Fugit irrevocabile tempus

      Лань Чжань открывает глаза и видит над собой потолок цзинши. Лунный свет льётся сквозь открытое окно, частично освещая комнату и предметы в ней; сейчас уже, должно быть, глубокая ночь, так что все давно уже спят. Лань Ванцзы поворачивается на бок, поправляет сползшее одеяло и уставляется немигающим взглядом в темноту дальнего угла. Видимо, сегодня пошло что-то не так, как надо, раз его попытка осознанного сновидения не увенчалась успехом. Он надеялся сегодня снова увидеть Вэй Усяня; говорить с ним, слушать его смех, наполняющий душу теплом, возможно, даже обнять его...       Думая о том, что стоит снова попытаться уснуть и еще раз попробовать выйти в осознанный сон, Лань Чжань боковым зрением замечает в темном углу какое-то движение. Всего мгновение ему требуется на то, чтобы сесть на постели и вынуть меч из ножен.       – Кто здесь? – требовательно спрашивает он и по-прежнему всматривается перед собой. Его глаза привыкли к отсутствию света, и острое зрение позволяет видеть в темноте, но тот, кто нарушил его покой, сейчас прячется в углу. Кажется, будто тьма из самой преисподней клубится вокруг него, пряча за собой, и Лань Чжань внезапно ощущает, как мурашки огромными армиями захватывают его кожу.       – Кто здесь? Выходи немедленно, – повторяет своё требование Лань Чжань и поднимается с постели.       Внезапный хохот нарушает тишину, и в этом звуке слышится одновременно безумие и отчаяние. Но даже эти неприятные ноты не позволяют голосу остаться неузнанным; глаза второго Нефрита расширяются от неожиданного потрясения.       Из окутанного плотной, клубящейся тьмой угла медленно выходит высокий мужчина; в глазах его полыхают красные огни, на устах царит горькая улыбка, но видя это всё, Лань Чжань, потрясённый до глубины души, прячет меч обратно в ножны.       – Ты рад меня видеть, Лань Чжань? – спрашивает мужчина, покачивая в руке черную флейту с красной кисточкой на конце.       – Вэй Ин...       – О, ты даже не забыл моё имя. Как занятно, – хмыкает в ответ Вэй Усянь и в пару шагов сокращает пространство между ними. Он поднимает руку и самими кончиками пальцев касается подбородка второго Нефрита, чуть приподнимая его голову. Лань Чжань молча всматривается в глаза напротив.       – Лань Чжань... Ты скучал по мне, Лань Чжань? – спрашивает Вэй Ин. Он опускает руку, делает шаг назад и склоняет голову набок в ожидании ответа.       – Почему ты не отзывался на "Расспрос"? – вопросом на вопрос отвечает Хангуан-Цзюнь, не разрывая зрительного контакта. Он не знает, как описать то, что он чувствует в этот момент, и это тревожит не меньше, чем живой Вэй Усянь напротив, с теплыми руками и звонким голосом.       – "Расспрос"? Ха, какой, к дьяволу, "Расспрос"? – заливается полубезумным смехом Вэй Усянь и запрокидывает голову, показывая обманчиво-беззащитное горло. – Знаешь, что я слышал? Истошные крики и плач целых полчищ неупокоенных душ; они взывали ко мне, просили, чтобы я возглавил их и отомстил всем тем, по чьей вине они умерли или страдали при жизни. Я сидел на высокой скале, смотрел на них да на клокочущее вокруг нас пламя и смеялся; а знаешь, почему? Потому что мне самому не к кому было обратиться с такой же просьбой. Кто бы вот так просто мог прийти и отомстить за меня? Кто мог бы восстановить моё доброе имя и очистить его? Никто! Слышишь, никто! Потому что весь мир ополчился против меня. А те, кого я любил, либо умерли, либо отвернулись от меня. Ты ведь тоже меня ненавидел, так ведь?       В голове Лань Ванцзы крутится важная мысль: он когда-то уже слышал это описание, как Вэй Ин сидит на скале в окружении неупокоенных душ, вот только где? Но сейчас важнее ответить на вопрос, и он говорит то, что должен был сказать уже давно:       – Я никогда не ненавидел тебя...       Вэй Усянь долго смотрит на него, отступает еще на шаг и шепчет едва слышно:       – Хорошо. Но вот в зачарованном лесу не слышны звуки извне. Да и что мог бы тебе ответить тот, кто не помнит своего имени?..       Лань Ванцзы бросается вперед и позволяет себе схватить воскресшего заклинателя за руку. Последние слова Вэй Усяня ударяют его, словно обухом по голове, и он вспоминает: в его предыдущем сне Вэй Ин рассказывал о том, как видел эту странную картину с неупокоенными душами. Но как это все связано между собой?       – Откуда ты знаешь про лес?       Вэй Ин снова смеётся и стряхивает с себя цепкие пальцы.       – Когда-нибудь ты узнаешь. Но не сегодня.       Одним неуловимым движением он рисует в воздухе огненный талисман и припечатывает его к плечу Хангуан-Цзюня. Тот застывает и понимает, что не может пошевелиться; в голове крутятся мысли о том, что он сам позволил себе эту беспечность, и теперь пожинает плоды излишней доверчивости.       Вэй Ин же подхватывает его под спину и колени и несет до кровати так, как несут невесту до брачного ложа; он аккуратно опускает его на постель, глядя так нежно и одновременно жадно, что Лань Ванцзы ощущает себя так, будто его окунули в бочку с горячей водой и заставили дышать её парами. Если он иногда и позволял себе рисовать в воображении невозможное возвращение к жизни Вэй Усяня, то никогда даже и предполагать не мог, что их первая встреча после воскрешения пройдет именно так.       Вэй Ин отбрасывает куда-то в сторону явно мешающие ему флейту и меч, касается ямки между ключицами Лань Ванцзы и медленно ведет пальцами вниз, к животу.       – Ты так и не ответил, Лань Чжань. Ты скучал по мне? Хотя... Да можешь не отвечать, я заметил, – опускает он руку еще ниже, туда, куда совершенно точно не положено, и непривычно хищно улыбается. – И точно рад меня видеть. Очень рад. Что ж, это взаимно.       Вэй Ин перекидывает ногу через неподвижно лежащего под ним Лань Чжаня и одним плавным движением присаживается на его бедра; немного ёрзает, размещаясь поудобнее, наклоняется вперёд и размещает руки с обеих сторон от головы лежащего.       – Ты когда-нибудь думал о том, чтобы сделать вот так? – Вэй Усянь склоняется немного ближе, проводит носом по обнаженной шее, вдыхая аромат чужой кожи, и жарко шепчет: – Потому что я – думал. Когда после своей гибели осознал себя почти живым, и долгими, нескончаемыми ночами сидел на той безымянной скале, погруженный в царящее кругом безумие, я размышлял над своими ощущениями. Тогда я понял, что потерял кое-что важное, но обрёл нечто более интересное – свободу. Тогда же я осознал одну вещь. Знаешь, почему я всегда так цеплялся к тебе, Лань Чжань? Потому что меня тянуло так сильно, что я не мог остановить себя. Тянуло к тебе, понимаешь, Лань Чжань? Я всегда хотел только тебя. Тебя одного. Схватить крепко и никогда не отпускать, сделать своим и самому раствориться в тебе. Скажи мне, что это такое, Лань Чжань? – он легкими поцелуями прикасается к тонкой шее, прихватывая губами кожу, и от его дыхания тысячи мурашек снова бегут по всему телу Лань Ванцзы; да вот только тот не может ничего сделать в ответ: ни оттолкнуть, ни притянуть ближе, и как бы ему не хотелось сейчас зарыться пальцами в волосы Вэй Ина и прижать его лицо к себе, схватить за руки, перевернуть на постели, занимая верхнюю позицию, и подмять под себя желанное тело, – ничего из этого он сделать не в силах. Все, что ему остаётся теперь, – только принимать.       – Скажи мне, что это? – продолжает вопрошать Вэй Усянь. – Разве это не любовь? Я до конца своих дней хочу быть с тобой, Лань Чжань! Жить, наслаждаясь твоим присутствием рядом, засыпать и просыпаться вместе с тобой... Однако мои мысли, действия и чувства сейчас омрачены поглотившей меня тьмой, – он резко хватает зубами белую кожу в районе ключицы, вырывая судорожный вздох из груди второго Нефрита, и довольно улыбается.       – Останься в Гу Су. Я буду играть тебе мелодию очищения каждый день, – отзывается наконец Лань Чжань тихим, но уверенным голосом.       – Сожалею, но даже если бы я и согласился, это уже не поможет. Я есть тьма, и мы неразделимы.       Одним быстрым движением он разрывает нательную рубашку на груди Лань Чжаня и снова ёрзает на месте, своими действиями вынуждая того терять контроль и дышать через раз.       – Тебе нравится, Лань Чжань? Нравится, что я сижу на тебе сверху и вот так двигаюсь, прижимаюсь к тебе? Может быть, ты хотел бы, чтобы между нами было меньше одежды, или вообще её не было? – он поглаживает чужую грудь ласково и медлено, совсем немного иногда царапая ногтями кожу, и улыбается, слушая ускоряющееся дыхание обездвиженного заклинателя. – Чего бы ты хотел, Лань Чжань? Ты хотел бы взять меня грубо и жестко, в быстром темпе? Или же нежно, растягивая удовольствие на долгие часы?       Лань Ванцзы издаёт неопределенный звук, но отвечать четко и конкретно совсем не желает; Вэй Усянь своими бесстыжими речами вытягивает наружу все его потайные мысли и запросто открывает перед ним свои собственные. Понимая, что отвечать ему не собираются, Вэй Ин сердито щелкает языком и впивается пальцами в ногу Лань Чжаня; от резкой боли, а еще сильнее, – от неожиданности, – тот вскидывает бёдра, неожиданно на пару мгновений прорываясь сквозь действие талисмана, и его наездник едва не сваливается на пол, но вовремя хватается за плечи заклинателя, оставляя царапины на чувствительной коже.       – А ты упрямый, – фыркает Вэй Ин и, чуть отодвигаясь, кладет одну ладонь на ощутимую выпуклость в нательных штанах Лань Чжаня, а вторую – на его шею. – Но это все мелочи, не стоящие внимания. Мне больше понравилось бы, будь ты сверху, но сегодня ты вряд ли сделаешь что-то подобное, так что будем довольствоваться малым.       Вэй Усянь поглаживает выпуклость сквозь тонкую ткань и наклоняется ближе снова, ловя срывающееся дыхание Лань Ванцзы; тот прекрасно понимает, что его не отпустят сегодня. Одна-единственная предательская мысль кружит в голове Хангуан-Цзюня, нашептывая о том, что ему ведь нравится происходящее, так почему бы и нет? Однако он понимает: если Вэй Ин снимет заклятие обездвиживания, то сразу же будет пойман и связан сам, после чего будет вынужден пройти все известные обряды очищения. И только после этого Лань Ванцзы предложит ему разделить любовное ложе. И все это не потому, что ему неприятно быть с тем, кто насквозь пропитан тьмой, – нет, если это Вэй Ин, то он согласен, – но только лишь для блага самого Старейшины Илина.       Волны нарастающего удовольствия укачивают Лань Чжаня; в какой-то момент он забывается, обмениваясь дыханием с таким близким, почти навалившимся на него Вэй Ином, и с губ его срывается тихий стон. Вэй Усянь опасно оскаливается и слегка пережимает ему горло; на удивление, перекрытый доступ кислорода только усиливает будоражащие ощущения, и скоро Лань Чжань начинает понимать: для того, чтобы переступить за черту удовольствия, даже через непрямой контакт с кожей, ему остаётся совсем немного. Однако и Вэй Ин чувствует это, так что за пару мгновений до пика наслаждения убирает обе руки, оставляя незавершенность и пустоту.       – Еще рано, – шепчет он, проводя носом по шее Лань Ванцзы, и медленно отстраняется, но не слезает с него. Он выглядит немного задумчивым и даже слегка отстранённым. Лань Чжань хрипло выдавливает из себя беспокоящий его вопрос:       – Вэй Ин... Как ты ожил?       Вэй Усянь моргает, видимо, не ожидая такого вопроса; он протягивает руку, ладонью ласково касается тёплой щеки Лань Чжаня и внезапно как-то горько усмехается:       – Я не ожил, Лань Чжань. Не воскрес. А тебе пора просыпаться...

***

      Лань Ванцзы выныривает из тяжелого сна так, как выплывают из глубокой реки: медленно, трудно и неприятно. В цзинши душно и жарко, но солнце уже встаёт, и Хангуан-Цзюнь, слегка покачиваясь, поднимается с постели и бредёт к окну. Распахнутые створки впускают свежий, чуть прохладный воздух; ворвавшийся ветер слегка покачивает нательную рубашку, и Лань Чжань неожиданно для себя отмечает, что она разорвана. Он отворачивается от окна и направляется к сундуку со сменными вещами.       Новая, чистая, свежая и, главное, целая одежда приятно скользит по телу, скрывая под собой появившиеся за ночь синяки, царапины и даже один след от укуса в районе ключицы. Лань Чжань мысленно обещает себе подумать об их происхождении немного позже...