашу. Девушка неуверенно взяла его флягу в руку, от чего их пальцы ненадолго коснулись друг дружки. Пирсон осторожно придерживал фляжку, хотя больше не хотел размыкать прикосновение. А Эстель немного отпила прохладного спиртного напитка. Язык, десны и щеки словно опалило огнем, но Жемчужинка, прикрыв слезящиеся с непривычки глаза, проглотила. Уильям даже рассмеялся немного, видя выражение на ее мордочке — она поморщилась, даже слегка высунув язычок. Он находил ее гримасы очаровательными. Девушка тихонько отпила еще глоток, задержав напиток во рту, пытаясь распробовать новое для нее. Раньше она пила только пиво и вина, и то, не очень много. Столь крепкие напитки как шнапс, коньяк или виски были для нее чем-то за гранью, прерогативой мужчин. Она помнила, что ее дедушка любил крепкие напитки и пил либо коньяки, либо скотч. Жемчужинка прикрыла глаза, вернув хозяину флягу. Терпкий напиток уже брал свое, и постепенно пришло чувство легкого опьянения. Она тихонько прижалась к сержанту, вдыхая его запах от майки. Уильям же решился спросить про ее обоняние: — Почему ты все нюхаешь? В особенности меня. Эстель усмехнулась — ее немного вело от алкоголя, и она промурлыкала, прикрыв глаза: — Хорошо запах… Ты пахнешь хорошо… Уильям усмехнулся, но лишь кивнул, и они снова устроились вдвоем, молча, переживая каждый свое, смотрели на огонь. Однако ему нравился этот вечер. Время вокруг них словно бы покладисто замедлилось, оставляя лишь костер, девушку и хороший виски. Пирсон уткнулся носом в макушку боевой подруги, иногда прикрывая глаза и просто наслаждаясь покоем. Он тоже вдохнул запах, ощущая нежный запах цветов акации от ее волос. Еще он чувствовал мягкую кожу под рукой, которой обнимал девчонку, ее прохладные пальцы, когда она брала его флягу, разумеется, с молчаливого разрешения сержанта. Казалось, что сама война отступила, позволяя ему, наконец, отдохнуть душой, и все это было именно благодаря этой девушке рядом с ним. Дело было не во влечении. Уильям пока не испытывал к девушке ничего, кроме симпатии как к человеку. Он нашел в ней утешение. Отдушину, в этой пропахшей грязью, потом и кровью войне. Девчонка, которую он сейчас обнимал, искала в нем защиты, и сержант поневоле поддавался. Оно и понятно — девушке на фронте пришлось стать сильной. Она стала солдатом, и сражалась, наверняка не хуже остальных. Она вынуждена была стать сильной, само это неспокойное время диктовало ей эту силу. Но, как и любой человек, она сломалась. Удивительно, что такой нежный цветок как она, смогла выживать здесь. Эстель тихо произнесла, глядя на костер и то, как пляшут языки багрового пламени: — Хочу учить язык. Понимать — хорошо. Но не говорить… Как немой… Уильям усмехнулся: — Меня это в тебе удивляет. Ты понимаешь, хорошо понимаешь наш язык, но сама говоришь, ну, честно скажу, плохо. — Да, я знать, — вздохнула Эстель. — Я говорить на два язык. Французский и Немецкий. А английский я понимать, но не говорить. — Выучишь. — Нет, не думать. Уильям посмотрел на нее, а она, вздохнув, пожала плечами: — Я же есть немец. Враг тебе. Расстрел, лагерь. Смерть или плен. — Нет, мы уже решили, что нет. Останешься с нами, — произнес сержант, слегка потрепав ее по предплечью. — И будешь одной из нас. — А вера ли есть? — хмыкнула немка. — Но твой решение, я не спор. — Не спорю, — поправил ее Пирсон, усмехнувшись. — А ну-ка, повтори за мной. Жемчужинка взглянула на него, а сержант медленно проговорил одну фразу, которая приходила на ум при виде Эстель: — Человек — не остров. Жемчужинка удивленно взглянула на сержанта, но повторила, даже умудрившись уловить правильное произношение. Уильям усмехнулся: — Потенциал есть. Думаю, что выучишь. Они снова устроились вместе, обнявшись. Сержант плевать сейчас хотел, на то, что знает девушку всего день, и что она его так же. Плевать он хотел на войну, на все вокруг. Сейчас он всего лишь отдыхал. Разум, измученный бесконечными кровавыми бойнями, бесконечной тревогой, постоянным стрессом, наконец, дал трещину. И Уильям в кое-то веки смог расслабиться. Выйти из своей роли, дать себе слабину… Девушка рядом с ним явно поспособствовала этому. В ней была своя магия. Женская… Сержант тихо произнес, когда стало уже совсем темно: — Пора спать… Однако Эстель что–то буркнув, потянулась за костылями. Пирсону пришлось ей помочь встать и вручить костыли. Хотя теперь, когда она могла передвигаться таким образом, это снимало с его плеч большой груз. Произнеся «туалет», девушка бодро зашагала к палатке медсестер, хоть и немного косо. Уильям кивнул, и пошел к ним в палатку. Нужно было расстелить кровати и подготовится ко сну — набрать немного воды в таз, чтобы если что умыться, просто питьевую воду поставить… Девушка шла так же чтобы Эстер помогла ей со спиной. Жемчужинка иногда думала, что в лагере к ней чересчур добры. Что почти каждый готов предоставить помощь. Но это ведь не правильно — она же немка, они должны ее ненавидеть. А потому, она была морально настроена на любую подлость, на любой исход. Эстер, увидев на пороге Жемчужинку, чуть ей улыбнулась: — А вот и девушка сержанта, проходи. Эстель смущенно опустила голову — девушка сержанта? Смелое заявление, если учесть, что они не могут быть парой. А если и будут, их разлучит конец войны. Ей придется остаться в Европе и как-то вернуться домой, а сержант покинет этот континент и вернется к себе в Америку. Пока девушка размышляла, Эстер осторожно обрабатывала ей раны и синяки на спине, бубня под нос ругательства. Жемчужинка чуть улыбнулась и произнесла, к удивлению медсестры: — Все есть хорошо. — О, так ты говорить умеешь? — улыбнулась, слегка посмеиваясь, девушка, обрабатывая мазью самый крупный и темный синяк у левой лопатки немки. — На английский плохо. Но французский хорошо. — Хм, а я тоже знаю французский, — отозвалась Эстер, переходя на язык страны, в которой они сейчас были. — Если это так, то мне повезло. Хотя бы смогу хоть с кем-то говорить, — произнесла, шипя от саднящего чувства на ранах Эстель. — Сержант и ты очень колоритная парочка, – Лукаво улыбнулась медсестричка, продолжая свою работу. — И он явно неровно к тебе дышит. — Бред. Он американец, я — немка. Это просто невозможно. — О-о-о, я поняла, заботишься о чистоте крови, да? – подколола немку Эстер, чуть улыбаясь. — Чистота крови… Тоже бред. Взгляни на мои раны, посмотри на свою кровь. В чем разница? — Ни в чем, поэтому я и не понимаю вашей тяги к чистой арийской крови, – фыркнула медсестра, откладывая баночку с мазью. — Смысл в том, что я не… Я… Я просто не похожа на немцев. Так называемый «брак» в породе, – чуть иронично фыркнула Жемчужинка, сидя спокойно, пока медсестра пыталась обработать еще и шрамы. — Оно заметно, ты первая немка, на моей памяти, кто вообще никак не относится с агрессией к американцам, то есть, к нам. — Такое уж воспитание… Не смог Рейх выковать из меня то, что ему было нужно. Ни жену и мать, ни солдата. Словно… Словно я и не принадлежу этой стране. Словно я чужая. Эстер подняла взгляд на девушку, подмечая, как опустились ее плечи. Ей было странно слышать такой спокойный разговор о том, что девушке нет места среди тех, кто, по сути, ей соотечественник. Что ей нет места на родине. Она тихо произнесла, пытаясь подобрать слова и не ранить: — Иногда родина и близкие люди не там, где ты родился и вырос, а там, где твое сердце. Эстель улыбнулась, иронично хмыкнув: — Но у меня нет других близких нигде, кроме как дома. Там мама, дедушки и бабушки. Там мой дом. Но отныне, благодаря тому, что произошло, путь домой мне закрыт. Так что буду скитаться, как Бременские Музыканты. Поблагодарив медсестру, Жемчужинка встала и направилась обратно. Эстер, глядя на удаляющуюся короткими прыжками девушку, хмыкнула. Медсестра эта была по натуре очень романтичной. Ей хотелось верить, что сама судьба свела эту немку и сержанта. Сто все это не просто так. Не просто так она тогда упала именно рядом с сержантом, что не случайно, сержант оказался отрезан от взвода, что все это имеет глубокий и сакральный смысл. Что они, подобно сказочным героям влюбятся, что Пирсон будет ее спасать, а она, подобно сказочной принцессе будет его ждать в высокой башне. Эстель же была реалистом. Им не быть вместе. Она никогда не станет для этих людей другом, только если они сами не наступят на горло своим предрассудком, которые щедро посеяны ее родиной в умах и сердцах людей. Эта война выжгла оболочки, оставив чистые незамутненные эмоции. Корысть, злость, доброту или честь. Она раскрыла в людях их истинные обличия. Показала кто есть кто. В том, кто казался добряком каких мало, кто рубашку бы был готов отдать последнюю, война открывала то, что он оказывался худшим из возможных тварей. А в том, кто казался ледяной крепостью, големом из камня со стальным сердцем, война открывала доброту и чуткость, что доселе не видывал никто. Остановившись у дерева, Эстель взглянула на звездное небо, глядя на сияющие, словно драгоценные камни, огоньки на бескрайнем черном полотне небосвода. Но звезды лишь равнодушно молчали. Они не могли дать ей ответ, кто она. А Вопросов была целая прорва. Кто она теперь, когда стала предателем для немцев? Что теперь ей делать? Что будет завтра, послезавтра, а после войны? И самое животрепещущее — что в ней открыла эта война? Жемчужинка смотрела, и думала, что она словно безликое существо. Не добро, но и не зло, не убийца, но и не спаситель. Неприкаянная тень, что бродит по миру, нигде не находя приюта. И лишь сержант, что ее спас, казалось, видел в ней что-то. Что-то, чего не видела она сама. Вздохнув, Эстель пошла к палатке. Будь что будет. Уильям как раз заканчивал с костром — тушил, чтобы не начался пожар, когда девушка подошла к палатке. Заметив ее выражение лица, сержант подошел и осторожно помог ей допрыгать до палатки. Эстель тихонько вздохнула и тихо произнесла, чуть даже улыбнувшись: — Завтра болеть… Уильям, хмыкнув, ответил, помогая ей дойти до палатки: — Ничего. Заживет нога, и будешь прыгать резвее, чем прежде, кролик. Упрыгаешь потом от нас, наверняка. Жемчужинка усмехнулась, смущенно краснея, и ответила, скромно улыбаясь, правда по-немецки: — Куда же я от вас денусь, Сержант… Вы единственное, что меня тут держит. Пирсон фыркнул, забирая у нее костыли: — Я по немецки не говорю, Эстель. Девушка сконфуженно улыбнулась, краснея и отводя взгляд — и пусть не знает ее истинной причины оставаться рядом. Он уже по привычке аккуратно поднял ее на руки, от чего та немного улыбнулась: — Ты теперь меня совсем ноги не пускать? Уильям усмехнулся: — Посмотрим на твое поведение. Однако сон в его куртке был бы явно не самым здоровым. Немного подумав и опустив немку на кушетку, Пирсон открыл походный рюкзак, выискивая что-то в его недрах. Девушка сначала подвисла. Но потом, До Эстель дошло — сержант хочет дать ей что-то на ночь, так как из своей одежды у нее и на ней только нижнее белье и короткая майка. А едва поняла, что от нее хотят и, вздохнув, сложила терпеливо руки на коленях. Вскоре, сержант протянул ей свою майку. Жемчужинка воззрилась на протянутый предмет и тихо офигевала — майка сержанта, вторая из которых, на нем самом, ей бы годилась в платье. Но все-таки, она взяла ее в руки, рассматривая и пытаясь определить по швам, где передняя часть, а где задняя. Она медленно потянула молнию на куртке вниз и, подняв глаза, встретилась взглядом с сержантом. Эстель поняла, что он явно просто задумался, но покраснела до кончиков ушей и неловко откашлялась, привлекая внимание. Уильям, заметив, что пялится на девушку, вздрогнул и деликатно отошел в сторонку, отвернувшись, и заложив руки за спину. Пока Эстель, шурша и позвякивая бляшками на ремешках его куртки, переодевалась, он тихонько покачивался с носка на пятку. Он сам немного смутился — конфуз. Пялился на девушку пока та пыталась переодеться. Неловко вышло. Когда наступила тишина, Уильям повернулся и хмыкнул — даже его майка была очень велика для нее, словно ночная рубаха. Но неплохо. Оба были уже хорошо подшофе — сказывалось выпитое виски. Сержант сел на свою кушетку и немного помедлив, придвинул вторую кушетку к своей, образовав одну большую кровать. Девушка снова оказалась у него в объятиях. Ее не немного покачивало от выпитого. Пирсон долго смотрела на милое личико, как щеки порозовели у Жемчужинки от выпитого спиртного, и то, как ее разморило от тепла его тела. Она уткнулась носиком ему в изгиб шеи, щекоча дыханием. Так она и заснула — у него в руках Утром, Уильям долго не хотел просыпаться — было тепло и уютно, правда вот, руку он себе во сне отдавил. Кое-как продрав глаза, он увидел, что спит не один. Разум услужливо подсказал, что вчера они с Жемчужинкой заснули вместе, ну и как выяснилось, это правда — на его груди лежала голова Эстель, а он ее обнимал. Девушка прижималась к нему всем телом, и во сне слегка сжимала в тонких пальцах его майку, держа руки у своей груди. Пирсон почувствовал легкий укол стыда — это не правильно. Неправильно вот так спать им вдвоем, пусть даже без похабных действий или умысла. Но девушка в его руках, едва сержант попытался отстраниться, придвинулась ближе, прижавшись к нему. Уильям, вздохнув, немного даже улыбнулся — и этот ангелочек летал там, над ними и сбивал истребители? Однако вставать все же надо, если он хочет, во-первых, успеть на тренировку, во-вторых, успеть к завтраку. Так ювелирно сержант еще никогда не выбирался из кровати. Девушку он осторожно переложил, отдав и подушку, которую он когда то смастерил, чтобы спать с комфортом. Давно это было, и эта злосчастная подушка до сих пор напоминала ему о худшем дне его жизни. А вот Эстель во сне поморщилась и, схватив его подушку, прижала ее к груди, крепко в нее вцепившись. Далее, нужно было осторожно высвободиться от ее ножек, которые покоились у него на коленях. Уильям даже удивился — как он не заметил, что девушка практически полностью спала на нем, да еще и сложив ножки на него. Видимо от того и было тепло. Еще бы, такая «грелка». Пришлось очень аккуратно вылезать, укрывать нерадивую девчонку одеялом. Новый день начинался. На зарядке, пока Пирсон разминался, он заметил, что некоторые солдаты напряженно переглядываются, и вообще царит странное оживление. Лейтенанты носились как ужаленные с планшетами, с планами приказов, слышались восклики. Поднявшись после отжиманий, он встретился глазами с Джозефом. Но Тёрнер лишь напряженно помахал кистью у шеи: «потом». Похоже, намечается новая стычка с краутами. Эстель проснулась опять позже, и вновь, укрытая сержантской курткой. После вчерашнего виски у нее во рту было ужасно сухо, словно бы даже горло пересохло, а на языке песок. Так что она кое-как села на кровати, потирая кулачками глаза, словно ребенок. Тело сильно болело с непривычки, в особенности плечи и руки. Она, постанывая, попыталась встать, но лишь бухнулась обратно на койку. Руки нещадно дрожали, отказываясь держать ее тело. В палатку неожиданно быстро вошел сержант, и произнес, подхватывая свою куртку, быстро собираясь: — Снова в бой. Остаешься здесь. За тобой сегодня присмотрит Терренс. — Н…но… — Никаких но. Я сказал здесь, — Пирсон, заметив, как дрожат руки его подопечной, наклонившись, помог ей встать и дал воды. — Значит здесь. И убежал, оставив Эстель стоять посреди палатки с кружкой в руке. А девушка лишь думала — и куда она в таком виде? У нее нет ни одежды, ни чего. Но, все же, выпила воду, ощущая привычную сладковатость, которая бывает после алкоголя. И едва она успела отставить кружку, к ней прибежал и лейтенант, слегка напугав своей стремительностью: — Привет. Не бойся, все нормально. Вот, держи, — Он протянул девушке свернутую стопку одежды в одной руке и несколько пар обуви во второй. — Это твоя форма. Да, и вот старая твоя, на всякий случай. Все, я побежал! Все это было сказано жуткой скороговоркой, от чего Эстель максимум поняла пару слов. А переспрашивать было уже некого — лейтенант ветром умчался вслед за сержантом. И все эти события произошли так быстро, что девушка даже не успела толком осознать, что собственно произошло — вот только что, сержант, лейтенант и прочие ребята спокойно занимались в поле ее зрения на лугу, а вот, Пирсон примчался, подхватил свои вещи и оружие и скрылся. Жемчужинка помотала головой, пробормотав: — И что это было?.. Подъем после бодуна ей давался весьма тяжело. Да, виски явно не ее напиток — крепко и сильно бьет в голову. И проснуться тяжело, и язык слишком развязывает, и притупляет адекватное мышление. А уж о последствиях выпитого, сказать было страшно — во рту была пустыня, мысли еще путались, и голова болела. Однако, как бы ни было трудно, надо было собраться в кучу и начинать новый день. Наличие одежды уже радовало. Одежда, что принес лейтенант, была ее прошлая форма, уже отстиранная и новая, американская, а еще четыре пары обуви, одна из которых ее старые сапоги, подшитые и начищенные. Выбор был более чем очевиден. Так что, она села на кровать, и с горем пополам принялась одеваться. Было очень трудно — больная нога постоянно стреляла в бедро, ни сесть, ни извернуться спокойно. Так что на то, что обычно заняло бы менее минуты, а именно надевание носочков и штанов, заняло у Жемчужинки более десяти. Кряхтя, она села и почувствовала непривычную слабость. А потом стыд — вроде взрослая девочка, сама ботинки может зашнуровать, но сейчас беспомощнее котенка из-за проклятой ноги. Дальше были носочки и обувка. Своя шкура ближе к телу, как говориться, так что сапоги она предпочла свои старые. Наконец, через 20 минут ада, Эстель была полностью одета. Кое-как вновь поднявшись на костылях, и захватив вчерашние контейнеры, она отправилась к реке, двигаясь как можно осторожнее, чтобы вновь не упасть. Проходя место, где она вчера упала вместе с сержантом, Эстель густо покраснела, сглатывая. В глубине души, ей бы хотелось, чтобы эта случайность повторилась. Да и воспоминания о его тепле, сильных руках и щетине, которая довольно сильно кололась, будоражили девичье воображение. Когда она подошла к берегу, то опять, с трудом села. Лодыжка болела сегодня просто нещадно, но если она не будет двигаться, то никогда не выздоровеет до конца. Так что, пришлось терпеть. А потому, отодвигая в дальние уголки сознания мыли о боли, немка умылась и почистила зубы. Холодная вода бодрила не хуже пинка под зад. Дальше были контейнеры, что она вымыла с помощью мыла, что ей дали вчера медсестры. И пока все это происходило, девушка буквально загривком чувствовала, что кто-то за ней наблюдает. А интуиция подсказывала, что надо бежать. Эстель напряженно осматривалась, словно олениха на водопое, но лагерь был почти пуст, да и ребятам, что находились тут, явно было не до нее. Здесь остались только парочка раненых солдат, часть второй бронетанковой роты, да снабженцы с обслуживающим персоналом. Жемчужинка наскоро вытерев лицо, и закинув на плечо маленькое полотенце, отправилась в основную часть лагеря — нужно было отдать контейнеры повару. По пути с ней вяло здоровались еще сонные солдаты, но девушка только молчала. Страх, который отступил вчера, вернулся, и снова вцепился в ее горло своими цепкими, липкими ручонками. Нервно оглядываясь, она быстро поставила железные плошки, безмерно удивив повара, и отправилась обратно. И даже не сразу поняла, что ей кричит вслед кок. А Тревис, удивленный, что девушка не только выползла из палатки и вернула контейнеры, но не взяла еды, потряс головой и несколько раз ее окликнул. Все-таки, она теперь под присмотром Тёрнера, и неплохо бы покормить ее. — Жемчужинка, иди сюда. Да не бойся ты, я ж тебе завтрак отдать хочу. Ну? Иди, иди не бойся… — Что ты с ней как с собакой? — рыкнул на повара один из танкистов, который курил за длинным столом, пока сам завтракал. Он поднялся и, взяв у повара контейнер, повернулся к девушке, пытаясь отдать ей и совершенно не реагируя на то, что бедная Жемчужинка чуть не с ужасом пытается как можно быстрее уйти. Эстель аж попятилась, снова чувствуя, как земля предательски уходит из-под ног, от чего крепкий мужчина легко ее поймал и, дернув за предплечье, поставил на ноги: — Вот, — он грубо всунул ей контейнер, отпуская. — Дальше сама разберется. — Будьте добры, не выворачивайте ей плечи, Рассел, — послышался третий голос и в беседу вклинился Терренс. — У нее и так вывих лодыжки, не хватало еще и плечо ей вывернуть. Эстель затравленно оглядываясь, хотела было уйти, но Рассел вновь ее поймал за запястье и кивнул на столовую, где завтракали и другие танкисты: — Нет, так дело не пойдет. Хочешь есть, тогда садись со всеми. — Рассел, — вновь подал голос врач, уже с напором, замечая, что у девушки начинается истерика на почве страха. — Отпустите ее. Танкист только сейчас обратил внимание, что глаза Эстель полны слез, губы дрожат, а руки и вовсе ходят ходуном. Но из-за разницы в росте между ними, он заметил и другое — те самые синяки. Куртку Эстель не надела, рассчитывая пойти и немного размять больную ногу, благодаря чему, и из-под широкого выреза сержантской майки проглядывались темные пятна. Мужчина нахмурился, приподнимая ворот оной: — Это еще что за новости? Кто это сделал? — Рассел! — уже рявкнул врач. — Вы сейчас ее доведете до нервного срыва! Немедленно отпустите девушку! Не дожидаясь ответа, врач осторожно обнял за плечи немку. Отбирая, по сути, из рук парня и, шепнув повару, что заберет ее паек позже, увел Эстель к полевому медпункту. Он ворчал по дороге о грубости и неотесанности их танкистов, сетуя, что, похоже, неосторожность Рассела станет причиной новых синяков. Эстель было плевать — страх настолько обуял тело, что она ног не чувствовала и шла скорее на автопилоте, придерживаемая врачом. Когда они пришли, медик осмотрел ее ногу, помог размять и выдал успокоительное. Опять этот жуткий мятный чай, но зато после него, Эстель, наконец, полегчало. А весь остальной день, дабы не было повторений ситуации с Расселом, Терренс ходил вместе с Жемчужинкой. Но были и плюсы — он помог ей разработать ногу, дал обезболивающее, и строго следил за ее приемами пищи. Благодаря нему, ее день был спокойнее. Да и, в конце концов, именно благодаря тому, что сам врач был спокоен как удав, его спокойствие передалось и ей, и вечером, она решилась поужинать вместе с ребятами. Девушка скромно подошла к палатке, уже немного увереннее орудуя костылями. Терренс незадолго до ухода по делам — все же больные не могут ждать, предупредил ребят, что немка крайне запуганная. И что не стоит при ней кричать или резко махать руками. Парни, узнав от повара и медика о пугливости девчонки, отнеслись к ее состоянию с пониманием. А танкисты, в частности, Рассел, узнав о проблемах Эстель с английским, во время ужина приволокли пару книг и парочку тетрадей. Ребята очень хотели помочь, и не без удивления узнали о том, что Эстель прекрасно понимает их. Ей, конечно, было немного неловко, но она решила, что если не перешагнет свои страхи, то никогда не сможет нормально контактировать с людьми. Конечно, по щелчку страхи не проходят, но парни были достаточно терпеливы и спокойны. Так что, рассевшись со своими пайками, ребята предоставили слово Расселу. Он был лучше подкован в грамматике, как выпускник Гарварда. Он спокойно сел рядом с девушкой и стал объяснять ей грамматику. Сначала, она даже вздрогнула, но взяла себя в руки. Учиться она любила, да и природного любопытства ей было не занимать. Ученица она оказалась способной, плюс, было удобно то, что она прекрасно понимала английский. Так что, их урок начал даже приносить плоды — ко второму часу, она уже выучила все правила времена Present Indefinite. Ей легко далось понимание времен в английском. Плюс, Рассел, как довольно не молодой парень, смог подобрать для нее самый оптимальный вариант обучения. Визуальный. Он спокойно нарисовал дом и разделил его на 16 равных кубов, поверх нарисовал крышу, а в «стене» написал четыре раздела — Future in the past, Future, Present и Past. Он объяснял ей как раз разделы, когда вернулся первый взвод: — Значит так, смотри сюда, мартышка. У нас есть дом. Здесь, — он обвел «этажи» которые шли вторыми и олицетворяли Настоящее Время. — Живем мы. То есть то, что происходит сейчас. Но! Вот, видишь, у нас сверху есть обозначения? Это наши временные отрезки. Continious, Indefenite, Perfect и Perfect Continious. Эстель внимательно его слушала и кивала, запоминая названия времен. А Рассел продолжил: — Continious — это время, в котором действия происходят сейчас. То есть вот прямо сейчас, в данный момент. У него есть парочка опорных слов, по которым ты всегда сможешь определить, что это именно оно. К примеру, как раз слово «сейчас». Берем как пример предложение: «Я сейчас кушаю». Рассел написал это на отдельном листе, показывая Эстель: — Видишь, я это делаю сейчас. То же самое касается тебя, его, или их. Меняться будет только глагол. — Глагол? — уточнила немка, глядя на своего неожиданного «учителя». — Вот. Am, is, are и так далее. Это производные глагола to be. Понятно? Во время вопроса, твоя частица Am\Is\Are переедет на первое место, а в отрицании у тебя к ней прибавится частица not. Am not, is not или isn’t, are not или aren’t. Вот я тебе сюда запишу предложение, вопрос и отрицание. Потом дам примеры для тренировки, окей? Девушка кивнула, и продолжила слушать танкиста. Он обвел второй столбец: — Далее у нас идет столбик Indefenite. Это время, в котором действия происходят длительное время или на постоянной основе, ну или же просто повторяющееся регулярно. Ну вот например, опять же, вернемся к нашему предложению, — он написал на странице, где расписывал предыдущее предложение новое. — «Я кушаю каждый день», ну, как пример. Понятно? Жемчужинка закивала, проговаривая про себя возможные варианты подобных предложений, запоминая окончания и глаголы. — У тебя в этом времени тоже есть помощники, слова, что укажут на это время. Такие как, «постоянно», «каждый день», «всегда», «регулярно», «иногда», «временами», «никогда» и так далее. Запомни, в этом времени, если у тебя выпадают «он/она/оно» то у глагола появится окончание s, а в вопросе и отрицании, когда появятся глаголы «Do/Does» это окончание исчезнет. Пока все понятно? Эстель кивнула, и он обвел третий столбик: — Дальше, у нас идет Perfect. Время, в котором действие закончилось к нынешнему моменту. То есть, результат какого либо действия. Вот например — «Я уже покушал», или например «Я за последнее время сделал много дел». У него есть тоже слова указатели — «к этому моменту», «за последнее время», «раньше», «еще», и так далее. Вот, я тебе запишу сюда. Он спокойно расписал слова указатели, под написанными предложениями. Далее он расписал и объяснил последнее — Perfect Continious. Девушка проговаривала правила и опорные слова про себя, пока парни ей объясняли и приводили примеры подобных предложений. Так же, они правили ее произношение, заставляя пару раз проговаривать слова правильно. Сначала ей было ужасно неловко — столько людей решили ей помочь, но казалось, что ребятам и самим это нравится. Хотя больше было ощущение, что она как новая игрушка, которая, еще и говорить может. А с другой стороны, хоть какое-то разнообразие в их буднях. Их урок прервали крики. Ребята за столом, включая Жемчужинку, повернулись на эти крики, глядя на приближающихся парней. Вернулся первый взвод, раненых несли на носилках, Тёрнер шел с поджатыми губами, глядя перед собой, а Пирсон рвал и метал, рявкая на парней и подгоняя их. Взгляды и лица у ребят были отсутствующие, а растерянность лейтенанта только подливала масла в костер. Медики, естественно, кинулись на помощь к раненным, а Тёрнер, сухо поприветствовав танкистов, ушел к себе. Случилось что-то плохое. Многие даже отказались есть, и разошлись по своим палаткам, или сели группами у костров. Подошедший к полевой кухне Пирсон, молча, глянул на Тревиса, и тот, так же молча, кивнул, выдавая контейнер. Сержант лишь кинул взгляд на свою подопечную, и, взяв свой паёк, раздраженно ушел к себе. Эстель переглянулась с парнями, беспомощно выискивая хоть намек на причину такого гнева, но ответ дал подошедший Цуссман, шипя, перебинтовывал руку. Ребята воззрились на него, и он произнес: — Попали в засаду. Тёрнер думал, что если обойдем Ле Мениль, то обойдем краутов с фланга. Но Пирсон считал, что там нас ждут. Тёрнер все равно повел группу туда, и нас атаковали. Лейтенант ошибся, и прав оказался сержант Пирсон, в итоге мы кое-как отбились. Мы смогли одолеть этих гадов и прогнать их оттуда, сейчас там парни из третьей роты. Но все равно, лейтенант и сержант опять… Жемчужинка мягко забрала бинт у Роберта, перехватывая его ладонь, пока он говорил, вызвав безграничное удивление парней, и наоборот, размотала их. Рядовой даже прервался, пока говорил, удивленный таким поведением их новой подруги. Осмотрев рану, она принесла кружку воды, и для начала хорошенько ее промыла. Ей еще вчера выдали положенную по штату полевую аптечку, и сейчас она пригодилась как нельзя кстати. Цуссман сидел затаив дыхание, боясь вспугнуть ненароком эту немку, словно бы она была пугливой белкой. Но она спокойно обрабатывала рану на его руке. Роберт ощущал прохладные пальцы и теплую ладошку Эстель, пока она осторожно промывала ранение, постоянно подливая воды. Это была вспоротая рваная рана на ладони, результат неудачного падения на камни и стекло. Эстель, орудуя пинцетом, мягкими, но точными движениями вытаскивала из-под разорванной кожи осколки битого стекла, камушки и прочий мусор, постоянно промывая водой, а после, и спиртом. Придирчиво осмотрев, слегка поморщив носик, его ранение, в ход пошла походная мазь. Девушка действовала исключительно осторожно, ее пальцы практически не касались кожи, но она планомерно покрыла всю рану мазью. Цуссман еле слышно прошептал смотрящему за этим всем Рональду: — Не поверишь, руки легкие, совсем не чувствовал что она ковыряется там… — Жаль, ее не было тогда, на пляже, — так же тихо прошептал Рэд, глядя на работу их подруги. — Думаю, она бы тебя точно быстрее на ноги подняла. — И не говори, — отозвался Цусс, глядя, как завороженный, на то, как порхают тонкие девичьи пальцы. Когда Жемчужинка покончила с обработкой и промывкой, она просто отбраковала старый бинт. Смяла и отбросила грязный бинт, доставая из сумки новый, осторожно заматывая рану на руке парня. Медик, было, возмутился, но она, чуть приглушенно произнесла: — Нельзя. Старый бинт, много грязь. — И что, вымоем! — Нет. Так сделать у нас, Тиф пошел. — Ну все равно… Парни лишь помотали головами — бинт и правда был весь в грязи и крови, лучше его просто выкинуть. Цуссман сидел, ощущая, как Эстель бережно бинтует его кисть, постоянно проверяя настолько туго — просто осторожно просовывала два пальца под бинт. Роберт посмотрел на лицо девушки и тихо произнес: — У тебя пальцы холодные, ты замерзла? — Нет, — чуть смеясь, произнесла Жемчужинка, — У меня есть всегда холодный пальцы. Цусс кивнул, а Эстель решила уйти в палатку и не мешать парням ужинать. Рассел лишь вручил ей листы и велел повторить правила. Он как раз успел объяснить ей основные правила из настоящего времени. Оставалось лишь выучить и вникнуть. Но за этим дело не встанет. Когда она, прихрамывая на костылях, скрылась из виду, Цуссман осмотрел руку и произнес: — Надо же, руки такие легкие, так осторожно все сделала, молодец. — Учится кстати тоже быстро, — кивнул Рассел, убирая ручки и книги, а тетради он все отдал девушке. — Схватывает на лету. Видать у нее больше способностей к лингвистике, чем к точным наукам. — Странно, что ее выперли. Удивленно отозвался Айелло, который тоже наблюдал за процессом лечения кисти его товарища: — Смотрите, она летчик, она может оказать первую помощь, — Цусс кивнул на слова друга, слегка помахав кистью. — Знает и быстро учит языки. — Может именно поэтому, — хмуро произнес Грэг, заряжающий Коллинза. — Она умненькая, действительно быстро и легко учится. Хотя легко не то слово. Ей легко, если она может, образно говоря увидеть, то, что ей объясняют. Визуализировать. — Да. Если объяснять ей на живом примере, результатов будет больше, чем на бумаге, — отозвался работавший с ней Рассел. — Но вот что еще интересно. Лично мне. У нее за воротником видно целую кучу синяков. — Ну это явно не сержант, — покачал головой Рональд. — Он бы… — Я не говорил, что это сержант, — рыкнул Рассел. — Я имею ввиду, что эти синяки появились раньше. Вот вам и ответ, на большинство вопросов. Воцарилась тишина. Если так вышло, что ее поколачивали свои же, то ответ на запуганность уже есть. Так же, это дает призрачный ответ на то, почему ее вышвырнули. Ибо многие поняли по поведению немцев в Мариньи, что девушку хотят убить. Хотя потом, тема все равно сменилась. Парни еще долго обсуждали то, что сделала для Цуссмана Жемчужинка. Многих восхитило, что она так осторожно и легко обработала его ранение. А сам Роберт все восхищался легкостью ее рук, тем, что он почти не почувствовал как она орудовала пинцетом, а потом мазью. Руку перестало саднить и нарывать, приятно грела мазь, плюс не сильно стянутый бинт. Парни даже удивились, откуда в немке столько сочувствия и доброты. Она ведь родилась в Германии, среди нацистов, она жила среди них, росла, ходила в школу с такими же нацистами. В таких условиях, ее должны были натаскивать ненавидеть все живое, словно собаку. Но нет. В ней эмпатии и сочувствия было на десятерых. Правда вот она была очень пуглива, и все еще вынуждена была перешагивать через свой страх перед парнями. Но уже был прогресс. Многие считали, что уже через месяц она полностью привыкнет к ним. Сержант раздраженно и резко переодевался. Внутри клокотала буря из гнева и ярости. Тёрнер как обычно решил не послушать его, как обычно, решил, что его видение и расчет это ничто. В итоге по его вине погибло столько парней. И еще его называют упертым? Ха! Его прервало то, что в палатку, крадучись, прошла его немка, тихонько отходя подальше и стараясь как можно менее заметной. Даже злость куда-то улетучилась, при виде того, как эта девчонка опасливо озирается на него. Вздохнув, Пирсон пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. Не при ней. Она и без него шугается каждого шороха. Спокойно, спокойно. Потом перекипит. Эстель села на раскладной стульчик, изучая что-то на бумажках, что принесла с собой, под светом масляной лампы. Сержант видел, что ей что-то объясняет танковая рота, но из-за пелены гнева, даже не особенно обратил внимание. Сейчас ему было плевать — хотелось есть, он устал, и все еще не остыл. Но увы, из-за того что они пришли поздно, вся пища уже остыла. Он лишь поморщился, проглатывая вязкий суп. Надо было поесть хотя бы это. Хотя от этих консервов уже живот крутило. Жемчужинка подняла взгляд на Пирсона. Тот морщился — еда явно была уже остывшей. Девушка посочувствовав, решила, что если хочет ему отплатить, надо будет и ему помогать. А значит, если завтра их лагерь отправится дальше, а парни из первого взвода снова на передовую, ей надо будет к приходу сержанта что-то сделать. Хотя бы приготовить поесть. Утро началось с криков. Опять стандартный подъем — по тревоге. Солдаты готовились к дальнейшему продвижению, собирали лагерь, танкисты же готовили к отправке своих боевых зверей. Пехота поедет с ними сегодня. Уильям разбудил подругу мягко, чтобы не пугать резким подъемом. Он почти невесомо потряс ее за плечо, дождавшись, пока немка приоткроет сонные глаза. Даже такой короткий момент, вызвал теплый отклик в душе Пирсона — она так мило посмотрела на него заспанными глазами, потом села, потирая кулачками глаза. Из-за взъерошенности и сонливости, она выглядела как нахохлившийся воробушек. Но умиляться этим сонным чудом, у него не было времени. Только из-за нее ему дали 10 минут отсрочки до отправления, делая скидку на заботе о раненой. Она сонно моргала, пока он доставал ее одежду, сложенную, еще со вчера, на стульчике и протянул ей: — Давай, сонный воробей, вставай, одевайся. Лагерь собирают, мы выдвигаемся дальше. Однако встала дилемма — девушка одевалась очень медленно. С больной ногой, процесс натягивая штанов, был очень трудным для нее. Да, нужна была помощь. Сержант сначала наотрез отказывался помогать. Но, увы, медсестры уже уехали, так что пришлось. Девушка густо покраснела, когда Уильям помогал ей со штанами — с больной ногой, ей не удавалось даже наклониться нормально. Сержант преспокойно приподнял обе ее ноги, натягивая штаны как на ребенка, потом поднял ее одной рукой за тело под ребрами, натягивая эти злосчастные штаны ей на бедра. Пирсон был предельно аккуратен, хотя и действовал быстро. У него не было времени смущаться или разглядывать свою подопечную. Когда дело дошло до обуви, сержант сначала был вынужден надеть на ее ступни носки и… Девчонка, взвизгнув, отдернула ногу. Уильям сначала даже опешил, подумав, что ей больно. Но Эстель смущенно пробормотала: — Щекотно… Сержант хмыкнул, улыбнувшись, и продолжил. Теперь на очереди были сапожки, такие миниатюрные, будто бы для золушки. Он впервые видел ее в новом облачении — вчера как-то даже и внимания не обратил. А сейчас, окинув взглядом, усмехнулся — и, правда, Золушка. Все миниатюрное, все как на подростка. Вскоре, его стараниями, Жемчужинка была уже одета. Единственное что, майку она так и не отдала Уильяму. Хотя, Пирсон был не особенно против. Но больше всего его поразили маленькие ножки его спутницы — бедный снабженец был вынужден перешивать самые маленькие сапоги из имеющихся, и то, почти треть пришлось укорачивать. На всякий случай, ей сделали три пары, и передали новые шнурки для ее старых сапог. Потом, девушка помогала сержанту с палаткой, опираясь сразу на оба костыля. Она быстро, на удивление Уильяма собрала вещи и ящики, сложила все стулья и стол, и не менее кропотливо сложила все на ящики. Получилось довольно компактно. Правда вот брезент и балку уже было ей не под силу снять, так что этим занимался сержант. Но он был доволен — девчонка помогает, значит полезна. Тёрнер добежал к ним, когда оба уже, считай, «на чемоданах» сидели. Оглядев результат кропотливой работы снабженца, он удовлетворенно кивнул: — Прекрасно, будто бы изначально с нами и служила. У нас есть еще пара минут — что-то там у Коллинза с танком. Кстати, как нашей новой подруге обувь? Уильям усмехнулся и, посадив девчонку так, чтобы ее ноги покоились у него на коленях, чем вызвал смущение спутницы, указал на сапоги: — Вообще прекрасно. Ты это видел Джозеф? Прямо таки Золушка. Хотя вроде взрослая. Лейтенант улыбнулся, кивая и переминаясь с ноги на ногу: — Да, ты бы видел реакцию Джонса, когда я принес ее сапоги. Он бедняга вчера полдня перешивал для нее обувь из самой маленькой что была. Молодец к слову, все запаял и прошил. Зато, у нее теперь, как и полагается, туфельки на все случаи жизни. — Сапожки, — усмехнулся Уильям, позволяя Эстель сесть обратно, опустив ее ноги на землю. Раздался сигнал автомобиля, и сержант, кивнув, обратился к подопечной: — Мы поедем на танках, ты же отправишься с парнями на грузовиках. По приезду тебе помогут с палаткой. Понятно? Жемчужинка только кивнула. У нее на уме было другое — раз их лагерь расположится рядом с Ле Мениль-Аме, там будут фермы. И можно будет раздобыть для сержанта что-нибудь на ужин. А пока, Пирсон помог ей забраться в кабину и чуть кивнул, уходя к своим. К полудню лагерь уже разбили в поле у кромки лесопосадки, в аккурат в 100 метрах от ферм. Взводы ушли еще утром, а потому лагерь пребывал в тихом ожидании. В нем осталось всего пара десятков человек, включая поваров, медиков и нескольких парней из десантной группы, которая завтра уже уедет к своим. Повара что-то кашеварили, хотя и без особого энтузиазма, а за Эстель сегодня приглядывал снова Терренс. Врач все утро помогал ей с правилами грамматики, по ее просьбе, все же, какое никакое, а занятие. Все равно раненых увезли в госпиталь в тылу, и у него пока что не было особых задач, как и у остальных медиков и медсестер. Когда стрелка часов перевалила за час дня, он удалился пообедать, а вот Жемчужинка, словно того и ждала, начала собираться на вылазку. Терренс и остальные даже не заметили, как девка, еще и на костылях, умудрилась покинуть лагерь. А Эстель спокойненько себе ушла к фермам, попутно осматриваясь. Крупный рогатый скот естественно увели, как и лошадей, зато кур осталось очень много. Несушки, получившие доступ к зерну сильно разъелись, но, на счастье Жемчужинки, продолжали исправно нестись. В соломенных гнездах была целая куча рыженьких яиц. Петухов не было видно, а потому, яйца, скорее всего, были либо стухшими, либо просто пустышками. Ну ничего, бабушка ее в свое время научила, как проверять свежесть яиц. Эстель принесла себе, не без труда, ведро холодной воды, благо, что и колонка тут работала. И взяв пару брошенных корзин, принялась опускать яйца в воду. Всплывшие, как протухшие — на выброс, а утонувшие, значит свежие — в корзинки. Бабушка объясняла ей в свое время, так же проверяя свежесть яиц, что когда яйцо лежит долгое время, то под скорлупой скапливается воздух и портит само яйцо, так что, если яйцо всплыло, значит, его уже нельзя есть. Девушка не мелочилась, складывая в корзины огромные кучи яиц. В итоге у нее было три крупные корзины, доверху забитые свежими яйцами. Ну а что? Не об одном сержанте же думать, надо бы и остальных ребят накормить. Когда еще им представиться возможность нормально поесть мяса, яиц, и овощей, коих тут было в довольстве. Девушка, проверяя очередную партию яиц, вздрогнула от голоса над собой: — Фуф, еле догнал! Ты… Ого, ничего себе! Терренс, вернувшийся с обеда, заметил пропажу и ринулся в палатку, но там было пусто. Он оббегал весь лагерь и поле, но не нашел своей подопечной. И только уже было схватился за голову, начав обдумывать, что сказать сержанту, как заметил движение между забора, у одной из ферм. Светлое пятно белокурой гривы волос. Ринувшись туда, он не прогадал и нашел свою потеряшку. Однако, как выяснилось, немка не убегала, она здесь, возле лагеря. Она смущенно ему улыбнулась и пояснила свой уход. Его поразила причина, озвученная немкой — еда у них, американцев, мол, больно безвкусная, от того солдаты грустные и злые. А тут кругом брошенные фермы, где осталась птица и растительная пища. Платить тут некому, а потому, хозяева, как она надеялась, не обидятся, если они возьмут их снедь. Но больше, он был поражен тем, как за непродолжительное время эта немка собрала внушительное количество яиц. Он присел рядом с ней, осматривая корзины наполненные «с горкой»: — Ну ты даешь… А как ты узнаешь, свежие ли они? Эстель чуть улыбнулась и показала, вытаскивая со дна ведра парочку: — Утонул — свежее. Всплыл — стухло. — Угу, понял. И это все свежие? — он обвел рукой внушительное количество уже отобранных яиц. Жемчужинка кивнула, а потом произнесла, чуть посмеиваясь: — Не подумала. Нести назад одной, столько. — Вот именно, как бы ты такое назад притащила? Ладно, хорошо, что я вовремя тебя нашел. Ну, думаю, нам всем такого количества хватит? — медик обвел корзины рукой. — Или ты еще не все нашла? — Да, не все, — ответила ему Эстель, осторожно складывая последние яйца в корзину. — Куриц бы, для ребят. Голодные, а здесь хороший мясо. И овощи, тоже много. — Хм, это дело, давай. Я пока отнесу, ладно? — Терренс осторожно поднял корзину, глядя на то, как уже спокойнее поднимается на ноги его пациентка. — Только нести две руки, ладно? Чтобы цело все. — Ладно, ладно, понял, мэм, — улыбнулся врач, прикидывая как бы донести все действительно в целости. Осторожно взяв в обе руки корзину, Терренс пошел быстрым шагом, почти рысцой обратно в лагерь. Тревис недоуменно посмотрел на медика, когда он вернулся через поле со стороны ферм, запыхавшийся, да еще и с какой-то ношей в руках. Однако когда Терренс аккуратно поставил на стол внушительную корзину яиц, просиял, и даже присвистнул: — Ничего себе, ты где столько нашел, Терри? — Это не я, а наша девчушка-потеряшка, — пыхтя, отозвался медик. — Отсортировала, тут только свежие, уф, я назад, там еще две такие же, если не больше. — О, давай, давай! — воодушевленно потер руки кок. — Отлично, сегодня прям можно хорошо накормить ребят! — И, похоже, еще мы тебе принесем куриц. Или нет, сейчас я принесу корзины и айда за мной. Там вдвоем не справиться. Их там много, жирненькие. А, ну и овощи. — О, еще лучше! — воскликнул от восторга Тревис. — Это дело, вот это я понимаю! Сейчас, уберу их с солнца и подгребу к вам! Слава тебе Господи, наконец, наши поедят нормальную пищу, а не консервы. Пока парни перемолвились, а повар и его коллеги убрали яйца в прохладную темень, Терренс принес еще две корзины яиц. Повара были довольны — с завтраком уже меньше проблем. А пока суд да дело, Эстель прикидывала, как быть с курицами. Ей было физически трудно ударить любое живое существо, не говоря о том, чтобы убить. Поэтому она сидела, размышляла, да поглаживала одну из несушек, что уселась у нее под боком. У нее рука не поднималась рубить им головы или сворачивать шеи, но подсобил сам повар, пришедший после Терренса. Оглядев хорошеньких и сытных на вид несушек, он потер руки: — Прекрасно, действительно, жирненькие. Ну что, кому… Заметив, как девушка поджала губы, парни переглянулись, и кок кивнул: –… Мне, лучше я. — Жемчужинка, мы тут сами с курами, а ты… — А я пойду за овощи, — отозвалась немка и виновато улыбнулась. — Простите, сейчас не смогу убить. Рука не поднимется. Тревис ей кивнул, и она поднялась на ноги, решив для начала осмотреться в поисках тары. Корзины были, но неудобные — глубокие, вертикальные. Так что, ее занял вопрос, в чем довезти до лагеря продукты. Хотя, нашелся неплохой вариант — деревянная тачка для сена, туда как раз эти корзины и ништяк. А ребята нашли колодку для рубки дров и парочку хороших мясных топоров — прежние владельцы оставили добротную часть утвари и прочего имущества на ферме. Так что вопроса с тем, как и чем разделать куриц, практически не стояло. Мимо них, прошла на костылях их подруга, пиная здоровой ногой тачку, груженую корзинками. Да, тоже неплохо. Обернувшись к парням, она произнесла: — Там есть еще один, за дом, но большой. Пойдет для куриц. — Отлично, не придется в руках таскать! — усмехнулся Тревис, прикидывая, сколько кур им нужно, чтобы накормить всех. Когда она скрылась в заросшем сорняками огороде, парни переглянулись с легкими улыбками, занимаясь курами: — Да уж, рука не поднимается. Видимо и на людей не поднималась, раз ее вышвырнули. — Не с того конца мыслишь, Терри, — хмыкнул Тревис, отрубая голову первой, и откладывая еще брыкающееся тело в сторонку. — Наоборот. Скорее всего, у нее не поднимается рука на животинок, следовательно, и на людей, следовательно, она боец слабенький, ну и этим краутам человек такой породы не нужен. — Как по мне, все равно дикость, — фыркнул медик, тоже помогая товарищу с курами, отрубая голову за головой. — Ну коммисуйте ее, если она вам не нравится, но зачем так вышвыривать. Наверное, как солдат, она может и хорошая. Но человечность ей тоже не чужда. А ты знаешь краутов, у них в цене только бессердечие. — Именно, Терри, именно, — отозвался кок, отбрасывая уже пятую тушку в общую кучу. — А тут погляди, ведь не поленилась, пошла сюда, с больной ногой, столько яиц собрала и отсортировала, и не только себе, а всем. Плюс еще хотела кур принести и овощей. На всех. Чуть удивленно произнес Терренс, тоже не отставая по количеству голов. Тревис лишь пожал плечами: — Это и меня поражает. Что в ней столько доброты и сочувствия. А крауты — идиоты! — удар, и новая тушка полетела к остальным. — Что не ценили такое сокровище. Эстель, пока мужчины занимались курами, прошла в огород и остолбенела. Не смотря на то, что он уже порядком пооброс сорняками, тут все равно была куча культур, и множество уже спелых и перезрелых плодов, а сам огород оказался не меньше самих курятников. Да, тут явно жили зажиточные люди. В огороде было море всякой всячины, даже глаза разбегались от разнообразия. Тут были и пузатые арбузы, и кабачки, баклажаны, два вида морковки, лук, болгарский перец, редис, помидоры, огурцы, патиссоны, красная, белокочанная, листовая капуста, салат, брюква, картофель, репа и много, многое другое. Огород тянулся вдаль, явно, что местные фермеры работали на продажу, ибо видов и сортов овощей, фруктов и пряных трав тут было просто море. Но Эстель подумала, и набрала самый, что, ни на есть, классический набор — репчатый лук, рыжую морковь, редис, капусту, картофель, огурцов и помидоров. Плюс, немного пряных трав, кервель например, укроп обыкновенный, шафран и немного розмарина, буквально всего по паре пучков. Часть овощей на салат, часть на гарнир для курятины, ну а травы по вкусу, авось, повар вообще передумает и сварит огромный котел куриного супа. Однако овощей оказалось больше, чем она смогла бы утащить, так что, пришлось сделать пару заходов, в чем парни ей помогли. Они уже отнесли в лагерь тушки, и вернулись помочь. Заметившие их возню остальные ребята так же не растерялись, и пришли на выручку. С брошенной фермы забрали ножи, Жемчужинка нашла пару мешков муки, странно, что фрицы не забрали, мука была чистой и хорошо просеянной. Еще были обнаружены и сушеные приправы, всякая утварь, а в погребе даже нашлось вино и сыр. А еще, к ребятам вышла одинокая буренка, из глубины фермерского двора, заслышав голоса и возню. Корова была весьма доверчивой, и не пугливой, а потому, жалобно мыча, она ткнулась мордой в первого попавшегося, а это был Роджер, второй из поваров в стане. Он удивленно смотрел на буренку, пока корова слегка бодала его и лизала руки. Лишь один из ребят поваров, который уже нес корзину с картофелем в лагерь, усмехнулся: — Ищи ведра Дэйв, она просит доиться. — А какие? И… — Да просто поищи что-то, куда можно будет молоко сливать, корова дойная, вон, вымя чуть не лопается, я сейчас приду. Стью был сам родом с фермы, не понаслышке знал о скотине и как с ней обращаться. Он быстро отнес овощи к полевой кухне, и, вернувшись, взяв буренку за рог, повел за собой, в компании Эстель и Роджера. Девушке он пояснил: — Корова любит женские руки, потому постой, да погладь по морде. Скотина тем спокойнее, чем спокойнее владелец. Ну, в нашем случае мы. Он поглаживал и сам по округлым бокам буренку, ласково и спокойно разговаривая с ней: — Кормилица, кто ж тебя тут оставил то? Зорька гнедая, ничего, сейчас подоимся. Пока он беседовал да поглаживал корову, свободной рукой орудовал у вымени. Оказалось, вытирал вымя и соски. Роджер же не был настроен так спокойно как Стью, и был даже немного нервным — рог буренки был прямо у его живота, но корове он был не интересен. Эстель вынула из кармана пару мелких яблок, что нарвала. Ей не жаль было поделиться с животным, и потом, пока корова жует, то будет меньше дергаться. Стью произнес, спокойно надаивая буренку в ведро, что приволок Роджер: — Она вышла на голоса, подумала, что хозяева вернулись. Наверное, возьмем с собой, много ли надо скотине, попастись, да чтобы доили. — Думаешь, разрешат оставить? — задумчиво спросил Роджер, на автомате поглаживая по боку животное. — Думаю да. Много ли у них вариантов? А скотина в хозяйстве нужная, и молоко тебе, и мясо, на худой конец. Корова и правда была ужасно долго не доеной — ребята от нее получили два полных немаленьких ведра молока. Но тем лучше. Буренка последовала за Стью, и он организовал ей самовыпас — привязал к дереву на длинной веревке, метров 12 точно. И пока коровушка объедала клевер и одуванчики, все немногочисленные люди в лагере занялись приготовлением пищи. К четырем часам, все, кто был в лагере, помогали с будущим ужином — медсестрички чистили и нарезали овощи, а мужчины ощипывали, потрошили и разделывали тушки курицы. Парочка ребят, принесших обнаруженные мешки с мукой, и имея яйца, месили тесто на лепешки, чтобы был какой никакой, а хлеб. Эстель же помогала с остальными делами, например, нарезала мясо. Тревис был доволен — сегодня ребят ждет целый пир. И все благодаря неравнодушию всего одного человека в лагере. Время летело незаметно, все болтали между собой, готовя или помогая с готовкой. Масла в лагере было в достатке, и потому повар расщедрился даже на гренки. Собственно, остальную часть яиц оставили на утро, чтобы завтрак тоже был приятен парням. Да и молоко теперь было, по примерным подсчетам, литров 10, не меньше. А повара решили сделать тушеное рагу из курятины с овощами. Запах был пьянящим, даже медсестры вели носами, улыбаясь и строгая овощи на заправку и салаты для парней. Сама Эстель попросила у повара пару кусков мяса, тихо пояснив, что, скорее всего, сержант откажется ужинать со всеми, да и она может сама приготовить. Тот хмыкнул, и кивнув, отдал ей несколько ножек да грудок штуки три. Взяв корзинку с уже отмеренным добром, она отправилась в палатку, приготовить и для сержанта нехитрый ужин — жареную курицу, жареный картофель да салат. Не густо, но зато вкусно, как любила говорить ее мама. Благо, что Тревис дал ей походную солонку, немного масла и сразу же турку и молотый кофе, так что готовка прошла довольно спокойно и ей не пришлось бегать несколько раз туда-сюда. И даже если учесть, что готовить приходилось на примусе, все равно, Эстель удалось справиться в аккурат к приходу роты. За готовкой и размышлениями постепенно опустились вечерние сумерки. Вечерело, солнце еще не зашло, но уже опустились сумерки, а в траве запели сверчки. Дрозды кричали, перепархивая с ветки на ветку, а остальные птицы уже почти не подавали голосов. Эстель как раз едва успела закончить с приготовлением салата и кофе, как зазвучали высвисты и голоса. Вернулись парни с задания. Подходя к лагерю, многие парни потянули носом — стоял чарующий запах еды, и не просто консервов, а именно вкусной нормальной еды — свежего хлеба, овощей и курятины. Повара встретили ребят довольно приветливо, и сегодня в контейнерах не был суп-клякса, а самое настоящее рагу из овощей и курицы, стояли миски с гренками, свежим еще горячим хлебом, да еще и салат в глубоких больших казанах. Ребята естественно были очень рады, и тут же побежали мыть руки и садиться ужинать. Парни, сидя за столами полевой кухни искренне наслаждались. Вкусная, горячая еда после тяжелого боя, это было просто чудом. Айелло радовался, наверное, больше всех, ведь именно он сетовал на безвкусность еды. Тёрнер же просто спокойно ужинал, хотя даже он, сдержанный и спокойный командир не мог отрицать, что сегодняшний ужин был куда приятнее предыдущих. Узнав от Тревиса, кто помог организовать для всех такой чудный ужин, он даже улыбнулся — молодец девчонка. Озаботилась их пропитанием, и не на тяп ляп, а серьезно, с подходом к делу. А вот сержант даже не взглянул в сторону полевой кухни. Пирсон сегодня сильно вымотался и, хотя был голоден, но хотел скинуть поскорее тяжелый рюкзак и оружие. Войдя в палатку, он обомлел, забыв даже, с чего злился пару минут назад — Эстель, хоть и на костылях, хоть и с больной ногой, но спокойно ставила на стол тарелки с пищей. Обычные алюминиевые блюда, которые были почти не в ходу, ей сегодня пригодились. На одном была жареная курица, на второй, более глубокой, обжаренный картофель, ну и в миску, что у него была, был отправлен салат. До его прихода она успела еще взять для него приготовленную лепешку хлеба, и она до сих пор не остыла. Пахло только что сваренным кофе, едой и… Эстель. У нее явно был свой запах. От нее пахло чем-то сладким, но не конфетами, он еще не до конца понял, чем. Немка ему слегка улыбнулась и произнесла: — Так и знала, что ты не пойти есть со всеми. Так что… — Спасибо… — немного обескуражено пробормотал сержант, глядя на то, сколько успела сделать для него его подопечная. И даже как то на душе потеплело, что ли. Что девушка озаботилась его нуждами, поняла, что он не любит есть со всеми, предпочитая уединение, подсуетилась, приготовила. И сержант был уверен, что приготовила она — у нее на руках все еще были очистки от овощей, а в углу палатки, в ведре лежали куриные кости, очистки и прочее. Он неловко помялся, но все же скинул с плеч тяжелое оружие, рюкзак, снял каску с головы, а Жемчужинка продолжала свои мелкие хлопоты, например, приборы положила, и поставила чашку. Наскоро вымыв руки, Уильям сел, и взглянул на подругу, но она покачала головой: — Я уже кушала, ты ешь. Сержант принюхался к еде, ощущая приятный запах жареного мяса и картофеля, свежих овощей и пряных трав. Да уж, после вчерашнего безвкусного холодного супа, этот рацион был в разы приятнее. Он принялся за свой ужин, а его подруга сидела и спокойно пила чай, что заварили повара. Она и правда уже поела — Тревис принес ей порцию как раз, пока она готовила салат, а повара похвалили за инициативу. Пирсон ел немного жадно. В конце концов, давно у него в рационе не было белого мяса и овощей. И курица, и картошка и салат ушли влёт. Лепешка служила ему скорее закусью, чем сопровождением трапезы, хотя и от нее осталась четверть. И что приятно, порция была как раз под него. В достатке, но не слишком много. Уильям был доволен. Хорошее окончание дня. Выйдя наружу, он уселся на стульчик у костра, что помогли Жемчужинке развести парни-медики, с кружкой свежего кофе и спокойно выдохнул. Вместе с сытостью пришло окончательное умиротворение. Вот всегда бы так. Эстель села неподалеку, бормоча правила на бумаге, что расписал ей Рассел. Она достала из нагрудного кармана портсигар, и, открыв, вздохнула. Пирсон перевел взгляд на нее, попутно, спрашивая: — Что такое? — Последняя, — девушка потрясла сигаретой, и, придерживая волосы, подкурила прям с костра. — Ничего, я тебе достану, — хмыкнул сержант, отпивая глоток, прикрыв глаза. — Спасибо тебе, за заботу. Видимо ты на весь лагерь нашла продукты. — Угу, — выдохнула сизый дым Эстель. — На ферма. Там. И указала себе за спину. Сержант, окинув взглядом ферму, хмыкнул. Да уж, вот же непоседа. Хотя жаловаться грех, давно он не чувствовал такого насыщения как сейчас. Уильям умиротворенно выдохнул, сидя и слушая шелест листвы, треск костра, и как стрекочут в траве сверчки. После, он сел рядом с подругой и слегка приобнял, желая вновь ощутить это чувство умиротворения, что дарило ее наличие. Но сегодня все было иначе. Сегодня было спокойно и как то уютно. Словно снова дома, словно вот, только поужинал и сидит с подругой на веранде, под пение сверчков. И как ей это удавалось? Вот так, из ничего создать уют и покой для его души? Эстель курила, глядя на всполохи костра. Сегодня она немного умаялась со всеми делами. Однако не жалела. И она будет продолжать так кормить и заботиться о человеке, что подарил ей не только шанс на жизнь, но и защиту, заботу и какую никакую, однако же, свободу. Это дорого стоит, и она обязана вернуть ему долг. Однако если он так красен платежом, то это вдвойне прекрасно. Утром парней ожидал не менее хороший завтрак — свежий омлет, еще порция салата, каши, гренки и лепешки и молоко. Стью и Жемчужинка подоили корову вчера и плюс, еще и утром. Молока хватило конечно не на всех, но чтобы компенсировать, каждому дали по пол кружке. Ребята наслаждались подобным. Вместо уже надоевшего кофе свежее парное молоко. Ну и так как продолжалось продвижения, с ферм решено было собрать максимум полезных вещей. Остатки муки и кукурузного зерна, масло, забили еще немного курей и взяли с собой овощей. Коровку начальство одобрило, так что животинка продолжила путь вместе с лагерем, весело цокая копытами по дороге. Последующие дни были похожи один на другой, тянулись они довольно медленно, но немке и парням было чем заняться. Месяц в целом для Жемчужинки проходил довольно мирно — каждый день ребята переносили лагерь, пока солдаты взвода стягивали кольцо вокруг краутов. Немцы отступали так же быстро как наступали американцы, и петля постепенно затягивалась вокруг их ставки в Кане. На пути была целая куча ферм, так что парни из их дивизий не голодали. Ну, и естественно у взвода была корова, хотя уже и не одна — с двух ферм далось спасти еще трех буренок. Коровки паслись и каждое утро и вечер, Стью и Жемчужинка доили животных, а молоко улетало всего лишь за утро, на завтраке. За эти недели парни не только были сыты, но и довольны. Эстель, Терренс и Тревис постоянно ходили к брошенным фермам, доставая, где яйца, где овощи, ну и так далее. Один раз им попалось целое кукурузное поле, а место куриц были гуси. Знатный тогда был обед и ужин для парней. Так что немка и ее новые товарищи не скучали. Плюсом, она с каждым днем все больше обвыкалась, страх начал постепенно отступать, да и этому сильно поспособствовали успокоительные чаи, забота Терренса, дружелюбие и терпение ребят взвода. Ну и разумеется Пирсон. Сержант постоянно помогал подруге, и зачастую даже не скупился на помощь с ногой и учебой. Его радовало, что девушка не сидит на месте, что она продолжает работать и приносить пользу наравне со всеми. Эстель решила в этот месяц основательно заняться насущным вопросом, и потихоньку, с помощью солдат и новых друзей, в лице Рассела, Бриггса, Стайлза, Айелло, Цусса и Дэниелса кропотливо учила английский. Каждый вечер, ребята сидели в полевой кухне после ужина, и потом до отбоя могли и учить ее. В этом им помогали многие желающие. Девушка быстро освоилась с грамматикой, благодаря Бриггсу и Расселу. Один учился в Гарварде, а второй был выпускником Йельского университета, и потому, как лингвисты, оба объясняли ей многие вопросы и трудные грамматические правила на бумаге. Так же нашелся немецкого-английский словарик, с помощью которого, Жемчужинка пополняла свой словарный запас. К середине второй недели она уже прекрасно выучила и научилась склонять более 3000 слов. А все благодаря тренировке, которую она выполняла, пока учила французский язык. Правило простое — каждый день учить по 50 новых слов. Но так как с запоминанием у нее не возникало проблем, то норма постепенно расширилась к 70, а позже и к рекордным 100 словам в день. Ей- то было проще — она днями была в лагере, и времени на то, чтобы выучить новые слова у нее был обоз и маленькая тележка. В итоге, уже к третьей неделе, она прекрасно могла изъясняться, практически не делая ошибок. Ребята были довольны ее прогрессом. Пирсон так же замечал улучшения в ее речи, и даже невольно начинал гордиться ей. Однако сейчас у них было меньше времени друг с другом — его и Джозефа гоняли в хвост и гриву по поручениям Дэвиса. Нога у нее также заживала, и уже 15 го числа, она смогла встать самостоятельно, и хоть все еще сильно прихрамывала, но уже могла обходиться без костылей. Терренс постоянно осматривал ее ногу и менял повязку, проверял и следил за процессом заживления. Он же помогал ей и с упражнениями для ноги. Медик заставлял ее наступать на больную ногу уже через неделю после вправления. Он делал ей массажи, мазал постоянно гематому после вывиха, и в целом исправно следил за процессом ее реабилитации. Прошло три дня, как Терренс снял фиксирующую повязку, а было этого 12го августа, и заменил на обычную бинтовую. Жемчужинка училась вновь ходить. Да, когда у тебя в руках нет этих «ходулей», как любил выражаться сержант, ходить было непривычно. Однако ей, пока что, удавалось справляться. Да, ходила она медленно, иногда припадала на больную правую ногу, но зато, всегда находились ребята во взводе, что помогали ей. Например, Айелло. Парень быстро нашел в девушке родственную душу, и мог вечерами болтать с ней ни о чем. И не смотря на то, что между ними не было практически ничего общего, Фрэнк находил беседы с ней куда интереснее, чем с остальными парнями из взвода. Потому как они сошлись в своем юморе. Эстель бойко шутила, хотя и иногда смущалась, и Фрэнку это нравилось. Что она не обижается на его, порой, едкие шутки, да и еще может ответить так же остро, при этом это было не обидно и смешно. Ну и плюсом было то, что Жемчужинка стала для взвода словно громоотводом — каждый, у кого накипело, мог прийти к ней, сесть, и быть выслушанным. И до кучи не бояться, что кто-то узнает. Эти разговоры она бережно скрывала, и наверное под пытками бы не раскололась. При этом Эстель никогда не давала прямых советов или слов поддержки. Она отвечала на тирады аллегориями или просто туманными фразами, которые начинали пониматься гораздо позже. Так же было и с Фрэнком сегодня. Айелло пришел, когда Эстель, как обычно, повторяла правила грамматики, и писала специально тренировочные предложения. Сидя с тетрадью и кружкой чая, Эстель тихонько уминала печенье, пока писала. Рассел как раз вчера дал ей сложный ряд правил для построения сложносочиненных и сложноподчиненных предложений. Сегодняшний вечер, однако, отличался от прочих. Немка буквально загривком чувствовала — что-то случилось. И ответ был дан самим Айелло. Он сел, и прикурил. Немка подняла глаза на товарища и вздохнула — отсутствующий взгляд, темнота в нем, явно произошла смерть. Она всегда словно бы заставляла душу застыть. Капрал тихо пересказал ей события дня, и что Рассел погиб. Танки прикрывали парней на задании, но немцы, как загнанные в угол крысы, дали сокрушительный отпор. Крауты сумели разбить три их танка, а Коллинза лишили части команды. В танк Джонатана прилетел снаряд от панцерфауста, убив мехвода и стрелка радиста. Жемчужинка вздохнула, глядя на притихшего Айелло, и положив ладошку поверх его руки, произнесла: — Всякий рассвет уступает место закату, всякое лето сменяется осенью и зимой. Мы не боги чтобы контролировать это, понимаешь? — Умом да… Но… — Но ведь мы можем хранить память и чувства, память о чудесном утре, и память о теплом лете. Фрэнк тихо вздохнул, понимая, что девушка права. И он понимал, что к смерти она относится несколько иначе, чем они. Эстель верила в бога, они знали об этом — она молилась иногда, когда в лагере присутствовал капеллан. И парни уже знали, что смерть в ее глазах это не конец, а лишь уход души в иной мир, продолжение. И она искренне верила, что они, как освободители Европы от нацисткой заразы, попадают в рай. Так что все уже перестали удивляться к такой, относительно спокойной реакции на смерть. Эстель тихо пробормотала, прикрыв глаза и сложив три пальца у груди: — Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen. Перекрестившись, она посмотрела на товарища, и произнесла: — Его душа покоится сейчас на небесах. И он не умер. И не умрет, пока он живет тут, — ее ладошка легла на левую сторону груди Фрэнка. — Он живет в нашей памяти и сердцах. Эстель посидела с ним еще немного в тишине, давая Фрэнку успокоится и просто побыть в молчаливой поддержку. А через минуту заметила, что к ним подсели и другие парни. Рональд тепло ей улыбнулся, Цуссман подмигнул, Тёрнер просто миролюбиво улыбнулся ей, поприветствовав, а вот Стайлз ковырялся в фотоаппарате. Кажется, заело пленку. Были разговоры ни о чем, ребятам просто нужно было немного отвлечься. Эстель участвовала наравне с ними, но заметила, что лейтенант иногда посматривает в другую сторону, назад от себя. Парни сидели, обмениваясь новостями, но лейтенант молчал. Проследив за его взглядом, Эстель заметила сержанта. Он сидел один у палатки, привлекая взор немки. — Он почти никогда не сидит в общем кругу, Жемчужинка, — произнес Тёрнер, отпивая воды из фляги. — От чего? — удивленно посмотрела на остальных немка, искренне недоумевая, от чего сержант такой отстраненный. — Он такой после Кассерина, — не подумав, ляпнул Стайлз, даже не заметивший взгляд Джозефа. Эстель, взглянув на сержанта, собрала вещи и, неловко извинившись, пошла к нему. Ей не хотелось оставлять друга в таком подавленном состоянии, а ему явно нужно было выплеснуть то, что накопилось. Ну, или по крайней мере, девушке так казалось.