*flashback*
— Не спится, Уилл? Рядом с ним присел Коллинз, со своей неизменной сигарой. — Не могу глаз сомкнуть, — мрачно отозвался Пирсон. — Вы завтра с нами? — Нет. Лоуренс велел отвести войска на северное направление, поедем ближе к Сен-Ло. — Понятно, — со вздохом протянул Уильям, даже не глядя на друга. Сидя вдвоем, молча, они смотрели на взрывы. Танкист курил, а сержант время от времени делал глотки обжигающего виски. Вдруг, Джонатан, хмурясь, произнес: — Знаешь, у меня почему-то дурное предчувствие. — У тебя всегда дурное предчувствие, — фыркнул сержант, закатив глаза. Коллинз пропустил мимо ушей колкость Уильяма, почесывая бороду. Он, пожалуй, был своего рода необычным для солдат своего типа. Носил густую бороду и усы, но голову начисто брил. В то время как остальные ребятки предпочитали брить бороду и усы, а волосы подстригать. Джонатан так же был куда больше них. Он был и старше Пирсона, на четыре года, в то время как Тёрнер младше на три. Уильям сегодня, от чего-то, вспомнил Кристину. В голове ярким пятном всплыла эта сногсшибательная красавица. Вернее она ему приснилась. И во сне, она стояла на пирсе, вокруг было голубое спокойное море, по небу плыли пушистые белоснежные облака. Она стояла в легком летнем платье, держа в руках венок и улыбаясь ему. И эта ее странная фраза: «пора бы тебе отпустить меня». Но как отпустить, если рана, нанесенная ею все еще теплиться в, и без того, искалеченной душе? И как-то стало даже больно. Дэниелса дома ждет его девушка, Джозефа, Коллинза — жены. А его дома никто не ждет. Даже матери он стал в 16 не нужен, не то, что отцу, который бросил их, когда маленькому Уильяму было всего 7. Чувство одиночества давно гложет его душу, и он надеялся тогда, будучи молодым, двадцати-двух летним дураком, что хоть она его будет ждать. Нет, не стала. Даже не подпустила к себе. Так, поиграла, а наигравшись, выкинула, словно ненужного пса. Именно тогда он дал себе этот глупый обет — никогда не влюбляться. И вот, уже 12 лет неукоснительно его соблюдает. Тут ситуация была довольно двоякой — с одной стороны, одиночество стало для него настолько привычным, что даже представить себя с кем-то было трудно. А с другой, очень хотелось женского тепла и внимания. Джонатан видел эти переживания. Уильям умел, каким-то образом, не меняя выражения лица, передавать все свои эмоции одними лишь глазами: — Уилл, скажи честно, ты хоть иногда думаешь о завтрашнем дне? А то после Ка… — Завали хлеборезку, — огрызнулся Пирсон, мгновенно ощетинившись при упоминание Кассерина. — Не думаю. Любой момент может быть последним. — А если так выйдет, что ты найдешь что-то стоящее? Что-то, что удержит твою бренную душонку в этом мире? — Если такое произойдет, — фыркнул Уильям, отпивая виски. — То ты первый узнаешь. Но этого не случится. — Зазря ты себя хоронишь раньше срока, дружище. Тебе еще жить и жить. — Я уже мертв, — тяжело вздохнул сержант, прикрыв глаза.*Flash-forward*
В тот вечер Пирсон даже не подозревал, что случится всего через пару часов, и что предзнаменование Джонатана сбудется. Утром они выдвинулись, еще до первых лучей, к Мариньи. Вроде бы обычный день, такой же, как и предыдущая вереница похожих друг на друга дней. Но именно в тот день, ему чуть ли не на голову свалилась эта девчонка. Первая мысль после того, как он отделенный от отряда, оказался один, была: «Блеск». Теперь пришлось быть в пять раз осторожнее. Хотелось найти этого незадачливого летуна и голову ему отвернуть. И он таки нашел, но не смог сделать обещанного себе. Он отлично помнил, как вошел в разрушенную часовню и увидел, вместо рослого мужика, хрупкую девушку. Она сидела к нему спиной, съежившаяся, уставшая и разбитая. Тогда у Пирсона не было времени обдумать или обратить внимание на то, что она выглядит как-то не так. А сейчас он вспомнил про очки. Разбившиеся очки авиатора, что валялись у разбитого алтаря. И вспомнив это, Уильям отчетливее понимал — это была своеобразная примета. Что ее вышвырнули, что очки «сломались», что ее веру предали, и она уже никогда не вернется в ряды немцев. Первое и, наверное, самое яркое, что запомнилось в тот день сержанту — была копна светлых волос. Они струились по плечам и спине Эстель, по всей видимости, распущенные уже после приземления. Это было необычно, учитывая, что девушки предпочитали, по веянью моды, короткие стрижки и кудри. Когда она повернулась, второе что он хорошо запомнил, были глаза. Большие, карие, в обрамлении рыжих ресниц. Она не выглядела как немка, это он разглядел еще тогда. Девушка перед ним была прелестна — ее не покинула детская округлость, личико не было вытянутым, а даже наоборот. Пухлые щечки, округлый подбородок, аккуратные, не выдающиеся скулы, высокий лоб, миниатюрный вздернутый носик «кнопкой» и россыпь рыжих веснушек. В купе, с почти белыми локонами, большими глазами и пухлыми розовыми губами, эти особенности делали ее внешне на порядок младше ее фактического возраста. Ну и, разумеется, рост — она была очень невысокой. Прокручивая это в голове, Пирсон понял, почему не решился поднять на нее автомат — слишком уж беззащитно и по-детски она выглядела. Он чуть улыбнулся, вспомнив, какие чувства она вызвала. Это было ошеломление, шок. Она еще тогда ему понравилась. Хорошенькая, симпатичная, и от чего-то, нежная внешне. Словно зефирка, сладкая и воздушная. Хотелось обнять ее, прижать к себе, и никому не отдавать. И он не забыл, как она его, по сути, спасла. Как помогала ему. Тогда он помнил, что буквально заставлял себя видеть в ней Краута. Но не смог. Не получилось у него разглядеть в этой милой девушке врага. Он помнил, как принес ее к своему взводу, повинуясь странному желанию ее спасти, защитить. Тогда, парни из их дивизии отнеслись к пополнению очень настороженно. Все-таки, Уильям принес не гражданскую девушку, попавшую в беду, а военного монстра. Немку, которая, возможно, сбивала их парней там, среди небесного простора. Но думать об этом ему не хотелось. Она была среди них довольно спокойна, учитывая ее пугливость, но что особенно нравилось Уильяму — доверяла она лишь ему одному. Но в бою, он видел, что она сделает все, чтобы защитить тех, кто ее спас. Ведь это она убила огнеметчика, одним и точным выстрелом. Хотя он вспомнил и еще одну деталь. В церкви, он услышал выкрики краутов с балконов, а потом, когда он беседовал с Эстель, то она ответила вполголоса, переводя, ЧТО они говорили: «Не уйдешь, предательница. И даже став американской подстилкой, ты не будешь им нужна! Сдохни уже, наконец, собака!» Это было ужасно. Ужасно слышать, что столь доброе создание, столь нежное, стало, по сути, изгоем. Ведь он ни дня не сомневался, что даже среди них, она была такой же. Помогала, ободряла, поддерживала. И какова плата? Попытка убить. Сейчас, лежа в обнимку с Эстель, Пирсон размышлял также о ее монологе, тогда, у костра. О ее истории, как она, будучи женщиной, стала пилотом. Сержант все еще не мог сложить два плюс два, и понять причину. Ну не может же быть причиной только то, что она не согласилась переспать с этим Гансом. Ведь в теории, она, по сути, и не сделала ничегошеньки плохого. По идее, она такой же солдат, который будет сражаться. Такой же винтик в огромном механизме этой войны, как он, или Джозеф. Вон, если посмотреть и у них в армии полно женщин летчиц, целые корпуса. А тут причина оставалась скрытой, и, похоже, даже сама Эстель не сможет дать ответа. Ее сильно задевало то, как к ней относились. Ответом могла бы послужить родословная, но девушка четко знала, что она чиста как горный хрусталь. Выходит, что причиной остается лишь пресловутое желание найти виновного. Найти козла отпущения. Пирсон тихо вздохнул, сглотнув. Ему безумно повезло с ней. Эта девчушка теперь его. И он убережет ее от всех горестей. Он даже в шутку произнес про себя слова старой, католической брачной клятвы: «Этой рукой, я развею все твои горести. Чаша твоя, да не опустеет, ибо я стану вином для тебя. Этой свечой, я освещу твой путь во мгле. И с этим кольцом, я прошу стать тебя моей женой». Уильям немного поерзал, принимая более удобное положение, а Эстель чуть сморщив во сне нос, придвинулась ближе и уткнулась личиком в шею сержанта. Пирсон даже усмехнулся — она словно ребенок, который ищет в нем отцовского утешения. Но нет, это было бы ложным утверждением. Ибо иначе, она и вела бы себя с ним по–другому. Нет, она влюблена, как и он в нее. Пирсон с первого дня решил для себя выставить границы, обозначить зону своего комфорта. Пытался быть жестче с ней, холоднее. Правда вот, получалось, ну, откровенно хреново. Девчушка льнула к нему, ни с кем кроме него не говорила, смущалась и шарахалась от солдат. Пирсон был вынужден уделять ей внимание и заботиться, особенно учитывая ее травму и недоверчивость. Что-то не давало ему оставить это нерадивое создание в одиночку. Больно уж она была беззащитна. Он помнил хорошо, как один раз она так испугалась Переса, что попятившись, уперлась в его танк и обожгла себе спину о горячий корпус. Пирсон в тот день был в отлучке по заданию со взводом, и поручил приглядывать за ней Тревиса, в виду отсутствия Терренса. Бедный кок тогда носился с ней по лагерю как ужаленный, выискивая врача. А потом с ней начали заниматься еще и Рассел с парнями, и именно с тех дней, Эстель начала понемногу привыкать к солдатам, осознавая, что они ей не причинят вреда, а даже наоборот, готовы помогать. Уильям провел по спине немки ладонью, находя немного шершавый след от ожога на ее талии. Он розовел на открытом взору сержанта участке бледной кожи. Наклонившись, и поддавшись порыву нежности, Пирсон поцеловал невесомо девушку в макушку, попутно вдыхая цветочный аромат от ее волос. Ее волосы всегда пахли как цветущая акация. Он вспомнил и дни, когда она училась английскому. Самым теплым для Уильяма было воспоминание, когда она сидела с ним, и они вдвоем, по слогам читали небольшую книгу с какими-то сказками. Эстель была в его куртке, хотя у нее уже тогда была своя униформа. Жемчужинка прижималась к боку сержанта, он вел пальцем по строчкам, а она повторяла за ним, чуть наклонившись к книге. Пирсона из раздумий вырвало легкое прикосновение небольшой ладошки к щеке. Как оказалось, он все же разбудил свою девушку. Эстель была сонной, взъерошенной, ее теплые карие глаза взирали на сержанта из–под рыжих ресниц. Уильям улыбнулся ей и произнес: — Доброе утро, мой Лисёнок. Та лишь смущенно улыбнулась, прикрыв глаза и прижавшись к нему всем телом. Пирсон осторожно поцеловал девушку в макушку, прижимая к себе: — Не хотел тебя будить. Немка улыбнулась, нежась в объятиях сержанта. А мужчина шепнул ей, обнимая: — Знаешь, я не забыл о твоих вчерашних словах. — И что же? Уильям, для себя решил произнести клятвы раньше. Чтобы проверить ее. В конце концов, она может быть, как и Кристин. Лишь играет им. Он поднял правую руку и произнес: — Этой рукой, я развею все твои горести. Немка вздрогнула и приподнялась на локтях, глядя на сержанта. Это ведь свадебные клятвы. А Уильям продолжил: — Чаша твоя, да не опустеет, ибо я стану вином для тебя. Этой свечой, я освещу твой путь во мгле. И я прошу тебя стать моей. Эстель смущенно улыбнулась, отводя взгляд: — Согласна. При одном условии. — Погоди, ты серьезно? — Приподнялся уже Пирсон, глядя на возлюбленную. Немка кивнула, придвинувшись ближе, осторожно поцеловала его, с нежностью положив обе ладошки ему на щеки. Хотя сейчас, пожалуй, Уильям был счастлив. Было как-то все равно, что утро, что он еще даже в порядок себя не привел. Эстель отстранившись мягко мурлыкнула, глядя на него: — Да. Я приму твою клятву, если ты скажешь заветные слова. Сержант сглотнул, глядя на девушку. Заветных слов он не сказал, это правда. Но ей, он готов вновь сказать те слова, что 12 лет не покидали его уст. Но не так. По особенному. Чтобы она чувствовала себя особенной, чтобы эти слова значили нечто большее. Надо было что-то придумать. Сегодня Пирсону казалось, что и солнце ярче, и день прекраснее, и облака пушистее. Впервые на его памяти, он проснулся с таким легким сердцем. Они оба умылись, а потом немка вновь утянула его в кровать, не давая встать. Эстель, нежилась рядом с ним, и на все попытки подняться и начать утренние дела, цеплялась за него, словно опоссум, и не давала встать, весело посмеиваясь. В итоге, после третьей неудачной попытки, сержант навис над девчонкой, стоя на четвереньках, пока Эстелла висела на нем, обняв за плечи руками, а ножками за талию: — Девять утра, пора бы и вставать уже. Но девушка жалобно взглянула на него, обнимая: — Нет, не пущу… Улыбнувшись, Уильям мягко произнес: — А знаешь, у меня есть идея, можешь и не отпускать. Держись, обезьянка. Он с легкостью встал, придерживая немку за поясницу. Жемчужинка прижалась к нему и шепнула, ласково погладив по щеке: — Кошка, лиса, обезьянка, определитесь уже, мой сержант. — Я бы еще применил «опоссум», — нагло ухмыльнулся Уильям, придерживая подругу. — Или… — Так, только попробуй назвать меня ленивцем, — улыбнулась немка, обняв его снова за плечи. — И тогда точно покусаю. — Ой, боюсь, аж коленки дрожат, — съязвил Пирсон, опускаясь на пол. — Ах ты, значит как балласт меня используешь? — усмехнулась Эстель, поняв, что собственно задумал сержант. — Агась, молодец, догадалась, — довольно нагло ухмыльнулся Уильям, приняв упор лежа, и начиная утро с отжиманий. Жемчужинка мурлыкнула, пока мужчина упражнялся: — Ого, да это лучше чем кресло-качалка. — Рад угодить, — фыркнул Пирсон, регулируя дыхания и отвечая коротко. Девушка поняла, что она в этом плане куда как слабее. Ее восхищало то, что помимо своего веса, Уильям мог поднять еще и ее, исключительно на руках. А вот она сама не может долго удерживать себя на весу. Поэтому она разжала руки, чувствуя, что пальцы уже задеревенели и, с глухим стуком, оказалась на полу. Пирсон удивленно и немного обеспокоенно глянул на уставшую подругу, что ворчливо пропыхтела: — Туше, сдаюсь… Я не умею так долго висеть… Пирсон хмыкнул, продолжая отжимания, от чего немка не могла из-под него никак выползти. Девушка чуть покраснела, когда Уильям остановился, не доходя полностью до пола: — Э… А это как… — Знаешь, в армии есть такой вид наказания. Называется «раз-два-полтора». На «раз» отжимаешься до пола, на «два» вытягиваешься на руках. А на «полтора», вот как сейчас, держишь тело на полусогнутых руках. — Откуда мне знать, я и отжиматься то не умею, — пробормотала смущенно девушка, бегая взглядом по лицу Уильяма. Хотя казалось, что такое положение, на полусогнутых руках, его и вовсе никак не напрягает. Он продолжил упражнение, а немка, улыбнувшись, на каждое отжимание, слегка целовала сержанта, от чего тот тоже улыбнулся: — А так даже приятнее. Эстель хмыкнула, приподнявшись на локтях и одарив Уильяма нежным и долгим поцелуем. Сержант все еще удерживал себя на весу руками, но был не против такого утра. Отстранившись, немка улыбнулась: — Ладно, не буду тебе мешать, а то ты так ворчишь, когда я так делаю. — А я не против, — улыбнулся ей в ответ Пирсон. — У меня давно не было столь прекрасного утра, как сегодня. — И что же делает его таким прекрасным? — практически прошептала девушка, все еще поглаживая мужчину по щеке большим пальцем. — Ты. И осознание того, что ты теперь со мной. Эстель застенчиво улыбнулась, отведя взгляд. Она сегодня тоже решила поупражняться вместе с Пирсоном, и он ей помогал. Ему нравилось проводить с ней утро так. Не скрываясь, не терзаясь мыслями. Сейчас его душа и сердце наконец узнали то, что наверное, он должен был познать еще юношей. Эстель, когда зарядка закончилась, произнесла, глядя в глаза сержанту: — Знаешь, у меня есть вопрос… Уильям подошел к ней ближе, опуская руки на талию, и шепнул: — Нет, другим показывать не собираюсь. Да, согласен на все. Нет, не собираюсь даже смотреть на других. Никогда и ни за что. Девушка тихонько рассмеялась, положив руки на плечи сержанта: — Ого, сколько ответов, но нет, вопрос не в этом… — Тогда в чем же? — Я хотела спросить, как мне быть с одеждой… Пирсон хмыкнул: — Это не вопрос. Эстель улыбнулась и шепнула, притянув к себе сержанта за цепочку от жетонов: — Ты невыносим, просто невыносим, мой сержант. Вечно язвишь, шутишь, м-м-м… Усмехнувшись, Пирсон закрыл ей рот поцелуем, обняв и прижимая к себе. Теперь он мог по праву целовать ее столько, сколько ему захочется. Чуть отстранившись, он улыбнулся, находясь совсем близко к личику немки: — Да, я невыносимый, саркастичный засранец, это правда. И ты меня за это любишь. — Уильям, еще раз закроешь мне так рот, и я тебя действительно укушу, — промурлыкала девушка, хитро улыбаясь. — Опять за ухо? — хмыкнул мужчина, не выпуская свою Жемчужинку из рук. — Нет, я покусаю тебя так же, как ты меня вчера. — А, значит вот так? — нагло улыбнулся сержант, наклонившись и осторожно прикусив шейку подруги, вызвав у нее сдавленный стон. — Д-да… именно так… Отстранившись, Пирсон хмыкнул, глядя на свою девушку: — Буду с нетерпением этого ждать, Лисёнок. Пока он одевался, немка принесла из ванной комнаты зеркало, что висело на стене. Ей хотелось нормально расчесать волосы, без спешки. Она села, осторожно поправив майку и отложив на стол свой поддельный жетон. Уильям заметил, как она, помимо волос, приводит себя в порядок, используя три баночки со странными то ли кремами, то ли маслами. Во всяком случае, это было не ново, он уже давно заметил, что ей удается найти время для подобных процедур каждое утро. Пирсон взглянул на подругу, застегивая на ходу куртку. Она сидела у стола и расчесывала волосы, уже покончив с маслами и кремами, глядя на себя в зеркало. Он видел, как зубья гребня скользят по ее волосам, как жемчужные волосы блестят в лучах солнца. Она мурлыкала себе под нос какую-то песенку, на немецкий мотив. Сержант наклонился и произнес на ухо подруге: — Я съезжу в лагерь, заберу наши вещи. Я ненадолго. Эстель улыбнулась: — А ты боишься, что я убегу, не дождавшись? Вот так, в твоей майке по Парижу побегу? Сержант хмыкнул, опаляя ушко Жемчужинки дыханием, шепнув ей: — Зная тебя, хитрая лиса, ты и не на такое способна. Ласково поцеловав девушку в щеку, он вышел, прикрыв за собой дверь. Пока Уильям ездил в лагерь, девушка потихоньку расчесалась, собрав волосы в прическу «мальвина» и привела себя в порядок. Она заправила кровать, выбросила ставшую ненужной немецкую форму в ведро, и сложила осторожно вещи в рюкзачок. У нее еще осталась помада, что не забрала Камиль и тени, но краситься сейчас не было, ни смысла, ни желания. Так что она взяла книгу, и устроившись на кровати, сложив ноги по-турецки, она углубилась в чтение. Она заметила одну деталь, что была так чужда ей на протяжении трех лет — тишина. Утро было таким тихим — город будто бы впервые спал после освобождения. На улицах светило ласковое солнышко, проникая в здание через окна, окрашивая все вокруг в золотой цвет. И пока она читала, то наслаждалась этим покоем и тишиной. Люди видимо еще спали после вчерашнего, город был на удивление спокоен и безлюден. Девушка отвела взгляд от строчек только когда услышала тихое курлыканье. Оказалось, что на их карниз прилетела голубка, пестрая, серо белая. Птица вращала головешкой, а потом к ней присоединились и другие голуби. Эстель чуть улыбнулась, наблюдая за птичьими ухаживаниями, то, как они чистят перышки друг дружке, курлычут и сгоняют наглецов, что пихаются. А пока его Эстелла наслаждалась покоем этого утра, сержант взял оставленный ими еще вчера на Марсовом Поле Мерседес и поехал в расположение их лагеря. Однако едва он выехал, ему, чуть ли не под колеса, выбежал Джозеф и Артур, от чего Уильям едва успел вдарить по тормозам, а когда они сели, покрыл обоих отборным матом: — Жить надоело что ли?! Какого черта вы вылетели мне под колеса?!!! — Не кипятись, — пробормотал Тёрнер, потирая глаза. — И не ори, я тебя прошу. Голова болит… — Буду орать! Я чуть не сбил вас обоих! Лейтенант болезненно поморщился, а Пирсон, глядя на то, как он прислонился лбом к стеклу, ухмыльнулся, снижая тон, ведь кому как не ему знать о похмелье: — Добро пожаловать в клуб, фиалка. Теперь ты знаешь, что я чувствовал в то утро апреля. Когда я был с дичайшего похмелья, а ты орал, как петух на ферме. — Уилл, умоляю, только не начинай, — простонал Тёрнер, не открывая глаз. — Признаю, был не прав… Артур, глядя на них усмехнулся: — Я думал, что скорее ты, Уильям будешь сегодня с такого похмелья, а не Тёрнер. — Я в отличии от некоторых, не играл пол ночи в покер и не глушил коньяк. Я спал. — О, вместе с Жемчужинкой? — улыбнулся британец, закуривая. — Ну а с кем? У нас комната на двоих, так уж вышло, — в этот раз двойного дна в вопросе сержант и не почуял. Джозеф широко зевнул, прикрывая кулаком рот: — Не пол ночи, мы до трех играли… А я только сейчас вспомнил, что Дэвис приедет в стан лагеря. А лагерь нужно расположить здесь, прямо на Марсовом Поле… И желательно до его приезда. Кроули хмыкнул: — Слышал Тёрнер? Они вдвоем провели ночь. Видать жаркая была ночка, раз Пирсон такой спокойный. Уильям, услышав это, резко ударил по тормозам, от чего оба чуть не улетели носами вперед: — Так. Слушай ты, бриташка. Нет. Ночь прошла спокойно, ничего такого не было и быть не может. — Это почему? — вяло спросил лейтенант, помня слова друга. — Потому что она бережет себя. Артур удивленно произнес: — Погоди, она?.. — Чиста. Невинна как дитя. Ни поцелуев, ни свиданий, ничего. — Ого, — только и смог выдавить из себя Кроули. Джозеф посмотрел на друга, немного мутными глазами: — Бережет себя? — Бережет, да. До свадьбы. Ты понял. Кроули кивнул. Про себя подумав, что нынче редкость, чтобы девушка так ревностно берегла себя для того единственного. Видя состояние Джозефа, Пирсон протянул товарищу флягу, понимая, что тому очень плохо. Тернер, поморщившись, отодвинул предложенный виски: — Ой нет, нет, только не сейчас… — Пей. Полегчает. Джозеф отпил, и понял, что это не виски, а нечто другое. На языке теплилась какая-то жидкость, похожая на тот чай, что он приносил в первый день Эстель. Но и правда, полегчало. Пропала тошнота, и даже перед глазами прояснилось. Он сделал еще один глоток, но тут фляжку забрал Уильям: — Никогда не пей больше одного глотка. — Почему? — искренне удивился «прозревший» лейтенант. — Потому что это мое. Прибыв в лагерь, лейтенант и сержант начали сбор парней и лагеря. А пока они были заняты, Артур направился к штабной палатке, успев застать Дэвиса: — Полковник? Разрешите вас отвлечь. Роджер повернулся к нему: — Доброе утро майор. Я вас слушаю. — Это приватный разговор, полковник. Кивнув, Дэвис последовал за Кроули, а тот отвел его в сторонку, подальше от всех возможных лишних ушей и глаз: — Это касается мисс Крюгер. — А что не так с той рядовой? — несколько удивленно спросил мужчина, прикуривая свою трубку. — Выслушайте меня, обещайте быть сдержанным, и не делать поспешных выводов. — Не знаю, что вы задумали, но ладно, так и быть. — Даже не знаю, как начать, чтобы не вызвать у вас гнева, — Артур глубоко вдохнул, и произнес, глядя на холмы вдали. — Она не американка. Не принадлежит армии США, и никогда не помогала Королевским ВВС Англии. — Я знаю, — спокойно ответил Роджер, чем удивил безмерно Кроули. — Я послал письмо Эдвардсу, Россу и МакМанусу. Ни в одной из наших частей не было девчонки по имени Эстелла Крюгер. — Вы… — Я ждал вас на этот разговор, — кряхтя, пожилой мужчина присел на камень, попыхивая трубкой. — И я уже узнал от нескольких парней, что она появилась у первого взвода после Мариньи. Одно меня удивляет. Ладно, эти мальчишки к ней привязались, но почему вы, уважаемый агент Великобритании, солгали, что знаете ее. Она ведь немка, и ни дня вам не помогала. — Простите, полковник, но вот тут я с вами не соглашусь, — Артур тоже сел на камень, наблюдая за окрашенными в золото от восходящего солнца полями. — Она действительно нам помогла. Та история с поездом, выдумка лишь в той части, где она была помощником наших ВВС. Но остальное — правда. Мы встретились на полевом аэродроме близ города Байё. Наши силы атаковали аэродром, а мы, как группа прикрытия, шли с западного направления. Едва я пересек его границу, она врезалась в меня. Не знаю от чего, но она сообщила о зачистке гражданского населения, вследствие следования поезда с боеприпасами на сеть нацистов в Париж. Я тогда даже не знал, что она немка. Но потом, она еще несколько десятков раз рассказывала нам о подобном. Ее расчет был на спасение гражданских, но мы, ее трудами, смогли уничтожить парочку и стратегически важных поездов. Именно ее идея об использовании голубей, с шифром, непонятным даже для неосведомленных союзников, помогла осуществить высадку. Руны, полковник. Ее трудами мы отвлекли основные силы от берегов. Она страдала, Дэвис. Страдала среди своих союзников. Пару раз я встречал ее, а у нее синяки такие, что в кошмаре не приснится. Пару раз были даже на лице. Ее избивали, причина не ясна до сих пор, но поверьте, жизнь у нее была далеко не сахарной. В ее защиту так же должен сказать, что она была в Африке и спасла пару человек и там. Вы можете написать мистеру Мэйсону. Он помнит, как она спасла их задницы на аэродроме, когда казалось, что выхода у них нет. Вы так же можете написать мистеру Бриджеру. Они с Мэйсоном ее встретили вместе, но после, он уже был один, когда он встретился с ней лицом к лицу. Она не выдала его, хотя могла бы поднять тревогу, и он смог уйти. — Одного я не понимаю, майор. В чем смысл ей было так делать, — выдохнул облачко дыма полковник. — Я просто не могу понять мотивов. — А мотивов у нее и не было никогда, — пожал плечами Кроули. — Она так делала потому, что для нее, ценность человеческой жизни превалирует над слепой фанатичностью. Она спасала жизни не потому, что рассчитывала на отдачу или спасение в ответ. Она так делала и делает просто потому, что не способна убить. Рейх не сделал из нее того, чем она должна была бы быть. Она превосходный пилот, даже наши асы это подтвердят. Ее стиль полета перенимают, а она выходит на сцену с новыми трюками. Но она никогда не сбивала людей, так сказать, насмерть. Все ее победы в небе не имеют за собой унесенных жизней. Она иногда и вовсе пренебрегала стрельбой, кружила в небе, петляла, юлила, но не стреляла. Причем это выглядело так, что у нее нет возможности зайти на угол атаки. Но все летчики отлично видели и знали, что она хоть сто раз могла это сделать. Эстелла умеет управляться с машиной. Поверьте. Задумавшись, Дэвис перевел взгляд куда-то вдаль, глядя рассеяно на пейзаж, что открывался с холма. Он решил спросить то, что интересовало его сейчас больше ее подвигов: — Вы знаете, как она попала во взвод? — Только со слов сержанта и лейтенанта. — Тогда я хочу побеседовать и с ними. Я буду здесь, позовите обоих, будьте любезны майор. — Так точно сэр. Когда Артур убежал за ними, Роджер призадумался. В истории есть немало примеров подобных людей как мисс Крюгер. Между собой, солдаты их называют «ангелами милосердия». Они, вроде как, должны быть фанатично переданы своей родине, но преданы лишь одному — долгу чести. Долгу жизни. Это зародилось давно, и чаще всего такие люди сражаются не за страну, не за победу, не за свою жизнь, а за жизни и свободу других. Для них это долг и честь. И даже сейчас есть примеры подобных людей, помимо Эстеллы. Даже сами нацисты. Это вселяло в сердце полковника некую теплоту. Что не всех эти ублюдки превратили в зверье. Хотя глядя на эту девушку, он почему-то и не сомневался, что она невинна как дитя. Больно у нее добрый взгляд. Нет этой отстраненной холодности, нет зла во взгляде или жестах. Подошедшие командиры застали полковника сидящим на камне, с трубкой в зубах: — Ну что, садитесь господа. Роджер заметил, что оба белы как полотно. Он спокойно произнес: — Зайца значит притащили? Да еще и немецкого. Да, шкурка хороша, а что под ней? — Полковник, сэр… — Лейтенант, кто конкретно, первый, нашел ее? — перебил Тёрнера Дэвис. Сглотнув, Уильям поднял руку, чуть опустив голову. Он понимал, что ему может быть за подобное. Но Дэвис не спешил кричать или отчитывать его. Он спокойно произнес, чуть повернувшись к ним: — Итак, с самого начала. Я хочу знать, как она оказалась у вас. И на сей раз, правду. — Утром, двадцать шестого июля мы штурмовали Мариньи. Ее самолет упал на город, разделив нас обломками, так как она зацепила брюхом здание, и оно разрушилось. Я остался один, выхода к моему взводу не было, и я ушел в обход, — начал Уильям, мастерски контролируя голос, хотя сам был словно на пороховой бочке от страха за подругу. — Я пошел к предполагаемому месту крушения, чтобы добить пилота, так как считал его угрозой. Роджер кивнул, слушая сержанта. Пока что, его рассказ был логичным. — Но когда нашел… Не решился. Дэвис понимающе кивнул: — Трудно осуждать вас, Пирсон, не у каждого бы поднялась рука на девушку. — Я забрал ее, потому что она вывихнула ногу. Сустав был начисто выбит, ходить она не могла. Но потом, когда мы шли к отряду уже вдвоем, я заметил, что немцы ее ищут не чтобы спасти, а чтобы убить. Она помогла мне сэр. Ее уловки и манера скрываться, помогли нам добраться незамеченными к отряду. — Постойте, ее хотели убить? — удивленно произнес полковник, глядя на обоих, но что лейтенант, что сержант только кивнули. — Но… — Сэр. — Ладно, молчу. Дальше. — Когда был штурм в церкви, и прорыв к зенитным орудиям, она так же помогала. Она ни разу не сделала, ни единой попытки навредить, скорее наоборот. Но немцы, словно бы нас и не замечали, они больше хотели сначала убить ее, а уже потом нас. Когда мы были в лагере, на ее спине было обнаружено огромное количество следов от побоев. — Да сэр, — кивнул Джозеф. — Синяки, разной степени. Новые и старые, и еще раны. Медсестры сказали, что синяки разной свежести, некоторым более 10 дней было на тот момент. Дэвис взглянул на обоих, но пока не перебивал. Кроули тоже говорил об избиениях, но конкретики было меньше. Значит правда. — Через недели две, сэр, она разговорилась со мной. Рассказала всю свою историю, — мрачно произнес Уильям, глядя на руки, в то время как Тёрнер, от нервов, крутил в руках свой нож. — Она поступила в авиационное училище с подачи матери. Но не потому, что хотела в армию, а просто от того, что любит самолеты и небо. Но из-за нехватки пилотов, ее мобилизовали, как и остальных. Она пережила травлю в училище, и эта травля продолжилась на фронте. В итоге, наигравшись с ней, как с куклой для биться, ее подстрелили свои же. Ее сбил ее ведущий, во время их следования для сопровождения бомбардировщиков. Так она и попал к нам во взвод. Задумавшись, полковник произнес: — Состава преступления здесь нет… Если ее сбили, то это не дезертирство. Она, будучи на земле, уже была «без флага». Единственное что, парни, подделка жетонов. Вот это преступление. Оба испуганно взглянули на Дэвиса, но он произнес, не меняя тона: — Но я готов на это закрыть глаза. Сержант Пирсон. — Да сэр? — Вы можете назвать хотя бы три ее подвига на службе Армии США? — Только два сэр. — Четыре, — возразил Тёрнер, удивив обоих. — Слушаю? — Первое. Помните идею с поездом? Ее идея сработала, и они с сержантом Пирсоном достали важные бумаги для операции в гарнизоне. Полковник кивнул. А ведь правда, ее сведения помогли и помогли очень серьезно. — Второе. Они вместе с Руссо раздобыли разведданные из телеграфного центра. Благодаря этому, партизаны совершили вместе с нашими парнями ряд диверсий и увели, тем самым, львиную долю Краутов из города, облегчив штурм. Третье. Она была… Кроули? — Она была вместе с нами в Гарнизоне, полковник, — подошедший Артур держал под мышкой те самые папки, что раздобыла вчера Эстель. — И она тоже участвовала в освобождении Парижа. Ну и вот, четвертое. Зажав в зубах трубку, полковник просматривал документы, и с каждой страницей, его глаза все больше расширялись. Он пробормотал, судорожно перебирая трясущимися руками документы: — Боже, да она… Да она просто бриллиант не ограненный! Да тут же… Тут же ответы на все. На всю дальнейшею линию освобождения Франции и Бельгии! — Вы получите медаль сэр, за эти сведения, — произнес майор, докуривая сигарету. Дэвис, сглотнул, убрав трубку и приложив руку ко рту. Это тянуло действительно на медаль. Теперь у командования есть все необходимое, все сведения, чтобы начать операцию по прорыву к и через Линию Зигфрида. Взглянув на белые лица лейтенанта и сержанта, он произнес, вставая: — Я желаю поговорить с ней лично. Через пару дней я вернусь и встречусь с Эстеллой Крюгер. Лейтенант. Отдайте распоряжение мистеру Хоппкинсу. Пусть ей выпишут страховку. А потом к мистеру Йетсу. Пусть ей выпишут по страховке официальный жетон. Тёрнер выдохнул, закрыв глаза и опустив лицо в ладони. Его даже попустило. Он кивнул, сглатывая и говоря с легким надрывом: — Есть сэр. Будет сделано. — Сержант, последний вопрос к вам. Пирсон взглянул на Роджера, ощущая все еще тревогу: — Да сэр? — Вы готовы поручиться за нее? — Головой сэр. — Отлично. Свободны. Все трое. Когда ребята удалились, Дэвис чуть хмыкнул, глядя на папки с документами: — Немцы идиоты, мисс Крюгер. Что не ценили вас. Я восхищен, вы удивили меня, хотя я знаю вас лишь заочно. Удивили. А такое нынче редкость. Пирсон, когда троица отошла в лагерь, уперся спиной о грузовик и чуть не сполз по нему. Тёрнер и Кроули едва успели подхватить его. — Спокойно, спокойно, все хорошо. Уильям закрыл лицо руками, будто умываясь, и шумно вдохнул: — Боже, она у нас умница каких мало… Ведь это она дернула после освобождения пойти в тот чертов архив. — И не прогадала, — подхватил его Кроули, тоже садясь на раскладной стульчик и закуривая. — Я когда вчера полистал эти документы, у меня глаза на лоб вылезли. Стоп… Уильям, копии! — Сожгла, — отозвался сержант, все еще сидя с закрытыми глазами. — Умница, — пробормотал Артур, выдыхая дым. К ним побежала бледная Вивиан: — Только что видела полковника, он расспрашивал об Эстель… Кроули я… — Ты правду рассказала? — Да, — кивнула запыхавшаяся Харрис. — Артур, прости я… — Мы тоже сказали правду. Не бойся, все хорошо. Одобрил ее. — Слава богу, — выдохнула женщина, прикрыв глаза. Тёрнер пробормотал, собираясь с мыслями: — Ладно… Уилл, передохни, я пойду, помогу парням. — Не могу я отдыхать. Надо забрать наши вещи из палатки, а то Жемчужинке и надеть то нечего. Не будет же она в немецкой форме рассекать. — Ладно, э-э-э. Так, ты бери вещи и дуй назад, а я тут управлюсь. — Спасибо Джозеф… Ребят сильно попустило. Кроули и сам слабо верил что Полковник одобрит немку, но ведь то, что он сказал правда — если солдат не дезертировал, и его выгнали без видимой причины, он на время лишается всех регалий, званий и принадлежности. И имеет право поступить в любую другую армию. Вернувшись в палатку, Уильям услышал шаги — Тёрнер видимо что-то забыл. — Уилл, — вполголоса позвал его лейтенант, заходя и задергивая полог. — Что Джозеф? — Она ничего кроме тех бумаг не брала там? — А что такое? — Просто интересно… Ведь она откуда-то знала об этом. — Узнала из-за переговоров в холле и от Гестапо, — произнес Пирсон, складывая вещи. — В Гарнизоне они с Руссо разделились, и она провела часть вечера среди этих гиен. А они видимо забыли о бдительности. Эстель умеет, когда надо, прикинуться дурочкой. От них она и выведала эту информацию. Тёрнер сел на стульчик, запрокинув голову и закрыв глаза: — Она умница. — Я и не спорю, — фыркнул сержант, закрывая с щелчком ящик. — Я не о том… Она вернула тебя. — Вернула? — удивленно посмотрел на друга Уильям. — Да. Помнишь твои слова? Тогда в первый день? Ты сказал, что когда она оправится от ран, ты не будешь нянчиться с ней. Уильям к удивлению Тёрнера даже улыбнулся: — Да, я был идиотом. — А знаешь, что я тогда сказал? Правда, ты этого не слышал. — Дай-ка угадаю. Что ты в этом сомневаешься? — Да, — немного помолчав, Джозеф произнес. — Она изменила тебя. Словно не было Кассерина. Лейтенант уже приготовился морально, что Уильям взорвется от упоминания перевала, но сержант к его безмерному удивлению хмыкнул: — Знаешь, она мне мозги вправила. По-моему у меня до сих пор шишка на лбу. Прошлое на то и прошлое. Чтобы учиться на ошибках. Выдохнув, лейтенант произнес: — Ух ты. И правда мозги вправила. — Но учти, — поднял руку Уильям, указывая пальцем вверх. — Для взвода я останусь прежним. — Меня радует, что ты хотя бы стал менее безрассудным. Фыркнув, пока лейтенант встал и прошелся по их палатке, Пирсон продолжил сбор вещей, подняв сложенную форму девушки: — Как знать. Может и наоборот. Усмехнувшись, Джозеф хлопнул друга по плечу: — Ладно, я пошел. Иначе мы так и до вечера не управимся.***
А пока парни разбирались и готовились к переезду лагеря, Эстель бродила по комнате. Время завтрака и ужасно хотелось кушать, но ведь и надеть-то нечего. Хотя, в ванной комнате обнаружился халат. Немного подумав, она надела его, плотно завязав, и обулась во вчерашние туфли. Вопрос в том, как и где Руссо достала для нее столь маленькие туфельки, оставался открытым. Когда она вышла в залу, хозяин заведения, что щедро позволил американцам заночевать у него, накрывал на столы завтрак. Заметив немку, он лучезарно улыбнулся ей: — Доброе утро мадемуазель! Сию секунду, сейчас все будет готово. — Ой, ну что вы, не торопитесь, — улыбнулась ему в ответ Эстель, присаживаясь за вчерашнее пианино. – Можно? — Да, да, конечно! Ой, а может, вы хотите попробовать на рояле? Вон он, на сцене. Немного смутившись, девушка все-таки решила попробовать на нем. Все же в музыкальной школе был именно рояль, он немного более знаком ей. Ну и пока Жан, и остальные ребята накрывали столы, Эстель играла. Пару мелодий она знала и выбрала одно соло, с нежными переливами мелодии. При этом, даже не замечая, как замерли некоторые французы, слушая ее игру. Этот шикарный, черный как смоль рояль был прекрасно настроен, и его переливы заполнили весь зал. Французы, слушая мелодию, расставляли приборы и тарелки на столы. Они старались делать все тише, даже едва дыша. Почему-то им казалось, что один лишний звук, и они вспугнут момент. Но девушка самозабвенно играла, не обращая внимания на стук и звон приборов и тарелок. Ее пальцы скользили по клавишам, пока она играла, слегка покачиваясь в такт мелодии. Эта песенка была довольно простой, но очень врезалась в мозг. За первой последовала и вторая, и это даже немного порадовало французов. В тишине было не так приятно готовить зал к завтраку невольных постояльцев. А пока они работали, Жемчужинка продолжала играть, мурлыча под нос мотив, чтобы не сбиться. Она даже не обратила внимания, когда в зал вошел Уильям. Сержант замер от такой картины, глядя на подругу. Она сидела за роялем, в халате, с туфельками на ножках и играла какую-то нежную мелодию. Мужчина подошел ближе, сев позади на стульчик для другого музыканта, стараясь, как и остальные, не вспугнуть момент. Девушка чуть вздрогнула, когда Пирсон осторожно положил ладони на ее плечи. Однако играть не перестала, даже с ритма не сбилась. Она шепнула ему: — Сыграть вам, сержант? — Да, прошу тебя. Новая мелодия была куда быстрее предыдущих, ее ритм уносил в мыслях на поля сражений или в море. В воображении всплывали картинки, как кавалерия скачет куда-то, размахивая саблями, настолько был воинственный мотив. Уильям с некоторым восхищением следил за руками девушки. Она быстро успевала перескакивать с октавы на октаву, а пальцы с большой быстротой перебирали клавиши. В более агрессивных моментах она с неким усилием ударяла по клавишам. Но мелодия от этого не ухудшалась, а даже напротив, обретала нужный шарм. Девушка улыбалась, играя, чувствуя дыхание своего сержанта на шее. Когда мотив подошел к концу, она довольно резко взмахнула руками, ударив по клавишам почти по все длине субконтр октавы, контроктавы и большой октавы, огласив зал последним аккордом. — Красиво, — шепнул ей, улыбаясь, Уильям. — А вот эту уже давно хочу попробовать. Помню ее хорошо, но не уверена, что получится. Она сложная. — Что за песня? — Лист, Венгерская Рапсодия, — чуть поджала губы немка, начав играть первые ноты. Классика на то и классика, что довольно сложная. Пока что Эстель удавалось неплохо. Но ведь первая часть этой песни не очень быстрая, поэтому может и получалось. Французы чуть улыбались — классика была редким посетителем их заведения. Чаще тут звучал джаз или народная музыка. А тут их гостья решила заполнить зал звуками произведения мирового классика. Жемчужинка поджимала губы на сложных моментах, но не сбивалась. Она отлично помнила, как за ошибки получала по рукам указкой. И сейчас мысленно держала эту указку над руками, продолжая игру. Через пять минут, она пробормотала, начиная вторую, более сложную часть этого произведения: — Вот сейчас будет тяжело… Пирсон только кивнул, следя за руками, которые постепенно ускорялись. Девушка продолжала игру, и Уильям видел, что ей стало сложнее. У нее даже по виску покатилась капелька пота. Еще бы, темп во второй части Венгерской рапсодии очень быстрый и сложный. Вообще он слабо представлял, как руки во время игры на пианино способны двигаться обособленно друг от друга. Эстель шепнула, улыбаясь, но немного напряженно: — А это мой любимый момент… Ее левая рука переместились на субконтр октаву, а правая осталась на большой октаве. Вот сейчас уследить за всеми движениями пальцев было куда сложнее. Пирсон чуть выдохнул, слушая ритм рапсодии, даже забыв, где он сидит. Немка продолжала игру, на этот раз, используя почти весь ряд октав, переходя с более тонких и высоких нот на более низкие. Самый сложный момент — подняться с четвертой октавы до контроктавы, задействовав обе руки и перемещая руки одновременно. Сложность была в том, что обе руки задействуют две разные, соседствующие октавы и должны двигаться одновременно. Но после, вновь повторился мотив первой части. И так еще раз. Проигрыш, перемещение рук по октавам в репризе, и на тон поменять мотив. После идет легкий проигрыш, не очень сложный, словно отдых для рук. Ну и наконец, осталась последняя часть. По праву самая сложная во всей композиции. Ей предшествует короткая пауза. Немка глубоко вдохнула, когда ее руки зависли над клавишами. А после последовал последние ноты песни. Руки девушки замелькали, пальцы нажимали на клавиши с огромной скоростью, как того требует композиция. Девушка поджала губы, слегка нахмурившись — руки не должны быть напряжены, иначе промажешь по клавишам. Казалось бы, проигрыш меньше минуты, всего лишь перейти с субконтр октавы до третьей и обратно, но это было безумно сложно. И парой последних аккордов, она завершила свою игру, шумно выдохнув и отклонившись назад, на сержанта. Уильям улыбнулся — немка опять сорвала свои аплодисменты. Эстель же смущенно порозовела: — Ух ты, у меня впервые получилось ее сыграть и не промазать по клавишам… — А говоришь, что нет таланта. — Тут не в таланте дело, а в упорстве и навыках, — отмахнулась немка. — Ладно, ворчунья, я тут принес вещи. Улыбнувшись, девушка произнесла: — Это хорошо… — Но я сейчас снова уеду. Так вот держи. — Сейчас вы никуда не уедете сержант, — хмыкнула, вставая Эстель, и направляясь в комнату. — В каком это смысле? — удивленно произнес последовавший за подругой Уильям. Когда они вошли в комнату, он изловил девушку и прижал к себе: — Так в каком смысле то? Эстель улыбнулась, осторожно вывернувшись из хватки: — Ну, я тебя пока не отпускаю. — Ох, прошу прощения мэм, — усмехнулся Пирсон, складывая руки на груди. Немка шепнула, немного выталкивая мужчину за дверь: — Сейчас переоденусь, и потом, так и быть, отпущу… Стоя за дверью, Уильям чуть улыбнулся, прикрыв глаза и оперевшись спиной в дверной косяк. Он запрокинул голову, выдохнув. Наконец его отпустил адреналин. Большего страха он еще никогда не испытывал. Сейчас он был совершенно не готов потерять свою возлюбленную. И слава всем Богам мироздания, Полковник все оценил здраво. И скоро все наладится. У нее будет нормальный, настоящий жетон, нормальный номер страховки, и она больше не будет изгнанницей, без флага и имени. А пока мужчина стоял за дверью, Жемчужинка, наконец, смогла переодеться в свою форму. Халат она убрала на место, а туфельки сменила на привычные уже сапоги. Сержант, вошедший, когда девушка окликнула его, вновь предупредил, что ему придется сейчас снова уехать, организовать переезд стана, чтобы их лагерь перенесли в эту часть горда. А Эстель, получив на руки еще пару книг, может пока быть свободна. Когда Уильям уже собирался уходить, дверь перед его носом захлопнулась, а девушка, хитро улыбнувшись, промурлыкала: — Куда это вы так быстро, сержант? Я вас еще не отпускала. Пирсон хмыкнул: — Я уже сказал, каж…мм… Эстель, приподнявшись на носках, легонько поцеловала его в губы и хитро улыбнувшись, произнесла, отступая, давая ему пройти: — Вот теперь вы свободны. Пирсон рыкнул и притянул ее обратно, развернув к двери и крепко прижав. Характер, по природе задиристого сержанта, не позволял вот так все оставить. Он впился в губы девчонки, с какой-то остервенелостью, слегка покусывая. Эстель в его руках даже немного пискнула, словно мышка в объятиях удава. Когда мужчина отпустил Жемчужинку, у нее от такого напористого поцелуя припухли и покраснели губы, глаза блестели, и она тяжело дышала. Хмыкнув, Уильям шепнул ей на ушко: — Вот теперь точно. И смылся, ухмыляясь, не услышав, как улыбающаяся немка крикнула: — И кто из нас лис?! Эстель сидела в зале, с книгой в руке и спокойно завтракала. Не смотря на то, что она могла бы и еще немного поиграть на рояле, голод все же пересилил. Однако, даже учитывая то, что город потихоньку просыпался, все равно, тишина поражала — никогда еще с момента начала этой проклятой войны она не слышала нежного пения птиц, шуршания реки неподалеку и небольшой капели росы, после вчерашнего дождя. Девушка ела кашу, что поставил хозяин, насыпав туда немного сахара, и одновременно читала книгу, которую ей принес ее сержант сегодня. Это был роман Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!» на английском. Пока она неторопливо кушала, читала, и запивала еду первоклассным кофе, который поставил ей Жан-Батист, на завтрак потихоньку выходили немногочисленные, сонные американцы. Среди них был и Дэниелс. Увидев Жемчужинку, он сел рядом, поставив свою порцию на столик: — Вчера вас с сержантом никто не видел, а сейчас гляжу, сидишь уже здесь. Немка улыбнулась другу: — Мы вчера почти и не отсвечивали. Так, поиграли немного в покер с лейтенантом, Пересом и Коллинзом, да ушли спать. Мы ушли раньше всех, наверное. Сержант поехал в лагерь, видимо, нас временно оставят тут. Ну, или я так думаю. — Я тоже так думаю. Наверное, скоро вернемся домой. Ой, в смысле… Девушка рассмеялась, прикрывая рот пальцами. Эта была какая-то ее своеобразная особенность и привычка — она редко улыбалась или смеялась, обнажая зубы, предпочитая закрывать губы пальцами, хотя по большому счету, стесняться ей было нечего. Рэд и сам улыбнулся, понимая какую глупость сморозил. Отсмеявшись, немка потрепала друга по плечу, улыбаясь: — Я мало что знаю о твоем доме. Разве что то, что пишут в учебниках. Что там есть индейцы, дикие лошади и прерии. — Ну, если хочешь, я расскажу, — усмехнулся Рональд, отпивая кофе. — Конечно, хочу! Пожалуйста, расскажи больше! — повисла на его руке девушка, вызвав у юноши улыбку. Разговор сам по себе шел ни о чем. Юный солдат рассказывал подруге о своем доме, а немка заинтересованно расспрашивала его о Техасе. Рональд широко жестикулировал, рассказывая о поездке на лошадях, об огромных быках, о том, как объезжают мустангов и о ежегодной ярмарке, о традиционной выпечке и одежде, о родео и о много чем еще. Обо всем, что связано с Диким западом, как называли штаты Техас, Аризону, Вайоминг, Канзас, Миссисипи, Кентукки и Юта. Для немки, такое было в диковинку — слушать об объездке диких жеребцов, о том, как люди сами залазят на яростных лошадей. Она сидела, даже забыв о половине своего завтрака, отложив книгу и внимательно впитывая каждое слово. А Рэд рассказывал о стереотипах про Техас, что мол, некоторые думают, что все парни оттуда крутые ковбои, и носят шпоры с револьверами, чуть ли не с рождения. Рональд был рад рассказать о своем доме, и пока он объяснял немке, что такое перекати-поле, к ним присоединился еще немного сонный Цуссман. Парень слушал друга, пока пил кофе, и подкурил от сигареты Эстель себе. Он не встревал, слушая, как и девушка. Но чрез пару минут, слушая их диалог, он «аккуратно» вклинился, и стал рассказывать уже о своем, в Чикаго, когда рассказ Рэда себя исчерпал. Эстель с любопытством слушала, а друзья попеременно рассказывали ей обо всем, что касается их необъятной родины. Роберт описывал Чикаго с какой–то особенной любовью, рассказывал о целых улицах–кафе, джазе по ночам, о том, как прекрасен в своем урбантуризме его город. Он даже вполголоса рассказал о мафии, которая в последние годы особенно распоясалась на улицах Чикаго и Детройта. Потом подтянулись Айелло и Стайлз. Фрэнк усмехнулся, слушая рассказ Цусса про Чикаго, и, заняв стул, прикурил себе и Жемчужинке по еще одной сигарете. Хотя позже, не отказался от предложенных сигарилл, что положила на стол немка. Он решил тоже поведать о своей родине, пока курил эту диковинку с Кубы. И начал он свой рассказ с города, где родился и вырос — о Нью-Йорке. Эстель никогда в жизни, как оказалось, не видела небоскребов. Она слушала описание ребят о громадных зданиях, которые теряются за облаками, как их сверкающая урбанистическая красота манит к себе людей в города. Фрэнк, как и прочие ребята, рассказывали ей о Статуе Свободы, о Бруклинском Мосте, о том, что Нью-Йорк — это горд тысячи мостов, об Эмпайр-стейт-билдинг, о мосте Золотые Ворота в Сан-Франциско, и о многом, многом, чем еще. Жемчужинка слушала рассказы друзей об их городах и тех, в которых они были, о Нью-Йорке, Вашингтоне, Сан-Франциско, Техас-Сити, Финиксе, Чикаго, Детройте, о путешествиях друзей по их необъятной стране. О национальном парке Йеллоустоун, о невероятных красотах гор Небраски, о перевале Индепенденс, О долине дождей в Кентукки, об изумительных горах национального заповедника Град-Каньон. Не обошли стороной и более диковинные места, например, рассказ друзей, зашел об удивительной горе Рашмор в которой были высечены лица президентов США. А после, и еще б одном национальном парке — Долине монументов. От этого ей становилось даже грустно — ей, по сути, и нечего рассказать им. Что она видела кроме Берлина и родного Дрездена? Задумавшись, она пролистала в голове короткие поездки к родне и вышло, что в отличии от своих друзей, она побывала всего в четырех городах — Берлин, Франкфурт на Майне, Кёльн и Киль. Если подумать… То все же найдется, что рассказать. К компании подошли и Тёрнер с Пирсоном. Они уже вернулись вместе с сержантом из лагеря, организовав все необходимое. Слушая друзей, он улыбнулся, словно отец детям. Эстель повернулась к ним, желая услышать и их истории. Сначала, что один, что второй отпирались. Джозеф — потому, что считал, что все, что можно было, парни уже рассказали, а Пирсон просто потому, что почти не покидал родного Инида. Но под подзадоривания ребят, они сели рядом, тоже поставив тарелки на стол, и подумав, начал Тёрнер. Он долго перебирал в голове, что же можно им поведать о своем доме. Но рассказ как-то сам полился из его уст. Он был родом из Бостона, но побывал во многих частях своей необъятной родины, будучи ребенком, из-за работы его матери, а позже, и из-за учебы. Он отлично запомнил многие места. Он рассказал ребятам о том, как мать возила его к великому водопаду Ниагара-Фолс. Лейтенант очень красочно описывал бушующую реку Ниагара, о том, как темная вода, срывалась с обрыва и с грохотом, не хуже разрыва бомб, неслась вниз, и как в брызгах переливались радуги. Его рассказ затронул и великий лес секвой вблизи от Сан-Франциско. Джозеф красиво описывал необъятные могучие секвойи, что своими верхушками, казалось, держат сам купол неба. Он описывал свою встречу с дикими бизонами в национальном парке Йеллоустоун, и то, как однажды покормил доверчивого волка в парке Джаспер. Сидящий, по левую руку от лейтенанта, Пирсон, слушая ребят молчал. Но и ему не удалось отвертеться от рассказа о своем доме, и о самых ярких воспоминаниях про свою страну. Сержант сначала призадумался, что же он может рассказать им? Трудно поведать о чем-то, что видел всего раз в жизни. Отец его в шесть лет возил в Аризону, и потому, он вздохнул, обдумывая, и решил поведать о своей поездке туда. О совах, которые селились в кактусах, о вздымающихся ввысь пальмах и сухой стороне этого штата, о змеях и кантри. Постепенно, он расслабился, и мужчины принялись вспоминать уже менее глобальные вещи, рассказывая про детали некоторых мест и событий. Эстель с жадностью впитывала их рассказы, слушая и иногда спрашивая о той или иной вещи. Например, о гремучих змеях, которых она никогда в жизни не видела, или о кактусах. Вообще, оказалось, что она мало знала о подобном. Но, в какой-то момент, парни решили спросить и саму немку о ее родине. Эстель хмыкнула и начала рассказывать о Берлине, о реке Шпрее, об огромных Бранденбургских воротах, Берлинер Доме, про Рейхстаг, о громадине аэропорта Темпельдорф. После о Кёльнском соборе, чьи шпили цепляют облака, и о соседствующей с ним Кёльнской ратуше. О Доме одеколона и о Гюрценихе. А так же о величавых Воротах Ханенторбург. О Киле Эстель рассказала коротко, но особенно подчеркнула очарование тем, что около побережья часто на камушках отдыхают целыми семействами тюлени. Она даже не ожидала, что ее рассказ окажется столь длинным. Парни с интересом спрашивали о ее родине, особенно, их заинтересовал рассказ немки о дворце Курфюрстов. Так они и просидели до обеда, постепенно съев завтрак и рассказывая друг другу о своих родинах.***
Как говорится — делу время, потехе — час. Когда прибыли тыловые ребята, весь взвод занялся помощью в лагере. Необходимо было поставить палатки, организовать размещение, проконтролировать все. Пирсон и Тёрнер носились туда-сюда, отдавая приказы, где и как размещаться. Палатки решили выставить прямо по всему периметру Марсового Поля, а тыловые резервные палатки со снабжением и полевые госпитали в укромной задней части, ближе к проспекту Жофр. Молодняк разгружал прибывшие грузовики с припасами продовольствия и оружия, ребята постарше были заняты организацией прочих вещей, вроде штабов, временных хранилищ для обмундирования и оружия, и так далее. Лагерь был разбит в рекордное время — уже к 2м часам дня, палаточный «городок» стоял по всему Марсовому Полю, близ Эйфелевой башни. Грузовики заняли места по проспекту Жофр, джипы расставили по улицам рядом, а Танковая колонна разместилась прямиком по всей улице Жозеф–Бувар. Коллинз велел проверить всех боевых монстров, чем и занялись танкисты. Но пока ее друзья и командиры были заняты куда более серьезными делами, Эстель бродила, осматриваясь, подыскивая и себе дело. Негоже все-таки бездельничать, когда все работают. И в итоге, Жемчужинка нашла себе занятие по душе — сортировка. Она скромно подошла к парням, из резервной службы, тихонько промямлив: — Вам не нужна помощь? — О, привет! — ей искренне улыбнулся один из них, молодой парень в каске, под ремешком которой была ромашка. — Да, не помешает. Ройс, будем знакомы! — Эстелла. — Ох ты, привет красавица, — из-за грузовика вышел второй парень. — Скотт. — А в чем нужна помощь? Разгрузить? — Ты что! — искренне возмутился еще один, выпрыгивая с водительского сидения. — Негоже такой красавице разгружать тяжеленные ящики! — Жемчужинка, привет, — подошел и давний знакомый, Терренс. — Как твоя ножка? — Бегаю уже без проблем, — улыбнулась врачу немка. — Славно, — улыбнулся врач, потрепав ее по плечу. — Знаешь, нам нужно найти достаточно большое место, чтобы там организовать склад и… — Там есть пара каменных беседок, если их обтянуть палаточным брезентом, получится неплохой закрытый склад, — ответила Эстель, указывая в левую часть Марсового Поля. — Чудесненько, — улыбнулся ей Скотт. — Эстель, правильно? Будь душенькой, сбегай к Сету, он во-о-он там. Палаточный брезент у него. Кивнув, девушка пошла в сторону, куда указал ее новый знакомый. Искомый мужчина как раз вытаскивал свернутые в рулоны полотна брезента. Это был немолодой седеющий вояка, который явно пережил не с один десяток боев. Он выглядел как огромный волкодав, от чего немка слегка поежилась. Она с легкой опаской подошла к нему: — Здравствуйте, Сет… Меня послал Скотт, за брезентом для палаток… Чтобы склад организовать. Мужчина хмуро поднял на нее взгляд зеленых глаз и нагло хмыкнул, складывая брезенты дальше: — Брезент говоришь? Красотка, брезент не бесплатный. Немка оторопела. У нее нет ни копейки с собой, все, что было выиграно у Тёрнера в споре, все 20 долларов остались в комнате. — Но… У меня нет денег. — А я не про деньги говорю, — оскалился мужик, от чего девушку передернуло и она попятилась. — И куда же ты убегаешь, красотка? Тебе же брезент нужен? — Сет. Еще шаг, и я тебе сквозную вентиляцию мозга организую, — раздался из-за спины девушки рычащий голос. Немка не на шутку испугалась, резко повернувшись к хмурому и сжимающему кулаки Джонатану. Танкист был в ярости. Так нагло на его памяти еще никто к девушкам не лез, хотя у Сета и была далеко не идеальная репутация. Командир танковых войск положил руку на плечо немки и рыкнул: — Я заберу брезент. А тебе посоветую отныне избегать Пирсона. — С чего я буду от него бегать? — рыкнул мужик, отвернувшись и продолжая разгружать грузовик. — С того, что эта девочка под его опекой. Хочешь еще раз от него получить? — А, так это его подстилка? — хмыкнул, сплюнув Сет, не прекращая своего знания. — Ну, прости, не знал. Я люблю посвеж… — Завали пасть. Его тираду прервал крепкий удар. Коллинзу надоело эта демонстрация перьев, и он отвесил наглецу крепкий удар в челюсть. Фыркнув, он приобнял девушку за плечи и отвел обратно к ребятам, что несколько растерянно посмотрели на танкиста: — Что случилось? — Сет опять перья распустил. Девочку от себя не отпускать. Если с ней что то случится, головы сниму. Эстель промямлила, все еще на автомате сжимая тонкими пальчиками крепкую ладонь командира: — Спасибо… — Цветочек, не переживай, — смягчился Джонатан, осторожно прижав к боку немку. — Никто тебя в обиду не даст, я — так тем более. Все, успокойся, тише. Оставив девушку с парнями, он удалился по делам, а Скотт подошел к ней: — Извини, что так вышло… — Ничего, все нормально, — глубоко вдохнула Жемчужинка, прикрыв глаза. — Не впервой. — Ты уж извини нас. Мы не подумали что Сет такой урод, — мрачно буркнул Ройс. Однако немка почти не слушала их, помогая с ящиками. Страх, который, казалось, угас, вернулся обратно. В итоге, она неловко оступилась, уронив ящик, и рухнула на щебень, которым были устланы дорожки в парке. Ноги дрожали от адреналина, а сердце колотилось как ненормальное, от чего в ушах гудело. Естественно, Уильям как задницей чуял, раз оказался рядом столь быстро. Сержант подбежал к подруге, а парни, заметив его, поспешили заняться делами. Он опустился рядом с ней, положив руку на плечо: — Что такое? — П-прости я… — Ее Сет напугал, — виновато промямлил Ройс. — Да сержант, извините, это моя вина, — пробормотал Скотт. — Я отправил ее за брезентом, а вернулась она с Коллинзом. Кажется, Сет набедокурил. — Разберемся по ситуации, — рыкнул Пирсон, поднимая подругу на ноги. Но вместо того, чтобы покрыть матом этих мальчишек, Уильям пошел прямиком к тому мужику. Эстель же, опираясь на грузовик выдохнула с дрожью: — Лишь бы ему потом выговора не было… — Не будет, Сет давно третирует всех, — мрачно отозвался еще один парень, что подошел к их компании. И таки да, сержант не мелочился и просто хорошенько надрал задницу тому мужику. Жемчужинка заметила, что никто даже бровью не повел, будто бы это нормальное явление. Сет же, после пары крепких ударов оказался на земле, а Уильяма от него оттащили другие. Джозеф подбежал чуть после. Девушка не слышала, что они говорили, но судя по разъяренным жестам со стороны Пирсона в сторону Сета и не менее злобных выкриков и угрожающих жестов остальных, его видимо предупреждали. Немка виновато сжалась. И все это по ее вине. Это заметил и Скотт: — Эй, ты чего? — Это моя вина, — пробормотала Эстель, потерев предплечье. — Если бы не я… — Ой, тьфу ты, — фыркнул третий подошедший паренек, подходя и приобняв ее по-дружески за плечи. — Не переживай. Сет уже не первый раз нарывается. Он просто отвратительный человек. Все, баста, не переживай из-за этого слизняка. Кстати, я Бен. Жемчужинка слабо кивнула, пожав ладонь парню: — Эстель. Парни действительно больше не отходили от нее. Сержант куда-то ушел после драки, вместе с Джозефом, а Сет вообще исчез неизвестно куда. Но это не волновало пока что девушку. Они вчетвером отыскали те самые беседки, за проспектом, где разместили бронетехнику. Открытые бока небольшой каменной беседки накрепко затянули брезентом, что принес Коллинз, а внутри поставили несколько прочных металлических полок. Солдаты несли туда одежду, а Эстель спокойно, и что главное, быстро, рассортировала ее по размерам, откладывая уже попорченную форму или ту, что нуждалась в стирке. Так же поступили и с ботинками. Все сапоги она так же отсортировала по размеру и степени изношенности. Когда пришел с проверкой Джон, главный ответственный за снабжение, то был приятно удивлен — форма была аккуратно разложена, ящики для нее стояли рядом с беседкой, также, немка не поленилась наклеить на передние перекладины бумажки с описанием — размер и тип, для кого форма. Рубашки и штаны были рассортированы отдельно: левые 8 блоков трех полок занимали рубахи, а столько же правых — штаны. Для носков, маек и белья была выделена отдельная секция. Обувь была размещена тоже отдельно. И, примерно, то же самое было сделано для оружия, медикаментов и документации. Увидев эту красоту, Бен даже рассмеялся, похлопав девушку по плечу: — Ну, хоть теперь мои вещь не будут тесниться в сжатой коммуналке, вон, даже у исподнего отдельная полка! Солдаты рассмеялись, вгоняя девушку в краску. Ну а уже после, они и еще пара парней из снабжения занялись тем, что пока было непригодно для использования. Эстель отыскала Камиль, которая пока еще была здесь, и спросила ее о том, где можно разжиться швейными материалами. Француженка хмыкнула, выходя с подругой из ресторана, где квартировался первый взвод: — Пойдем, покажу mon ami. Честно говоря, я хочу немного развеяться. — Ой как хочешь, я лично еще не пришла в себя… Благодаря Руссо, они нашли прачечную и небольшой магазин со швейными принадлежностями. Пока они шли, Эстелла вместе с парнями пересказали о казусе. Француженка лишь покачала головой, посоветовав немке носить с собой нож. Таких, мол, на ее пути еще будет очень и очень много. Они пришли к рыночной аллее, и искомый магазинчик так же быстро обнаружился. Его владелица, пожилая мадам Ламбер, с улыбкой встретила посетителей. Бен и Скотт рыскали по магазинчику в поисках правильных иголок, а Эстель нашла нужный цвет ниток. Хозяйка наотрез отказалась брать деньги с американцев, нагрузив им две неплохие такие корзины необходимым. Эстель все пыталась объяснить хозяйке, даже на французском, что так нельзя, что ее товары должны быть оплачены, но та лишь мило улыбалась и качала головой. Руссо потом пояснила, что она так «отплатила» за освобождение. Пока они шли обратно, девушки беседовали. Камиль искренне радовалась свободному владению французским языком девушкой, а потому они мило болтали о разном. Денис даже призналась, что благодаря Эстель не чувствует себя больше столь одиноко. От чего то, в ней она сначала почуяла врага, а после, нашла нечто родственное. Парни их разговор не понимали от слова совсем, а потому их разговор больше занимали их, мужские темы. Например, матч по бейсболу, их девушки и прочие милые, отвлеченные от войны темы. Больно уж день был славный, чтобы говорить о чем-то добром и светлом, но никак не о войне. Лишь в полтретьего все их сборы и поиски закончились. Ну а после, началось самое кропотливое — стирка и «ремонт» вещей. Вернувшись в лагерь, часть парней понесла вещи, которые нужно постирать в прачечную, другие занялись ремонтом порченых вещей. Руссо побежала по своим делам, а Жемчужинка вызвалась зашивать куртки и штаны. Шила недурно, но зашивала исключительно одежду — ее сил не хватало, чтобы зашивать обувь. Этим занимались мужчины. После выходки Сета, Уильям нашел капеллана, сдав ему этого урода, а сам после еще около получаса отходил. Надо было найти его девушку и быть рядом. Чтобы больше ни у кого не возникло даже мимолетной мысли ее обидеть. Сержант, подошедший к их временной кладовой, немного замялся, остановившись в паре метров — его Эстель сидела на каменных ступеньках, что-то мурлыча себе под нос, и зашивала куртку без нашивки. Уильям невольно засмотрелся на нее, любуясь ее необычной красотой. Девушка обычно не выбирала, что и как делать, и где в этот момент находиться. Но окружающие ее события и предметы подчеркивали ее красоту, на взгляд сержанта. Вот и сейчас, красота и прелесть ее была подчеркнута окружающими ее вещами. На нее падал свет вечернего солнца, подсвечивая волосы приятным золотым цветом. Собранные в простую прическу, они сверкали на солнце, становясь чуть темнее и светлее одновременно. Словно белое золото. Вся она, в этом свете казалась такой солнечной, как желтый одуванчик или ее любимый подсолнух. Неподалеку слышалась медленная народная музыка Франции, на очень романтичный лад, которую исполняли на одной из летних площадок вчерашние музыканты. Это так же создавало чарующую атмосферу. Девушка, казалось, немного подпевает этой музыке, продолжая свое дело. Вообще сейчас, она казалась такой домашней, если бы не форма. Уильям подошел, и сел рядом, стараясь не разрушить этот момент. Но немка лишь чуть улыбнулась и подсев к нему ближе, продолжила свою работу. Пирсон слушал ее тихое мурлыканье и наблюдал как она мелкими и тонкими стежками штопает порванный рукав. Мужчина подумал про себя, что мог бы так сидеть вечно, в обнимку с этим солнечным созданием, которое мурлычет себе под нос французский мотив и занимается каким-то делом. Отложив зашитую куртку, Эстель чуть улыбнулась, щурясь на солнечном свету: — Все. Когда все было готово, в пять часов вечера, парни стали лениво рассасываться кто куда. У их взвода появилось время на отдых, а потому многие решили провести короткие моменты мирного отдыха, гуляя, или развлекаясь. Начиналось томительное ожидание дальнейших действий. Многие солдаты думали, что после освобождения Парижа, они отправятся домой, и на их место придут новые. Многие уже морально были готовы собирать вещи. Пирсон, как и обычно, был настроен ко всему скептически, а Тёрнер плыл по течению, мол, будь, что будет, не нам решать. Айелло так же не верил в возможность возвращения. За 2 месяца война не закончена, и долго ли нацистам вновь выбить с позиций американцев. Ребята помоложе, вроде Дэниелса, Цуссмана и Стайлза пока не относились ни к одной категории, ни к тем, кто верил в возвращение, ни к тем, кто думал, что все только начинается. Рэд в глубине души хотел бы, чтобы это оказалось концом, но все равно считал, что Жемчужинка была права: ее бывшие сослуживцы явно не оставят ситуацию. Не сдадутся. Однако пришел приказ начальства для всех взводов — пока ничего не делать. Эстель сложила последние вещи на полки. Бен, Скотт и Ройз ушли прогуляться, как и прочие парни. Лагерь был почти пуст. Пирсон убежал куда-то пару минут назад, велев ей никуда не уходить. Но после истории с Сетом она и не собиралась никуда ходить в одиночку. Сидя на ступеньках к беседке, что облюбовали под склад, она наслаждалась теплыми лучами солнца, подставив ему лицо и закрыв глаза. Однако из ее нирваны вырвало легкое покашливание. Жемчужинка повернулась к Уильяму, а тот стоял перед ней, заложив руки за спину, чуть улыбаясь: — Скучаешь? — Нисколько, — улыбнулась ему девушка, похлопав по ступенькам рядом, и немного отодвинувшись, чтобы позволить мужчине сесть. — Знаешь, я тут кое-что написала, это было еще до того как… — До того как что? — Ну… До того, как ты попросил быть твоей, — покраснела сконфуженно улыбаясь немка. Уильям улыбнулся, приобняв подругу: — Да неужели? — Угу… Немка была смущенна, но ей ужасно хотелось спеть то, что она написала. Все таки, она посвятила эту песенку сержанту, он имеет право услышать. Она тихонько затянула песню, вернее ее вступление, первый куплет и припев:Don't you hide at the dark and cold wall,
Open me your cold heart, made of stone,
I can see in you light and the love,
There's firing light inside, from the dusk and the dawn.
Let the petal fly high,
Inside your heart a new sprout will arise
Gentlest bud will be rise.
Strange how, your only one sight,
Makes me scary, but, I know it is rightful,
Strange, how my heart beating wildly,
I'm afraid, but excited too!
You're like a castle, so strong and forbidden,
But I’ll be persistent, i will understand you
Strange, even if terrified,
I reach out my hands to you!
Don't you hide at the dark and cold wall,
Open me your cold heart, made of stone,
Let me help, show me how teach you,
I know that I’ll cope too!
So show light of your soul!
Уильям даже опешил. Обычно девушкам посвящают пени, а тут посвятили ему. Но это было безумной приятно! Что его стеснительная лиса, что не любит петь на публике, сочинила, написала и спела ему. Обняв девушку, он натурально промурлыкал, широко улыбаясь: — Спасибо, Лисёнок. Ты не представляешь, как это приятно! — Не представляю, — хихикнула в ответ немка, погладив по спине сержанта. — Мне уж точно никто не пел. — Раз уж у нас так проходит вечер, позволь пригласить тебя на свидание? Эстель посмотрела на Уильяма несколько обескуражено. Хотя она очень обрадовалась. Это было ново для нее, и смущаясь, Жемчужинка улыбнулась этому предложению, соглашаясь: — Я согласна… Первым делом, естественно девушка потянула сержанта к Лувру, узнав про него от Камиль еще вчера. Уильям шел с ней, ведя ее под руку и искренне наслаждаясь компанией. Эстель щебетала о разном, постоянно озираясь по сторонам. Ему нравилось, что сегодня, даже не смотря на то, что Сет ее напугал, Эстелла спокойна и даже весела. Пока они шли, немка все время находила какие-то мелочи, указывая на них Уильяму. Это были то какие-то зверьки или птички, то растения, то лепнина барельефов зданий и так далее. Девушка умудрялась находить нечто красивое в столь обыденных вещах, чем поражала Пирсона. Но он ни разу не пожалел о своем выборе. И сегодняшний день по ощущениям был куда теплее и лучше, чем все его предыдущие свидания вместе взятые. Ведь его девушка не требовала, в капризном тоне, от него цветов, каких-то других подарков, не ныла по дороге, а просто шла и наслаждалась днем. Правда один подарок, она все же себе выпросила. — Уильям? — Что такое? — Можно тебя попросить? — смущенно порозовела девушка, остановившись у какой-то лавки со стеклянной витриной. — Тебе? Можно, — усмехнулся сержант, тоже остановившись. — Чего желаешь? Цветы увидела? — Я не люблю цветы, эти веники быстро вянут, — фыркнула немка, сморщив носик. — К тому же, у меня на некоторые цветы аллергия… Нет, вон, смотри… Присмотревшись на то, что указывала девушка, Пирсон хмыкнул: — Альбом? — Не просто альбом, — восторженно выдохнула Эстель, подходя ближе к стеклу. — Большой альбом, несколько десятков страниц, в твердом переплете… Прости, я… Ну… Тихо рассмеявшись, сержант снисходительно улыбнулся, входя в лавку и отпуская руку подруги: — Бери, не смущайся. Его умиляло, что она выпросила у него не безделушку, и не бесполезный, как выражалась она сама «веник». А уж за такие глаза, какие Жемчужинка умела состроить, он был готов ей хоть пол лавки купить. Хотя сам он заговорщицки наклонился к хозяину, пока его супруга, ну или дочь, помогала немке выбрать подходящее: — Карандаши нужны, простые. — Для художников? Вот мсье, прекрасный набор, простые карандаши разной твердости, угольные и графитовые, 12 штук, — говорил он с жутким акцентом, но вполне понятно. — Прекрасно. Я в этом слабо разбираюсь. А вот она да. — У вас чудная спутница, — улыбнулся хозяин лавки, перебирая коробочки на полке позади прилавка. — Чуднее некуда, — усмехнулся Уильям, глядя на то, как щебечут девушки у другой витрины, и то, как француженка пошла показывать что-то Эстель, во втором зале магазина. Хозяин положил на прилавок две жестяные коробочки: — Вот мсье, простые и цветные карандаши. — Хм, ладно, пусть Лисёнок рисует. Сколько это все? — Ну, учитывая, что она выбрала довольно неплохой альбом, цветные к нему идут комплектом, — усмехнулся мужчина, постучав пальцем по крышке коробки. — Так секундочку, cher Monsieur… Посчитав на счетах, он хмыкнул, когда на лавку его помощница положила альбом в твердом переплете: — Вот Papa, альбом, 100 страниц, в твердом переплете. — Отлично бурундучок, сейчас посчитаем и отдадим освободителям их подарок. — Papa, та мадемуазель мне вот что подарила! Для коллекции! — девушка с восторгом выложила все те перышки, что собрала по дороге спутница Уильяма. — О, чудесно дорогая! Поблагодари обязательно! Пирсон вообще не понимал, что говорят французы, но понял, что это, все же, дочка хозяина. А мужчина, пока девчушка побежала еще побеседовать с Эстель, сложил покупки и произнес, отложив счеты: — Я так понимаю у вас дольлары? — Ну да. — Тогда 5, Мсье. — Всего то? — хмыкнул сержант, выкладывая на прилавок купюры по единице. — Держите, мсье. Обязательно зайдите еще, скоро привезут коралловые краски! Хмыкнув и забрав пакет, сержант осторожно приобнял подругу, выходя из лавки. Немка на его глазах расцвела, увидев дополнение к альбому, прямо-таки светясь, словно еще одно солнышко. Она с тихим восторженным писком крепко обняла Уильяма, одарив крепким поцелуем в щеку. А Пирсон был доволен. Это не та холодная реакция, когда Кристин смотрела на его подарки как на нечто само собой разумеющееся. Когда они подошли к музею, девушка охнула — ей казалось, что Лувр будет поменьше, но никак не здоровенным комплексом с парком. У этого музея была широкая площадь и парк, по которым важно расхаживали толстенькие голуби. Правда в сам музей искусств они так и не зашли. Девушка фыркнула, шепнув, что внутри он ее слабо интересует, так как, скорее всего, он разграблен нацистами. Сержант с улыбкой наблюдал за Эстель, пока она сидела на корточках, прикармливая голубей крошками хлеба с ладони. Птицы роились вокруг нее, склевывая хлебные кусочки, а девушка сидела улыбаясь. Какой-то из художников увидев эту картину, принялся быстро зарисовывать увиденное. Но казалось, будто немку поглотило это занятие, и она совершенно не обращала внимания на раздражители и вещи вокруг. К ней даже подбежала белка. Зверек поднялся на задник лапках, и, опершись на руку девушки передними вынюхивал вкусности. Эстель умиленно улыбнулась и, достав еще хлеба, дала кусочек грызуну. Белка устроилась, сидя, и быстро-быстро обгрызая лакомство, вращала в лапках кусочек хлеба. Уильям тоже сел рядом, стараясь не делать резких движений, чтобы не вспугнуть животное. Жемчужинка тихо шепнула, не переставая улыбаться: — Они очаровательны, правда? Уильям хмыкнул — его удивляло, что в этой девчонке столько любви ко всему живому. Он немного удивленно посмотрел вниз, когда белка доела хлеб и подошла уже к нему, встав на лапки и вытянувшись, вела усиками, обнюхивая. Подумав немного, он также протянул зверьку на ладони немного хлеба, что дала ему Эстель. Пирсон ощутил чуть прохладные крошечные лапки на ладони, и как усы грызуна щекочут кожу. Но белка, вновь схватив кусочек корочки от багета, отпрыгнула, и принялась уминать его, хотя скорее даже не есть, а именно прятать за щеку — про запас. Пирсон про себя отметил бесстрашие зверька, который вот так подошел к ним и еще и нагло «требовал» давать ему еды. Через какое–то время, когда сдавалось, что птицы и наглая белочка наелись, сержант поднялся, а за ним последовала и подруга. Он посмеивалась, опираясь на сержанта — у нее затекли ноги от долгого пребывания на корточках. Но Пирсон был рад видеть эту искреннюю улыбку на лице Эстель. Сержант мягко приобнял ее за плечи, сам улыбнувшись. Да, определенно, сегодня лучшее свидание в его жизни. После такого, естественно были Триумфальные ворота, тем более что от Лувра к ним идти по прямой. Жемчужинка с интересом вращала головой как сова, осматривая достопримечательности, но почти никогда не забегала вперед, следуя под руку с сержантом. Так они и шли, не особенно строя маршрут, скорее, туда, где за что–то зацепятся глаза. Так, например, когда они обошли ворота и Площадь согласия, они пошли в обратную сторону, и случайно, вернулись к Нотр-Дам. Эстель хмыкнула — после вчерашнего штурма гарнизона, тут все еще торчал флаг, и были разбросаны пустые рулоны от фейерверков. Не чураясь посторонних, она осторожно собрала весь мусор, отправляя его в мусорные баки. А на вопросительный взгляд сержанта, тихо сказала: — Неважно, где мы находимся, дома, или в гостях. Лучше не мусорить, и убрать, при возможности… — Ты просто прелесть, Лисёнок, — усмехнулся ей мужчина, принимая ее правоту. Они довольно быстро убрали все, что выкинули вчера здесь на площади, а вот с флагом возникла проблема. Хотя, Пирсон решил ее довольно радикально — пока немка вращала в руках древко от пики, на которой был флаг, он поднял ее на плечи и подошел к стене Гарнизона. Девушка взвизгнула, смеясь и невольно схватившись за шею и плечи Пирсона. Французы видя, как двое американцев воткнули древко флага в кронштейн на стене, засвистели, одобрительно крича и аплодируя им. Девушка сконфуженно улыбнулась, а вот Уильям произнес, чуть напряженно и глядя вверх, чтобы не уронить свою Жемчужинку и придерживая ее за ноги: — Да, да, Vive la France. От этой фразы, французы только громче закричали ту же фразу, веселясь и аплодируя им. А Пирсон осторожно опустил подругу на землю. Немка тихонько рассмеялась, приобняв его: — Ты уж предупреждай в следующий раз… — Высоты боишься? — подколол подругу Пирсон, хитро улыбаясь. — Нет, а вот упасть боюсь, — хмыкнула девушка. — Ну все, я обиделся, — усмехнулся сержант, слегка толкнув в бок Эстель. — Не доверяешь мне, не веришь, что поймаю. Хихикнув, Жемчужинка обошла его и шепнула, положив ладошки на грудь мужчины: — Верю, тебе верю. А вот в себе не уверена, я ведь жуть, какая неловкая. Немного еще побродив у старинного собора, пара направилась уже в другую сторону. Особенной цели у прогулки не было. Только осмотреться и немного развеяться. Правда вот, после дух часов постоянной ходьбы Жемчужинка устала. Сержант, заметив, что подруга идет гораздо медленнее, усмехнулся и спросил: — На руки взять? Смущенная Эстель порозовела, отводя взгляд, и пробормотала сконфуженно: — Не надо… А вот Пирсон, заприметив небольшое кафе, повел подругу туда. Посетители, заметив американских солдат, подняли бокалы, свистя и громко восторженно крича. Это смутило девушку еще больше, а сержант, поддавшись хорошему настроению «отдал честь», вызвав еще больше восторженных выкриков на французском. Сев за небольшой столик снаружи, Пирсон только сейчас заметил — много, кто из всех дивизий и полков, пошел сегодня гулять. Парни гуляли кто по трое–двое, а кто с новыми спутницами. Но Уильяма мало интересовали другие пары или девушки, хотя они и пытались флиртовать с сержантом. Эстель иногда от этого неуверенно опускала взгляд, а Пирсон не реагировал на эти попытки. Он отодвинул перед подругой стул, Жемчужинка села и выдохнула — ее ноги уже гудели от долгой прогулки. Пара решила особо не распыляться и просто выпить вина. Пирсон наблюдал за девушкой, оплатив счет сразу же. Она сидела с бокалом вина, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза, слушала шуршание Сены. Иногда, Пирсон даже завидовал ей, тому, как она умела находить радости в самых, казалось бы, простых вещах. В свете солнца, в дуновениях теплого ветерка, в кормлении животных и птиц, в том, как она умудрялась разглядеть красоту в лепнине и барельефах старых зданий, или, как сегодня, красоту и образы в облаках. Вечернее закатное солнце окрасило город в золото. Уильяму было откровенно плевать, что они пропустили парад Шарль де Голля. Он смотрел на девушку, а та подняла взгляд к небу и улыбнулась, указав на облако: — Смотри! А это похоже на кролика! Вон, даже ушки есть. — Ты хоть иногда спускаешься с небес на землю, Лисёнок? — улыбнулся Уильям, отпивая вина. Эстелла протянула, глядя на проплывающие облака: — Как я могу спуститься с небес на землю, если душа рвется ввысь? Глядя на чуть мечтательное выражение лица подруги, сержант мягко улыбнулся, тоже подняв глаза: — И то верно, — произнес он, разглядывая пушистое облако. Через пару минут молчания, они завели беседу об облаках. Эстель улыбаясь, рассказывала о том, какого это, когда вокруг тебя бесконечные просторы неба и облака. Немка описывала небо так, словно ей там уютнее чем на земле. Пирсон слушал ее, понемногу улыбаясь. Она восторженно описывала блеск крыла, как под ним тянулись бесконечные перистые, или кучевые белые барашки. И как там, наверху, ей казалось, что нет ничего невозможного. Уильям припомнил вдруг слова Руссо. Француженка перехватила его перед уходом и шепнула на ухо, что они могут подняться на крыши и там провести хороший вечер. Даже подсказала, куда идти. Пирсон тогда пометил себе это галочкой. И сейчас, от разговоров о небе, он вспомнил об этом. Когда девушка допила бокал, Уильям поднялся, и подал подруге руку. Та удивленно взглянула на него, но руку подала. Хрупкая ладошка девушки буквально утонула в крепкой широкой руке сержанта. Уже смеркалось. Полоска света едва окрашивала горизонт в слабый розовый цвет, небо было темно–синим, и на нем постепенно зажигались звезды. Город постепенно зажигал огни, люди бродили парами, будто бы ничего и не происходило эти дни. Пирсон еще днем придумал, куда отвести его девушку. Ему не хотелось взбираться на небольшие здания, но тут не было высотных. Идея была простой — как можно ближе к небу. Но только не на Башню. Даже Уильяму это казалось избитым клише. А вот собор Парижской Богоматери вполне подойдет. Девушка с интересом следовала за сержантом, а когда они вернулись к площади перед собором, Пирсон вдруг остановился, и произнес, немного усмехнувшись: — Я тут вспомнил кое-что из твоих рассказов. Поднимайся на башню… — И прыгай, — рассмеялась Эстель, заканчивая фразу за ним. Сержант хмыкнул и произнес, чуть наклонившись: — Если спрыгнешь, пропустишь все интересное. Немка чуть сощурилась, улыбнувшись ему, но кивнула. Пирсон произнес, отходя куда-то: — Иди в башню. В левую. И жди меня там, я скоро вернусь. Когда Пирсон скрылся из виду, улыбка сама сползла с лица Эстель. Девушка немного постояла, и, потерев от некого смущения и досады предплечье, пошла к собору. В ее руках все еще был пакет с альбомом и карандашами. Однако, даже не смотря на подарок и проведенный вместе день, ее не покидала мысль, которая предательски вопила громче всех, что сержант просто решил так от нее избавиться. Больно уж хорошо все складывается. Ее подсознание, от чего-то, не могло принять мысль, что она имеет право и может быть счастлива. Когда она вошла, собор был на удивление пустым. Исключение составлял священник, который тушил свечи в канделябрах. Увидев немку, он вежливо и ласково кивнул ей. Жемчужинка вытащила из кармана платок, он был достаточно большим, и покрыла голову. Такие платки выдавали вместе с формой, и он служил как для обыденных нужд — вроде косынки, или шарфика, так и для того, чтобы рану перетянуть, например. Спрятав под ткань волосы, она немного постояла, и перекрестившись пошла вглубь церкви. Красота древнего храма поражала всякое воображение. Ввысь вздымались каменные колонны, потолок вовсе не было видно во тьме, а древние железные канделябры с десятками свечей освещали убранство церкви. Тут было тихо и очень спокойно. Душа успокаивалась в стенах храма Господня, и девушка понемногу отвлеклась от мрачных мыслей. Глядя на все великолепия Нотр-Дам, она пробормотала, смотря на свечи и огромный витраж де Пари: — Господи, как же тут красиво… Эстель прошлась по огромной зале, под чутким взглядом священника. Пожилой служитель церкви сначала очень напрягся, увидев девушку, пусть даже в военной форме. Но когда она покрыла голову и перекрестилась, успокоился. Она прихожанка, а в доме Господа рады любым вопрошающим. Эстель в этот момент подошла к огромному кресту перед алтарем. Глядя на распятие, она про себя вознесла пару молитв, вопрошая Бога о мире и молясь за упокой ушедших. Постояв немного еще у алтаря, девушка коснулась рукой креста, а потом прислонилась к нему лбом. Священник, что следил за ней, удивленно остановился — мало кто из прихожан так громко, но притом, молча, просил о чем-то Господа. Немка же просто воздавала молитвы, что так копились в ее душе. Стоя с закрытыми глазами, прислонившись лбом к каменному кресту, она, тихо, про себя вспоминала друзей. Ее молитвы были за Рассела, Кирка, за всех тех, кто погиб. Вспомнились ей и старые, ушедшие друзья. Улыбающийся Петер и смеющийся Ханс. Потом суровые, но добрые братья Людвиг и Штейн, рядом с ними юный Людовик, что ей также по-доброму улыбался. А после грустный, но улыбающийся Стефан. Парень грустно произнес, словно наяву: «Не грусти, боль уйдет, растает горе. Всему свой час и срок». Эстель подняла взор на лики святых и произнесла про себя: «Господи, отец наш на небесах, прости меня, дочь твою. Не о своей душе я молюсь отче, а о товарищах моих, детях твоих. Спаси их, помоги им в час нужды, не оставь без защиты. Молю тебя, Господи… Аминь». На самом деле, Жемчужинка не разучилась верить, даже после всего, что случилось. Не смотря ни на что, ни на какие горести, произошедшие в ее жизни, она оставалась верующим католиком, правда креста не носила. Во-первых, крестик легко потерять, а во-вторых, она считала дурным тоном носить его, предпочитая веру в сердце, чем на теле. Эстель молилась без лишнего пафоса, про себя, тихонько, мысленно вопрошая Бога о помощи. Читать молитвы вслух, а уж тем более кричать, для нее, в церкви, было ужасным моветоном. Она молилась о спасении души ее и ее новых товарищей, о Руссо, о Кроули и Вивиан. И когда ей становилось особенно страшно, она обращалась в мыслях к Богу. Ибо к другому обратиться не могла. Священник видел молитвы девушки, немые, но громче них, он не видел, до сей поры. Он мягко перекрестил ее стоя в сторонке: — Да пребудет душа твоя во свете дитя, Аминь. А после тихонько удалился, не мешая прихожанке молиться. Перекрестившись, и немного поклонившись святым, девушка направилась уже в башню. С одной стороны, Эстель была рада быть в Доме Бога. Давно ей не выпадал шанс спокойно произнести молитвы. А с другой, ей было тоскливо от собственных надуманных страхов. Она поднялась на самый верх, как и было велено, в левую башню. Звонаря тут не было, но висели тяжелыми грудами колокола. Немка не отказала себе в удовольствии легонько огладить пузатый бок самого ближнего к ней. Она про себя называла их Глашатаями, что несут весть. Сев на пол, и отложив свой подарок, она смотрела на ночной Париж, не особо веря, что ее сержант придет. Но сейчас у нее был шанс побыть в одиночестве, обдумать все и спокойно вознести молитвы. Тут как-никак, в высокой башне, она была как никогда близка к небу. Пирсон быстрым шагом направлялся к собору. Он не хотел провести вечер с пустыми руками, но и хотел сделать для Жемчужинки небольшой сюрприз. Да и хотелось бы, чтобы она чувствовала себя по-особенному. А потому нес за пазухой маленькое дополнение к их совместным посиделкам — вино, гроздь винограда и небольшой кусок сыра. Сержант про себя подумал, когда уже купил кусочек сыра, что впервые чувствует эти эмоции так ярко. Что впервые ему они не в тягость, а в радость, что в самый темный час эти чувства не стали якорем, что тянет на дно, а спасительным кругом. Вообще, он все размышлял, как подступится и отдать то самое кольцо, которое до сих пор покоилось у него в кармане. Но… Не решался. Не тот момент, не так подумает, или он не так скажет. Одно сплошное «не так». И пока он думал, то уже вплотную подошел к воротам церкви. Отворив их, сержант беззвучно проскользнул к лестнице в башню, так и не попав в поле зрения священника. Пока Уильям поднимался, то его не покидала одна очень назойливая мысль — не слишком ли резким был его уход? Мало ли, вдруг он обидел девушку таким поступком, и наверху его уже никто не ждет. Мысли гениев совпадают, как говорится. И мужчина и сама немка опасались одно и того же по сути — быть оставленными. Пирсон поднимался тихо, стараясь не нарушать покой церкви и ее обитателей. Все же тут жила комунна священников и послушников. Когда он прокрался к последнему пролету, и показалась площадка башни, сержант увидел сгорбившуюся фигурку Эстель. Она сидела на полу, обняв колени и положив на них же голову. У Пирсона даже сердце сжалось от такой картины — она подумала, что он ее бросил. Бесшумно подойдя, сержант сел рядом и как можно аккуратнее и нежнее обнял девушку за плечи. Говорить не хотелось. Эстель подняла на него взгляд и мягко улыбнулась ему. Все-таки врать она себе не могла — она очень обрадовалась, а обеспокоенный вид Уильяма заставил ее постыдиться за себя и свои сомнения. Она тихонько прошептала, положив голову на плечо сержанта, честно признаваясь: — Ты так быстро ушел, что я подумала, будто бы ты меня бросил… Прости мне сомнения. — Сам дурак виноват, — хмуро произнес мужчина, глядя на город и избегая встречаться глазами с девушкой. — Но я хотел сделать для тебя небольшой сюрприз. Пирсон вытащил то, зачем ходил из-за пазухи и поставил на удалении, дабы не смахнуть случайно это все вниз. Эстель улыбнулась и прошептала, крепко прижавшись к Уильяму: — Глупыш… Я бы и просто так посидела с тобой тут, безо всяких вин и прочего. Мужчина немного вздрогнул. Девушка, по сути, сейчас дергала его за струны души. Играла на самом животрепещущем. Пирсон про себя даже произнес, сглатывая: «Скажи это, хватит бродить вокруг да около, скажи ей уже, наконец!». Уильям не мог решиться. Он корил себя, за то, что на войне и в отряде он был как рыба в воде, а сейчас не мог даже слова сказать, словно язык прилип к гортани, а мысли разбегаются, упорно не желая складываться в слова. А Эстель, чувствуя напряжение сержанта, произнесла, смотря на ночной город: — Моя мама говорила, если не можешь в чем–то признаться, или если не получается что то сказать, используй язык, который не понимает твой оппонент. Пирсон вздрогнул — вот же хитрая лиса, все поняла. Но идея была не плохой. Уильям знал пару фраз на испанском языке. Все же он был родом из Оклахомы, и его мать знала испанский. Пыталась научить сына, но, увы, вышло у Пирсона выучить всего пару фраз. Но одна из них сейчас была как нельзя кстати. Но нет. Он не хотел столь важную вещь вот так. Он не будет больше избегать этой фразы, словно какая то мышь луча света. Мягко подняв голову девушки за подбородок, он произнес, глядя ей в глаза: — Я люблю тебя. А немка, чуть улыбнувшись, шепнула, положив холодные пальцы поверх его руки: — Помнится, ты произносил клятвы… Хмыкнув, Уильям произнес вполголоса, осторожно поглаживая по щеке девушку большим пальцем: — Этой рукой, я развею все твои горести. Чаша твоя, да не опустеет, ибо я стану вином для тебя. Этой свечой, я освещу твой путь во мгле. И я прошу тебя стать моей. Эстель улыбнулась, придвинувшись чуть ближе: — Согласна… — Но я хочу услышать заветные слова, — чуть улыбнулся Пирсон, практически касаясь губ возлюбленной. — Я тебя люблю, — выдохнула немка, сама целуя сержанта.