Что делать, если твой препод — стриптизёр?

Дилюк с видимым облегчением снял компьютерные очки и устало потёр глаза, понимая, что это были последние заполняемые им документы в этом году. Он откинулся на спинку кресла, рассеянным взглядом глядя в потолок. Сил не было совершено. Дилюк прикрыл глаза на несколько секунд и сам не заметил, как погрузился в тревожную полудрёму. Перед глазами быстро менялись смазанные картинки, слышались какие-то глухие и неразборчивые звуки; кажется, он куда-то бежал и в конце пути оказалась пропасть. Дилюк резко дёрнулся и открыл глаза, едва не уронив лежащие на краю стола очки. Тело горело от усталости — за последние дни он почти не спал. Шумно выдохнув, Рагнвиндр дёрнул мышку компьютера — экран успел погаснуть, — а затем бросил взгляд на время. Отключился на восемь минут. Сейчас было время обеда, о чём, постучавшись в дверь, сообщила горничная. Дилюк сдержанно кивнул ей и спустился вниз, где его уже ждал отец за обеденным столом. Оба Рагнвиндра были измотаны — слегка трясущиеся руки, безжизненный взгляд и мешки под глазами на их бледной коже выглядели весьма пугающе. Крепус с тех пор, как приехал Дилюк, не переставал смотреть с виной и сожалением на сына, но так и не сознался в чём была причина таких взглядов. Не сказать, что Дилюк настойчиво пытался это выяснить — не до того было, — но пару раз всё же спрашивал. Теперь же, когда они закончили все дела на этот год и оба сидели в предпраздничный день за одним столом, Дилюк решил попытать удачу снова. Он не любил быть навязчивым или лезть не в своё дело, но отца что-то беспокоило, и он не мог игнорировать это. — Может, расскажешь, наконец, что случилось? Крепус попытался улыбнуться. — О чём это ты? Всё отлично, мы справились. Тебе не о чем беспокоиться. Теперь ты можешь как следует отдохнуть. — Не хочешь, значит, — хмыкнул Дилюк, ожидая подобного ответа. Дальнейшая трапеза прошла в напряжённой тишине. Что-то здесь было не так, но сколько бы Дилюк ни пытался понять, в итоге его воспалённый ум заводил в ещё более высокие тупики. После обеда он отправился к себе в комнату, рассудив, что если он в ближайшее время не отдохнёт, то совсем свихнётся от количества тревожных мыслей, что посещали его. Проспал Рагнвиндр до самого вечера — удивительно, что не до утра. На часах было девять, когда он проснулся. Дилюк чувствовал себя значительно лучше, мысли, хоть и всё ещё немного разбегались, но уже не были такими хаотичными и безумными, как утром. Потянувшись, он поднялся с кровати и открыл окно, запуская в комнату морозный воздух. Он приятно обжигал лёгкие, и пах свежестью, помогая Дилюку окончательно проснуться. Выглянув в окно, Рагнвиндр чуть заметно улыбнулся — пока он спал, землю присыпало лёгким снегом, и сейчас с неба продолжали плавно спускаться крохотные снежинки. Внизу, в саду, фонари приглушённым светом освещали снег, превращая его из блестяще-белого в жёлто-оранжевый. Интересно, там, где сейчас Кэйа, тоже идёт снег? Дилюк улыбнулся собственным мыслям — ему нравилось думать об Альберихе. Он неосознанно коснулся места, где под одеждой скрывалась его метка. Может, стоит позвонить Кэйе и узнать, как у него дела? Дилюк тряхнул головой, отгоняя наваждение. Кэйа в Новый год никогда не брал трубку и на сообщения не отвечал. Говорил, что в пригороде связь плохая и ловит только в отдельных местах. Рагнвиндр запоздало подумал, что ему стоило бы пригласить Кэйю отметить праздник с ним и Крепусом, вот только в сам момент он слишком торопился к отцу, чтобы успеть уловить эту мысль. Дерьмово. Дилюк решил проверить подарок отцу — серебряные часы, на которые он заработал сам, используя в свободное время различные подработки. Достав свою сумку, которую с момента приезда он так и не разобрал, Рагнвиндр принялся выкладывать все вещи и искать подарок. Однако же, когда все карманы были вывернуты, а нужной коробки не обнаружилось, Дилюк понял, что в спешке, похоже, забыл часы в квартире. — Вот чёрт, — выругался он в пустоту комнаты и бросил взгляд на окно. Подумав минуту, Рагнвиндр решил съездить в квартиру сейчас, ведь завтра они с отцом будут заняты подготовкой к Новому году — Крепус не позволял слугам украшать ель в гостиной и готовить главное праздничное блюдо, желая делать это исключительно с сыном. Расстраивать отца не хотелось, поэтому Дилюк оделся и, предупредив горничную о своём отъезде — Крепус всё ещё спал, — спустился на парковку. Дорога в предпраздничный день была забита, поэтому до квартиры он добрался только через полтора часа, и то, ещё легко отделался. Поразмыслив, Рагнвиндр принял решение остаться на ночь здесь, а с утра вернуться в особняк, о чём сообщил отцу по СМС, пока ехал в лифте. Открыв входную дверь, первым делом Дилюк наткнулся взглядом на знакомую обувь, которая должна была отсутствовать. На кошачьей ключнице висели ключи с брелоком в виде снежинки. Нахмурившись, Рагнвиндр разулся и тихо закрыл за собой дверь. В квартире было темно, и только совсем слабый свет виднелся из-под щели комнаты Кэйи между полом и дверью. — Что за… Дилюк неслышным шагом прошёл по коридору, останавливаясь напротив комнаты Кэйи и прислушиваясь к звукам: какое-то приглушённое бормотание. Рагнвиндр осторожно приоткрыл дверь и толкнул её внутрь. Та со скрипом открылась, представляя весьма странную картину: Кэйа сидел на кровати, боком к Дилюку, весь замотанный в плед и безжизненным взглядом смотрел на мелькающие кадры какого-то сериала, что тихо шёл на стоящем на столе ноутбуке. У кровати, на полу, Рагнвиндр заметил несколько пустых бутылок спиртного, и ещё одну Альберих держал в руках. — Кэйа…?

✧✧✧

Полностью отдавшись эмоциям и растворившись в собственных ощущениях во время игры на скрипке, Кэйа не сразу обратил внимание на странное жжение в районе сердца. Отчего-то после него на душе стало очень тепло и появилось какое-то необычное чувство, будто бы он был защищён от всех бед в этом мире. Это было чувство безопасности, как позже понял Кэйа. И понял также, что все эти ощущения пришли вместе с чёртовой меткой пассивного соулмейта. Душе на радость, мозгу в гадость — он понятия не имел, что теперь ему делать. Сидеть и ждать у моря погоды, пока его незадачливый соулмейт изволит явиться? Почему незадачливый? А потому, что сам бы Кэйа, окажись активным соулмейтом, не стал бы мучить свою родственную душу и всё бы сразу рассказал. Но его соулмейт не пришёл ни после концерта, ни на следующий день. Побоялся? Возможно. Кэйа был зол, настолько, что не смог совладать с эмоциями и проболтался обо всём Дилюку с Тартальей. И ладно бы только Тарталья, но Дилюк! Теперь у него не то, что ноль шансов, теперь у него минус один. Узнать о том, кто его соулмейт не представлялось возможным, разве что только ходить и просить каждого в университете показать свою грудь, а это… В общем, дела были плохи. Кэйа не хотел этой метки, не хотел, чтобы так вышло и с горечью осознавал, что ему вновь придётся разбить чьё-то сердце. Его любовь к Дилюку была слишком сильна. Даже наличие метки никак не повлияло на неё. А вот о том, что его соулмейтом может оказаться Рагнвиндр, Кэйа не предполагал даже в самых смелых мыслях. Ещё Альберих злился на то, что всё это случилось перед Новым годом. Это время для него было самым болезненным и сложным — постоянно перед глазами мелькали воспоминания страшной аварии, с которой началось падение его жизни на дно; по ночам мучали кошмары и общее состояние было на редкость паршивым. Перед праздниками он переставал пить таблетки, чтобы можно было алкоголем задушить боль — временно, она каждый раз восстаёт из мёртвых. Каждый Новый год. Хотелось только забыться. Кэйа врал своим друзьям о «родне в пригороде». Натянуто улыбался и старался не подавать виду, но на деле он оставался в их квартире, заливая глотку спиртным и надеясь, что никто не увидит его таким. Жалким, беспомощным. У Кэйи с алкоголем руки дрожали, как у последнего пьяницы, хотя и пил не так часто, как хотелось бы. Чёртов тремор его вечный спутник после событий в детском доме. Нервы хоть и были сильные, но даже они имеют свойство ломаться. И его ломали из года в год, били, унижали и выставляли посмешищем. Каждый день, каждую неделю, месяцы… Он рос в этом, с той лишь мыслью, что является ничтожеством, не заслуживающим жизнь. Почему? Все вокруг так твердили. А кто он такой, чтобы идти против всех? Он просто отребье, убожество, которое не заслуживает даже того, чтобы называться детдомовским. Так ему всегда говорили. Взрослые игнорировали, а когда Кэйа попытался пожаловаться им, об этом узнали они и его личная Бездна спустилась вниз ещё на пару этажей. Как унизительно и грязно. Новый год в детском доме был ещё одним этажом. Ночные кошмары, из-за которых просыпались палачи его психики, вгоняли маленького Кэйю в состояние ужаса и пытались добить его. Из года в год. Кэйе правда повезло, что у него была мадам Пин, иначе бы давно свихнулся. Только она удерживала его над той пропастью, в которую его каждый раз толкали. Он не разбивался о холодное дно только благодаря ей и её любви — она была подобно спасательному канату в этом мраке. Кэйа до сих пор дрожит при малейшем воспоминании о том времени. А в Новый год всё обострялось. Авария быстрыми кадрами мелькала у него перед пеленой слёз, которые никогда не получалось сдерживать. В детском доме у Кэйи было несколько мест, в которых он мог спрятаться и дать волю эмоциям, не боясь быть кем-то услышанным и, впоследствии, вновь побитым. Обычно он забирался в кладовку под лестницей, где было холодно и сыро. Но не было никого, кроме него. В один из таких разов его нашла уборщица. Она, бывало, видела издевательства над Кэйей, но ей, как и остальным взрослым, было всё равно. Так думал Альберих, и по большей степени был прав, однако жалость не была совсем чужда этой женщине. Она не стала выгонять Кэйю, дала ему старый плед в зелёную клетку. Он был колючий и затхло пах, но это было лучше, чем ничего. С тех пор у Кэйи появилась привычка в Новый год укутываться в плед, чувствуя иллюзорную защищённость. Без этого уже было бы слишком тяжело. Кэйа помнил тёплые объятия своей матери и могучий голос отца, помнил их любовь, и в праздничные дни ощущал недостаток родительской заботы особенно остро. Вой сирен до сих пор эхом отдавался в ушах, а все воспоминания были смазаны красно-синим оттенком. Он выжил лишь чудом. Когда Тарталья с Дилюком уехали к родным, Кэйа сходил в магазин за спиртным и закусками, совсем не ожидая, что кто-то из его друзей может вернуться. Тарталья вообще улететь должен был, а Дилюк слишком предан отцу, чтоб в предпраздничные дни оставлять его одного. Поэтому, когда в квартиру открылась входная дверь, Кэйа подумал, что ему показалось — и внимание не особо-то обратил. Он был полностью погружён в мысли и воспоминания, даже сериал на фоне почти не слышал; смотрел в пустоту и пил на чистом автомате, едва ощущая жжение в горле. Не услышал и тогда, когда Дилюк его окликнул. Раз, второй, третий… Кэйа просто сидел, закутанный в плед, откуда торчало только его лицо и растрёпанные локоны волос; бездумно шмыгал носом и видел перед собой только аварию, а в ушах — сирены и крик матери. Когда Дилюк опустился рядом, испуганно глядя на Кэйю, он осторожно положил руку на его плечо, сжал её и легонько потряс, вновь произнося его имя. — Кэйа… Эй, что с тобой такое? Почему ты… Прикосновение отдалось разрядом тока по телу, заставив Альбериха заметно вздрогнуть и прояснить взгляд. Он повернул голову к Дилюку, чувствуя, как по щеке — по уже почти высохшей старой дорожке, — стекает очередная слеза. Кэйа попытался придумать какое-то оправдание, быстро что-то сказать, но получилось только открыть рот и безмолвно закрыть его, опустив взгляд в пол. Дилюк почувствовал сильный запах алкоголя, но даже не думал отстраняться от Альбериха. Кэйа же понял, что его застали в самом уязвимом состоянии, на которое он только был способен. И застал его таким Дилюк — вот что было плохо. Алкоголь, кровоточащие душевные раны и Дилюк. Убийственное сочетание. Понял и то, что он не может позволить себе заговорить, иначе покатится в Бездну вообще всё. Он не выдержит. Потом что-нибудь придумает и оправдается, а сейчас главное — молчать. Сердце бешено стучало в груди, щёки совсем раскраснелись, а в памяти всё ещё авария и детский дом. Слишком несочетаемые эмоции одновременно бурлят внутри. Одно понятно — ему больно. И страшно. От всего. Лучше бы пришёл Тарталья. — Расскажи мне, — донеслось тихо сбоку. Кэйа несмело поднял взгляд, замечая, что Дилюк смотрит внимательно и в упор. Обеспокоенно и как-то даже виновато. Альберих в ответ промычал что-то совсем невнятное. Молчи, молчи, молчи. — Пожалуйста, Кэйа… Кэйа отрицательно замотал головой, в очередной раз шмыгнув носом и сделав глоток спиртного. — Тогда плачь. Вот сюда, — Дилюк раскрыл руки, приглашая его в свои объятия. Альберих колебался секунд пять — ему показалось, что вечность, — а затем нерешительно поддался вперёд. Оказавшись в тёплых и до безумия родных объятиях, он почувствовал давно ушедшее от него тепло и безопасность. Как будто Дилюк мог защитить его от целого мира — а может и мог, только Кэйа должен был ему это позволить. Желание довериться Рагнвиндру вновь взвыло с такой силой, что сопротивляться было бы невозможно, если бы не ком в горле, от которого хотелось рыдать навзрыд. И с этим Кэйа справлялся — как Дилюк и говорил. Он совсем потерял счёт времени, остановился только тогда, когда слёз не осталось, как и давящего чувства в горле, и теперь он мог говорить. И мог, и хотел, и даже почти не боялся. Доверять кому-то так сложно. — Теперь ты весь в моих соплях, — шмыгнул Кэйа в плечо Дилюку. — Я рад. — Дурак? — Немного, — в голосе Рагнвиндра была слышна усмешка. — Кэйа… — Молчи. Я пытаюсь, — Альберих сильнее прижался к Дилюку, будто бы стараясь спрятаться от самого себя в родных объятиях. — Я врал вам с Аяксом насчёт… насчёт моей родни. Дело в том, что я, — Кэйа сделал длительную паузу, а затем горько усмехнулся: — жалкий оборванец из детского дома. У меня никого нет, и мне очень стыдно признаваться в этом тебе. — В этом нет ничего стыдного, — ответил Дилюк спустя несколько секунд и — не удержался — начал гладить Кэйю по спине и волосам. Медленно и нежно. — И не смей называть себя жалким оборванцем. Это совсем не так. — Я понимаю и пытаюсь убедить себя в этом, но… мне всю мою жизнь говорили совсем другое. Дети жестокие и не знают границ, Дилюк. Наверняка ты в курсе ситуаций, когда в коллективе обижали слабых. Так вот в детском доме эти слабые объединялись и обижали меня. И сильные тоже. Все. Я был ходячей грушей для битья и унижений… у меня не было ни одного друга среди них. Только мадам Пин спасала меня. Во всех смыслах. Дилюк отстранился от Кэйи, чтобы поймать его взгляд — их лица были совсем близко, — и хмуро спросил: — То есть? Кэйа от такой близости растерялся; почувствовал, как дыхание перехватило и резко отвернулся, смущаясь. — Не… не надо быть ко мне так близко, — пробубнил он. — Тогда отвечай, — настойчиво произнёс Рагнвиндр и взял Кэйю за дрожащую руку. — Пожалуйста. Это очень важно для меня. — Святые Архонты… Дилюк, ты невыносим! — Альберих ещё сильнее засмущался, не в силах противиться. Он что, это специально делает? — Ты заставляешь меня позориться перед тобой. — Позориться мы будем позже, а сейчас ты пытаешься доверять мне и не бояться. Что бы ни случилось, я не стану осуждать тебя, оскорблять и уж тем более не отвернусь. Понял? — Угу, — кивнул Кэйа и закатил рукава домашней рубашки, демонстрируя хорошо затянувшиеся шрамы на предплечье. — Когда мне было шестнадцать, я набрался смелости попытаться дать отпор своим обидчикам. Я ударил одного из них, когда мы были наедине, он ушёл, а я радовался, чувствуя вкус победы. Но он оказался ложным. На следующий день он собрал всех дружков и они оттащили меня в туалет. Так банально, так глупо, но именно там и происходило большинство моих наказаний. Тот раз превзошёл все остальные. Кэйа замолчал, набираясь смелости продолжить и виновато поглядывал на Рагнвиндра из-за своей медлительности. — Всё в порядке, — Дилюк ободряюще улыбнулся ему. — Я подожду столько, сколько тебе будет нужно. Альберих продолжил через несколько молчаливых минут. — Я не знаю, где они достали наркотики, но в тот раз меня накачали. Я плохо помню детали, физической боли почти не чувствовал в тот момент, но то унижение, что я испытал… не сравнить ни с чем. Я был в состоянии овоща, позорно ревел и умолял отпустить, хотя обычно молча всё терпел. Они оторвались по полной, избили меня и в конечном счёте попытались изнасиловать, но… тогда зашла уборщица, испугалась количеству крови и вызвала полицию. Мне повезло, что они ничего не успели сделать, но это всё равно оставило слишком большой отпечаток на мне. Как думаешь, почему я всё ещё девственник? Как раз поэтому, — Кэйа горько усмехнулся и сделал несколько глотков спиртного. — Меня трясёт от мысли близости и триггерит от резких движений в мою сторону. Альберих замолчал, чувствуя очередной поток слёз. Да когда они закончатся уже? Шмыгая носом, он смотрел то на Дилюка, то на бутылку в своей руке и пытался успокоиться. Дилюк же не выдержал и вновь обнял Кэйю, будучи не в силах смотреть, как ему плохо и оставаться в стороне. Безумно хотелось разделить его боль, только чтобы ему стало легче. — Этих тварей, — продолжил Альберих уже в плечо Рагнвиндру, понимая, что его понесло впервые в жизни так сильно. Он чувствует облегчение, рассказывая это Дилюку и ему не хочется останавливаться. Как будто валун с его плеч стремительно катится вниз, даруя долгожданную лёгкость, — забрали в колонию для несовершеннолетних. Меня откачали, перевязали и отпустили, но мои нервы… они просто не пережили этого. В тот вечер у меня должен был быть урок у мадам Пин, но я не явился. Спрятался в тайном месте и пытался покончить с жизнью, но она нашла меня раньше. Я и забыл, что когда-то давно рассказывал ей об этом месте. В тот день мне повезло во второй раз. Я рассказал ей всё. У меня тогда была настоящая истерика, и я очень долго был в таком состоянии. Стал совсем диким, злым и неуправляемым. Существовал и следовал за тёмной стороной себя. А потом… потом мадам Пин не смогла смотреть на это и отправила меня в реабилитационный центр до совершеннолетия. Ей пришлось ради этого продать квартиру в центре и теперь она живёт в старом районе на окраине. И всё из-за меня. Я в большом долгу перед ней. Со мной работали специалисты и им удалось поставить меня на ноги. Более-менее. Я хотя бы на человека стал похож, а не на ничтожество, коим считал себя всё то время, пока был в детском доме. А в Новый год случилась авария, в которой погибли мои родители, поэтому это время для меня особенно тяжёлое… — Архонты… Кэйа… сколько всего ты пережил, — Дилюк почувствовал, как его самого трясёт от злости на тех ублюдков, что творили с Альберихом такое. — Я даже не догадывался, ох… — Значит, из меня-таки неплохой актёр получился? — горько усмехнулся Кэйа. — Или же это я слепой зритель? — В твой вариант мне верится больше, — улыбнулся он, отстраняясь. — Спасибо, что выслушал меня. После этого действительно стало легче. — Тебе спасибо, что позволил это услышать. Я очень счастлив этому, — ответно улыбнулся Дилюк. Кэйа нахмурился: — Правда так важно? — Ещё бы. — Тогда теперь я спрошу. Что ты имел в виду, когда сказал, что позориться мы будем позже? Дилюк мысленно чертыхнулся. — Не уверен, что ты сейчас в состоянии воспринять эту новость… может, позже? — Хренов интриган, — хмыкнул Кэйа, — нет уж, говори. Я хоть и разъёбан, но зато выговорился наконец-то, а ещё выпивший, уверен, что справлюсь со всем. Дилюк со вздохом приблизился и поднял пальцами подбородок Кэйи, с любопытством изучая черты его лица вблизи. — Ты хочешь, — шёпотом начал Рагнвиндр, — поцеловать меня? — Чего? — Кэйа уже на моменте приближения Дилюка к себе почувствовал неладное, и сердце, норовившее выскочить и проломить пару ребёр, тому доказательство. — Ты тоже пил? — Ответь мне честно. — Ты меня пугаешь, честно. П-почему ты так разглядываешь меня? Мне неловко… — Кэйе хотелось провалиться сквозь землю. И хотя глубоко внутри он уже начинал догадываться в чём дело, едва ли у него хватило бы духу признать это. Дилюк знал это и хотел, чтобы Кэйа понял, что его тоже могут любить и что он достоин этой любви. — Ещё честнее, — Рагнвиндр приблизился сильнее, чуть щурясь. — Я тебя разглядываю, потому что ты прекрасен. Знаешь об этом? — Ох… что с тобой? — Невежливо отвечать вопросом на вопрос, Кэйа. Так что, ты хочешь поцеловать меня? — Я… сейчас сдохну, Дилюк, блять, — Альберих резко отстранился, чувствуя, как пылают щеки и потеют ладони. Он закрыл лицо руками, мысленно мечтая мимикрировать под окружающую среду. — Ты это специально делаешь? Зачем? — Ты веришь мне? — Эй! А кто говорил, что невежливо отвечать вопросом на вопрос? Или на тебя правило не распространяется? — возмутился Кэйа, чем вызвал у Дилюка улыбку. — Чего это ты так лыбишься? Хватит меня мучить. — Прекращу, как только ты ответишь на мои вопросы. Кэйа взвыл. — Ты невыносим! Да, я тебе верю и да, чёрт возьми, я хочу тебя поцеловать! И не только поцеловать, всего хочу, чтоб тебя! Доволен?! — Ага. Вот теперь можно, — Дилюк аккуратно притянул отстранившегося Кэйю к себе и нежно поцеловал его. Губы такие же покусанные, как и тогда ночью; на них чувствуется алкогольная горечь и Дилюку нравится слизывать её, она пьянит разум от близости ещё больше. Кэйа помедлил несколько секунд, а затем ответил на поцелуй. Отстраняться раньше времени никто из них не желал, но неожиданно они почувствовали жжение своих меток — те светились, ведь взаимная любовь соулмейтов, наконец, явила себя. Кэйа зашипел, хватаясь за грудь и расстегивая пуговицы рубашки, а затем посмотрел на искрящуюся золотом метку. — Какого… Дилюк довольно облизнул губы и посмотрел на Кэйю. — По-прежнему не хочешь знать, какой идиот осмелился влюбиться в тебя? Кэйе потребовалось время, чтобы сообразить, но когда до него дошло, он удивлённо распахнул глаз и неверяще посмотрел на Дилюка. — Охренеть… Покажи. Дилюк улыбнулся и снял свитер, что был на нём, демонстрируя светящуюся метку. Они просияли ещё несколько секунд и погасли, а жжение прекратилось почти сразу, как появилось. — Если это сон, убейте меня, потому что я не хочу просыпаться, — ошарашенно проговорил Кэйа, несмело протягивая руку к метке Дилюка. Рагнвиндр поймал её на весу и положил себе на грудь, прекрасно понимая, какое желание возникает при виде метки. — Это не сон, — улыбнулся Дилюк и сам коснулся метки Кэйи. — Они прекрасны, не так ли? — Да, — тихо прошептал Альберих. — Это… так тяжело осознать… я всё это время даже не надеялся на взаимность, а тут вот… Дилюк понимающе кивнул. — Я был удивлён не меньше твоего. Тарталья всё твердил, что я влюбился, когда я рассказывал ему об испытываемых к тебе чувствах, а я не верил. Но на концерте ты был так прекрасен, что, мне кажется, в тебя мог бы влюбиться весь универ. И надо отдать Тарталье должное. Кэйа нахмурился: — О чём это ты? — Он мне намекнул о твоих чувствах ко мне. После твоих слов насчёт метки, сказанных в день концерта, я бы не решился тебе рассказывать. Не хотел потерять тебя. — Тарталья был прав, когда говорил, что мы с тобой идиоты, — рассмеялся Кэйа, утыкаясь носом в плечо Дилюка. Отсмеявшись, он чуть отстранился и поймал изучающий взгляд Рагнвиндра. Улыбнувшись ему, Кэйа поддался вперёд и поцеловал его — долго и жадно, всё ещё не веря в происходящее. Их метки при поцелуе вновь засветились и начали жечь, но уже через несколько секунд небольшой дискомфорт прекратился, а вместо него пришло окутывающее сердце тепло. Они чувствовали, как их метки распаляют внутри этот огонь, как их тянет друг к другу, и чувствовали свою любовь. Отстранились только тогда, когда совсем нечем дышать стало. Кэйа довольно облизнул влажные губы и счастливо смотрел на раскрасневшегося от близости — впрочем, как и сам Кэйа, — Дилюка. — Слушай, — начал Рагнвиндр после недолгого молчания, — поехали ко мне в особняк утром? — А твой отец не будет против? — Нет, — качнул головой Дилюк. — Он давно говорит, чтоб я своих друзей приглашал. Знал бы о твоей ситуации раньше, и в прошлые разы бы звал. — В таком случае я только за. Мне всегда было интересно, как проводят такой день нормальные семьи. Может, это поможет мне отвлечься от воспоминаний аварии. Дилюк кивнул, поднимаясь и направляясь в свою комнату — переодеваться. Кэйа, всё ещё замотанный в плед, неуклюже поднялся и проковылял за ним, почти что падая на кровать Тартальи. Рагнвиндр вопросительно поднял бровь. — Ты чего? Я собираюсь переодеваться. — А я собираюсь провести ночь в одной комнате с тобой. Если стесняешься — отвернусь, — невозмутимо ответил Кэйа и почесал нос. Дилюк хмыкнул и махнул на него рукой, мол, ничего я не стесняюсь. А Кэйе только и в радость: всегда хотел посмотреть на Дилюка без одежды, хотя бы частично. Рагнвиндр сразу надел пижаму — уже было довольно поздно, и требовалось ложиться спать, к тому же его организм по-прежнему требовал отдыха. Положив — собственно за чем и приехал, — отцовский подарок в сумку, он сел на свою кровать и отправил Крепусу сообщение, что утром приедет не один. — Дилюк, — окликнул его Кэйа, когда тот собирался выключать свет. — Да? — Мне неловко, но… полежишь со мной, пока я не засну? Пожалуйста, — смущённо попросил он. Дилюк кивнул, выключил свет и лёг рядом с Кэйей, обнимая его и целуя в висок. Вообще он бы и не уходил, но характерный запах алкоголя от Альбериха жутко мешал сну. Дождавшись, пока он начнёт сопеть, Рагнвиндр ещё несколько минут полюбовался мирно спящим Кэйей и вернулся на свою кровать, почти сразу погружаясь в тёплый сон. Этот день оказался слишком насыщенным.