Жемчужная Лисица

Дорога в Париж была через огороды, так сказать. Камиль вместе с группой сопротивления вела американцев вдали от дорог, дабы не попасться на глаза немцам. Отряд шел через самые кущи, по каким-то только французам ведомым тропам. Камиль уверенно шла вперед, за ней по пятам следовали вразброс пара человек из Маки, и наконец, сами Американцы вместе с агентами УСО. Руссо, увидев впервые Эстель, была совершенно ей не рада. Она быстро услышала акцент немки, и сейчас была особенно раздражена. Она шла сейчас впереди с Кроули и закипала как чайник на плите. В итоге, не выдержав, она прорычала глухо, обращаясь к Артуру: — О чем вы думали, притащив эту немку? Вы хоть проверили кто она?! Вдруг она шпион, или… — Она с американцами, — ответил спокойно Кроули. — И я знаю ее достаточно времени, чтобы сказать в ее защиту пару слов. — Я не хочу, чтобы немец видел, где мы скрываемся, майор. Артур сурово посмотрел на Камиль и произнес уже строже: — Руссо, эта девушка — наш прямой билет в канцелярию. И если ты не хочешь провала операции, тебе придется слушать меня и ее. Фыркнув, Денис отвернулась, бормоча на французском какие-то ругательства. Терпеть немца, ха. Нет уж. Пока отряд шел, Эстель прихрамывала и замыкала строй. Нога, разболевшаяся после неудачного прыжка, вновь дала о себе знать. По счастью, нового вывиха она не заработала, но было больно. Девушка попросту стала отставать от отряда, давала о себе знать не только усталость, но и не до конца зажившая лодыжка. Отряд заметил ее отставание только тогда, когда Пирсон остановился и произнес лейтенанту: — Тёрнер, погоди. Наша подруга отстала. Камиль фыркнула, остановившись. Ей не понравилась эта девушка, ей не нравилась ее хромота и медлительность, ей не нравилась даже ее внешность. Руссо вновь высказалась: — Эта девушка — обуза. Вам не стоило ее с собой брать на задание Майор. Кроули фыркнул уже раздраженно: — Эта обуза, как ты изволила выразиться, достала для нас важные бумаги. И именно ее план сработал. Руссо лишь закатила глаза, глядя, как сержант поднял Эстель на руки. Сам Уильям лишь покрепче стиснул зубы, дабы не высказать француженке все, что думает. Жемчужинка в его руках только тихо прошептала, пока они шли: — Прости… Я, и правда, словно балласт. — Не мели чуши, — фыркнул Уильям, переступая через ветку. — Пусть треплются сколько влезет. Пока отряд шел, Артур шел плечом к плечу с Камиль. Глядя на хмурую француженку, он произнес негромко: — Ты к ней необоснованно жестока. Если бы не она, мы бы не знали о геноциде. Она спасла ценой своей шкуры несколько тысяч французов, в том числе и евреев. Руссо вздернула удивленно брови и глянула на Кроули. Британец тем временем смотрел только вперед: — Я знаю эту немку всего пару месяцев с прошлого года, и то, тогда она была среди нацистов. Сегодня лишь день, как мы сотрудничаем в качестве союзников. Но даже когда на ее шее блестел Железный Крест, она всегда была человеком с большой буквы. Более доброго существа я никогда не встречал. — Вы говорите, mon ami, что она спасала французов, — буркнула Камиль, глядя себе под ноги. — Но не говорите, какую цену она хотела за это. — Никакую, — ответил майор, перешагивая через бревно. — Просто так спасала людей. Если не веришь мне, спроси у нее. Она никогда не врет. Руссо задумчиво посмотрела сначала на майора, а потом на немку, которую нес сержант. С девушкой общался Цуссман, активно жестикулируя, но говорил тихо, не разобрать. Сержант Пирсон время от времени хмурился и переспрашивал, а с другой его стороны Рэд, видимо подтверждал слова друга. Эстель иногда улыбалась, но было видно, что она очень устала. — Прямо таки никогда? — иронично фыркнула француженка. — Никогда, — ответила за товарища Вивиан. — Врет она лишь иногда самой себе. — Странно. Прямо таки святая в рядах немцев. Руссо фыркнула, хмурясь. Харрис же произнесла, осторожно обходя куст шиповника: — Она собственно никогда и не вписывалась в ряды немцев, да и в качестве солдата ее трудно представить. Она пилот, но ей бы скорее подошло воздушное трюкачество. Она немка, но воспитана будто бы в церкви. — Она и на фронт то попала случайно, — произнес Артур, тоже глянув на девушку в руках Уильяма. — И да. Если захочешь, расспроси ее о прошлом. То, что она тебе расскажет, заставит у тебя волосы на голове шевелиться. Камиль удивленно посмотрела на майора и помрачневшую Вивиан. Видимо и правда, лучше будет поговорить с этой немкой. Остаток пути, француженка переваривала. Майор на ее памяти никогда не рисковал. Он был куда осторожнее даже самой Руссо, и если он доверяет этой девушке, есть смысл приглядеться к ней. И было действительно что-то странное в ней. Как-то не вписывалась она в картину немецкого солдата. Немецкие женщины-солдаты обычно грубоваты, зло накладывает отпечаток на их голос и внешность, а эта, словно с другой планеты. Но пока, Камиль было трудно довериться тому, чьи люди как скот вырезали французский народ и оккупировали ее родину. Когда ребята, уже глубокой ночью, добрались до Парижа, взвод был вынужден пробираться по кишащим краутами улицам города. Их путь лежал практически к самому центру, ведь группа Маки засела в зданиях, через три квартала от Нотр-Дама, с запада. Эстель по дороге уснула на руках у Пирсона, еще до того, как они даже черту города пересекли. Уильям особенно против прикорнувшей подруги не был, просто перехватил ее осторожно, и теперь спокойно шел, ощущая теплое дыхание у шеи, куда немка уткнулась носом, и слушая едва различимое посапывание. Но долго так наслаждаться теплом и запахом подруги ему не дали. Пока группа пробиралась по темным улицами, Руссо повернулась к отряду: — Мы долж… ны… Ее взгляд остановился на лице заснувшей девушки. Камиль даже хмыкнула, слегка приподняв бровь: — Мда, сама безмятежность. Неважно. Через две улицы нам нужно будет рассредоточиться. Оттуда и дальше по одному или двое. Сержант, вы… Уильям только зыркнул, как француженка прикусила язык: — Д-да я поняла, вы сами. Отряд лишь переглянулся. Джозеф ободряюще кивнул товарищу и скользнул вслед за Руссо. Дальше, они продолжили путь в тишине, и в условленном месте рассредоточились по зданием у одной широкой улицы. Половину из них была брошена, другие же спрятались в неосвещенных парадных. Вот тут то и пришлось Пирсону все же разбудить свою подругу: — Эй… Просыпайся, воробушек, — шепнул он ей, когда ему посчастливилось спрятаться с ней в одиночестве в одном из брошенных зданий. — Ну же, просыпаемся. Девушка нехотя разлепила глаза и сонно пробормотала: — Еще ведь темно… — Просыпайся, Лисёнок. Мы в Париже. Эстель сонно моргая, пробормотала, все еще не до конца проснувшись: — И что?.. Это не подождет до утра?.. Пирсон усмехнулся — взъерошенная, сонная, Эстель была до ужаса мила. Но все же, ее надо растолкать, ведь дальше путь придется проделывать крадучись и по одному, как и велела Камиль: — Давай, давай, просыпайся, не подождет. Девушка только сонно зевнула, прикрыв кулачком рот. Она вновь уронила голову на плечо сержанта: — Ну хотя бы минуту… — Прости, Лиса, но нет. Дальше идем своими ножками. Жемчужинка буркнула, не открывая глаз: — Если мы в Париже, то чем ближе к центру, тем меньше патрулей. А если идти через дворы, так вообще можно не париться. Уильям хмыкнул: — Ты ведь даже не знаешь куда идти. Еще раз зевнув, немка все же кое как продрала глаза, и потирая кулаком проворчала: — Ладно, мучитель. Все, проснулась. Пирсон усмехнулся, потрепав ее по волосам: — Не ворчи, воробушек. Придем, и спи, сколько влезет. Девушка зевая кое как встала на ноги. От сонливости и боли в ноге ее слегка покачивало. Она посмотрела на улицу и проворчала: — Если меня еще и рано утром разбудят, видит Господь, я за себя не ручаюсь. Пирсон наклонился к подруге, от чего она невольно облокотилась спиной о стену. Глядя на едва освещенное личико немки, он произнес, с рычащими нотками: — Я вроде бы дал тебе обещание, и… Чуть улыбаясь, Эстель положила ладошку на губы сержанта, и шепнула: — Дал. Но у меня есть условие. Пирсон удивленно посмотрел на девушку, ощущая ее холодные пальцы на губах, но кивнул. Смущенно отведя взгляд и улыбнувшись, она произнесла: — После освобождения. После того, как вы освободите Париж. Вот тут Уильям отнял ее руку и произнес: — Мы. — Но… — Цыц. Усмехнувшись, немка не стала спорить, хотя и понимала, что после, их пути с Уильямом разделятся — она видела, как Полковник строчил что-то, и наверняка, узнает кто она. Ведь каждому в армии полагается жетон, а у нее нет жетона армии США. А после того, как все вскроется, ни сержант, ни лейтенант, уже ничего сделать не смогут. Но будь что будет, лишь реке Времен ведомо, что будет. Пробираясь по темным кварталам, Уильям постоянно шел за Эстель. Она, благодаря превосходному зрению, видела в темноте намного лучше него. Ей хватало и мизерных источников освещения, а вот Пирсон постоянно спотыкался о какие-то вещи. Он хмыкнул, шепнув: — Ты точно человек? Как ты видишь что-то в этой мгле? — Лисы обладают ночным зрением, — хихикнула девушка, но все же, ответила. — Я же пилот. У нас у всех должно быть превосходное зрение. И потом, я люблю морковку. — А это-то здесь каким бок-ай! — Уильям зашипел, когда Эстель дернула его на себя. — Бордюр, осторожнее. А морковка… Ну там ведь витамин А, который способствует хорошему зрению. — Мне, наверное, уже не поможет, — проворчал Уильям, потирая ушибленное колено. — Кто знает, кто знает, — улыбнулась Жемчужинка, тихо радуясь, что Уильям не видел ее румянца при упоминании моркови. Вообще, она очень смущалась своей любви к некоторым видам пищи и цветам. Например, букет роз вызвал бы у нее лишь зевоту, а вот букет подсолнухов наоборот, щенячий восторг. Ей нравилась морковка, хотя на нее как на идиотку почему-то смотрели, пока она спокойно грызла свежую сырую морковь. Еще она очень любила сладкий перец, редис, капусту. Но больше всего, и это было ее лакомством, она обожала белокочанную капусту, обжаренную в муке и яйце. Когда бабушка давала ей ее с собой, она прям с нетерпением ждала обеда. Причем ей было даже плевать, что помимо нее, заботливые бабушки и мама давали ей с собой квашеную капусту и другие лакомства. — Ты чего? — А? А, просто вспомнилось. — Морковка? — усмехнулся Пирсон, следуя за девушкой, хотя по идее, должен был сам ее вести. — Нет, — тихонько рассмеялась немка. — Вспомнила про одно любимое свое лакомство… Ну… Оно лишь для меня лакомство и… Ну, как бы… Все равно мне нравится… — Не мямли, — проворчал Уильям. — Не люблю, когда мямлят. Что за лакомство то? Шоколад что ли? — М-м, — отрицательно промычала девушка, выглядывая из-за угла здания. — Обжаренная в муке и яйце белокочанная капуста. Уильям вздернул брови, тоже выглядывая: — Странно, обычно девушки сладкоежки. — Не мой случай, — фыркнула Эстель, перебегая улицу и знаком поманив сержанта. Когда он тоже подбежал, Эстель произнесла: — Я могу, конечно, съесть сладкое, но собой любви к сладостям не испытываю. У меня от сладкого зубы болят. Сержант хмыкнул: — То есть, просто капуста в жареном яйце с мукой и солью, для тебя любимое лакомство? — Но оно ведь не единственное, — фыркнула Жемчужинка, пока они продолжали свой путь, разговаривая в полголоса. — Еще я люблю сыр, с горчинкой. О, еще обожаю виноград и апельсины. Причем последнее мне куда приятнее есть в качестве десерта, нежели шоколад. Пирсон задумался, пока они шли. Он перебирал в голове трапезы за жизнь, пытаясь вспомнить, а что собственно он считает для себя лакомством. Но на ум ничего так и не пришло. Поэтому он и произнес: — А я вот не особенно привередлив в еде. — Ну, я так не думаю, — хмыкнула Эстель. — А что, думаешь есть? Лучше меня самого знаешь меня? Усмехнулся мужчина, вздрогнув, когда немка, оказалась чересчур близко к его лицу — ведь он был в полуприсяди: — Найдем. Пирсон невольно сглотнул, вновь ощущая этот запах земляники от немки. Он уже давно понял, что часть этого запаха масло, которым пользовалась девушка, чтобы не грубела кожа, а часть, ее собственный запах. Эстель шепнула, стоя предательски близко: — Скажите сержант, только честно. Я вам нравлюсь? — Я же уже говорил, не надо ко мне на «вы» и… — Ответьте на вопрос, — мило улыбнулась Жемчужинка, хотя в ее глазах чертята ламбаду плясали. Сглотнув, Уильям долго смотрел на нее, взвешивая. Сказать? Нет, пока он не готов. Не сказать? Обидит. Нужно просто время. Немного, дать себе собраться с мыслями. В голове даже мелькнула предательская мысль: «Черт, да что со мной такое? Я даже с Кристин так не робел, как с ней! Даже сражаться с Краутами проще, чем сейчас ответить на простой, черт возьми, вопрос!». Но, все же, сказал, смущаясь, но профессионально этого не показывая, оставаясь непроницаемым камнем: — Как и твое условие, так и мое. Баш на баш, рядовой. Я отвечу после освобождения Парижа. Эстель хмыкнула: — И кто из нас лис? Пирсон хмыкнул и придвинулся чуть ближе, почти касаясь ее губ: — Ты. Ты мне так мстишь, да? За щекотку? — Нет, не за нее, — мило улыбнулась немка, чуть краснея. — А за то, что разбудил. Мне, понимаешь ли, было тепло, уютно, меня слегка укачивали, а тут «просыпайся!». Так что месть моя страшна! — Ах ты! Эстель, хихикнув, отбежала от него и произнесла, все так же улыбаясь: — Так куда идти? Фыркнув, сержант произнес, подходя, и вновь нависая над ней: — Куда надо, туда и веду. Все, ножки в ручки и хвостиком вперед, давай. Уильям и Эстель, добрались до штаб квартиры Маки, спустя еще 20 минут перебежек по кварталам. Камиль встретила их у входа и сопроводила под самую крышу. На чердаке и расположились группы сопротивления. Тут была пара комнат, так что парней из первой дивизии разместили там. Уильяму и Эстель досталась небольшая комната с двухъярусной кроватью. Когда все разместились, Камиль подозвала агентов УСО и американцев для обсуждения. Эстель же пока куковала на ящике. Ей очень хотелось спать, но пока сержант занят, ей не удавалось нормально сомкнуть глаз. Плюс Кроули предупредил, что ее помощь тоже понадобится. Руссо, пока мужчины обсуждали другую часть плана, по атаке гарнизона, наблюдала за немкой, но та не заинтересовалась, ни картами, ни планами, ни еще чем либо. Пока Пирсон стоял за столом, разговаривая с Джозефом и Артуром, она встала рядом, с отчаянно зевающей Эстель. Все же любопытство пересилило, и француженка поинтересовалась в полголоса у девушки: — Как же так вышло, что вы, mon chéri, что вы теперь с американцами? Жемчужинка зевнула, прикрывая рот ладошкой: — Скажем так… — зевок. — Я не угодила бывшему начальству. Меня выставили из своих рядов, а подобрали Американцы. Спасли, считай. Руссо посмотрела на Эстель, замечая, что та не особенно склонна вспоминать прошлое. По взгляду, пусть и уставшему, явно читалась боль. Ладно, это можно ненадолго отложить. Но оставался другой интересующий ее вопрос на данный момент: — Майор сказал мне, что вы спасали французский народ. Почему? Зачем вы это делали? Жемчужинка пожала плечами, прикрыв глаза: — Разве нужен повод, чтобы спасти невиновных? Не убий, не простая заповедь в библии. Я не желаю, и не желала, чтобы стариков, женщин и простых детей убивали. Это бессмысленный геноцид. — А Евреи? — Они мне ничего не сделали, чтобы желать им смерти, — фыркнула девушка, нахмурившись. — Хотя, да даже если бы и сделали, нет поступка, за который можно было бы пожелать, чтобы их убили. Никому нельзя желать смерти. Камиль тихонько вздохнула. Пусть иногда речь этой немки и полна пафосом, но, похоже, она действительно верит в то, что говорит. И Харрис была права, действительно, она набожный человек. — Вы так сильно верите в Бога? — Верю, — вздохнула немка. — Бог не зря посылает испытания людям. Сильный станет еще сильнее, слабый же сломается. — Вы считаете, что Бог допустил эту войну, и это испытание? — немного язвительно поинтересовалась француженка. — Наш маленький синий шарик не единое творение Господа, — хмыкнула Эстель. — Бог создал все. Планеты, звезды, галактики, Вселенную, в конце концов. И жизнь горстки людей на отшибе Млечного Пути, это не единая его сфера интересов. Я считаю, что помимо нас есть еще множество других, за которыми Господь присматривает. И потом, лишь человек выбирает, как ему действовать. А уж после смерти его будут судить. Или у Престола Господнего, или в Аду. Камиль удивленно посмотрела на Эстель. Зерно истины в ее словах сияло словно золотой самородок. А ведь и правда — Бог создал всю обозримую и незримую вселенную, с тысячами, а может и миллиардами галактик. Какое ему дело, до крохотной планеты, где-то в одной из этих галактик? — Вы мыслите очень… Глобально, — пробормотала Руссо, все еще переваривая сказанное. — Я считаю, что польза Библии лишь в некоторых полезных заповедях. Остальное же, это есть выдумка тех, кто ее писал, ведь Библию писали люди. — Пожала плечами девушка, в ответ на замечание француженки. — Коль человек действительно верит, он конечно прочтет. Но Господь вовсе не мерзавец, который накажет свое дитя за шалость. — Что? — удивленно вздернула брови женщина. — Ну, я не думаю, что Бог, который создал всю Вселенную, станет тратить время и наказывать человека за не смертный грех. Пожурит как дитя, и простит. Бог ведь учит прощению и милосердию. Вот тут Камиль глубоко задумалась. А ведь и верно. Бог — всемогущ. Он не будет тратить время, и заниматься ерундой, вроде мелких грешков. Но, а что о тех, кто далек от Господа? — А как же ад? Эстель хмыкнула: — Если вы о преисподней, то я считаю, что туда попадают именно смертные грешники. Все фанатичные нацисты попадут туда. И возможно я тоже. — Но ведь вы не убивали людей, — хмыкнула Денис. — Или вы считаете, что все добро, что вы можете сделать за жизнь, не перечеркнет пары смертей? — Лишь реке Времен это ведомо. Камиль взглянула на немку, а та тихо произнесла: — И лишь ей ведомо, как длительна будет моя жизнь… Руссо вздернула бровь, но больше Жемчужинку не трогала. По речам и взгляду она поняла, что эта немка действительно словно бы и не отсюда. И что у Эстель нет тех якорей, что есть у нее, или у Кроули, или даже у сержанта с лейтенантом. Эта немка верит не совсем в канонные догматы Библии. Но ее вера праведна. И куда выше и чище, чем вера обычных христиан. Спать все легли лишь под утро. Пирсон помог девушке добраться до кровати, но Жемчужинка не отпустила его, и в итоге, ему пришлось заснуть вместе с ней на нижнем ярусе кровати. Эстель обняла его и уткнулась носом в грудь сержанта, пробормотав: — Нет… С тобой тепло, не уходи… — Как хочешь, — вяло зевнул Уильям, тоже проваливаясь в сон. Они даже не переоделись, лишь сняли с себя портупеи с оружием и обувь. Заснули мгновенно, даже не заметив, как сон быстро укрыл их в теплых ветрах царства Морфея. Ну а проснулись многие лишь после обеда. Камиль же, скакала бодрствующей уже в 11 утра. Она отправилась за припасами к какому-то из поставщиков партизан, а вот американцы и британцы отсыпались. Вчерашний день был очень тяжелым для них всех. Пока же она крутилась как белка в колесе, американцы все еще храпели по кроватям. Эстель же повезло больше — Пирсон не храпел. Сержант спал довольно тихо, его дыхание было хоть и довольно грузным, но тихим. Максимум он мог сопеть. Жемчужинка же спала в тепле и уюте, свернувшись у груди мужчины в клубочек, пока сам Пирсон придерживал ее за спину рукой во сне, машинально. Но вот то, что они уснули вдвоем, сыграло над бедной девушкой злую шутку. Эстель резко проснулась от того, что Уильям во сне случайно перевернулся на живот, и она оказалась под ним. Жемчужинка распахнула глаза, сдавленно захрипев — все-таки сержант далеко не маленький мужчина, и довольно тяжелый. Она, пытаясь выползти из-под тела мужчины барахталась, пытаясь его спихнуть, но, все как с гуся вода. Уильям даже не всхрапнул — так крепко он спал. Лишь фыркнул, сдувая прядку девушки с носа, не открывая глаз, схватил ее как плюшевую игрушку, и продолжил спокойно себе сопеть, пока немка сдавленно материлась на немецком, впрочем, шепотом. — Черт, да сколько же в тебе силы?! Да отпусти же! Ох!.. Поморщившись во сне, Уильям только крепче прижал к себе подругу, уткнувшись носом ей за ухо. Эстель пискнула, ощущая теплые губы и колючую щетину у себя на шее. Она барахтаться даже не могла — Пирсон, благодаря размеру и силе, спокойно удерживал свою «грелку-тире-подушку» только руками, почти не прикладывая усилий. И вот приспичило же именно в такой неудобный момент зайти Руссо. Она хотела выцепить Эстель «на поговорить», но вот не ожидала застать ее в таком неловком положении. Француженка сначала смутилась, но видя, как пыхтит и пытается высвободиться из этих медвежьих объятий немка, прикрыла рот рукой покрепче, дабы не рассмеяться в полный голос. Жемчужинка жалобно прошептала: — Перестаньте! Ничего смешного! Помогите! Еле сдерживая хохот, Камиль прошептала в ответ: — Не-не-не, я слабая женщина, ничего не могу поделать. Он, э-э-э, слишком сильный, вы тут как нибудь сами! Эстель хотелось уже волком выть, а Руссо, словно издеваясь, помахала ей ручкой, и удалилась. Лишь через минуту, девушка услышала ее отдаленный хохот. Но ведь проблема-то осталась! Все же Уильям далеко не пушинка, в нем килограмм около девяноста. Девушка уже чувствовала, как ее ребра трещат под его весом. Да и воздух стремительно кончался, а вдохнуть не получалось! Она кое-как прохрипела, уже откровенно впившись ногтями в открытую воротом шею мужчины: — Пирсон!.. Сержант… Уильям открыл глаза, проснувшись исключительно из-за того, что острый ноготок болезненно оцарапал ему кожу. Однако заметив уже затуманенные глаза подруги, он невольно вскочил, а немка, наконец, смогла вдохнуть. Сержант сел проморгавшись, и потер глаза пальцами, пока Эстель еле слышно произнесла на выдохе: — Спать с тобой опасно… — М-м-м, — Страдальчески промычал что-то невразумительное мужчина. Он еще с минуту сидел, просто пытаясь открыть глаза и не чувствовать свинцовой тяжести век и как глаза жжет. Наконец, кое-как открыв очи, Уильям уставился на подругу: — Который час, рядовой? А как мы вообще?.. — Времени?.. — Эстель взяла Пирсона за руку и посмотрела на его наручные часы. — Час ноль три по полудню. А по поводу вопроса — мы заснули вместе, сильно устали. Пробормотала немка, садясь и потирая больную грудь. Она посмотрела на нагло улыбающегося сержанта, чувствуя, что сейчас взорвется. То есть он, мало того что чуть ее не раздавил собой и своими обнимашками, так еще и сидит довольный, как кот! Когда сержант уже откровенно посмеивался, наблюдая за своей подругой и тем, как она нахохлилась, ее терпение лопнуло. Зарычав, девушка дернула его на себя за цепочку жетона, и схватив его за грудки, прошипела: — Я тебе что, медвежонок плюшевый?! Ты хоть знаешь, какой ты тяжелый? Вот увидишь, еще раз такое!.. Уильям усмехнулся, положив ладони на ее руки, чем мгновенно остудил ее пыл: — Какая прелесть, злой хомячок. Да в конце концов, ты когда спишь, за свои движения отвечаешь? Жемчужинка ощетинилась, глядя на ухмыляющегося мужчину: — Хомячок значит? Этот хомячок сейчас кому то отгрызет нос, — зарычала она, оказавшись слишком близко к его лицу. — Так вот, сержант, я вешу 61 килограмм! А ты все 90! — Не а, я вешу 85, — отозвался сержант, лениво зевая, и похоже вообще не смущаясь тем, что цепкие пальцы удерживают его куртку. — Но если тебе прям так важно, то прости. Эстель только фыркнула, отпуская его куртку. Бесполезно, сержант сам по себе довольно задирист, нечего ждать от него милостей. Уильям мурлыкнул, вставая и потягиваясь, пока его кости не захрустели: — А мне вот хорошо и мягко было! — Еще б тебе не было, — покраснев, ответила, отводя взгляд, Жемчужинка. Действительно, с чего бы ему ни было мягко — ведь большую часть его веса на себя приняла грудь самой Эстель. А грудь у нее была не маленькой. Мама даже иногда шутила, что это из-за любви к капусте, но вот самой Жемчужинке после 17-ти стало не до шуток — большая грудь вызывала боли в спине, а когда в 20 еще и парни начали засматриваться в ее декольте, стало уже совсем неудобно. Заметив, что его подруга притихла, сержант сел рядом и произнес, осторожно взяв ее руку в свою: — Мне, правда, жаль, что я чуть тебя не раздавил, извини меня за… — Нет, не в этом дело, просто… — Жемчужинка чуть стушевалась. — Дело в… — В чем? — Это… Касается моей груди, — густо покраснев, промямлила Эстель. — Она… Большая. — Ну, это я и так знаю… Не в этом смысле! — осекся Пирсон, заметив шокированный и очень смущенный взгляд немки. — В том плане что она у тебя… Выделяется. Жемчужинка вновь покраснела как вареный рак, поджав губы и смущенно пялясь на свои колени. Вздохнув, поражаясь тому, как легко можно смутить эту девчонку, сержант проворчал: — Да не в этом смысле. Просто трудно не заметить твои… формы. А в чем собственно проблема? У тебя неплохая фигура, и ничего постыдного в твоей груди я не вижу. — В том то и дело, что она мешает… — промямлила Жемчужинка. — Просто, весь… «удар» так сказать, на себя приняла грудь, и мне больно. И с оружием тяжело управляться… — Подберем по ситуации, — отмахнулся Уильям. — И да, еще раз извини. — Ничего, просто… Будем знать, что надо спать по отдельности, — хихикнула девушка. — А то ты так меня сжал, что у меня ребра затрещали. Ты очень сильный, сержант Пирсон. — Уильям. — Что? — Меня зовут Уильям. — Оу, хорошо, Уильям, буду знать, — чуть смущенно произнесла немка, наматывая нервно прядь на палец. Мужчина только сейчас понял, что за почти четыре недели, Эстель называла его исключительно по фамилии, что он не преминул озвучить: — Слушай, ты меня вот называла по фамилии, а какая у тебя? — Крюгер, — улыбнулась ему девушка. — Я Эстель Крюгер. — Очаровательно, — хмыкнул Пирсон. — Такая сильная фамилия для такого хрупкого цветочка как ты. Эстель густо покраснела, и снова опустила взгляд. Уильям усмехнулся и произнес, вставая: — Ладно. Раз уж мы с тобой уже на ногах, пора бы нам начать работать. Жемчужинка только кивнула, тоже вскакивая. Обсуждение груди было очень неловким, а добил ее сержант тем, что назвал «цветочком». Что-то явно поменялось в их общении после того дня, когда она его поцеловала. Но язвой сержант быть не перестал. И, как надеялась сама Жемчужинка, не поменяется. Ей было бы трудно даже представить воркующего сержанта, это совсем не в его стиле. Однако она сама начала поневоле подражать его характеру — стала больше дерзить, сама стала немного увереннее. Они оба словно перетягивали друг у друга черты характера. Хотя… Может это и не плохо? Пока Эстель приводила себя в порядок, умывалась и причесывалась, Пирсон уже вышел к остальным партизанам. Однако поздороваться с Джозефом ему не дала Руссо. Француженка отвела сержанта в сторонку и, сложив руки на груди, произнесла, глядя снизу вверх на мужчину: — Скажите, сержант, почему вы притащили сюда эту немку? — А что, мне нужна причина, чтобы привести товарища? — фыркнул Уильям, глядя на Камиль. — Я просто считаю, что вы поступили глупо, пригрев у себя… Пирсон, сжав кулаки, прорычал сквозь плотно стиснутые зубы: — Я сейчас тебя так пригрею! Руссо даже немного отшатнулась. Однако от своего не отступила: — Может мне напомнить вам, сержант, что по их вине… — По ее личной вине? Это она развязала войну? А может это она убивает людей тысячами единолично? Может я ослеп, и передо мной Гитлер, а я тут дурак просто девушку вижу? — рыкнул Уильям, сжимая кулаки. Камиль раздраженно фыркнула: — Но она была одной из них! И кто знает, может она все еще в их рядах и сейчас шпионит. А потом предаст вас, убежит, и тогда вас всех перебьют как свиней! Тут уже терпение лопнуло у слышавшего это все Джозефа. Он подошел и прошипел не хуже разъяренной кобры: — Она не шпион! И если бы она была такой же фанатичкой, как немцы, у нее на спине мы бы не обнаружили синяки и раны. А вот это уже смазывало картину. Француженка удивленно захлопала глазами: — Т-то есть как синяки?.. Кроули, которому тоже надоел холивар, буркнул: — Руссо, душенька моя, она такая же жертва как и мы все. Ее били. И били так, что не дай боже. Когда я с ней встретился в конце марта в прошлом году, у нее живого места ни на спине, ни на руках, ни на шее не было. И еще неизвестно, сколько скрывала одежда. Француженка смотрела на мужчин и не могла сложить дважды два, как и когда то сами американцы, что приютили Жемчужинку. Она как раз вышла, и услышала слова Артура. Снова к горлу подкатил противный ком, от чего она незаметно подошла к пятерке, намереваясь высказать все, что думает сейчас. Но хватило лишь на одну реплику. От ее голоса со спины, подпрыгнули все: — Уже успели обсудить мое прошлое? Что-нибудь еще хотите узнать? Горло сдавило силками, хотелось снова расплакаться. Боль вернулась, как и страх. Девушка стояла с очень затуманенным взором и отсутствующим выражением лица: — Да, меня избивали. Прикладами, палками, инструментами. Били при любом удобном случае. Еще щипали, отвешивали подзатыльники, ставили подножки, заламывали руки, душили, били пощечины и домогались. Они плевали в меня, унижали и растаптывали меня и мои вещи. Что еще вы хотите узнать? Как еще хотите поглумиться? Пирсон заметил, как в ее глазах снова стоят слезы. Вновь это чувство — словно душу рвут на части. Эстель промокнула глаза полотенцем, что держала в руке, глубоко, но судорожно вдохнув. Уильям видел ее слезы трижды за прошедший месяц — в первый день, утром, после их откровений, и сейчас. Так что нытиком его подругу назвать точно не получится, да и плаксивой она уж точно не была. Эстель даже сильную физическую боль переживает без слез, стискивает зубы, однако молчит и не ревет. Но эта тема, похоже, никогда не разожмет хватки на ее сердце, и всегда будет доводить его Жемчужинку до истерики. Не обращая внимания на остальных, Уильям просто приобнял ее и прорычал, не чураясь остальных парней из Маки: — Довольна результатом, Руссо? Даже Артур и тот, нахмурился и произнес, обращаясь к Камиль: — Она пострадала от немцев не хуже твоего, Денис. Хватит искать лишние глаза и уши там, где их нет. Я еще вчера сказал, что готов поручиться за эту немку и я!.. — Остановитесь… Взгляды всех обратились к икающей немке. Эстель шмыгнула носом, понимая, что никто из них не обязан ей верить. Она бы и сама себе не поверила, окажись она на их месте. Вытерев рукавом слезы, Жемчужинка пробормотала: — Вы сеете семя раздора. Вы должны сражаться с врагом, а не друг с другом. У вас всех есть веские причины меня ненавидеть… Еще раз икнув, она вытерла щеки и пробормотала: — Не надо взращивать в себе новые корни зла… Джозеф тихо вздохнул. Недели полторы назад, он пришел к ней за советом. Почему-то ему казалось, что только ей под силу помочь ему разобраться с бардаком в голове. И после его долгого монолога, она лишь сказала: «Ты сам сеешь в себе семя раздора. Из него растут корни зла. Они словно паутина, оплетают все живое, утягивают к себе, как паук в свои сети мушек. Но коль скоро ты обрубишь в себе эти корни, тем яснее станешь видеть». Верное замечание, суть которого сводится к одному, что тоже когда-то озвучила сама Эстель — «Когда вы научитесь говорить вместо «я» и «они» — «МЫ», вы станете сильнее любого врага». Пирсон отпустил немку, потому как чувствовал, что от злости ее может и раздавить. Он и так уже оставил ей на прошлой неделе синяки, просто неудачно схватив, не хватало еще наделать дел. Тёрнер, глядя на ребят, вздохнул — Жемчужинка права. Они и правда грызутся между собой, вместо того, чтобы объединиться против общего врага. Он тихо буркнул, сложив руки на груди: — Действительно, полно. Мы раздули конфликт из ничего. Руссо, — Тёрнер повернулся к француженке. — Я понимаю твое недоверие, но эта немка уже месяц с нами, и ничего кроме добра, мы от нее не замечали. Хватит нам собачиться. Эстель ты… Где она? Парни оглядывались по сторонам, однако от девчонки и след простыл. Пирсон хмуро посмотрел на Руссо и произнес: — Великолепная работа, просто прекрасная. Тёрнер придержал его и покачал головой, тихо шепнув так, что его слышал лишь Уильям: — Не переживай, она далеко не уйдет. Нужно дать Эстель время. — Джозеф, я… — Я знаю. Будь уверен, я знаю. Сержант фыркнул, глядя на отошедшего к британцам лейтенанта. Ничего он пока не знает. И лучше бы, чтобы Тёрнер и дальше пребывал в неведении. Камиль нашла Эстель на крыше. Немка сидела свернувшись калачиком и обняв свои колени. Девушка буркнула, заставив француженку подпрыгнуть от неожиданности, ведь та была уверена, что Эстель ее не заметила: — Что вы хотите узнать? — Все, — села рядом Денис, глядя на девушку. — Эта тема не вызывала бы у тебя слезы, если бы была неважной. — Эта история вызывает у меня страх, а уже потом слезы, — честно призналась немка. — Я ведь пять лет жила в аду. Камиль посмотрела на нее, но не стала ничего говорить. Пусть сама расскажет. Жемчужинка, глядя на пасмурное небо, произнесла, чуть сгорбившись: — Я уже рассказывала это сержанту… Но если это важно, могу и тебе. Это все началось в 1938-м, когда я поступила с маминой подачи в авиационное училище Берлина. Сначала, все было неплохо. Меня встретили там тепло, но это было как затишье перед бурей. Я даже смогла найти друзей среди ребят на моем курсе. Нас было много, человек 70-80 уж точно. Правда, девушек было совсем немного — были я, Герда и Хелен. Всего трое на поток. Я с ними не особенно то и общалась, у меня была своя небольшая компания, всего нас было семеро. Но с началом активных военных действий, пятерых из нас, как старшекурсников и выпускников, забрали на фронт. Через год мы получили похоронки. Все пятеро погибли. Эстель сглотнула. Боль вновь резанула по сердцу, когда перед глазами вспыли воспоминания. Она произнесла, еле контролируя дыхание и эмоции: — Сначала извещение о смерти Петера, самого старшего. Я до сих пор помню, что он был очень улыбчивым парнем с волосами редкого цвета блонд, почти такими же светлыми, как и у меня. У него были красивые голубые глаза, яркие, словно два голубых топаза. Смотришь, и словно видишь мерцание граней. Потом пришла через месяц похоронка Ханса, самого юморного парня из нашей компании. И еще его смех… Задорный такой, громкий, и сам он одна ходячая улыбка, словно светился радостью… Он был как солнечный зайчик, глянешь на него, и думаешь, какая ерунда, что в грязь наступил, али что под дождь попал. Я еще вспоминаю его шутки, и то, как он любил дарить мне рукодельных медвежат, которых сам мастерил из дерева или из ткани, насыпая внутрь опилки. У меня до сих пор на дне рюкзака лежит его медвежонок Ойленшпигель — весельчак… Эстель достала из кармана милого медвежонка сделанного из мешковины и наполненного как раз опилками. Он был не особенно большой, может с две ладони, но он был действительно милым, а на мордочке, с носом из пуговицы, красовалась широкая нарисованная улыбка. Жемчужинка вздохнула, слегка ткнув его в носик пальцем: — Ханс в последний день перед отъездом и подарил его мне. Этот медвежонок, сказал тогда он, всегда будет тебя веселить. Как станет грустно, посмотри на него, и он все невзгоды и грусть твою прогонит. Руссо удивленно приподняла брови, когда немка дала ей этого медвежонка. Но действительно было грустно. Ведь похоже этот медведь единственное, что у Эстель осталось от друга. Девушка тем временем тихо вздохнула, продолжая: — А через две недели пришли похоронки сразу двух наших друзей. — Людвига и Штейна. Они были братьями, на фронт, однако же, ушли одновременно. Они были самыми спокойными и уравновешенными из нашей компании. Самыми эрудированными. Они знали очень много, читали постоянно, помогали с учебой мне. А еще были активистами, и если нужна рука помощи, первыми ее и протягивали. Узнать что они погибли было сравнимо с ударом прямо в сердце… У меня сейчас от них совсем ничего не осталось… Все что было, осталось там, на последней базе. Камиль взглянула на немку, пока не понимая к чему ведет ее рассказ о почивших товарищах. Хотя было грустно слышать то, что единственное что у нее осталось, это воспоминания и один единственный медвежонок. Хотя как позже выяснилось, не единственное: — Через три месяца, когда я и мой друг Стефан едва отошли после всех смертей, пришла последняя похоронка. Погиб наш товарищ — Людовик. Он был мне как старший брат. Опекал, любил, как может только брат сестру. Дарил мне полевые цветы, игрушки… И за три дня до отъезда, он подарил мне вот этот чудный медальон, — Жемчужинка вытащила из-под одежды золотой медальон. — И велел вклеить туда два фото, мамино и того, кого я полюблю всем сердцем. Сняв эту безделушку, немка протянула медальон Руссо. Естественно, как и любой женщине, ей было интересно, что же внутри. Это был очень простенький на вид медальон, овальный, на петельке, через которую продевается цепочка, был небольшой красный камень, возможно гранат, но если тот самый Людовиг раскошелился, то и рубин. Открывался он небольшой кнопкой сбоку. Внутри, под подвижной крышкой, было фото некой женщины, видать мамы. Про себя Камиль отметила очень приятную внешность. А так же и сходство — Эстель очень была похожа на свою маму. Но так как фото было черно-белым, понять, в кого у немки такие светлые волосы было невозможно. Однако вторая часть медальона пустовала, там лежал только небольшой квадратик бумаги. Достав эту записку, француженка тихо спросила: — Можно? — Да пожалуйста. Все равно, эта часть медальона будет пустовать, — отмахнулась Жемчужинка, вновь отворачиваясь. Развернув, женщина прочла запись на немецком в записке: «Две тени в краю, столь похоже на сон, Почувствуют Дзынь, бой сердец в унисон, Сомненья отбрось, и к нему поспеши, Ведь истинный Дзынь будет раз за всю жизнь. Увидишь, сердечко тебя не подведет, И жизнь, свою Дзынь лишь с тобой проведет» Руссо удивленно посмотрела на Эстель, но та лишь хмыкнула: — Людовиг был очень романтичной натурой. Он верил, что истинная любовь существует. Я в это не верю. — От чего же? — удивленно произнесла Денис, глядя на девушку. — Я тоже в это верю… Вздохнув, Жемчужинка ответила, глядя неопределенно на пасмурный город: — Я просто в это не верю в эту махровую глупость. Вот и все… — А для чего эта записка? — Отдать своему «Дзынь», — фыркнула Эстель. — Я не собираюсь эту чушь… — Отдай сержанту, — чуть улыбнулась Руссо. — Он твой Дзынь Жемчужинка густо покраснела и буркнула: — Глупости… Немного помолчав, Эстель продолжила: — Вот так все они и исчезли. Мы даже не смогли быть на их похоронах, — шмыгнув носом, Жемчужинка промокнула глаза. — Остался только Стефан, младший из нас, мой ровесник. А через пару месяцев, едва я смогла оправиться, ко мне стал приставать другой парень. Ганс. Его домогательства не имели ничего общего с любовью. Он высокопарно «ухаживал» за мной — дарил розы, хотя все знали, что я люблю лилии, Постоянно дарил шоколад, который я ненавижу, и от которого у меня болят зубы, или абсолютно не нужные мне вещи, например флейту из дерева. И все это с таким пафосом, таким высокомерием, мол, смотри, какой я перспективный, какой классный. Все это было элементами его самолюбования, но что хуже, лишь прелюдией. Камиль вздрогнула, поджав губы. Она быстро поняла, куда все это ведет. И последовавшие слова Эстель только подтвердили ее предположение: — Он напористо пытался завоевать меня, хотя чувствами там и не пахло. Я для него была как трофей, словно приз на полочку. Он уже до меня сломал Герду и Хелену, переспал с ними и забыл. Но я его попросту боялась. Так как от этого человека можно было ожидать чего угодно. Он был подлым, лживым, лицемерным и жадным до власти уродцем. За ним стояли еще четверо — Мюллер, Ханс, Вальтер и еще один Штефан. Это была та еще пятерка. Даже преподаватели и инструктора не могли поставить их на место, не могли урезонить. А они многих смогли отвадить от училища, просто затравив. В целом именно они стали причиной моей последующей травли. Ибо если ты не сними, то против них… Немка сглотнула, глядя перед собой: — Однажды, этот самый Ганс чуть меня… чуть… Руссо осторожно приобняла девушку, и произнесла: — Я поняла. Собравшись и выдохнув, немка продолжила, прикрыв глаза: — Ему это не удалось — за меня вступился Стефан. Но Ганса ничего не остановило, и он начал распускать слухи. Противные, мерзкие, такие грязные, что даже сейчас мне хочется встать и пойти вымыть все тело. От этих слухов, не дождавшись всего недели до начала летной практики, покончил жизнь Стефан… Он повесился… Камиль прикрыла глаза, поджав губы. Внутри нее бушевала настоящая буря из смеси чувств ужаса и злости. То, что рассказывала Эстель, действительно было кошмаром наяву. Такое не каждый мог бы вынести — смерть друзей и плюс попытка изнасилования. Но как оказалось позже, это далеко не конец, а лишь начало: — После слухов Ганс начал уже активные действия. Поначалу меня просто терроризировали словами — где-то оскорбят, где-то пустят мерзкий слушок, иногда могли начать распускать сплетни. Но позже, уже с началом летной практики начались уже и избиения. Началось все с толканий и притеснений. А потом начался ад. Они могли сбивать меня с ног, когда я шла по лестнице, могли подойти и схватить за ухо или волосы, могли бить пощечины, и плюс не прекращалось все то, что было раньше. Парни могли выливать на меня и мои вещи всякую дрянь, бить мне пощечины, бить по спине и ногам, чтобы синяков под формой не было видно и так далее. Пиком этого ужаса стало то, что я успешно сдала выпускной экзамен. Когда меня мобилизовали вместе с ними в одном эшелоне выпускников, их уже ничего не сдерживало. Ганс и его шайка продолжали травлю и каждый день я просыпалась с мыслью: «Все еще жива». Руссо плотно зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями. Они с ней в какой-то мере были похожи. Но ее преследователи не нашли, и просто убили ее родных. А эта девушка пять лет терпела настоящие пытки. И все из-за этой дурацкой мелочи — не переспала с парнем. Да этот козел мог себе хоть тысячу других найти, но нет, он прицепился именно к Эстель. Камиль тихо произнесла, пытаясь успокоить уже дрожащую немку: — Прости что… — Нет, стоп, не надо, — Эстель приподнялась и взглянула на Руссо. — Я отлично понимаю, что верить мне, немцу, у тебя нет причин. Но… Я говорю правду. Я всегда говорю правду, чтобы ни произошло. Руссо произнесла, все еще пытаясь понять последний фрагмент головоломки: — Но ведь ты так и не сказала, что произошло, когда ты оказалась рядом с американцами? Как ты вообще оказалась в их рядах? — Это произошло утром, 26-го июля. Мы вылетели на задание, по сопровождению бомбардировщиков. Но через 20 минут всех ведомых попросили вылететь вперед ведущих. Мы перестроились и продолжили полет как обычно. Это оказался сговор. Еще через 10 минут мой самолет расстрелял мой ведущий. Какая ирония, что это был именно Ханс. Мой самолет загорелся, и я полетела к земле. Подо мной был городок Мариньи, и туда я и рухнула, едва успев покинуть самолет. К сожалению, посадка оказалась для меня фатальной — я приземлилась на парашюте в часовню, через разбитую кровлю. Парашют заело, я его разрезала и рухнула. А через секунду на меня рухнули обломки, которые вызвали у меня вывих голеностопа. Мне просто вышибло сустав. В таком положении меня и нашел сержант Пирсон. Он спас меня, хотя я до последнего надеялась, что он меня убьет. Но он спас меня, спас. Девушка смущенно потерла шею: — И они с лейтенантом приняли решение оставить меня среди них. И так и вышло, что я осталась. Идти мне все равно было некуда — свои бы пытали и убили, да и прочие американцы тоже не стали бы нянчиться со мной. Я им обязана Долгом Жизни. Денис сглотнула. Как и сержант, когда-то, она испытывала те же чувства — злость, страх, отчаяние. Эти ублюдки даже своих готовы сгрызть, просто за мелочь. Не удивительно, что они так бессердечны. И картина сразу стала понятна — появился изгой, которого сначала затравили, а потом, когда игрушка надоела, решили избавиться. Да, подозревать ее действительно не в чем. Немцы скорее убьют ее, чем будут использовать как шпиона, что француженка и озвучила: — Ты ведь понимаешь, что ты тогда не сможешь быть шпионом? — напряженно произнесла Камиль. — Да, я… Не смогу, потому что тогда буду молчать. Денис даже немного усмехнулась. Эстель же произнесла, глядя на город: — Ты сказала, что я мыслю глобально… Представь себе, что весь нынешний ужас… это предрассудки всего лишь одного человека. Который так обезумел, что отождествляет себя со страной. И этому безумцу поверили. Я читала «Мою Борьбу», и то, что прочитала, меня ужаснуло. Этот человек — монстр. Он собрал вокруг себя фанатиков, внушил им мысль, что в проигрыше в Великой Войне, виноваты евреи, что нация вымирает, и что Германия вновь будет великой только под его руководством. Он обманул Гинденбурга, он запугал даже своих соратников, он сослал невинных в концентрационные лагеря. Он чудовище… У него даже не руки, он по горло в крови. — В ней он и захлебнется. Жестко произнесла Камиль вставая: — Мне нужна твоя помощь. И если ты хочешь чтобы я поверила тебе… — Любые сведения, на твой вкус, — ответила Эстель, тоже вставая. Пирсон метался по комнате. Ярость клокотала внутри не хуже магмы в жерле вулкана. Его взбесило то, как его подругу просто довели до слез подозрениями. Да, в первые дни, он тоже подозревал ее, но ведь если она уже месяц как с ними, и ничего не произошло, значит все же ей можно доверять. Остановившись посреди комнаты, он выдохнул и прикрыл глаза. Уильям поймал себя же на противоречиях. Он доверяет ей. А почему? Потому что она уже месяц рядом с ним и ничего не сделала? Из-за этого и лишь только из-за этого? Нет. Он доверяет ей, потому что она всегда была добра? Тоже не подходит. Вдруг, его со спины слегка обняли и сержант хмыкнул: — А вот и наша Лисичка. Эстель хмыкнула: — Ты прям как моя мама. Я любила ее обнимать со спины, когда мама готовила что-нибудь вкусненькое, и она мне говорила: «А вот и моя Эстелла». — Так значит твое полное имя Эстелла? — Миролюбиво усмехнулся Пирсон, ощущая, как его попускает злость. — Угу, — чуть улыбнулась девушка, отпуская его. — Эстелла Крюгер. Немка отошла и, глядя на медвежонка, усмехнулась: — А он был прав. И правда, глянешь на него, и все печали как рукой. — Кто это у тебя? — Подарок, очень старый, от моего друга, Ханса. Помнишь, я рассказывала о нем? Это Ойленшпигель. Уильям хмыкнул, глядя на медвежонка в руках у подруги, и шепнул, приобняв ее за плечи: — Очень милый подарок. Немного помявшись, Жемчужинка произнесла, снимая с шеи медальон: — Помнишь, я тогда хотела отдать его тебе в уплату за еду? — Такое забудешь, — фыркнул сержант. — Я тебе уже говорил тогда, что мы не платим за пищу. Эстель рассмеялась, прикрыв губы пальцами, как и обычно: — Нет, боюсь что сейчас, я тебе его не отдам даже за еду. Уильям вздернул брови, даже немного улыбнувшись: — Ах вот как? Я убавил в цене? Прыснув, девушка улыбнулась: — Нет, что ты. Но отдам кое-что, что хранила пять лет. Это конечно ужасная глупость, но… Все равно, хотелось бы, все же, отдать это кому-то близкому. А ближе тебя у меня пока никого нет. Открыв медальон, Эстель достала записку из него и протянула Уильяму. Она предусмотрительно написала перевод на обратной стороне, даже не поленившись сделать это в рифму. Сержант чуть удивился, но развернул квадратик бумаги, читая вслух: — Две тени в краю, столь похоже на сон, почувствуют «Дзынь», бой сердец в унисон, сомненья отбрось, и к нему поспеши, ведь истинный Дзынь будет раз за всю жизнь. Увидишь, сердечко тебя не подведет, и жизнь, свою «Дзынь» лишь с тобой проведет. Он посмотрел на покрасневшую от смущения немку, ощущая душевный подъем: — Погоди, постой… Я, э… Я твой «Дзынь»? Эстель густо покраснела, путаясь в своих пальцах и не зная, куда себя деть от смущения: — Ну… Да… Уильям улыбнулся, глядя на смущенную подругу. Какое очаровательное признание, и ведь очень милое и куда более искреннее, чем обычное «я тебя люблю». Раньше, сержант бы отмахнулся от подобного, считая таковое глупостью. Но сейчас его маленькая Лисичка, наконец, поставила точку в его сомнениях. И это чертовски грело душу сержанта. — Прости, я знаю, что это махровая глупость, но… — Да нет, все прекрасно, просто… Между ними повисла неловкая тишина. Эстель ощущала, как закипает от смущения. Но еще больше, пока что, в ее сердце преобладал страх. Вдруг Уильям просто друг ей? И ничего больше. Ханс рассказывал ей, что Дзынь может быть и не взаимным. Пирсон же, глядя на подругу, чуть усмехнулся: — Я понимаю, что сейчас сказал глупость… Девушка усмехнулась и прикрыла лицо ладошкой: — Мы с тобой как два придурка в мелодраме, — рассмеялась немка, впервые на памяти Уильяма не прикрыв рот рукой. Усмехнувшись, сержант поймал подругу, щекоча: — Ах значит я придурок? Смеясь, девушка пыталась вывернуться из хватки сержанта, весело и заливисто смеясь: — Так ведь и я тоже! А-а-а! Пусти! Нет-нет-нет-нет-нет, не щекотаться! Улыбаясь, Пирсон все же скрутил девчонку, прижимая к стене у косяка, осторожно удерживая ее руки над ее головой своими: — Ну все, попалась. Теперь не сбежишь. Немка улыбнулась, прикрыв глаза и слегка поведя плечами: — Ой, как же мне быть… Уильям улыбнулся, прижимаясь лбом ко лбу Эстель. Жемчужинка осторожно освободила руки и аккуратно положила ладошки на щеки сержанта. Мужчина произнес, не открывая глаз: — Прости за щетину, я знаю, надо побриться. — Не надо, — улыбнулась девушка, не открывая глаз и нежно поглаживая пальцами его щетину. — Оставь. — Тебе нравится моя щетина? — Твоя? Очень. Сержант усмехнулся посмеиваясь: — Ладно, ладно, понял. — Тебе она очень к лицу. — Значит к лицу? Эстель усмехнулась, осторожно поглаживая мужчину по щекам большими пальцами: — Я слышу твой не озвученный вопрос. Уильям произнес тихонько: — Тот же что и твой. Скажи рядовой, только честно. Я тебе нравлюсь? Девушка тихонько рассмеялась: — Ответ после… — Освобождения. Да, я знаю.

***

Камиль вытащила немку на разведку. Эстель шла рядом с ней под прикрытием маскировки — Руссо буквально замотала несчастную немку в одежду. Так что помимо переодеваний, Жемчужинке пришлось спрятать свои волосы под платком и шляпкой. Естественно, пока девушки шли, им пару раз встречались патрули немцев. Эстель шепнула, когда Денис и она проходили мимо парочки невзрачных зданий: — Видела, сколько народу маячит по периметру? Тут, скорее всего, связной центр. — Эх, пробраться бы внутрь, — тихо прошептала француженка, глядя на окна второго этажа. — А смысл? Даже если и проберемся, то данные будут те же, что ты и так уже знаешь. Нам нужно выведать другое. Руссо, оглядевшись, и убедившись, что никого поблизости нет, наклонилась к немке: — И что же? — Нам нужно что-то поменьше, но важнее по значимости. Не канцелярия, не телеграфный центр, и не военные базы. Но что же, что же-е-е, — протянула, оглядываясь, Эстель, а потом щелкнула пальцами. — Точно, нам нужно узнать, где у моих бывших коллег склады. Неважно, продовольственные или оружейные. Камиль призадумалась. В этом есть смысл, но как узнать где немцы держат амуницию? Париж город тысячи секретов, тут склады могут быть где угодно! А пока она размышляла, Эстель приметила открытое окно первого этажа. Удобно что оба выходы располагались на торцевой и внутренней части здания, и тут, в укромном узком переулке не было почти никого. Она, оглядевшись, чуть улыбнулась француженке: — Подсади-ка меня. — Что ты задумала?! — шокировано посмотрела на неожиданную напарницу Денис. — Подсади, тут окно открыто. — Тут полно патрулей! Не можем же мы средь бела дня!.. — Да брось, ребята сейчас сторожат только входы и выходы, у окон народу меньше всего. Плюс, сейчас уже ужин, половина клерков ошиваются в столовой. Страдальчески застонав, Руссо пришлось выполнить просьбу. На их счастье, эта часть здания не охранялась так тщательно, как и говорила эта немка. Когда Эстель залезла, она протянула руку и быстрым, но точным движением помогла залезть и Руссо. Пока они осматривались, француженка удивленно произнесла: — У тебя такие тонкие руки. Но такие сильные. По тебе и не скажешь, что ты только что пятьдесят килограмм подняла на два метра. Эстель усмехнулась с легким фырком: — Да что ты? Я ростом всего лишь на два сантиметра выше тебя, а вешу шестьдесят два кило, и ты меня подсадила. И ты куда стройнее меня, так что мы равны. Руссо усмехнулась, оглядевшись: — И все же поясни, зачем нам сюда, если нам нужен склад? — Зачем, зачем, а вот зачем. Мы с тобой сейчас в бухгалтерии, а они всегда держат окна нараспашку. Жемчужинка подошла к одному из столов, и спокойно достала папки, перебирая бумаги. Девушка была спокойна — шесть вечера, половина сотрудников уже ушла, это ведь не правительственное здание. Важнее было понять, в какой отдел они попали. Руссо подошла к двери, на случай неожиданных гостей, пока ее напарница копалась в бумагах. Ее немного отвлек страдальческий тихий стон: — Нет, нет, нет, нет! Это все не то. Мы в отделе кадров и связи. Нам нужно на третий этаж. — Совсем уже сдурела?! Тут народу как… — Спокойно, уже шесть вечера, — указала на часы немка. — Мы подождем до семи, когда народ рассосется окончательно. Камиль буквально зарычала, но плюхнулась за соседний стол рядом с Эстель: — И куда делась скромная девочка, которая пришла вместе с Американцами? — Когда у меня есть цель, и она оправдана, я на время забываю о своей мягкотелости, — пожала плечами Жемчужинка. Руссо взглянула на ее отсутствующий взгляд и произнесла: — А как было, когда ты была с немцами? Ты тоже шла напролом? — Когда я была в рядах Люфтваффе… Все что меня заботило, это рев двигателя, как ветер свистит у меня под крыльями, как мои крылья рассекали небо. Я любила полет, я жила этим. Камиль удивленно посмотрела, не перебивая ее. Жемчужинка вздохнула: — Я не думала о жертвах, и старалась меньше выделяться. Потому как инициатива там была наказуема. Делай что велят, рот на замок, глаза в одну точку. Будь как штампованная шестерня в великой и могучей машине войны. Но… Она меня перемолола, растерзала, и выплюнула. И сейчас, я стала деталью в другой машине. Да, здесь у меня больше свобод и прав, но… Но надеюсь лишь на одно — не потерять себя. — То есть, твои идеи… Они не использовали? — Никогда, — отозвалась немка, перекинув ногу на ногу и вращая в руке перьевую ручку, взятую со стола. — Использовали лишь мой дар к полету и хорошее зрение. — И все? — удивленно вскинула брови Руссо. — И все. Француженка лишь вздохнула. Не использовать такой блестящий ум. Утром Вивиан рассказала ей про план Эстель касательно поезда. Это была воистину гениальная идея — слать менее заметную группу в хвост, что как инфекция проникнет в «организм» поезда, пока основные силы будут заняты более крупной группой. Вивиан так же рассказывала ей о многих других идеях этой девушки. Сомнения о ее шпионаже растаяли утром, когда немка пересказала свой кошмарный опыт прошлого. Она решилась спросить: — Почему? Ты в своих идеях гениальна и… — Ох хватит, прошу… Мои идеи обычные, построенные на банальном расчете. Как в шахматах. Они даже по-своему глупы — ведь я мыслю как шахматист, а не стратег, я не просчитываю риски. Не надо… Делать из меня гениальную, всесильную личность, я просто… Просто Эстелла. Немка уткнулась в ладони: — Всю жизнь от меня ждут гениальности, безупречности, но я не могу быть первой во всем. Я знаю три языка, но их может, при желании, и должном упорстве, кто угодно выучить. Я умею играть в шахматы, этому тоже может научиться любой. — Но ты пилот. Этому не каждый может научиться. Эстель тихо вздохнула: — Это единственное, что я люблю, и в чем считаю себя мастером. Это то, что заставляет мое сердце трепетать от неподдельного восхищения. — Почему ты не принимаешь оценки своих способностей и тебя в целом? — резко сменила тон и тему Камиль. — Тебе говорят, что ты гений, ты говоришь, что нет. Тебе говорят что ты красавица, ты тоже говоришь нет, почему? — Потому что я обычный человек, — вздохнула, глядя на настенные часы Жемчужинка. — Я здраво оцениваю свою внешность и возможности. Я не могу быть выше, чем есть, умнее, чем есть, и красивее, чем есть на самом деле. Я обычная девушка. — Угу, особенно волосы, — фыркнула Руссо, перебирая в руках канцелярскую резинку. — Волосы — причуда генетики, — отмахнулась Эстель. — Знаешь, а Харрис была права, mon ami, ты действительно врешь только самой себе, — устало протянула женщина. Девушки прождали до полвосьмого вечера, чтобы уж наверняка. В здании уже не было слышно голосов и шагов, последние люди разошлись. Эстель осторожно приоткрыла дверь, оглядевшись и вслушиваясь. Повернувшись к Камиль, она произнесла: — Дальше идем молча, и как можно тише. Старайся ступать с носков, чтобы не топать. Дальше я буду твоими ушами и глазами сквозь стены. Идет? — Как скажешь. Мне тут неуютно, хотелось бы поскорее сбежать. Они пробирались по коридорам так тихо, что Руссо неволею начала слышать что у нее внутри — как бьется сердце, свое дыхание, как слегка скрипят суставы и мышцы, гул крови в жилах. От этого становилось не по себе. Жемчужинка кралась как кошка, останавливаясь и вслушиваясь в каждый, хоть малейший шорох. Они шли по стеночкам, пригнувшись, ступая еле-еле, и постоянно озираясь. Эстель, добравшись до служебной лестницы, кивком указала на дверь. Открывать это скрипучее адское порождение самого Дьявола, было тем еще испытанием для нервов. Двумя тенями они добрались до третьего этажа и замерли, не доходя до площадки — за застекленной дверью кто-то стоял. Жемчужинка была несказанно счастлива, что служебная лестница была не освещена. Если парень, что стоял у двери повернется, то они исчезнут во мгле быстрее, чем он поймет, что кого-то видел. Но пока Камиль стояла, словно замерший от страха олененок, Эстель вглядывалась в черты лица парня, пытаясь припомнить, видела ли такого. Но нет, этот юноша ей был не знаком. Парень, еще немного постояв, глубоко вздохнул, и что-то произнеся, вытащил портсигар, уходя куда-то налево. Эстель подкралась к двери и внимательно прислушалась. Может он сказал что-то напарнику? Но слышались лишь одиночные удаляющиеся шаги, а после и вовсе, топающие — видать, он спускается уже с лестницы. Осторожно выглядывая, немка отметила, что этаж пуст и освещен лишь местами. Удачно, ничего не скажешь. Они с Руссо быстрой, тихо перебежкой прошли опасный участок и шли теперь по коридору, ориентируясь по табличкам у дверей кабинетов. Трижды они упирались в совсем не нужные им отделы, один раз даже забрели на склад с канцелярскими принадлежностями. В итоге, через невыносимо долгих 10 минут, они нашли то, что нужно. Вот он! Желанный им кабинет — «Отдел снабжения». Девушка шепнула Камиль информацию, и та кивнула немке, принявшись вскрывать замок. Благо, что в отличие от Эстель, у француженки всегда под рукой были отмычки. Вернее сказать, в кармашках. Через минут пять ковыряний в замке, послышался долгожданный щелчок. Жемчужинка все это время стояла в качестве часового, но ушедший парень так и не вернулся на свой пост. Здание было подозрительно пустым и тихим. Но Эстель все равно держала ухо востро. Пока ее тихим шепотом не позвала Руссо. — Готово. — Отлично. Обе девушки просочились в кабинет, и тут снова уже взяла инициативу немка. Она быстро перебирала бумаги, пока не нашла нужные: — Вот. Нашла. — Что там? — Тут написано, что склад с оружием и амуницией перемещают в здание по улице Араго, в здание отеля. — Это же в пяти кварталах отсюда, — пораженно шепнула Камиль, тоже взяв в руки бумагу. — Да, по бульвару Араго, у перекрестка с Пор-Руаяль. Чудно, вот где мы возьмем амуницию. — А тут сказано, что продовольственный склад для военных теперь находится в комунне Баньоле под Парижем, здании на улице Сади Карно. Ба, да тут и еще есть точки со складами! — Думаешь разнести их? — произнесла задумчиво Камиль, взяв бумаги и начав ходить из стороны в сторону, читая. — Но где взять взрывчатку? — Да хоть тут, — указала немка на третий в списке склад. — Тут сказано, что это оружейный склад. Так что там можете прибарахлиться так, что хоть целый Рейхстаг можно будет в пыль обратить. — Тогда туда сегодня же отправятся Жак, Франсуа и Реми, — произнесла француженка, меряя кабинет шагами. — Чем быстрее мы все провернем, тем лучше. — Именно. Нужно взорвать все эти склады, или хотя бы половину, чтобы отвлечь силы от центра. Нам нужно увести солдат от центра города. Гарнизон, где он? — Прямо перед Нотр-Дам де Пари. В здании полиции. — Отлично. Этот, этот и вот этот склады достаточно далеко, в комуннах за чертой города. Пусть ваши ребята разнесут их в щепки. Подход надо выбрать самый закрытый, чтобы они пришли и ушли оттуда как тени. Руссо задумалась, а потом пораженно выдохнула: — Коллектор. Он соединяет не только город, но и окраины. Они смогут прийти и уйти туда через катакомбы коллектора. — Великолепно! — с энтузиазмом произнесла Эстель, переглянувшись с Денис. — Выбирайте для атаки утренние или вечерние сумерки. Предрассветные часы наилучшие для атаки. В эти часы многие солдаты спят, а часовых меньше всего уже интересует патрулирование — они ждут пересмены в шесть утра. — Отлично. Это все, что нам было нужно? — Да. Больше ценностей для нас здесь нет. — Тогда уходим. Кивнув друг другу, обе вышли из кабинета, предусмотрительно сложив все как было. Покинули девушки здание так же, как и вошли в него. И ни один немец даже не заподозрил две невысокие фигурки, вышедшие из переулка, в том, что только что, прямо у них под носом, они умыкнули важные бумаги. И что скоро, Париж будет стоять на ушах от серии взрывов.