Fugit irrevocabile tempus

      Каждую ночь Лань Ванцзы приходит в своих снах к тому самому озеру в лесу; ему уже не надо ориентироваться на тропинку с красными фонарями, он мог бы с закрытыми глазами пройти от берега реки с рыбацкими лодками до обители Вэй Усяня. Сегодняшний сон ничем не отличался бы от предыдущих, если бы не грустно опущенные плечи Вэй Ина. Он сидит у самой кромки воды и крутит в руках травинку, задумчивым взглядом из-под ресниц рассматривая что-то вдали. Лань Чжань безмолвно опускается рядом.       – Сегодня мне снился сон, – отзывается Вэй Усянь, не поворачивая головы; сегодня первый раз за все время, когда он решил поделиться своими сновидениями, – я видел битву. Много людей участвовали в ней, проливали свою кровь; они пытались поймать какую-то вещь...       Лань Чжань кивнул, вспоминая битву в Безночном городе; столько заклинателей тогда погибло, пытаясь забрать себе Тигриную печать.       – А я смотрел на них, смеялся, и слёзы градом катились из моих глаз; мне было так больно, там кто-то умер, кто-то очень близкий мне, и я чувствовал такую пустоту в душе... Я не мог вспомнить в своём сне, кого потерял, и от этого было еще больнее.       – Вэй Ин...       – Ха, а знаешь, это же всего лишь сон, так ведь? Я же прав? Почему тогда так больно?       Лань Чжань качает головой и смотрит перед собой; что он может сказать? Безночный город принес одинаковую боль им обоим: для Вэй Усяня – смерть его шицзе, для Лань Чжаня – смерть самого Вэй Ина.       – Потом я увидел другой сон, – продолжил Вэй Усянь дрогнувшим голосом, – я сидел на скале, вокруг пылал огонь и слышались чьи-то голоса: яростные, испуганные, плачущие. Я смеялся, как безумный, и будто был... удовлеворён происходящим, что ли? Я чувствовал, что в тот момент во мне не осталось ни капли человеческого. А потом я разрыдался, и на душе стало так тоскливо и одиноко...       В голосе Вэй Усяня слышится такая боль и горечь, что Лань Ванцзы не выдерживает и прикасается ладонью к его плечу в безмолвной поддержке. Вэй Ин тут же разворачивается и бросается в его объятия, цепляясь пальцами за белые одеяния; слёзы льются из его глаз нескончаемым потоком, сопровождаемые громкими всхлипами и неразбочивым бормотанием. Ткань ханьфу быстро намокает, но это всё – лишь мелочи; Лань Чжань смотрит на мужчину в своих руках, и в его глазах только бесконечная, неиссякаемая, болезненная нежность. Где-то в глубине разума надоедливой мухой зудит мысль о том, что это всё – лишь плод его дерзкого в своей настойчивой жажде воображения. Это не по-настоящему. Ненастоящий Вэй Ин не по-настоящему обнимает его, плача на его груди.       Пока Лань Ванцзы думает об этом всем, Вэй Усянь последний раз всхлипывает и отстраняется. Покрасневшими глазами он смотрит на своего гостя и снова улыбается.       – Лань Чжань, – зовёт он, успокоившись окончательно, но руки с плеч не убирает, и лицо его так близко, что можно ощутить чужое дыхание на собственных губах, – выполнишь одну небольшую просьбу?       Лань Чжань кивает. Он выполнит все, что бы тот не попросил, даже спрыгнет сам со скалы, если бы это только вернуло Вэй Ина к жизни. Как можно отказать этим солнечным глазам?       – Все, что попросит Вэй Ин, – отзывается он и чувствует, как в груди тает сердце от лучезарной улыбки. Она такая открытая и притягательная, что даже сами небожители, возможно, поклонялись бы ей, построив храмы в каждом городе и даже у себя на небесах.       Вэй Усянь довольно щурится и откуда-то из складок одежды достаёт простой, но изящный гребень и вручает опешившиму Лань Чжаню; тот долго смотрит на предмет в своих руках, прежде чем понимает, что от него требуется.       – Расчешешь меня? – подтверждает его догадку Вэй Усянь, поворачивается спиной и нетерпеливо ёрзает на траве. Он о чем-то радостно щебечет, уже позабыв о своих грустных снах и о том, как совсем недавно заливался горькими слезами. Это невероятное умение – переключаться с одного состояния на другое, загонять свои печали куда-то глубоко и наслаждаться приятными моментами. Лань Ванцзы тоже хотел бы так уметь, но он не может. Не может не беспокоиться, не думать о том, что его тревожит, не копаться в своих причиняющих почти физическую боль мыслях...       Лань Чжань пододвигается ближе и аккуратно проводит гребнем по длинным волосам. Они такие мягкие, будто сплетены из тончайших шелковых нитей или даже паутины, и это чистое удовольствие – прикасаться к ним рукой, пропуская сквозь пальцы, и наслаждаться их блеском под солнечными лучами. Это занятие успокаивает, утихомиривает тревогу и тоску, а лёгкие вздохи и едва ли не мурлыканье расслабившегося Вэй Усяня вынуждают уголки губ слегка подниматься в улыбке.       Когда процесс расчёсывания подходит к концу и все спутавшиеся пряди приведены в порядок, Лань Чжань заплетает косу и, поддавшись порыву, завязывает на ней свою налобную ленту. Вэй Ин долго рассматривает её и внезапно хмурится:       – Разве это не... очень важный предмет для тебя?       Лань Чжань кивает, хотя и не помнит, чтобы в своих снах что-то говорил об этом потерявшему память Вэй Усяню.       – Тогда зачем...       – Она твоя. Забирай, – внезапно перебивает его второй Нефрит и смотрит, как Вэй Ин разворачивается на траве к нему лицом.       – Это твой подарок мне? О, это же замечательно, я буду беречь его как зеницу ока! Но у меня нет ничего, что я мог бы сам подарить тебе... Хотя постой! Вот, – он хватает гребень, который Лань Чжань после расчёсывания отложил рядом на траву, и протягивает своему собеседнику; видя, что тот не реагирует, он хватает его руку и вкладывает подарок прямо в ладонь, – он, конечно, очень простой и не особо подходит такому утонченному и благородному господину, как ты, но зато его также можно использовать и в качестве заколки, так что, это универсальная вещь...       Лань Ванцзы переводит взгляд на гребень и, поддавшись порыву, прижимает его к сердцу.       – Это лучший подарок. Подарок Вэй Ина. Я сохраню его, – он кивает сам себе и прячет гребень в свой цянькунь.       Вэй Усянь как-то нервно сглатывает и улыбается, встречаясь взглядом с Лань Чжанем; они неотрывно смотрят друг другу в глаза, и, кажется, будто проходит целая вечность, когда Вэй Ин первым подаётся вперед, заваливает своего гостя и укладывается рядом. Теперь они оба лежат на боку, лицом друг к другу; Вэй Ин протягивает руку и скользит пальцами по виску, спускается вниз по щеке до подбородка и счастливо улыбается.       – Я так рад, что встретился с тобой. Знаешь, жить здесь неплохо: тебя считают озёрным духом, едва ли не поклоняются тебе, приносят еду и разные вещи... Но все равно я чувствовал себя таким одиноким, пока не появился ты, – он проводит указательным пальцем по носу собеседника и надавливает на кончик; Лань Ванцзы на это лишь моргает, позволяя Вэй Ину делать что угодно, а тот заливисто смеётся; он продолжает рассказывать о своей жизни у озера, чередуя весёлые истории с возмущениями по поводу того, как здесь бывает скучно, но он все равно не хочет покидать это уютное место. Лань Чжань зачарованно смотрит и думает о том, что он готов лежать вот так до конца своих дней и слушать этот звонкий, мелодичный голос; он даже готов навечно остаться в этом сне и никогда не просыпаться в реальности.       В один момент Вэй Усянь замолкает и, поколебавшись мгновение, тянется ближе; Лань Чжань замирает, когда на его лбу запечатлевают легкий, целомудренный поцелуй.       – Спасибо за то, что ты есть в моей жизни, – шепчет Вэй Ин и смотрит так нежно, открыто и доверчиво, что заклинатель рядом с ним чувствует себя очарованным; сердце в груди пропускает удар, и он притягивает озёрного духа в свои объятия, судорожно сжимая руки на его спине. Они лежат так довольно долго, слушая шум ветра в кронах деревьев и дыхание друг друга, пока оба не проваливаются в сон.

***

      Лань Чжань просыпается оттого, что его будит настойчивый стук в дверь и голос его брата с просьбой присоединиться к исследованиям по поводу закрытия разлома. Спустя пару мгновений створки распахиваются, и Лань Сичэнь переступает порог цзинши, где сегодня ночевал его младший брат. В глазах Цзэу-Цзюня проскальзывает неодобренние, – ведь уже давным-давно наступил Час Змеи, и Лань Чжань никогда не просыпался настолько поздно, – но потом оно сменяется тревогой. Лань Сичэнь осторожно интересуется, все ли в порядке с его младшим братом и, получив утвердительный ответ, не копает глубже, лишь просит поторопиться и покидает цзинши. Тот поспешно собирается, обнаруживая, что налобная лента каким-то чудом развязалась и лежит на полу возле кровати, и вскоре выходит следом; по пути к библиотеке в голове его крутится настойчивая мысль о том, что сегодня утром он видел возле постели что-то лишнее. Что-то так сильно знакомое и в то же время не принадлежавшее ему; этот образ мелькает перед мысленным взором, будто настырная муха, и никак не позволяет поймать себя и рассмотреть со всех сторон. Лань Ванцзы долго раздумывает о всем этом, и только во время обеда осознание холодной пеленой отрезает его от реальности; перед глазами наконец возникает четкая картина того, как на прикроватном столике у его постели лежит простой деревянный гребень – точь-в-точь как тот, которым он во сне расчесывал Вэй Усяня. У него же самого никогда такого не было ранее. Как можно скорее завершив с трапезой, разрываемый мыслями, Лань Ванцзы спешит к себе в цзинши.       Когда он поспешно врывается в помещение, его взор тут же направляется к постели, но на прикроватном столике пусто. Эта картина никак не желает состыковываться с тем, что Лань Чжань четко видел сегодня утром, и оттого на душе становится еще более тоскливо от ощущения, что он потерял что-то очень и очень важное.