Письма в никуда или Александрийская принцесса

Здравствуй, мама, я снова пишу тебе через месяц. Мне кажется, что именно за такой промежуток времени у меня накапливается достаточно новостей для полноценного письма. Сегодня в Таготе прекрасный день. На небе сейчас не видно ни облачка, хотя ещё несколько часов назад шёл сильный дождь, из-за которого затопило несколько складов с едой и открытую площадку внутри Святильни. Мои окна выходят прямо на неё. Кажется, они нарочно дали мне эти покои, чтобы я каждый день смотрела на храм этих безобразных иноверцев. Окно у меня приоткрыто. С улицы тянет прохладный сырой воздух. Стол, за которым я пишу, находится прямо перед окном, как и в моём кабинете в Александрии. Я получила от тебя письмо ещё неделю назад и была несказанно рада тому, что у вас всё хорошо, и Марина выходит замуж. Ты совсем ничего не написала мне об её избраннике, что я прошу сделать тебя в следующем письме. Мне хотелось бы узнать всё о том человеке, с которым собирается провести свою жизнь моя младшая сестра. Ещё я заметила, что твой почерк несколько изменился, и, прости, если это будет обидным для тебя, я нашла в письме несколько орфографических ошибок. Я сразу подумала, что это писала не ты, а какая-нибудь новая служанка, из-за того, что у тебя снова защемило нерв, и ты не можешь писать. Обязательно расскажи мне о состоянии своего здоровья в следующем письме. Два дня назад во Дворец приехала Джадира, поистине великолепная женщина. С её грациозностью кошки и взглядом львицы вряд ли сможет соперничать какая-нибудь из той сотни девушек, живущих во Дворце. Когда Джадира приехала, всех наложниц выстроили вдоль коридора, по которому ей суждено было пройти к своим покоям. Как мне объяснили, сделали это не для того, чтобы почтить её, а почтить её сына Амана, единственного наследника Таготы. Курчавый малыш (трёх или четырёх лет, по моему мнению) в длинном халате, расшитом золотыми нитками и с игрушечным мечом, подвешенном на пояске на его талии, вбежал во Дворец, не дожидаясь матери, и бросился на руки к одной из наложниц. Девушка тут же покраснела, но на руки его взяла. Что произошло дальше, повергло меня в лёгкий шок, и образ доброго и невинного мальчика тут же растаял в моей голове. Аман, с достоинством сидя на руках у девушки, выпрямил спину и, оторвав одну руку от рукоятки меча, поднёс её к губам девушки. — Целуй! — чётко приказал он ей. Это было сказано с такой решительностью и уверенностью, что стало понятно, что такое проделывалось с его стороны уже ни раз, и отказов никогда не было. К тому моменту в начале коридора появилась Джадира. Поначалу говорившая с Фатьмой, она замолчала и гордо посмотрела на сына. В её глазах не виделось ни капли стыда за проделки её ребёнка. Вероятно, так было принято. Джадира чуть задрала голову назад и теперь посмотрела на наложницу. Бедная девушка раскраснелась как созревший помидор и рассеянно чмокнула Амана в его маленькую ручонку. — Молодец! — похвалил её Аман и погладил по носу. — А теперь отпусти меня. Руки у девушки тряслись. Она опустила Амана. Мальчик посмотрел на неё сверху вниз и выхватил меч из ножен. Острый край стального оружия блеснул в солнечном свете. Он был не игрушечным. Ах, мама, сколько же эмоций я тогда испытала. Это была и злость, и тревога за беззащитную девушку. Это было ужасно. Ужасней было только молчание Джадиры, и её гордый взгляд. — А теперь поцелуй подол моего халата. Я приказываю тебе. Остриё меча обратилось прямо к лицу наложницы. Девушка присела и поднесла к губам полу его халата. Из глаз брызнули слёзы. Подобного унижения я ещё не видела. Она прислонила полу к губам и тут встала. — Молодец, — снова похвалил её Аман. — Когда я вырасту и у меня будет свой гарем, я попрошу отца, чтобы он подарил тебя мне. Раздался громкий и грубый смех Джадиры. Она приложила руку к груди и, чуть нагнувшись, хохотала, как над представлением шутов. Последовав её примеру, засмеялись и её служанки, стоявшие позади. Их смех звучал настолько неестественно, что даже противно. Наигранность, как и лицемерие здесь повсюду. Я убеждаюсь в этом с каждым днём. В конце коридора открылись двери. Двое воинов в красных одеждах и с длинными саблями на поясе нога в ногу вошли в коридор. Строгость на их лицах была непоколебима, и, признаюсь, от такого серьёзного и даже жестокого вида у меня пошли мурашки по телу. Джадира перестала смеяться, а вместе с ней и вся её свита. Фатьма быстренько подбежала к девушкам и подала им знак. Все склонили головы, а руки сложили крестом на груди. Тогда я ещё не знала, что выход этих воинов означал приближение Императора. Я тоже склонила голову и исподлобья смотрела на Джадиру, вышедшую на самую середину комнаты. Она поистине была великолепна в лиловом шёлковом халате с запахом и большим, тяжёлым ожерельем из рубинов на шее. Чёрные кудрявые волосы лежали на плечах пышной копной, а на голове громоздилось причудливое сооружение в виде тюрбана, на котором помещалась фиолетовая шляпка с опущенными вниз краями. Все ждали появления Императора с огромным трепетом и благоговением. Оно чувствовалось здесь повсюду. Казалось, оно исходило из людей с самим выдыхаемым воздухом. Спустя несколько секунд в коридоре показался Император. Его внушительная фигура высокого роста показалась мне огромной. Строгость на его смуглом, исполосованном шрамами в области щёк и лба лице была ещё большей, чем у воинов, которые оповестили всех о его приходе. Он неплох собой, мама, и, признаюсь, даже понравился бы мне, если бы не был настолько суров во взгляде. Его мужественное широкоплечее тело было заковано в доспехи. Он уехал в тот день в поход и пока не вернулся. Джадира встретила его очень достойно. Поцеловала подол рубашки выглядывающей из-под железных доспехов. Он обнял её и ещё что-то сказал по-арабски. Естественно, я ничего не поняла. С сыном он обошёлся не так ласково, как с Джадирой. Он взъерошил ему волосы на голове и только. Больше к нему не прикасался. Даже не взял на руки. И это снова доказывает, что таготинцы слишком чёрствые и грубые. Варварский народ. После нашего собрания я сразу же поспешила к себе в покои. Мне в тот день что-то нездоровилось, как и сегодня… У меня здесь постоянно болит голова, а ещё я сильно похудела. Как это произошло, я даже не почувствовала, скорее всего, если бы не Анжела, то и не увидела бы. Здесь я редко смотрюсь в зеркала. Когда же делаю это, то сразу вспоминаю себя в Александрии, представляю, как сейчас зайдёт Марина и будет просить у меня какое-нибудь платье или лёгкий платок. Представляю, как возьму свой любимый деревянный гребешок, который я забыла дома, и расчешу волосы, а потом лягу спать. Я думаю, что это происходит, потому что дома я много свободного времени проводила перед зеркалом. Ты помнишь, что я очень любила наслаждаться своим внешним видом, отчего отец постоянно называл меня хвалёной и даже сердился, когда заставал меня у зеркала. Теперь я не люблю свой внешний вид. Он кажется мне безобразным. Мои платья совсем не радуют меня, а украшения я практически не надеваю, дабы не смущать своим богатством наложниц, которые при виде всякой побрякушки готовы сорвать её с тебя в два счёта. Прости за то, что отвлеклась от моего рассказа. Кстати, у нас снова пошёл дождь. Когда я с Анжелой проходила по одному из коридоров Дворца, одни из многочисленных дверей, располагающихся на всём протяжении коридора, с грохотом отворились. Я вскрикнула от неожиданности и отскочила в противоположную сторону. Из комнаты выбежали три девушки, причём одна из них явно была богаче тех двоих, потому что носила на шее дорогое платиновое ожерелье, а на руке браслет из того же материала. Её разъярённый вид нельзя было сравнить даже с видом взбесившейся кошки, когда у неё отобрали новорожденных котят. Она металась по коридору и взмахивала руками. Кричала на что-то на арабском и несколько раз замахнулась на девушек, стоявших с виноватым видом по обе стороны от двери. Я виню себя за то, что тогда не бросилась бежать от этой разъярённой пантеры по имени Ирада. Она резко повернулась ко мне и, скрестив руки на груди, подошла. Испытующий взгляд скользнул вниз по моему платью. Анжела напряглась и интуитивно прижала руку к животу. В её взгляде, украдкой брошенном на меня, явно читалось: «Уходите. Здесь опасно. Эта сумасшедшая может вытворить что угодно». Я поняла её послание и, не дожидаясь никаких действий со стороны Ирады, продолжающей буравить меня взглядом, взяла Анжелу за руку и сделала несколько шагов, прежде чем поняла, что Анжела оказалась зажата между мной и Ирадой. Эта идиотка схватила её вторую руку и сжала так сильно, что кончики пальцев у Анжелы посинели. — Отпустите её! — воскликнула я. — Она не понимает вас, — тихо проговорила одна из её служанок. Анжела прикрикнула на девушку, и та снова опустила голову. — Отпустите её немедленно! — вскричала я, надеясь, что мой крик поможет её недалёкому уму хотя бы приблизительно расшифровать мою просьбу. Ах, мама, если бы я знала, какой это было ошибкой. Ирада дёрнула Анжелу на себя. Я не удержала её руки. Она выскользнула так, как будто её предварительно смазали растительным маслом. Ирада набросилась на Анжелу и, выкрикивая что-о на арабском, успела отвесить ей две пощёчины, пока я опомнилась и бросилась их разнимать. Моя бедная Анжела заливалась слезами и просила её остановиться. Ирада оттолкнула и меня. Анжела свалилась на пол и если бы не Фатьма, появившаяся тогда с тростью в руках и не прикрикнувшая на Ираду, Анжеле пришлось бы гораздо тяжелее. Услышав голос Фатьмы и её саму, взбешённую до предела, Ирада бросилась бежать. Девушки поспешили за ней. Они скоро скрылись в одном из поворотов коридора. Благо для Анжелы всё обошлось довольно хорошо. Щёки, конечно, горели некоторое время, но в целом она не пострадала. Теперь, как и я перестала выходить из покоев без надобности. Мало говорит и постоянно держится за живот. Я переживаю за её ребёнка, от таких нервных потрясений может произойти что угодно. Я даже думать об этом боюсь. Но, слава Богу, всё обошлось. Теперь я не могу упоминать имя Христа вслух, потому что даже стены в этом Дворце имеют уши под названием служанки-шпионки. По-моему, они и занимаются здесь только тем, что ходят под дверями моих покоев и ловят каждое слово, которое я скажу. Благодаря им, Фатьма наверняка уже знает всё, что я о ней думаю, ведь в выражениях я не стесняюсь, находясь здесь одна. Я заметила за собой недавно странную вещь, которой в Александрии со мной никогда не происходило. Я начала разговаривать сама с собой. Порой я настолько погружаюсь в свои размышления, что не замечаю, как Анжела входит в комнату. Когда уж она начинает мне что-нибудь рассказывать, то я тогда только отвлекаюсь. Рассказывает она многое. Пожалуй, последнее о чём я хотела бы тебе рассказать, так это о моих отношениях с Императором. Его зовут Захид. Он сказал мне, что его имя означает «благочестивый». Я знаю это, потому что была в его покоях ещё неделю назад. Тогда был вечер, и ко мне пришла Фатьма. Она приказала мне идти за ней так властно и твёрдо, стоя, опершись на трость, что моё сердце сжалось до размеров жемчужины, и дыхание затрепетало, словно пожелтевший листок, готовый уже отвалиться под напором осеннего ветра. Плохое предчувствие завладело мной, и я было бросилась в комнату Анжелы, для того, чтобы запереться там, но была ловко поймана Фатьмой за подол платья и отброшена на ковёр. Чёрные каменные глаза Фатьмы, как обычно, пристально смотрели на меня. — Долго ты будешь бегать от нас? — Перевёл переводчик. — Я не собираюсь идти с вами никуда. — Ты идёшь туда не для меня, а для Императора. Тебе сегодня отведено Золотое время. Сам Император тебя выбрал. Она отвернулась и, опершись на трость, что-то зашептала. Я в недоумении смотрела на Фатьму. Чёрный камень поблёскивал в свете факелов на её чалме. Я приподнялась и встала перед Фатьмой. Она не смотрела на меня. Повернулась к выходу боком и указала мне ручкой трости на дверь. Язык жестов должен быть понятен всем. И я покорилась, мама, покорилась этим варварам, этим негодяям, притесняющим женщин. Покорилась этим извергам, которые не считают женщин за людей и обращаются с ними не лучше собственной расчёски. Я ступила за порог комнаты и всю следующую ночь пробыла с Императором. Ночь, о которой мне до сих пор противно вспоминать. Не потому, что он сделал мне больно, не потому, что обошёлся грубо или вышвырнул из комнаты посреди ночи, как нередко случалось по рассказам девушек во Дворце. А потому, что после этого я возненавидела себя. Возненавидела за то, что слаба. За то, что не нашла в себе сил противостоять этой мощной и необузданной жестокости и давлению. Я прошу тебя, чтобы ты не показывала это письмо никому из нашей семьи. В нём содержится слишком много информации, которую не стоит выносить за пределы беседы двух людей — меня и тебя. Напоследок я прошу тебя прислать мне каких-нибудь книг из Александрии. Например, пособия по астрономии или медицине.