✧✧✧
Кэйа волновался. Проснулся уже в состоянии мандража, причём совсем не лёгкого, а очень даже ощутимого. Впервые он будет выступать не только ради самого себя и своего желания, впервые на него будут смотреть столько людей — целый университет, — и впервые он хочет показать Дилюку свою игру. Сколько эмоций и сколько волнения! Кэйа впервые чувствует такую ответственность перед другими и только это позволяет ему держаться на ватных ногах. На самом деле, волноваться Кэйа начал ещё прошлым вечером, когда допоздна засиделся у Люмин с Ноэлль и забыл у них свою скрипку, поэтому сейчас, нервно опуская и поднимая заварочный пакетик с чаем, Альберих держал трубку у уха. — Ну же… проснись… — бормотал он. — Всё в порядке? — Тарталья смотрел на него с подозрением, пытаясь понять, в норме ли друг — вид у нервного Кэйи был тот ещё. — О! Доброе утро! Прости, что так рано, но вчера я забыл у вас скрипку! Мне нужно её настроить перед выступлением, я могу сейчас приехать и забрать? — встрепенулся Кэйа. — Она сама заедет? Что? Уже уехала?! Понял, тогда жду. До связи. — Кэйа? — недоверчиво протянул Тарталья. — Всё в порядке, сейчас моя подруга заедет к нам, скрипку мне завезёт и сразу в универ с нами пойдёт, — пояснил он. — Помнишь, я рассказывал о ней? — Было что-то, — кивнул Аякс. — Ладно, позовёшь, когда она придёт, я у себя пока посижу. Кэйа кивнул, сёрбнул чаем и продолжил собираться. С того дня, как его приняли в «Анемонию», он очень сдружился с Люмин и Ноэлль — девушки изначально казались ему достаточно дружелюбными, и это оказалось действительностью. Они втроём быстро нашли общий язык и часто приятно проводили время вместе. Иногда к ним присоединялся ещё и Венти, вечно молодой, вечно выпивший. Как выяснилось позже, глава академии приходился Люмин родным дядей, собственно, отсюда и была её высокая должность в таком юном возрасте. Венти любил свою племянницу и учил всему, чему было нужно. Обучение в «Анемонии» стартовало два раза в год — в начале осени и весны, поэтому сейчас Кэйа числился, как поступивший, но по факту учёба начнётся только в марте. Документы из нынешнего университета он решил забрать после зимних каникул — заниматься этим в преддверии Нового года не было совершено никакого желания. Кэйа вообще всей душой ненавидел это время, однако с концертом ненадолго смог отвлечься от бесконечного потока воспоминаний той страшной ночи, когда случилась авария. Кэйа рассказал Венти о том, что у него нет родных и что его детство прошло в детском доме. Тот в положение вошёл и согласился предоставить комнату в общежитии. С «Анемонией» всё складывалось очень удачно, в чём Кэйа до сих пор иногда сомневается — а возможно ли вообще такое с ним? Хотя, быть может, мадам Пин действительно была права, и даже такой, как он, имеет шанс на исполнение своей мечты? Вздохнув, Кэйа проводил взглядом уходящего в комнату Тарталью и разогрел себе завтрак. Пожалуй, вот что было той самой ложкой дёгтя в бочке мёда с «Анемонией». Его друзья, которых придётся оставить. Кэйа сильно переживал на тему того, что они не смогут поддерживать общение, что жизнь раскидает каждого по углам и на дружбу ни у кого не останется времени. Мечта мечтой, но без близких людей рядом всё равно будет тяжело. Да, там у него будут Люмин и Ноэлль, но разве ж можно заменять одних людей другими? Ещё и Дилюк в декабре совсем пропал, а Кэйа только-только начал открываться ему и пытался доверять. Может, оно и к лучшему было, вот только даже отсутствие Дилюка в этом месяце и почти полное увлечение «Анемонией» — несмотря на пресловутый талант, уровень самой игры перед началом учёбы ему стоило подтянуть, — Кэйа пришёл к совсем неутешительному для себя выводу: Дилюка из головы выкинуть не может, как ни пытается. «С глаз долой — из сердца вон» в его случае работать почему-то не захотело, только ещё большей тоски навеяло, и Кэйа понял, что даже учёба в «Анемонии» едва ли спасёт его от чувств к Дилюку. Как-то у Кэйи выдался свободный денёк, когда и Люмин с Венти были заняты, и дома дел никаких не было, а насчёт сессии он уже не заморачивался — всё равно отчисляется, — поэтому решил прогуляться в свой любимый парк. Правда скрипку пришлось оставить — всё-таки уже зима, хоть и на редкость отвратная. Тогда он очень долго бродил по аллеям, до самой темноты; ловил на ладони моментально тающий снег и много-много думал. О своей жизни, об обещании мадам Пин и собственной мечте, о Тарталье и Дилюке, о том, что его ждёт дальше. В тот вечер особенно сильно хотелось играть — поделиться своими мыслями и переживаниями с миром, — но Кэйа только шёл вперёд, глядя в бесконечное небо, залитое тёмной синевой и слушал тишину звёзд, что одиноко выглядывали из-за туч. Альберих пытался анализировать ситуацию, искал возможные выходы из неё, и к концу своего вечернего променада решил, что всеми силами попытается поддерживать с друзьями связь. Понял, что лучше временами задыхаться от любви к Дилюку и постоянно думать о нём, чем снова оказаться одному и потерять людей, которые стали ему семьёй. Где-то в сознании мелькнула мысль, что сегодня Люмин познакомится с Тартальей и, быть может, они так же хорошо поладят и временами можно будет собираться всем вместе. Это было бы поистине чудесно. Вообще, к своему собственному удивлению, Кэйа понял, что особо ничего не рассказывал Тарталье про своих новых подруг. Обмолвился как-то, что они приятные девушки и больше тема не поднималась. Возможно потому, что у самого Аякса месяц непростым выдался — мало того, что в клуб продолжал бегать и подработку в издательстве нашёл, так ещё и этот его Чжун Ли всю организационную рутину на него взвалил. Ну, ничего, сегодня и Дилюк, и Тарталья познакомятся с Люмин, а там уже видно будет: поладят или нет. Кэйа выглянул в окно и заметил торопливо шагающую к их подъезду подругу. Крикнув Аяксу, что она сейчас придёт, и чтоб он переодел свою причудливую пижаму с китами на что-то более серьёзное, Кэйа спустился вниз. — Привет! Ничего, что я так рано? — улыбнулась Люмин, заходя в подъезд. — Доброе утро, — кивнул в ответ Кэйа. — Совсем ничего! Так даже лучше, познакомишься с одним из моих друзей. Второй приедет уже на концерт, занятой он сильно. И спасибо, что привезла скрипку. Люмин кивнула и зашла в лифт, попутно сообщая, что Венти тоже подтянется к концерту и что Кэйа может считать это выступление за формальный экзамен перед началом учёбы. Он, так-то, являлся обязательным, но если претендент прошёл прослушивание, то на экзамене, со слов девушки, Венти был не особо требователен. Эта информация вызвала новую волну мандража и чувства ответственности — теперь ему тем более нельзя ударить в грязь лицом. Только переступив порог квартиры, Кэйа крикнул об их приходе и, забрав у Люмин куртку, кивнул ей в сторону кухни. На секунду его взгляд задержался на предплечье девушки, где была метка соулмейта — за месяц он так и не привык к ней, постоянно удерживая себя от желания откровенно пялиться на неё. На кухне он включил чайник, мысленно матерясь на Тарталью, который застрял в комнате. Только Кэйа хотел сходить к нему и чем-нибудь пнуть, как он появился в дверном проёме и всё резко пошло под откос. — Привет, я… — начал было Тарталья и вдруг осёкся, а на лице его застыл ужас. — Аякс?! Какого… — Люмин подскочила, и Кэйа вдруг заметил, что её метка начала сиять золотом. Альберих растерянно перевёл взгляд на друга и увидел, как на его правом предплечье начали подсвечиваться некоторые чешуйки и местами золотой узор драконьей татуировки. — Пиздец, — выругался Тарталья и резко развернулся, уходя из квартиры прочь. Люмин стояла неподвижно, смотрела в пустоту и было видно, что напряжена каждой клеткой тела. — Чего ты стоишь? Иди за ним! Не дай Архонты сделает с собой что-нибудь! — резко вдруг вышла из оцепенения девушка и подтолкнула Кэйю в сторону выхода. — Что это было? — спросил он, когда они уже спускались. — Ты и сам всё видел. До концерта ещё есть время, постарайся привести его в чувства, он же твой друг. Скрипку я оставила у тебя, — проинформировала Люмин, а затем тяжело вздохнула и покачала головой: — Ох, Архонты, надо ж так… На выходе из подъезда они разминулись, и Кэйа первым делом попытался набрать Тарталью, но тот ожидаемо не взял трубку. Бары в такую рань не работают, значит, круг поиска сужается до пары мест, и хвала всем Архонтам, если он окажется в одном из них. Ситуация была из ряда вон выходящей, выводы напрашивались самые неутешительные, и Кэйа серьёзно беспокоился за друга.✧✧✧
Тарталья свесил ноги с пустого оконного проёма, сжимая в руке бутылку крепкого спиртного. Перед глазами — пелена нахлынувших воспоминаний и пережитой боли, которая заныла с такой силой, словно он ощущал её впервые. Вновь почувствовать это оказалось больнее, хотя в тот раз казалось, что хуже быть уже не может. Оказывается, что может. Тарталья только недавно начал выдыхать и чувствовать себя живым — тогда, когда в его жизни появился Чжун Ли. Аякс постепенно начинал отпускать свою боль, когда приходил на пары деонтологии. Ощутил, наконец, искренний интерес и тепло, что разливалось внутри и согревало разбитое сердце. Медленно он поднимал осколок за осколком, отряхивал каждый от пепла надежд и пытался собрать их в цельный пазл, которым являлось его сердце. И это почти получилось. Но сегодня она снова появилась в его жизни. Такой затяжной выдох случился от того, что Тарталья не понаслышке знал, что такое связь соулмейтов. Как жаль, что она не чувствовала того же. Достав связку ключей, Тарталья небрежно открыл бутылку и проследил за упавшей на плиты, что были внизу, крышкой. Она со звоном стукнулась о бетон и покатилась вперёд, падая между заржавевшими трубами. Это было в десятом классе. В начале года к ним пришла новенькая — Люмин, сразу заинтересовавшая своим светом юного Аякса. Он вызвался показать ей школу, провожал каждый день домой и стал много-много общаться с ней. Их дружба зародилась очень быстро и обещала быть действительно крепкой, если бы не возникшие к девушке чувства. Тарталья понял это далеко не сразу, но когда осознал — их метки явили себя. Соулмейты. Те самые, о которых мечтали в детстве, когда ещё верили в сказки о счастливой любви и с горящими глазами рассказывали взрослым про героев книжек. Кто-то подыгрывал детям, подобно сказкам о зубной фее, кто-то предпочитал рассказывать серую действительность сразу, но увлечённая малышня редко слушала взрослых, искренне веря, что именно у них будет по-другому. Тарталья относился скорее к первым, чем ко вторым — его старший брат и мать тоже не поскупились на сказку для маленького Аякса. Именно поэтому, в свои шестнадцать, он искренне верил в любовь соулмейтов. Думал, что если они нашли друг друга, то будут счастливы до конца дней. Но всё оказалось куда прозаичнее. Их метки — Тарталья оказался активным соулмейтом — появились в начале одиннадцатого класса. Они с Люмин сидели у него дома: девушка объясняла ему тему по физике. Как сейчас, он помнит это и вряд ли сможет когда-то забыть. Тарталья тогда почувствовал себя очень счастливым, смущённо улыбнулся Люмин и сказал о своих чувствах. Но счастье быстро разбилось о реальность, с которой ему пришлось столкнуться. Неожиданно и очень больно. Она отказала ему, несмотря на их метки. Аякс помнил взгляд, который у неё тогда был — полный сочувствия и вины. Люмин призналась ему, что она уже несколько месяцев встречалась с девушкой, в которую была давно влюблена, и что парни не интересуют её, как партнёры в отношениях. — Ты хороший человек и друг, Аякс, но мы не можем быть вместе. Мне жаль. Так она сказала прежде, чем встать и уйти, оставив Тарталью наедине с потухшим блеском в глазах и осколками разбитых надежд, которые без жалости вспороли его сердце. Мир вокруг перестал существовать для него — всё было серым, унылым и безжизненным. Даже яркое солнце в тот день казалось мрачной тучей — Аякс теперь ненавидит солнечную погоду. Он любил её. Любил так, что сами небеса благословили его любовь, подарив им метки, но — печаль — даже такая особенная связь, как соулмейты, не смогла перекрыть собой чужие чувства к другому человеку. Кажется, ту девушку звали Ноэлль. И даром ему эта метка, если она ничего не меняет? Одно только напоминание о том, что счастье — звезда, до которой ему не суждено дотянуться. Люмин забрала документы из их школы на следующий же день, окончательно поставив точку между тем, чего и не было, но во что Аякс искренне верил. Она поставила жирное и чёрное пятно на его вере и надеждах, и даже спустя четыре года пятно не выцвело и не забылось под толщей пыли. Такое невозможно забыть. Постепенно болезненная горечь переросла в гнев. В тот день он отпустил её. Не пытался как-то поговорить или сделать хоть что-то, чтобы она осталась. Оказался слишком разбит. Как там говорится? «Любишь — отпусти»? Вот он и отпустил, но после пожалел об этом. Не будь Аякс таким слабаком, может, она бы и осталась с ним. Но теперь уже поздно. В классе об этом случае вскоре узнали — увидели метку Люмин, когда она приходила с матерью забирать документы, — и начались насмешки, терпеть которые не осталось никаких сил. Тарталья рассказал обо всём своей семье и коллективно было принято решение перевести его на домашнее обучение. Через год — только тогда мир начинал приобретать прежние краски, — он сделал татуировку, чтобы скрыть свой шрам. Золотой и прекрасный, но до того уродливый, что видеть и вспоминать о нём больше никогда не захочется. Тот период был самым сложным в его жизни — пришлось слишком многое переосмыслить и пережить. Казалось, что он свалился в самую Бездну и только поддержка родителей, Антона, крошки Тони и малыша Тевкра помогли ему справиться, но характер Аякса после этой истории совсем изменился. Он побоялся, что однажды кто-то вновь причинит ему такую боль и закрыл своё сердце ледяными глыбами, оставляя крохотную дверцу только для собственной семьи. После этого его жизнь превратилась в жизнь тусовщика и разгильдяя. Тарталья не жалел чужих чувств, пользовался ими и совершенно наплевательски относился ко всему, что его не интересовало. Но тоска в груди продолжала волком выть, сколько бы он себя не убеждал в обратном. Аякс жил в таком ритме до тех пор, пока в их университет не пришёл Чжун Ли. Это был первый раз, когда он почувствовал что-то схожее, что было с Люмин, но всё же несколько иное. На собственном опыте Тарталья ощутил, что любовь у соулмейтов действительно была другой, как и писалось в сказках. Но это не значит, что любая другая была обречена. Есть метки или нет — не так важно, ведь это не они решают нашу судьбу, а только мы сами. Так думал и Тарталья, когда решил добиваться Чжун Ли. Принял это не сразу — поначалу боялся вновь наступить на любовные грабли, но с каждым занятием всё больше увлекался своим преподавателем. Такое с ним случилось впервые после Люмин, хотя, по правде говоря, он сомневался в том, что вновь сможет когда-то ощутить схожие чувства к другому человеку. По этой причине Тарталья решил не отступать несмотря ни на что. Чжун Ли — тот самый алмаз в чёрной куче угля, — единственный, кто смог осветить его тьму сам того не осознавая. И это зацепило. Подарило новую надежду, что счастье ещё может с ним случится. Но в этот раз ждать у моря погоды Тарталья не станет — сам оседлает волны, какой бы высоты они не оказались. И всё шло даже слишком хорошо. Следовало бы почувствовать подвох от судьбы, но Аякс был окрылён сегодняшним днём, и теперь ему вновь приходится терпеть дыры в крыльях, замачивая их дрянной выпивкой. Какая глупость. Холодный бетон под задницей немного отрезвлял мысли — он же ведущий на сегодняшнем концерте… Тарталья покрутил перед собой бутылку, сделал глоток крепкого напитка и с раздражением выкинул её вниз, на плиты. Бутылка со звоном разлетелась на десятки мелких осколков, оставляя после себя мокрое пятно на бетоне. Осколки эти напомнили Тарталье себя самого — такие же острые, подобно оголённым нервам, только тронь и будет больно. Сегодня вечером он точно напьётся и плевать, что завтра самолёт. Аякс вытянул из пачки сигарету и, просунув её между зубов, попытался поджечь. Поганый ветер то и дело сбивал пламя, заставляя мысленно чертыхаться и раздражённо чиркать колёсиком зажигалки. Не выдержав очередной неудачи, Тарталья развернулся в обратную сторону — внутрь недостроенного помещения, где ветра не было, — и, наконец, зажёг сигарету. Первые затяжки сделал жадно и быстро, закашливаясь, но плевать — лишь бы отвлечься и думать о чём угодно, только не видеть перед глазами картинки воспоминаний. Слишком невыносимо. Тарталья развернулся обратно, свешивая одну ногу вниз, а вторую согнув в колене и упираясь в неё локтём — этой рукой он подпирал голову. Холодный ветер бил по оголённым щиколоткам и ключицам — уходив, он не взял никакой верхней одежды. Больше всего от ветра досталось лицу — искусанные в кровь губы успели обветриться, а влажные от слёз щёки и скулы жгло колючим холодом. Где-то сбоку на голой ветке сидела ворона, временами каркая и хлопая крыльями. Докурив, Тарталья бросил окурок на те же плиты, где уже чуть подсохли края алкогольного пятна, а осколки бутылки поблёскивали на вышедшем из-за горизонта солнце. Чёртово солнце. Люмин, ну почему именно сейчас? Чувствами к ней был пропитан весь лёд, что Тарталья создал вокруг сердца и они постоянно напоминали о себе. С появлением Чжун Ли дышать стало чуть легче — он отвлекался, увлекался и забывался в своём интересе к нему. И это в самом деле стало для Аякса спасательным кругом. У которого, кажется, открылся клапан и весь воздух медленно выходил наружу. Тарталья поджёг ещё одну сигарету, поймав момент, когда прекратились порывы ветра. Нахлынувшие со дна сознания воспоминания и вина за собственное бездействие больно били по рёбрам, не давая нормально дышать. Хотелось схватиться за грудь, до крови стянуть кожу под пальцами — может, хотя бы так будет легче? Чувства к Люмин всё ещё тоской отдаются внутри Тартальи. Любовь к соулмейту не проходит по щелчку пальца, не проходит и через год, два, три или четыре… не проходит она никогда. Она другая. Чувствуется совсем иначе. И после неё уже невозможно понять: можно ли испытать что-то настолько же сильное к другому человеку или нет. К Чжун Ли у него были чувства, несомненно, но они тоже… Другие. Аякс вряд ли сможет ответить на вопрос сильнее они или слабее. Это неправильный вопрос и правильного ответа на него не существует. Тарталья много думал об этом, пытался сравнивать, но всё — ошибка. Это как пытаться сравнить бетонную плиту и сигарету: попросту глупо и бесполезно, ведь они разные. Так и здесь. — Задницу отморозишь, придурок, — за спиной послышался знакомый голос. Тарталья знал, что Кэйа найдёт его. Он сделал последнюю затяжку и отправил сигарету к прошлой. — Эй! — Кэйа подошёл к оконному проёму и снял с себя куртку, накидывая её на Аякса. — Идём обратно. Заболеешь к чертям собачьим. Тебе ещё выступать сегодня. Тарталья продолжал сидеть неподвижно, прикрыв глаза рукой — да, он слышал Кэйю и понимал, что он прав, но как же стыдно было показывать слёзы и самого себя вот таким. Тихий всхлип, отбившийся эхом от бетонных стен, сдал с головой. — Архонты, Аякс… — покачал головой Кэйа в сочувствии, положив руку на плечо друга. — Напьёмся сегодня? — Угу, — промычал тот. — Извини. — Эй, ты чего, не нужно, — Альберих сжал руку. — Идём домой. Посидим там до концерта. — Я не хочу теперь выступать. Никуда не хочу, — просипел Тарталья, всё ещё закрывая лицо руками. — Разве? Ты столько старался ради этого дня и теперь позволишь прошлому всё испортить? — Кэйа, убрав руку, тоже зажёг сигарету, затягиваясь медленно и чувствуя, как подрагивают пальцы рук. Он никогда не видел Аякса в таком состоянии, а потому страшно волновался за него. — Да что ты знаешь… — бросил Тарталья. Позволить прошлому забрать настоящее? Действительно, так и получится, если Аякс сейчас сдастся. — Думаю, я видел достаточно, чтобы понять, если не всё, то большую часть точно. Я не буду ни о чём спрашивать, если ты этого не хочешь, но позволь помочь тебе. Идём. Глубоко вздохнув, так, что колючий холод иголками пронёсся по лёгким, Аякс слез с оконного проёма и медленно побрёл к выходу, понуро и вяло, стараясь не обращать внимания на взволнованного Кэйю рядом.