Этюды

Ночь была тревожной. Дома, в своей маленькой, но теплой и уютной квартире, в которой она всегда ощущала себя безопасно, Анна впервые не могла уснуть. Не помогало ни снотворное, ни музыка, ни молитвы как элемент медитации. В каком-то эмоциональном возбуждении Аня проворочалась до самого утра. О чем думала – не могла сказать. Это был хаотичный поток размышлений, воспоминаний и отрывков пережитого дня, а стоило только попытаться сосредоточиться на какой-нибудь мысли, тотчас всё исчезало, становилось бредом. В таком странном состоянии она заснула только под утро и встала слишком поздно для того, чтобы успеть приехать куда-либо вовремя. Пропущенные будильники, звонки от коллег, от режиссера «Отелло», от собственного агента – Шагина торопливо пыталась ответить всем примерно одинаково: «Не умерла, скоро буду на месте». Такси, галоп через все вестибюли, она буквально влетает в зал, но не слишком удачно – врезается в человека, а, учитывая скорость, почти толкает его на пол. Со стуком падает стаканчик с кофе. Шагиной напиток попал только на джинсы, а вот другому не повезло. Аня смотрит вниз – носки атласных туфель, элегантный струящийся шелк платья и... – Я снова испортила тебе одежду. Господи, костюм. Прости, Эд, – щеки у Шагиной красные, она лохматая и похожа на подстреленного воробья. Но голос спокойный. – Я сама скажу костюмерше. Мне жаль. – Нужно вешать светофор, – усмехается Кинастон, от неожиданности растерявший драматичный женский тон голоса. Падение ему удалось затормозить о ряды стульев, ухватившись жилистой рукой, но по животу и подолу расползается темное пятно от кофе, словно лихой мазок абстракциониста. – Всё нормально, мы на сегодня закончили почти. Да и платьев два. Без паники, Аня. Эдвард без парика, снял по ходу сцены. Он разворачивается и изгибается, как тонкое дерево с гибкими ветвями, но молнию на широкой спине не ухватишь. – Помоги расстегнуть. Нужно прежде всего замыть. Тогда всё будет нормально, Юлька не сильно поругает. Словно в замедленном движении шелк платья скользит по его острым плечам, по узкой талии. А ему ведь даже не особенно нужен корсет. Словно премьера балета – каждое движение как элемент танца, даже, если он просто пытается снять платье. Вероятно, что в этом заключается суть колдовства его харизмы: режиссер видит эту пластику, в которой заключена демоническая энергия таланта Эдварда, и не может отказаться от мысли пригласить в спектакль. Платье раскрывается лепестками, Кинастон вылезает из него полуголым, в черных лосинах, и на животе с рельефным прессом у него золотистые капли кофе. У него превосходная фигура и идеальная кожа. Ни родинки, ни шрама, ни малейших отметин. Он идеален, мифически притягательный, герой греческих легенд в современности. Его душа – это соединенные сердца нимф Мельпомены и Талии. Эдвард – муза театрального искусства. И вдруг неожиданная мысль: у него незаслуженно мало фотосессий. – Ань? Ты красная вся. Ты не заболела? – голос у него бархатистый, быстрый, мелодичные нотки пополам с ласковым шорохом связок. – Все волновались. И я тоже... Я же соучастник преступления. Если ты вчера простыла, не прощу себе. Хватило же у нас ума так замерзнуть... Так! Туалет! Туалет! ...Я пойду, наверно, а тебя режиссер ждет, да? В ушах шумит. Может быть, правда заболела. – Нет, всё хорошо, не услышала будильник, – почему-то очень неловко смотреть на его голое тело, и Шагина, словно юная девушка, которая впервые узнает о чувствах и влечении, отводит взгляд в сторону и вниз, ругая себя за то, что у нее возникла идея откровенно полюбоваться чужой фигурой. Это некрасиво, неправильно, невежливо. Эдвард аккуратно расправил платье на вытянутых руках, языком цокнул, и направился к выходу из зала, оглядываясь вопросительно на Шагину. Взгляд внезапно потеплел. Он улыбнулся уголками рта, растягивая подкрашенные губы. – Том Сойер, – постановил, последний раз глянув на Аню – и вышел. Шагина не успевает ответить на слова Эда, когда сталкивается с внимательным, тяжелым взглядом режиссера. На нее недовольно смотрел мужчина лет пятидесяти, который относился к той категории людей, которые никогда не выглядят на свой возраст, но, к сожалению, не в лучшую для них сторону. Алкоголь, конфликты с актерами и цензурой сделали из амбициозного молодого режиссера угрюмого ворчуна, который болезненно относился к любому нарушению правил. Удивительно, как с ним уживался Кинастон? – Я не терплю нарушений, Анна Александровна, и ваш статус не дает вам таких прав. Сначала оспаривать мое решение, какую роль вам дать. А теперь вовсе не являться, – человек, впервые услышавший такой молодой голос, мог засомневаться, что с ним говорит именно этот старик. – Простите, мне очень жаль, – Шагина уважала всех режиссеров и очень виновато, но со свойственной ей сдержанностью, смотрела на Виктора Павловича. Его строгий взгляд смягчился, и уже тише он добавил, что «вероятно, это не совсем та постановка, в которой ей комфортно, и лучше будет найти роль, которая не будет мешать раскрыться...». Шагина не спорила и не переживала. Почти. Ее беспокоил тот факт, что Эдвард может ощутить из-за этого вину. Когда он вернулся, Аня решила не упоминать о случившемся. – Если я Том Сойер, тогда ты будешь Бекки Тетчер? – произнесла она, присаживаясь на стул в зале. – Мне нужно погуглить, кто это, но какие-то остатки воспоминаний и немного логики говорят, что это девочка, которая ему нравилась, – Кинастон опустился в кресло рядом, запахивая на груди толстовку, повернул к Ане голову. – Оригинальный способ признаться. Ты мне тоже нравишься, Ань. Голос спокойный, негромкий, доверительный, изумрудные глаза, оттененные блеском на веках, мерцают из-под ресниц. Эдвард полюбовался на происходящее на сцене, положил ногу на ногу, показывая обтянутое черным бедро и лепное колено, музыкально качнул носком туфли. У него красивые ноги. Изящные, точеные. Обтягивающие джинсы, лосины или колготки – их ничто не уродует. Можно было держать пари о том, что Эдвард это прекрасно знает, оттого совершенно без всяких стеснений демонстрирует то, над чем так искусно постаралась природа. А может быть, делает это даже неосознанно: в нем так много естественной, ненаигранной грациозности. Шагина размышляет об этом и вдруг спрашивает: – Ты занимался танцами и балетом? Твоя пластика очень... – сложно подобрать слово. Пауза затягивается. – Академическая. Мягкая, но вместе с этим ощущается, будто над каждым движением тщательно работали. Что ты не двигаешься, а танцуешь, – не вышло. Это звучит слишком откровенно. Анна хмурит нос. – Я не заигрываю, просто наблюдения. – Что Виктор Палыч тебе наговорил? Сильно ругал? Шагина поджала губы в попытке улыбки. У них всё выходило очень, очень странно. Наверное, в этом и был интерес. – Режиссер у нас хороший, не злись на него. Ничего страшного, если я уйду. Будет больше времени для другого. – Не слушай его. Тебе надо сыграть хотя бы из принципа. Даже если он сместил тебя с Дездемоны, а теперь огребает за собственное решение тем, что тебе тесно в новой роли. Козел. Эдвард улыбнулся ласково. И в сочетании его черт было много хищной женственности. – Нет. Я точно не Бекки Тетчер. По закону жанра она должна быть девочкой приличной, вытягивающей Сойера из той среды, в которой он хулиганит. Вот ты... Наверное, когда оденешься приличной девочкой, будешь Бекки Тетчер. А я... Я всё еще продумываю наш гендерно стереотипный этюд. Как насчет сегодня? Закончим наше путешествие скорее, пока всё не вышло из-под контроля. – То есть, занудной мышкой, – Аня тихо смеется и пытается пригладить волосы, которые всё равно торчат в разные стороны, несмотря на все усилия. – Если это гендерно стереотипный этюд, – она не договорила и замолчала, наблюдая за действиями на сцене. Придумать романтическую сценку оказалось сложнее, чем какую-то нестандартную историю. – То просто придумай, кем тебе быть. Дальше сложится всё само собой. Надеюсь, что никто не умрет. Аня посмотрела на лицо Эдварда, на его лисьи, утонченные черты. – Ты можешь быть кем угодно, но ты сейчас так улыбнулся, и я подумала, что тебе пойдет образ какого-нибудь самоуверенного холодного принца. Не знаю... Кай в современном мире? – и она беззвучно посмеялась, чтобы дать понять, что не серьезна. – Хорошо. Как раз сегодня у меня больше нет репетиции, и я тебя подожду. – Поезжай лучше домой, Ань. Не мозоль себе глаза. Я еще час тут покорячусь и буду собираться. А ты пока успеешь душ принять, чаю попить, в общем – перенастроиться, – предложил Эдвард, стараясь, чтобы его предложение не звучало как намек на то, что Шагиной с ее прической Тома Сойера срочно следует помыться. – Может, захочешь купить что-то из одежды для такого случая? – он встал в проход и медленно потянулся, уперев руку в бок. – Мне... ох... придется достать свою «приличную» мужскую одежду! Потому что покупать новую такую же желания нет никакого, – улыбнулся расслабленно, довольный болью в мышцах. – Скину тебе адрес. Тогда часиков в семь на месте? Аня могла бы начать спорить о том, что она прекрасно разберется с графиком самостоятельно, но она чувствовала вину за пролитый кофе. Нужно было быть аккуратной, внимательной, а не ворон считать. Она должна быть ответственной, понимать последствия своих действий. Осознавая это, Шагина медлит с ответом. Она уже навредила. Ее действия были жестокими. Стоит ли продолжать? «Я буду лучше». – Хорошо, – на все сразу фразы отвечает Шагина и тускло улыбается на прощание Эдварду. Кинастон не обманул. После репетиции он скинул адрес, написав также, что забронировал одиннадцатый столик. Потом еще дописал сообщение: «Хочу брак по расчету. Ударим банальностью по современному театру!». Шагиной найти одежду для роли среди своего гардероба было непросто: в черной гамме, он состоял из мужских рубашек, больших свитеров и узких брюк. Юбки и платья хоть и были, но Анна носила их редко, да и они были черными. Лишь одно из них было ярким (насыщенное синее плиссированное платье, чуть выше колена, но с длинными рукавами), а напоминало о мрачном. «Какой цвет, прямо под твои глаза», – он хватает ее на руки, ему почему-то всегда нравилось таскать ее на руках, будто куклу, и ставит на маленькую табуретку, чтобы они были одного роста. – «Глупости, что невеста должна быть в белом. И я не верю в плохие традиции. Отличное платье». Что же, платье не виновато в ее плохих ассоциациях. Нужно выйти из зоны комфорта, преодолеть себя, стать лучше, умнее и сильнее. Сильнее! Вот что главное. Быть сильной, а не плаксой, не портить вечер какими-то обидами. Сильнее – значит уметь бороться с лишними эмоциями. Она уверенно берет платье. В ресторан она пришла вовремя, даже постаралась чуть раньше, но Эдвард был уже на месте. И, когда Анну подхватил администратор и подвел к нужному столу: вскочил. В руках у него цветы, продолговатый букет белых роз. В Эдварде, кроме привычной короткой стрижки изменилось всй. Во-первых, на носу красовались совершенно обыденные очки в неброской темной оправе. Он действительно был немного близоруким, поэтому просто взял свои, которые носил в юности. Белая рубашка в тоненькую, немодную полоску, без галстука, и серая двойка: брюки, которые удерживал ремень, и жилетка. В петлице лежал небольшой белый платок. – Я рад тебя видеть! Вот, это тебе, – он вручает цветы, словно младенца. – Я Эдик. Помнишь, мы виделись лет семь назад, когда моя семья устраивала праздник на Чистых Прудах? Эдик. Почему-то его вид сам по себе вызывает улыбку. Не насмешливую, а добрую, с которой всегда смотришь на героев комедии. Одежда выглядит чисто, аккуратно, но будто совсем не идет ему. Может быть, дело в изящной худобе Эдварда, в том, как он ведет себя, играя роль, но костюм ему не подходит. Не уродует, не делает некрасивым, а просто будто бы лишний. Но, что неизменно остается в нем прекрасным – глаза. Эти пленительные глаза. Сегодня в них больше солнца, они напоминают цвет моря во время штиля: утреннего и нежного, чистого-чистого. – Спасибо большое, Эдик, – Шагина улыбается, на ее губах неяркая бледно-розовая помада, Анна неприятно чувствует ее на губах, как и тушь на ресницах. Голос звучит очень мягко, приветливо. В общении она так никогда не говорит, только на экране или в театре, для роли. Поправив левой рукой, на безымянном пальце которой мелькнул ободок золотого кольца, волосы, убирая волнистую прядь за ухо, она принимает цветы. – Как неожиданно, потрясающий букет, – с теплой радостью произносит Аня и нюхает одну розу. В ее жестах нет ничего жеманного, скорее, немного детское. – Я помню, – кивает головой и несколько секунд, изображая нелепую растерянность, раздумывает, куда положить букет, и решает просто пока подержать в руках, хотя вполне можно положить на стул рядом с собой. Но это знает Аня, а не ее героиня. – Меня можешь называть Асей. И, если честно, то я плохо помню конкретно ту встречу. Но неожиданные встречи – люблю! Это так здорово, даже, если мы незнакомцы, – она смеется, и смех такой ласковый, звонкий, задорный. Наконец, «Ася» садится за стол, но вместе с букетом. – Официант, простите, можете подойти? – встрепенулся Эдвард, который придвинул Шагину вместе со стулом и кульком букета к столу, – Принесите, пожалуйста, вазу под цветы. И меню, да. Благодарю. Анна посмотрела на него взглядом «Какого черта ты делаешь?». Вся ситуация была слишком неожиданной и неловкой. Ведь он тратит на нее свои деньги, просто на развлечение. Это как-то неправильно, нечестно и ужасно стыдно, что хочется уже на этом этапе прекратить игру. Он не должен тратить на нее деньги, не должен ничего дарить. Это слишком много, слишком незаслуженно. Но это неудобно замкнутой и независимой Анне Александровне, для которой непозволительно позволить о себе позаботиться. Ася другая. А у Эдварда появилась какая-то бодрая, бойкая пластика. Аня-Ася, несмотря на всю комичность сцены – заряжала его энергией. Сам он был Эдиком, почти Шуриком, осознавая весь свой вид и то, как уродуют его простые вещи. Однако Эдик – не был таким уж невозможным. Сев за стол напротив Ани, он улыбнулся, поправил указательным пальцем очки и попросил: – Посидите так минутку. Вам очень идут эти цветы. И цвет платья идет... Знаете, в период Античности светлые цветы считали символом Афродиты – богини любви. Греки верили, что вместе с рождением девушки из морской пены появились их лепестки. Они стали... ассоциироваться с непорочным чувством влюбленности и симпатии, без, – он немного смутился, – примеси страсти и чувственности. Да. Я верю в волшебные встречи, Ася. Но хорошо помню ту нашу встречу. Может, потому что был старше. Или потому что место не было мне в новинку. Мы часто ездили туда с родителями. Я помню вас... Тебя еще совсем девочкой. Так странно. Ты не нашла, с кем поиграть, но занялась чем-то одна. Ходила среди беседок в своем праздничном платье. Мама уже тогда обратила на тебя мое внимание, познакомила нас, – тон чуть похолодел. Вазу принесли быстро, букет устроили в ней, а им раздали меню. Аня-Ася поглядела на Кинастона поверх синей – точно в цвет подбирали – корочки меню. – Ваше полное имя – Эдуард? – восторженная, милая, непосредственная. – Да, Эдуард, – он смотрит сквозь очки на строчки, не спеша выбирать, – Отец решил, что это внушительно. В общем-то, как и его работа, и моя будущая работа. Прости, что говорю сразу о ней, но, наверное, ты должна представлять, чем занимается твой возможный, – он опять поправил очки, – жених. Мы с отцом проектируем многоэтажные здания. Он в Лондоне, а я в российском филиале. Боишься высоты, Ася? Могу сводить. Аня всё еще сидит смирно, как ее просили, внимает только глазами, расслабленным, каким-то восторженным, мягко округленным ртом. – А мне казалось, что вы расскажете только истории о цифрах и арифметике с алгеброй, – в ответе нет угрозы, нет упрека, она говорит так, как чувствует. – А вы знаете мифологию. Ведь греки и римляне придумали арифметику, значит это тоже мифология, только числовая, тогда вы – создаете мифы, правда ведь? – Ася кивает на слова, будто припоминает те события, что описал Эдик. – Гермес создавал для богов прекрасные механизмы, а вы... – Ася быстро моргает ресницами. – Эдрос – бог-строитель, архитектор неба, – и снова ласковый смех. – Ваша мама похожа на Афродиту сама, наверное, поэтому вы... – она смущенно опускает глаза, так и не сказав «красивый». – Но строгая она как Афина, это точно. Между прочим, тогда я почти поймала бабочку, а она сказала, что мне нужно поговорить с вами. Вам было, наверное, жутко скучно и стыдно играть с ребенком, который не сидит на месте? – Ася широко и открыто улыбалась, глядя только в глаза. Тогда как Шагина редко смотрела прямо в лицо, ее героиня любовалась без смущения. – На божественную башню? Конечно. Хотя я жутко боюсь высоты. В психологии это называется «внутренний ребенок». Эдвард сидит, положив одно предплечье на стол и свесив кисть, будто он не ресторане, а на важном деловом совещании – и слушает Аню, а точнее – Асю – и ее выкладку про античных божеств. – Нет, мне не было скучно тогда. Мне было с вами маленькой даже... весело. Немного стыдно просто из-за того, что вы не понимали, зачем это нужно... Ее глаза сверкают, речь льется, восторги колокольчиками отзываются в голосе. И Шагина будет всё отрицать, конечно же, потому что у него нет диплома психолога, а она не больна и ей не нужна помощь, но эта Ася – ее внутренний ребенок, ее незамутненное восприятие. Можно придумать нечто. Абьюзивную подругу она придумала на собственном опыте общения с другим человеком, но Кинастону неуловимо кажется, что сейчас Аня пытается раскопать в себе то, чего очень давно нет. И будто в издевку доводит это до максимума наивности и нежности. Впрочем, он занимается тем же. – Вы правы насчет Афины и Афродиты. Это истинно моя мама, – хмыкает он, снова выцепив мысль о семье. – Наверное, еще и Гера – ревнивая хранительница очага и устроительница настоящего и будущего быта. Хорошо, что я запретил ей проводить смотрины. Бесконечно ценю ее мнение, но хочу проводить время наедине с невестой. Он говорит довольно монотонно, играть мужчину несложно, главное не выражать эмоций. Встряхивает меню, а потом удивленно поднимает брови, стараясь сдержать мимику, не выпустить Эдварда вперед Эдика. – Шампанского, может? Напиток для праздника. В этот момент в зале начало происходить движение, музыканты заняли места за инструментами на круглой сцене, потом процокала каблуками красивая солистка. Ася оборачивается на зал на вопросе про шампанское. Жених, надо же. Ее жених – это божество. – Шампанское... мне нельзя. Я посмотрю как пьете вы. Никогда не видела, как люди пьют шампанское, – Ася подпирает подбородок двумя руками и смотрит на Эдика. – А можно пока попросить вас дать мне руку? Ладонь, – без смущения произносит она, тряхнув локонами на голове. Он кладет длинную руку на стол, запястье выходит из жесткого манжета. – Асенька, ну, почему же? Я, конечно, могу предположить гастрит. Но чтобы у такой юной девушки заболевания. Пить, наверное, боитесь? Не бойтесь, праздник же... – он накрывает ее ручку пальцами и слегка гладит. – На башню лезть не боитесь, а шампанского – да? Мимика сдержанная, сухая, словно скованная или покрытая тончайшим слоем льда. Так не похоже на живого и радостного Эдварда, который стремится прожить каждую эмоцию, ничего не сдерживать и ничего не упускать. Наверное, именно таким его хотят видеть те, кто осуждает за поведение. Возможно, что эта часть личности, Анимус – как воплощение мужского, помогает принимать рациональные решения, анализировать, защищать себя, если кто-то смеет пользоваться чувствами, отвечает за рефлексию, и ничего нет в ней слабого. Ася улыбается, накрывает его руку второй ладонью. – Вы расстроились, да? Конечно, заказали шампанское, а я... – она вздыхает, сожаление отражается на миг в ее чертах, но тут же гаснет в свете радости, которой в ней больше и которой хочется делиться. – Не обижайтесь, пожалуйста. Просто мне хватит одного глотка, чтобы опьянеть, а я не хочу пропустить праздник... Но тогда можно выпить позже, – руку Ася не выпускает из своих ладоней, а сама Шагина начинает чувствовать внутреннюю деперсонализацию. Будто она сейчас сидит в стороне, за другим столом и наблюдает со стороны заказчика за глупой, говорливой, слащавой дурой, которую так мужественно терпит ее спутник. С этим ощущением играть легче. Это не она. – Праздник, – более мечтательно вздыхает Ася, видимо, вспоминая ту встречу, мать Эдика, собственных родителей. – Хотите праздничное гадание? На все праздники гадают, оно не будет долгим, –берет Эдика за ладонь и раскрывает ее. – Какие интересные у вас линии, и какая насыщенная судьба, – с ученым видом произносит Ася, поглаживая подушечками пальцев чужую ладонь. Эдвард Кинастон догадался, что Аня будет гадать ему по руке, у него в голове даже пронесся саркастичный вопрос про хиромантию. Но Эдик не был так прозорлив. Он неловко улыбнулся – и дал раскрыть свою ладонь. Рука у него была непростительно утонченная для мужчины, хотя и обычного размера. Впрочем, легенде про алгебру и большое строительство это не противоречило. Он сейчас был ботаником, тонким, логическим, кому всё земное неблизко. И потому удачный простецкий флирт, когда женщина трогает мужскую ладонь – с ним работал. – Вижу, что не сразу полюбили свое мифологическое строительство, долго спорили с родителями о том, нужно ли вам это. Вижу, что и учеба была непростой, но линия мудрости глубокая, а значит – не страшны никакие трудности, вы очень умны, да, – она подняла голову, лицо Аси было очень сосредоточенным, будто она читает важный доклад, но всё еще нежным. – Ваш бизнес будет процветать, вы станете самым известным и на Олимпе и даже в северном Асгарде! – это не было предсказание ее судьбы, но Ася умела радоваться чужой удаче, как своей. – Но для удачного бизнеса прямо сейчас необходимо срочно сделать одну важную вещь, – и задумчивое выражение лица стало веселым, задорным. – Пойдемте танцевать? Обещаю, что больше не испорчу вам туфли, как в детстве! Меня специально для вас потом научили... пойдемте? – Ася не капризничала, просто предлагала. – А цветы посторожат наш столик. – Как вы угадали, что я не сразу согласился с отцом... – произнесли его губы. В этот момент в романтических фильмах должна была заиграть музыка, символизирующая сближение. И как по сценарию – исполнительница на маленькой сцене что-то запела. Кинастон внутренне взвыл. Эдик посмотрел на Асю задумчиво, любуясь ее, надо думать, рационализмом. С какой самоотверженностью, с какой радостной готовностью эта девушка готова вступить в брак по расчету. Ася вдруг перегнулась через стол и прошептала на ухо Эдику: – Вы только никому не говорите, но все цветы – это на самом деле заколдованные силой экономики гуманитарии, теперь вынужденные быть стражами. Глупые сказки, глупые слова. Зато это то, о чем и попросили: банальный образ дурочки. Эдвард распахнул глаза с удивлением. – Стражи? – улыбнулся неловко. – Хорошо. Пожалуйста, посторожите наш стол, бедные филологи и социальные работники. Он встал и подал Асе руку, чтобы она пошла за ним в зал. Страшная скука овладела Эдвардом. Ему было просто... страшно. Вот они танцуют, вот они едят салат, пьют шампанское, и ему нечего сказать, потому что традиционный флирт ему никогда не удавался. Он говорит о работе, рассказывает условия Асиной будущей жизни, в которой ей не на что жаловаться. Она смеется, рассказывает сказки – и это умиляет его всего, серьезного Эдика – до невозможности. И они видимо... лежат в постели параллельно. Эдвард встал почти в центре зала, забыв на какое-то время про образ, дал танцевальную выправку, предложил этой девушке, которая съела и растворила Шагину, руку, а второй прошелся по талии. В том, чтобы сейчас потанцевать, был один огромный плюс – тактильный контакт. – То есть, вас научили вальсу? – уточнил он – и сделал плавный шаг назад, начиная движение по кругу, надеясь, что Аня пойдет за ним. Мужчина ведет. И Эдвард это умел. Более того – первое же его движение было сродни катанию на карусели, он будто увлек Шагину за собой, и воспротивиться этому спиральному легкому движению было очень трудно. Ася доверчиво и радостно шла вслед за Эдиком. Шагина танцы не очень любила, но сейчас ее в этой реальности всё меньше и меньше. Это не страшно. Как только закончится ужин, исчезнет Ася. Но что-то внутренне подсказывало Шагиной, что Кинастон не этого хотел от последнего этюда, который на контрасте с другими выглядел блеклым. – Меня научили танцевать все танцы, которые нравятся вам, – Ася кладет одну руку на плечо, а другой сжимает хрупкую, узкую ладонь Эдварда. Ася не сжимает сильно, она не умеет и не должна. Только внимательно рассматривает лицо человека перед ней, точно следуя движениям в музыке. Лицо того, кто в «праздничный день» заберет ее свободу. Может быть, это та острая тема, которую хотел видеть Эдвард в этюде? Шагиной сложно предугадать, она просто по-прежнему смотрит со стороны. – Эдик, скажи, а тебе правда до сих пор нравится то, чем ты занимаешься? Просто у тебя лицо... изобретателя. Не цифр и зданий, а чего-то менее материального, того, что не видят другие, – Ася периодически опускала взгляд вниз, чтобы не наступить на ноги своему будущему мужу. Мужу! Такое странное слово, а скоро она только так и будет обращаться к нему. – Мне все говорили, что такой брак – значит несчастье. Что ты только сейчас добрый, а потом будешь злым, что это клетка, где нет выбора, только страдание, – перечисляла Ася и даже быстро задышала. – Может быть, я глупая, мне все так говорят, но я не вижу в тебе зла, у тебя такие добрые глаза, – она потянулась рукой и сняла без разрешения очки. – А выбор будет всегда, правда? Ведь даже в математике просчитывают такую вероятность, – Ася на секунду отвела взгляд в сторону. – И вот я просто хочу спросить, ты уверен, что сейчас делаешь то, что на самом деле хочешь? Работаешь, занимаешься, даже находишься здесь. Это твое желание? – аккуратно так же, как сняла, Ася надела одной рукой очки обратно и стала ждать с любопытством ответа. Шампанское осталось невыпитым, а Эдвард рассмеялся громко и открыто, когда с лица пропали очки. Смешная. Милая и смешная, посмела стащить его защиту, как нечего делать. Закрыв свой крупный рот и выразительно сложив губы – он подается вперед головой и шеей, «вздевается» в дужки. Потом сжимает чужую руку крепче, дергает на себя, но пропускает мимо, меняясь местами восьмеркой. – Смотрели новый фильм, «Матильда» называется? Там про... – ловит ее в привычную позу и ведет еще круг. – Про нашего последнего императора и балерину. Фильм есть откровенная пропаганда нашей сегодняшней политики в стране, но суть не в этом. Суть в том, что «стерпится-слюбится». И самые крепкие, доверительные, важные отношения могут сложиться, даже если ты не сам сделал выбор партнера. Просто... поклялся перед богом. Еще одна восьмерка, и смена ритма на более медленный. – Я останусь добрым. Я никогда не подниму на вас руку. Мы будем счастливы. И с юридической точки зрения – всегда сможем развестись. Ударник на сцене еще замедлил ритм, подключился саксофон, женщина запела нечто протяжное, а пары поменяли расстановку и настроение. Аня наверняка захотела уйти, но Эдвард мягко прижал ее к себе за талию, укладывая обе руки себе на плечи – и принялся просто покачиваться. А потом наклонился вперед, к ее уху, к уложенным мягким локонам. – А больше всего сейчас я хочу переодеться, распить шампанское, забрать тебя подальше из этого места. Положить на язык такой прозрачный квадратик, – акцент ворвался в его речь от волнения, – который там быстро растворится – и танцевать до утра. Ловит снова на одной и той же теме. Хитрая лиса. Шагина может похлопать Эдварду с конца своего места. Сейчас ей не хочется находиться в ресторане, на сцене, в таком положении, почти усилием воли приходится заставить себя не оттолкнуть и продолжить играть. Хотя сердце вновь ускоряет ритм. Почему всегда к этому? Разве не достаточно? Это и напрягает, и искренне злит Шагину, но она принимает этот вызов, желая остаться в своей роли до последнего. – Сейчас? – рассеянно спрашивает Ася. Она не смущена, а только расстроена, как всегда грустят дети, когда родители неожиданно говорят, что нужно собираться, а ты только придумал игры со своими новыми друзьями, вы только вошли во вкус, а надо расставаться. Глупой, доверчивой Асе, которая так любит весь мир, каждого человека рядом, не понять, что она попала в ловушку, что ей нужно либо бороться, либо убегать. – Я думала, что после свадьбы всё должно случиться... я же буду порченой тогда. Или это не считается? Ася пытается отстраниться, но только для того, чтобы посмотреть на лицо Эдуарда своими невинными синими глазами. Несколько минут она так смотрит на нее, и по велению беспощадной Шагиной в ответ на чужую провокацию произносит: – Если вы мой муж, значит, я принадлежу вам. Если хотите, то, думаю – здесь удобные кабинки, – в голосе ни намека на пошлость или откровенность. Даже эта фраза произнесена с трепетной заботой. Эдвард улыбнулся – от уха до уха, широко, блестя светлыми глазами, в которых отражались разноцветные блики светомузыки. Потом взял Аню за запястья, за длинный рукав платья – и мягко повел за собой. Их столик был отделен тканевой ширмой, поэтому садиться он не стал, не стесняясь никого, взял шампанское и разлил в два бокала. Оставив желание выпить игристое на совести Шагиной, чокнулся с ней сам, опрокинул в себя алкоголь и облизнул губы от колких пузырьков. С собой у него обнаружилась сумка. Здоровая сумка-мешок из серебристой кожи, которая Эдику не подходила ни на йоту. Эдвард закинул ее на плечо – и взглядом пригласил Аню-Асю за собой. Туалет ресторана был в синем искусственном мраморе и белой лепнине, чистый, с фикусом. Кабинки были просторные и закрывались на крепкие замки. Пропустив даму вперед, Эд взгромоздил сумку на острое колено, открыл замок – и вытащил оттуда прямо на вешалке – черный комбинезон-шорты с кожаными вставками, потом бумажник, из которого зубами вытянул прозрачный зип-пакет. В нем лежали две розовые марки. – Ну что? – процедил Эдвард с улыбкой сквозь сомкнутые зубы. – Начнем настоящий праздник? Или по домам, Ань? Музыка приглушенно доносилась сквозь закрытую дверь, слышались голоса, смех, биение чужой жизни, а она ощущала себя так, словно нырнула в ледяную воду. В туалете чертового ресторана коллега предлагает ей закинуться кислотой. Маска роли мгновенно падает, детская невинность исчезает, и проступают, словно чернильные полосы на бумаге, такие же мрачные, колкие черты Анны. – Ты... наркоман? – Шагина сама не знает, чему удивляется больше: тому, как легко получается у Эдварда переключаться между собой и образами или тому, что настоящей дурой оказалась-таки она, а не Ася. Глубокий вдох и выдох. Один раз, второй. Она не должна быть эмоциональной и рубить с плеча. Даже если и наркоман, за это не нужно осуждать, это боль, это беда, это проблема, а над горем не смеются. Шагина опускает голову и выходит из кабинки, так и не дав ответа, хотя, вероятно, он очевиден. – Зачем нужен этот наряд? Фетиш? – она не осуждает, но не знает, как вести себя в этой ситуации. Если просто уйдет, он может принять эти две марки, и тогда ему может стать плохо. Или он попадет в неприятности. Не по-человечески бросать. – Нет, я не наркоман, – продолжая держать пакетик между зубов и повесив костюм на ручку двери, Эдвард расстегивает жилетку. – Позволяю себе расслабиться раз в полгода. Потусить. Знаю прекрасно, что сие плохо, и потом приходится прокапываться, но... хочется похулиганить. Расстегнув две первые пуговицы на рубашке, он застыл. – Фетиш, где фетиш? – красивая рука похлопала по комбинезону. – Всё закрыто, запаяно, Ань, я похож на дурака, чтобы какие-то там стропы тебе выбирать? Выбрал побрутальней, ну, там, кожа, байк, все дела, черный опять же, ты любишь... Эдвард выглядел немного усталым и раздосадованным. – Никогда для клубов не одевалась? Хотя, впрочем, о чем я, – он проследил, как Шагина выходит, вытащил рубашку из штанов. – Даже сказать кому-то, что Кинастон наркоман на лсд, не думаю, что кто-то удивится. Извини. Эдика не существует. – Я не надену это, – Шагина махнула рукой на комбинезон максимально пренебрежительно и отвернулась к раковине. Всплеск воды. Холодная. Приятно смыть с себя весь грим косметики, чтобы ничего не осталось от Аси. Слышать его ответ одновременно грустно и раздражающе, но ведь не за что на него злиться: он не знал о ее отношении и предложил как другу. – Может, у тебя сложилось обо мне такое впечатление из-за поездки на мотоцикле, что мне нравятся на самом деле подобного рода «тусовки», – Шагина намеренно выделила слово, которое использовал Эдвард. – Но это не так. Ну, и что она будет делать? Отговаривать? Кажется, что они в любом случае поругаются, если только она не согласится, а Аня не согласится. – Я не собираюсь тебя осуждать, это твоя жизнь, делай всё, что хочешь, но неужели веселье, которое будет длиться недолго, стоит последствий? И неужели эти эмоции, которые будут вызваны воздействием вещества, это настоящее веселье? – Анна смотрела внимательно, без осуждения. Они не друзья, совсем нет, но отчего-то ей не хотелось бросать Эдварда в такой момент. Кинастон тем временем влез в темную обтягивающую футболку, а сверху нее надел кофту-сетку с длинным рукавом, даже вздохнул как-то свободней. Снять штаны, раздевшись до боксеров – для него тоже не было чем-то запредельным, он просто сменил строгие брюки на джинсы-бананы с высокой талией, подчеркивающие длину его ног. – Прости, комбезик, – извинился он, убирая вещицу в сумку. – Тебя назвали «это», а ты всего лишь комбез с шортами, и не попираешь ничьего человеческого достоинства. Так... Он подошел к Ане, встав от нее почти через раковину, голову на бок наклонил: – А что по-твоему – настоящее веселье? – Ты обижен и злишься, – констатировала Шагина, хотя сейчас не была уверена ни в чем, но, если она сейчас уйдет, то положение только ухудшится. И Анна подходит ближе, к соседней раковине. – Я знаю точно только одно: что веселье нельзя вызвать искусственно. Ни алкоголем, ни сигаретами, ни наркотическими веществами. Да, они вызовут изменения в состоянии сознания, покажется, что вот оно, то, что необходимо, это то самое сильное впечатление, которого так не хватает в обыденной реальности, но это не так. Веселье не будет твоим чувством, пока для него нужен какой-то допинг, – мягким и спокойным голосом произнесла Анна, чувствуя, что у нее болят ноги: натерла туфлями. – А еще я знаю, что к наркотикам прибегают тогда, когда не находят в окружении ничего, что способно заполнить пустоту или принести недостающие эмоции. Вероятно, этюды были очень сильным негативным потрясением для тебя. Шагина тяжело вздохнула. Портит человеку вечер, который он хотел провести без драмы. Но она хотела помочь. – Каких эмоций тебе сейчас не хватает или от каких эмоций ты пытаешься сбежать с помощью тусовки с кислотой? Подумай, Эдвард. Может быть, реальность не так бедна, как тебе кажется. Эдвард сложил губы укоризненным бантиком, тем не менее, умудряясь их не напрягать: навык дивы. И глядел на Шагину сова совой, глаза большие, круглые, выразительные. Была бы мышь, схватил бы в когти и унес. Да только не понял до конца – мышка это или нет. – Почему ты не отвечаешь на прямой вопрос, Ань? Не умеешь? Ты избегаешь моих прямых вопросов с самого начала. Я же спрашиваю простую вещь. Что является альтернативой тусовке? М? Диснейлэнд? Сплав на байдарках? Вечер в караоке? Ах нет, подожди, в караоке принято пить. Отпадает. Он наклоняется к Шагиной, стоит с ней лицом к лицу. И у него в сумке лежит косметичка. И он нанесет себе макияж, когда доедет до клуба. Аня только что его смыла. Два... обнаженных человеческих лица. – Реальность не так бедна? Это ты мне рассказываешь? Анна Шагина, актриса с ограниченной выразительностью, девушка в безразмерном свитере, одиночка, которая перенесла какие-то травмы, о которых молчит, которые закрыла на семь замков. У тебя жизнь не бедная и не серая? Ерунду-то не городи. И я не стану... – голос у него не громкий, Эдвард шипит, прекрасно зная, что нельзя орать в общественном туалете. – Отчитываться в своих эмоциях перед человеком, о чью стену безрезультатно бьюсь. ...Что-нибудь еще? Аня глубоко вздыхает, но не собирается спорить. Потому что в этой ситуации Эдвард прав. И это не умаляет его боли, полученной в общении. И так со всеми, по бесконечному сценарию, который всегда заканчивается одинаково: разрывом. – Если я расскажу о своих проблемах, то буду слабой, а слабый человек не сможет помочь другому. Ведь едва ли захочется говорить человеку с проблемами о своих, разве нет? Ведь зачем говорить о своих бедах тому, кому проблем и так хватает. Поэтому я стена: на которую можно опереться, которая закроет от пуль, если нужно, – Шагина не отводит взгляд. – Я не могу точно ответить на вопрос о веселье, но знаю, что там не должно быть алкоголя или наркотиков, и знаю, что это для многих скучно. Но, думаю, сейчас важно не это, – слова тяжело даются, не потому, что их тяжело произнести, а потому что есть вероятность сделать хуже. – Я ценю то, что ты для меня делаешь, что после каждого этюда ты, наверное, хотел, чтобы я что-то рассказала... Но мне не хотелось, чтобы мои рассказы стали причиной, по которой я буду немощной, а значит неспособной помочь в ответ, – осторожно уже сама Аня, а не одна из ее героинь, коснулась пальцами руки Эдварда. – Но сейчас я поняла, что не понимала раньше: доверять человеку, который ничего не говорит о себе, не хочется. Однако мне хочется тебе показать, что реальность не пуста. Пойдем на улицу, – Аня слегка погладила его по тыльной стороне ладони. – Я не знаю, что такое веселье. Мне не хочется о нем думать, потому что от меня ушел любимый человек, поэтому, – губы дрогнули в усмешке. Она выглядит жалко. – Но я всё еще верю, что для веселья достаточно реальности. Теперь ты расскажешь, какие эмоции пытаешься получить с помощью наркотиков? – Ты явно ничего не читала по психологии, даже популярного, – отреагировал Эдвард, став разом очень уставшим и довольно безразличным ко всему, глаза его немного потухли, он оперся бедром о раковину и пожал плечами. – Больше всего люди получают поддержки от людей, которые их понимают. В идеале в группах поддержки со сходными проблемами. Но если не хочешь идти к анонимным алкоголикам, можно просто поделиться с другом. Если у друга те же проблемы, те же слабости, и ты знаешь, что он справляется с ними, сможешь справиться и ты. Абсолютная сила. Та самая мужская защита, «мужчины не плачут» и всё такое – это фикция. Мужчины – самые большие слабаки. Он оттолкнулся от раковины, согласно кивнул и пошел. В зале заплатил за шампанское, извинился перед администратором, взял пальто – и вышел. – Читала, – возразила Шагина. – Но проблемы редко сходные, а у друзей всегда другие проблемы и слабости, это нормально. Просто однажды, когда услышишь фразу «я не говорил это потому, что у тебя и без меня всё плохо», говорить о своем «плохо» не так уж и хочется. Ведь человек страдал, но не сказал, потому что ты растрепал о том, что тебе плохо. Кинастон, не сдерживаясь, закатил глаза на рассуждение Ани о том, нужно ли трепаться о своих проблемах. В его понимании доверие было чем-то необходимым и эти солдатские стояния до последнего никому никогда не помогали – и только морозили, морозили между людьми глыбы льда. На улице было прохладно, только это сейчас было безразлично. Веселье было где-то далеко: в ресторане, в музыке проезжающих машин, в окнах домов – везде, но только не рядом с ними. – Замерзнем с тобой опять, – вздохнул, разглядывая улицу в вечерних огнях. – Хм. От тебя ушел любимый человек – и ты стала сама себе защитником, способным закрыть от пуль? Лучше бы ты плакала, Ань. Быстрее бы отпустило. А кислота... Я просто хочу танцевать до утра, смеяться, быть в потоке людей, видеть дополненную реальность, а потом дома спать мертвецким сном, чтобы пустота в голове. Всё. Напряжение превратилось теперь в мрачную тучу невысказанного, спрятанного, того, что царапалось изнутри неприятно, как запертый в клетке зверь, который всеми силами пытался выйти на свободу, только вместо земли под когтистыми лапами у него была душа, которую он разрывал, желая выйти. – Слезы не помогают. Прошло почти четыре года. Сколько можно плакать, – без укора и злости произнесла Шагина и посмотрела на Эдварда. – Танцевать, смеяться, быть в потоке людей – это и есть твоя дополненная реальность? Дополненная весельем и причастностью, которых тебе не хватает сейчас? Поэтому ты предложил присоединиться к тебе, потому что наркотики должны были снять все замки? – она печально и виновато посмотрела на Эдварда, а затем обошла его и встала перед ним. – Эд. Я знаю, что сейчас у тебя есть чувство, что всё бесполезно, но спасибо за каждый этюд. Да, моя реальность серая, но в этюдах была цветной. И для этого не нужны были наркотики. Не знаю, сейчас это бесполезно, наверное, потому что слишком поздно, но знай, что я поступаю так не из жалости, не из чувства вины или желания угодить, а просто потому, что считаю нужным, – и Шагина осторожно приобняла его за плечи. Они стояли посреди улицы, мешали, вероятно, прохожим, но Анне было всё равно. Она не отстранялась, но давала Эдварду возможность оттолкнуть ее. – А если ты не хочешь говорить, разреши... пригласить тебя на прогулку? Твой вид подойдет под дресс-код, и там может быть весело и без кислоты. Выпрашивает – ну точно собака у хозяина ласки, теплой руки. Ася у Эдика просит пойти на прогулку. А злой Эдвард Кинастон шипит, вычленяя в ее «психологии» самое важное. – Четыре года прошло, а ты еще не нашла себе хорошего партнера? И не нашла ничего лучше, чем пристать к трапу, работающему с тобой в театре, с общением, больше похожим на флирт? Забудь. Я сам хотел тебя раскрыть, ты не лезла. Это всё я. Он дал себя обнять, но не оттаял. Остался со стержнем внутри. Поздно, Аня. Поздно. Да и холодно в твоих руках, прости. Ему физически больно в грудине под ребрами, потому что они дураки. – Да ладно, мне тоже понравились этюды. Это адреналин же был. Как с твоей ездой. Только кататься – это весело. А кричать друг на друга в порыве драмы – просто заставляет мозг переживать взлеты и падения. Люди обнимаются не из жалости, Ань, а потому что хотят разделить тепло. Я понимаю, что у тебя блок. Но я не смог его разбить. Чувствуя, что ему совсем темно, Кинастон не сдвинулся с места. – На прогулку? И куда же в таком прикиде? На выставку современного искусства? ...Ань, я танцевать хотел. Вот ее любимый сценарий отношений. Замыкаться до последнего, а когда человек начинает терять надежду на ответ, начинать за ним бегать. Как собака за машиной, которая больше не остановится на лай, потому что не нужно было кусать человека, который хотел тебе помочь. – Потому что «мое чувство всё никак не сгорит, уже вышел из памяти твой образ, твой вид. Безнадежный однолюб», – процитировала Шагина и разжала объятия, не желая делать неприятно своим холодом. – Мне страшно. Поэтому не разбил, и я прислала сообщения потому... ты мне всё равно сейчас не поверишь, если я признаюсь, – Аня виновато поджала губы. – Но ладно. Поезд ушел, да? – она отступила на шаг назад и поправила платье. Свадебное, ага. Большей иронии быть не может. – Там можно потанцевать. С угрозой, правда, получить локтем в нос, если вовремя не уйдешь, но такое уж мероприятие. Это концерт рок-группы. Говорят, что на концертах, в толпе людей, можно получить эмоциональный заряд не менее сильный, чем от поездки на мотоцикле. Пойдешь? Взгляд Эдварда засиял прежде, чем он успел себя осадить, но потом он всё-таки демонстративно нахмурился. Хмуриться долго тоже не вышло. Он принялся грозить Ане пальцем: – Вот почему я всегда иду тебе навстречу, а ты мне нет! А? Шагина! Он принялся топтаться на месте, почти пыхтя, потом выковырял из сумки бумажник, а из него пакетик: – Вот. На. На, держи. Можешь выкинуть. Меняю на водку с колой. И даже не открывай рот. Никто не ходит на рок-концерты трезвым. Тем более туда, где можно танцевать! И я... Блин, Ань, ты обидела комбез, который я тебе после репетиции выбирал с такой любовью! Всё думал, как Аня будет в нем смотреться, такая стройная, такая крутая, на талии вставки в талию, на плечах вставки как погоны, как со страницы журнала, а ты!.. Можешь не надевать! Пошлая вещь, конечно, у меня совсем вкуса нет! Эд почувствовал, что еще пара фраз в эту тираду – и он разрыдается как ребенок. Платье на Ане мозолило глаза. Неплохое. Но лет ему явно... Больше, чем три. Когда такие были в моде? Были ли. Он утер уголок глаза. – Так почему ты написала тогда? Шагина не знала, стоит ли отвечать на все вопросы или они риторические, а ответ только всё ухудшит. Важный последний вопрос. – Эта причина... мне очень не хочется, чтобы тебе стало больно от того, что я скажу, но ты имеешь право знать правду, – Аня расплавила плечи и посмотрела на его лицо, ощущая, что сердце в груди болезненно сжимается, потому что в глазах плескалась грусть. Они больше не сверкали озорством, весельем, больше не было безграничной радости и игривости. Всё потухло, погибло в холоде, так и не встретив ответного тепла. Но эти глаза и есть причина. – Не только из-за желания извиниться. Из-за того, что однажды я заметила твой взгляд, когда ты был один, когда тебе не нужно было играть на сцене, когда не нужно было говорить с людьми, – Аня замолчала. Воздуха в груди от волнения не хватало. – Он точно такой же, как сейчас, но только тогда тебя никто не доводил. Очень грустный взгляд, разочарованный. И тогда меня это зацепило. Мне показалось, что мы похожи. Захотелось просто попробовать поговорить. Но я не умею сближаться. Я вижу, что тебе сейчас больно, и ты не должен прощать, если не хочешь. Мне жаль, что ничего приятного ты не получил от общения, – она сказала это и заволновалась сильнее, хоть внешне старалась ничем это не выдать. – Извини за комбинезон. Я действительно не ношу такую одежду. Эдвард утер уголок глаза, Шагина тяжело втянула носом воздух. Видно было, что Кинастон опешил, что пытается это переварить. И решила осторожно продолжить: – Хорошо. Если хочешь выпить, пусть будет водка с колой, лишь бы не наркотики. Это недалеко отсюда. Мы пешком дойдем, – она теперь поняла, что он чувствовал, когда хотел дотронуться, но не знал, стоит ли. Ну и поделом ей. – Мы общаемся, – в итоге шмыгнул носом Эд. – Если это то, чего ты хотела – общаться – то нет проблем. Я предложил тебе дружбу и не отступаю от своих слов. Ладно. Пойдем. Он с силой потер нос, заставляя его согреться, приметил вывеску подходящего магазина. Через пять минут, стоя за углом дома, Эдвард глупо хохотнул, выливая половину бутылки колы зеро себе под ноги. Потом с видом специалиста перелил туда двести пятьдесят миллилитров водки, отхлебнул, чуть поморщился – и протянул Ане. – Да, – заключил с интонацией дивы. – Не секс на пляже, конечно, но тоже сойдет, дорогуша. Глазки красить не буду, а то кто знает, как меня поймут. Там хоть какое, хм, направление? С панками, например, никогда не поймешь, понравятся им мои смоки айз или нет! Разведя руками, он выпил еще. – Ведите! Кинастон последовал за Аней, раздумывая, спланировала ли она это с самого начала – или действительно бывают такие случайности. Концерты рядом с рестораном, в который это он ее пригласил. Приложившись еще пару раз, он почувствовал приятную расслабленность, кинул в рот квадратик «холлс», сложил бутылку в сумку, а сумку передвинул за спину, заставив серебристый ремень лечь поперек груди. Нормальный современный мальчик. И никаких проблем.