***
– Они ставили там такие, м, нехорошие плейлисты, – Арсений Сергеевич старательно заменяет все эти его «нехорошие» слова, находчиво избегая их в своей речи, словно он разговаривает с ребёнком. А я так и не могу до конца определить своё отношение к этому. – Я думал, мои уши отвянут. – Не нравится современная музыка? – Современная-то нравится, но если бы ты услышал хоть одну из тех песен, говорил бы как я! Узнавать Арсения интересно. Интересно следить за цепочкой его рассуждений, интересно слушать этот, кажется, самый искренний голос, и особенно интересно пытаться предугадать, какая же идея придëт в его голову на этот раз. Потому что идей у него было действительно много. Например сейчас он рассказывал об этой самой «нехорошей» музыке на какой-то тусе, на которую он решил пойти развеяться впервые за несколько лет вместе с Сергеем Борисовичем. Хотя я уже не был уверен, он ли это говорил про физрука, или я сам додумал, потому что всё время тупо пялился на него… Мне и правда до ужаса нравилось наблюдать за всеми маленькими деталями и его действиями, особенно за тем, как он, кажется, сам того не замечая, кусает свои губы. Мягко, нежно — не так, чтобы можно было прокусить (как часто это делал я). Это было реально красиво. И я всегда на это залипал, не имея сил совладать с собой. Сейчас тоже. Откровенно и бесстыдно пялился на то, как он, отводя свой задумчивый взгляд куда-то в сторону, сначала спешно облизывает губы, а затем их прикусывает. И — о боже! — это действительно чертовски красиво. Мне хотелось смотреть на это вечно, правда. А ещë чуточку хотелось, чтобы он точно так же прикусывал мои губы. Эти мысли заставляли в животе скручиваться какой-то непривычный горячий ком нежности. Чтоб он целовал не напористо, не быстро, а спокойно и медленно... – Тебе со мной не скучно? – неожиданно для меня задаëт он этот вопрос. Видимо, моë лицо сразу полностью переменяется, потому как он чуть эмоциональнее дополняет: – Рассеянный какой-то. Хотя оно и понятно, старческие вещи мало кому интересны, – он усмехается то ли всерьëз, то ли шутя. Знал бы он, о чëм я думаю... Все сомнения бы моментом отлетели. – Эй! У нас не такая уж и большая разница, и мне вовсе не скучно, – оправдываюсь мгновенно, ибо действительно сейчас хочется, чтобы он это понял. Иначе, если будет думать, что мне с ним неинтересно, решит и не разговаривать вовсе. А оно мне не надо, сейчас всë идëт просто идеально. Лучше даже и не представить. – Интересно, откуда ты об этом знаешь? Мне вот твой возраст не известен, – хитрая ухмылка, и я только сейчас понимаю, что проебался. Блять. Действительно, откуда я могу знать о его возрасте? Надо что-то придумать... – Готов поспорить, что тебе не больше тридцати. Выглядишь очень молодо, – первая же адекватная отмазка. – Вот давай без этого, – самодовольная улыбка. – Я знаю, что ты в курсе всего, только вот непонятно, почему тебе это всë так интересно. Сука. – Но... С чего ты решил? Дверь в палату неожиданно открывается, и я готов всю жизнь проклинать того, кто, блин, снова мне всë портит. Вы издеваетесь или что? Специально это всё подстраивают, ну точно. – Так, у нас сейчас обработка, прошу покинуть помещение, – вторит далеко не милый, в отличие от внешности, женский голос врача. – А можно он останется? – после пары секунд размышлений решаюсь я на наглость тире смелость. Это ведь кажется довольно наглым? Или нет? Врач смотрит несколько секунд явно в непонимании и некоторых раздумьях, а потом просто машет на нас рукой, проходя к моей койке. Отношение врачей к своей работе здесь я понял практически сразу, так что такое наплевательское поведение меня даже уже не удивляло. Не раз доводилось переживать то, за чем она сейчас пришла, но тревожно всегда как в первый раз. Потому что переживать подобное не очень-то приятно, мягко говоря. Каждый раз я молюсь на то, чтобы это всё побыстрее закончилось. Сейчас хотелось ощущать поддержку. Арсений сидел рядом. Я, кажется, уже успел побледнеть. Мне тупо хотелось взять его за руку, хотелось держать еë так до конца своего существования и никогда не отпускать. И до чего же велико было моë удивление, когда Арсений, словно прочитав или мысли, точно-таки берëт мою руку в свою. Я чувствую, как на мне отклеивают пластырь, и моментом отворачиваю голову в сторону Арсения. Так будет спокойнее, я знаю. На живот я предпочитаю не смотреть. Уже морально подготавливаюсь к этой пытке, и когда чувствую резкое жжение в значимой области, прикусываю губу, стараясь как можно слабее вцепиться в Арсения. Мне стыдно приносить ему боль, он ведь этого не заслужил, он тут вообще не при чём. Резкие искры боли заканчиваются, наверное, секунд через пять-десять, хотя по моим ощущениям — все сто. Дальше эта боль размеренно передвигается по телу, заставляя меня, похоже, буквально кипеть — чувствую, как выступает пот, и становится до нетерпимого жарко. Затем очередной скачок в интенсивности, я издаю короткий стон, и впиваюсь ногтями в кожу своей свободной руки. Зажмуриваю глаза, пытаюсь думать о чëм угодно, но не о том, что происходит здесь и сейчас. Врач делает что-то ещë, что я уже и не вижу, и не чувствую, а затем я слышу только звук раскрывающегося нового медицинского пластыря. Становится спокойнее, но боль не спадает. Глаза всë ещë закрыты. К телу клеится мягкая ткань, и я выдыхаю. Меня отпускает, как и я отпускаю руку Арсения тут же. Только сейчас замечаю бледные следы на коже его запястья, и мне, блять, реально становится до невозможного стыдно! Врач сообщает об окончании «операции» и спешно выходит из палаты. – Прости... – сочувственно произношу я. – Всë нормально, – прокашливается. – Нет, там ведь останутся следы. Прости, лучше бы я этого не делал, и ты бы просто ушëл, – снова кусаю истерзанные губы, но на них сейчас плевать абсолютно. – Антон, успокойся. Правда. Всё же в порядке. Я знаю, что это нелегко, и если бы я хотел, я бы сам ушёл. Я опускаю взгляд, закрываю глаза и шумно выдыхаю через нос. – Но я ведь здесь, потому что хочу поддержать тебя. Всё хорошо, тебе не о чем волноваться. Почему-то именно сейчас так хочется сказать это желанное «Я тебя люблю», но я кусаю язык. После того, что написал мне Эд, заикаться даже в мыслях о таком было страшно. Женат... – А ты... – не контролируя, начинаю я. А потом мысленно бьюсь башкой о ближайшую твëрдую поверхность. Ага, давай, так и спроси, женат ли он, а он тебе так и скажет «нет, я люблю только тебя, так что давай жить долго и счастливо, а ещë: ты выйдешь за меня?». Размечтался. – Что я? – Прости, ничего, задумался. – Почему ты всë время извиняешься? – без упрëка. – А... Не знаю, я переживаю, – усмехаюсь наигранно. Вспоминаю наш диалог об этом «переживании» и мысленно всë же смеюсь. – Если тебя что-то волнует, мы можем поговорить. – Не можем, – кто тебя за язык тянет? Прикуси и молчи, дурак. Прикуси и молчи. Арсений смотрит удивлëнно. А затем... Берëт. Меня. За руку.***
– Мне кажется, Эд подозревает тебя. От увлечëнного поедания яблока, которое принесла специально для меня Вика, мне приходится оторваться. Она моргает своими ярко накрашенными глазами — только созванивалась со своим парнем по видеосвязи — и ждëт мою реакцию. А я удивительно спокоен. – Возможно. – Почему ты такой расслабленный? Раньше постоянно суетился, не узнаю тебя, – она откладывает мой телефон, в котором до этого читала нашу с Эдом переписку, и смотрит на меня более внимательно. – Смирился, – бездушно вдыхаю я. – Да в жизни не поверю! Я пожимаю плечами и откусываю от яблока ещë один кусок. – Что... серьёзно? – более тихо. – Я понял, что сейчас самое время отдыхать от этой суматохи. Вот и отдыхаю. Вика произносит что-то вроде «угу» себе под нос, а потом как-то непонятно улыбается — то ли грустно, то ли весело, не понять. – Правильно делаешь, я рада, что ты наконец-то это осознаёшь. Не хотела бы нарушать твоё спокойствие, но ты же помнишь, что я с Ирой как-то переписывалась? Да такое забудешь… – Так вот, она мне сегодня ночью снова писала. Я думала проигнорить, но мне кажется, что тебе будет интересно хотя бы быть проинформированным о том, что она мне писала. Вика достаëт свой телефон и быстро находит там переписку, протягивая его мне в руки. Ирина Кузнецова: «Приветик» «Хочу ещë раз извиниться, если сильно тебя обидела, но надо кое-что сказать» «В общем, я думаю, что поняла ваш с Антоном план, и хочу помочь» «Просто с Арсением я как-никак знакома по вполне логичным обстоятельствам» «Могла бы дать любую информацию» «Если заинтересована — пиши» 0:01 Виктория Шастун: «И что ты хочешь взамен?» 0:32 Ирина Кузнецова: «Прощение твоего брата» 0:33 Виктория Шастун: «Я тебе этого гарантировать не могу» «Ты же понимаешь, что он тебя ненавидит?» «Не уверена, что смогу его переубедить» 0:33 Ирина Кузнецова: «Попытайся, ты же его сестра» «Если ему правда интересно всë это — согласится как миленький» «Я то его знаю)» 0:34 Виктория Шастун: «Ладно, я напишу тебе позже» 0:34 – Вот же сучка, – комментирую я, ещë пару секунд залипая в еë сообщения. – И что мы будем делать? Я непроизвольно сжимаю кулаки. Ира достаёт меня и здесь, когда мне следовало бы отдыхать от всей жести, что происходит в моей жизни. Отвратительно. – Блять, я реально еë ненавижу, и она сама прекрасно это понимает. Если бы не она, я бы здесь сейчас даже и не лежал. – Нужно взять свою выгоду и предоставить как можно меньше ей, – смиряет мой пыл Вика здравыми предложениями. То, что мне надо услышать. Не хочу свои нервы тратить на Иру. – Хорошо, я с тобой согласен, и как мы это сделаем? Вика задумывается.***
– Вы немного поехали бошками, – с абсолютно серьёзным выражением лица произносит Дима. – Это я уже понял, – выдыхаю досадно. – Я в принципе не уверен, что все эти махинации приведут к чему-то хорошему. Ну вот представь, что выльется вся правда, что делать тогда будешь? – Снова страдать. Уже не привыкать. Дима садится в кресло. Ставит подбородок на ладонь, смотрит на меня как на последнего идиота. – Это лучше, чем ничего. Мы с Эдом всë ближе друг к другу, я вырою для себя всë, что надо, и отстану от него. А с Ирой и так всë решено. Просто делаю вид, что реально еë прощаю, а потом уëбываю с информацией. И мы в плюсе. – Ебать. Ты в четырёх стенах с ума сошëл, да? – Просто перестал двадцать четыре на семь думать об Арсении. – Теперь думаешь о нём двадцать пять на восемь? Ты же это не для себя делаешь и не для чего-то ещë — а чтобы быть с Арсением, да? – Допустим. Но я не вижу в этом чего-то плохого. – Хорошо, – смиряется Дима, делая такое лицо, что без слов говорит мне «Ты совсем тупой, это всё ужасная затея». – Но если ты попадëшь в какое-то дерьмо, я буду ещë долго тебе напоминать о своих словах! Я театрально закатываю глаза. Мне правда казалось, что план у нас хороший, но слова Димы заставили серьëзно задуматься. Если всë пойдëт не так, как надо, смогу ли я всë исправить? Доверие Иры заслуживать я даже не буду пытаться, потому что оно мне и не надо. Хотя если смотреть с другой стороны — у неë действительно есть больше информации, чем у меня, и она может мне помочь. Стоит ли налаживать с ней отношения? Не в смысле настоящей дружбы, а чтобы просто не осталось никакого негатива и мы остались простыми знакомыми. Не делиться с ней чем-то важным, не доверять как когда-то. Просто знакомые. Надо будет ещë серьëзно над этим подумать… А вот доверие Эда сейчас казалось дороже. Хотя мы до сих пор не могли быть уверены, что он не просто какой-нибудь тупой фейк и самозванец, но всë было как-то уж слишком правдоподобно для того, чтобы это оказалось неправдой. Я ему верил. Возможно, не полностью, но всë равно верил.***
«Есть ли надежда, потеряв одно счастья, обрести другое?» — его новый пост. Его, блять, новый пост. Для меня всë ещë большая тайна, что происходит в его жизни. Что-то плохое, что-то грустное, что-то, что заставляет его страдать. Мне хотелось помочь. В постах Арсения уже давно не мелькало чего-то хорошего. Только натянутая улыбка, только тоскливые глаза, только грустные подписи. Мне правда хотелось помочь. Что значил этот пост, понять было трудно. В голове проносилась мысль, что «обрести другое счастье» — это про меня, но я считал это слишком уж нереальным. Только если в мечтах, только если в воображении, но никак не в жизни. Арсений всë ещë был мне недоступен. Мы определëнно стали ближе, но не настолько, как мне хотелось. Однако я был уверен, что так, как хотелось мне, — точно не хотелось ему. Он приходит сюда только из жалости. Он меня спас и теперь чувствует груз ответственности за то, чтобы я и дальше был в порядке. Ему на самом деле не надо ничего из этого. Он не хочет со мной сближаться. Именно из-за этих мыслей я и не пытался ничего сделать. Всë, что я делал — вечно залипал на него и вечно представлял что-нибудь такое, что точно никогда не произойдëт. Как он прикоснëтся своими губами к моим, как начнëт неуверенно, ожидая мою реакцию, целовать, а затем решит продолжить напористо. Мне было слишком хорошо от этих фантазий. Но когда приходилось возвращаться в реальный мир — я снова страдал. Было больно от осознания, что этого никогда не произойдëт. Да даже если и произойдëт, то больше никогда не повторится. А там я и вовсе потеряю с ним все связи. Мне было грустно.***
Я проснулся вечером. Точнее мне пришлось — пришла врач, настало время моих страданий. Как я заснул — сам не заметил. Помню только как переписывался с Ирой, пытаясь хорошо отыграть роль простившего еë. Подействовало или нет — не знаю, но я прикладывал максимум усилий. Сейчас страх меня ещë не окутывал, но казалось, что я близок к этому. Я уже сжимал в руке одеяло что было мочи, хотя пока ещë ничего не происходило, и как назло вспоминал о том, как держал руку Арсения. Это ведь мне не причудилось тогда, верно?.. Хотелось держать еë снова. Не сейчас, а в принципе. Идти по жизни рядом, засыпать и просыпаться в одной кровати и всë в этом духе, но я прекрасно понимал, что это лишь мои мечты. И вот: пластырь отклеивается, а это значит, что мои паруминутные — несмотря на это ощущающиеся как паручасовые — мучения начинаются. Надо думать о чëм-то отдалëнном. Тренировки… Не знаю. Не уверен, где мне было лучше — там или здесь, в больнице. Здесь определённо было спокойнее, но не вся ли суть в этим бесконечных эмоциональных переживаниях? Это позволяло мне чувствовать себя живым, понимать, что я всё ещё могу чувствовать нечто такое… Этого большого спектра эмоций мне на самом деле не хватало здесь. Тут спокойно и лишних переживаний испытывать не приходится. Никаких страданий и… Как же блядски больно! Я сжимаю одеяло в руке сильнее, кусаю щëки, зажмуриваю глаза. Стараюсь не шевелится много, чтобы врач не сделал что-то не так (если там вообще можно сделать что-то не так). И снова пытаюсь отвлечься. Надо думать о... Об Арсении! Конечно, о чëм же думать ещë? Кроме него в моей голове сплошная пустота, немножко Димы с Катей и Вики. Даже учëбе места не осталось. Арсений часто заходит ко мне по вечерам. Странно, что сегодня его нет. Сегодня он не занят — я знал это слишком хорошо. Просто решил не приходить?.. Или пришёл, пока я спал? И что из этого, блять, лучше? Заканчивается всë на удивление быстро, я успеваю только выдохнуть расслабленно и повернуть голову в сторону «прикроватного столика», если его можно так назвать. На нëм лежит мой телефон, а сверху какая-то бумажка. Врач тем временем быстренько собирается и уходит, оставляя меня одного. Я аккуратно тяну руку к записке и выставляю еë перед собой, вчитываясь в аккуратно выведенные цифры, а за ними и в надпись. Он оставил свой номер. «Ты так мило спал, я решил тебя не тревожить. Если будет надо — звони» и улыбающийся смайлик. Я до сих пор сплю? Телефон оказывается в руках практически в ту же секунду. И я здесь же наблюдаю уведомление о непрочитанном сообщении: Ирина Кузнецова, «Я хотела кое-что спросить насчëт признания Арсению, напиши, как проснëшься», пол шестого. Арсений обычно приходит к шести... И он тут был. И уведомление это видел. И теперь точно всë понял. И мне реально пизда. Пиздец какой-то, а не спокойная жизнь, честное слово.