Dragons Don't Know Paradise / Драконы не знают рая

"Драконы не знают рая, где все происходящее идеально, и ничто не болит, не сверкает и не задыхается, в вечном однообразии мирной фальши. Их рай - это конфликт, и никогда - гармония". C.F.A.

Такое ощущение, что как только он позволяет своему гневу выйти на поверхность, он приходит волна за волной ужасающей чистой, захватывающей, ослепляющей ярости. Даже его голос отвратителен и холоден. Острый, как лезвие кинжала. Готовый ранить и калечить. Это похоже на яд: он вытекает из его рта и нависает над ним темным облаком. Но он не может остановить поток, как только он начинается, и кажется, что цунами эмоций собирается утопить его в море удушающей тьмы. Он чувствует себя побежденным. Он хочет, чтобы это чувство закончилось, но это кровавый океан бесконечного ужаса. И он дрожит от него, как будто все его тело затягивают неконтролируемые волны гнева. Драко не может замолчать; слова срываются с его губ, как кислая рвота. Он вдруг становится злобно многословным, как маньяк. Он поражен, поражен тем, насколько глубоко укоренились эти чувства и насколько они всепоглощающи. Это похоже на гнилые корни дерева, запутавшиеся в его мягких, уязвимых внутренностях. И это его вина. Его чертова вина, потому что он продолжает лгать Гарри, как проклятый сетевой гад. Последние несколько недель он старался держаться на расстоянии, и он изо всех сил старается набраться храбрости, чтобы сказать ему правду. Драко пытается принять возможность того, что Гарри отвергнет его, но это трудно. Иногда слишком тяжело. Прошлой ночью Гарри продолжал общаться с ним и намекал, что они могли бы - ну, знаешь, только если ты хочешь - снова заняться киберсексом. Но Драко не может. Даже киберсекс кажется неправильным, если не сказать Гарри правду. Кто-то входит в комнату и садится рядом с дверью, и этот звук возвращает Драко в его окружение. — Это чертовски несправедливо! — говорит он, его трясущиеся руки величественно жестикулируют. — Я не был святым, это точно, у меня была своя доля грязного секса со многими незнакомцами, но почему я? Что я сделал такого плохого? Почему не мой лучший друг, который был еще большей шлюхой, чем я? — задыхаясь, сокрушается он. — Я не это имел в виду, извини, — быстро добавляет он, чувствуя стыд. — Все в порядке, парень. Продолжай, — говорит старик рядом с ним, мистер Дамблдор, подбадривая его. А Рольф пристально наблюдает за ним из-за круга стульев и кивает. — Выкладывай все, дитя, — мистер Дамблдор поощряет. Драко вздыхает. — Мне кажется, что я никогда больше не смогу трахаться. Я буду слишком озабочен, напуган и загнан в угол, а что, если я передам это? — он качает головой. — Но дело не только в этом, знаете. Я скучаю по этому, я жажду этого, ощущения, что меня хотят, разврата, игры, пойти с мужчиной в темный переулок и просто попробовать. Грязно, грязно, мерзко и... Всхлип вырывается из его губ. Он чувствует такую боль. Его плечи трясутся, слезы жгут, и все тело словно сломано. — Это ложь! Это даже не то, что я на самом деле имею в виду! — говорит он сердито, взволнованно. — Потому что, по крайней мере, у меня это было. Понимаете? Беспорядочный и грязный, незащищенный секс, который ничего не значит. У меня, черт возьми, было это, раз за разом, но я никогда... Он всхлипывает. Мистер Дамблдор ("пожалуйста, зовите меня Альбус") подходит ближе, но не прикасается к нему, а просто стоит рядом, как утешительная, надежная фигура. Как старый и эксцентричный дедушка, нежный и заботливый. И Драко срывается. — Я никогда в жизни ни с кем не занимался любовью! — рыдает он, брызгая слюной. И признаваться в этом так больно, так глубоко. — А теперь, теперь кто, черт возьми, захочет меня? Любить меня? Чтобы подвергать опасности свое здоровье, чтобы заниматься со мной любовью? Смотреть мне в глаза, когда мы обнажены, уязвимы и находимся на грани оргазма, и говорить мне, говорить мне, что они любят меня?! Придушенный вой вырывается из его тела, когда он плачет открыто, безобразно, из его носа течет, и все его существо дрожит. И правда прямо здесь, у всех на виду. Перед всеми этими незнакомцами, которые разделяют то же состояние. — Это было очень честно, — говорит Рольф. Его глаза немного влажные, когда он тепло смотрит на Драко, и теперь Драко видит, что многие другие кивают, вытирают глаза или сморкаются. — Кто-нибудь хочет поделиться своими чувствами по этому поводу? — он оглядывается вокруг. Мужчина из задней части комнаты встает и проходит в круг, садясь на один из пустых стульев. Он старше, примерно, как родители Драко. Он весь долговязый в шерстяном кардигане, как персонаж из старого романа. Драко может представить его сидящим в кресле, читающим книгу, попивающим чай с кошкой на коленях у окна. — Я бы хотел высказаться, если ты не против, Рольф. — Конечно, Ремус, — заверяет его Рольф. — Извините, что опоздал, — начинает он, и его голос звучит как теплый чай и шоколадный торт. Это странно успокаивает. — Я слышу, как ты говоришь, и слышу себя, — говорит он, глядя на Драко, и тот отпускает горький смешок, качает головой и грустно вздыхает. — Мне было девятнадцать, и у меня был секс всего два раза в жизни, когда мне поставили диагноз, — говорит он им. В его глазах такая печаль. — Я так ненавидел себя за то, что попробовал это с мужчиной, за то, что жаждал этого так сильно, что все испортил. Он делает глубокий вдох. — Я чувствовал себя глупо, почти как будто я заслужил это, за то, что хотел этого греховного желания. Я думал, ради чего? — говорит он, качая головой. — Ради небольшого удовольствия и утоления многолетнего любопытства, которое я больше не мог сдерживать? Это было бессмысленно, а после того, как я получил результат, мне казалось, что это проклятие, что я должен извлечь из этого урок, что я не заслуживаю хороших вещей. Или чего-либо, чего я сильно хотел. Это находит отклик у Драко. Чувство вины, отвращения, незаслуженности, которое сопровождает плохие результаты. Мысль о том, что теперь у него не будет счастливых, прекрасных, радостных событий. — Первым, кому я рассказал, был мой лучший друг, и он заплакал. Ему стало так грустно, он так сильно плакал, а я был чертовски зол. На него, на меня, на мою жизнь, на гребаный СПИД, на гей-секс... Драко думает о Блейзе. Он думает о том, как они поссорились после того, как он сказал, что у него положительный тест. О том, как Блейз кричал на него, требовал от него, почему он не был более осторожен. И все те ужасные вещи, которые они говорили друг другу, пока Блейз не сломался и не начал плакать, и они обнимали друг друга, запутавшись на кровати Драко, и плакали, начиная оплакивать пугающую реальность болезни. — Я злился на него, потому что был влюблен в него, — говорит Ремус, и наступает печальная тишина. — Я думал: вот теперь у нас точно никогда ничего не будет, — говорит он. —И вот я слышу тебя, и это возвращает меня в тот день, возвращает меня в то время, когда я ненавидел себя и свои поступки так сильно, что хотел бы умереть. Ремус делает паузу, его челюсть работает, глаза устремлены на землю в центре круга, и Драко слышит в его молчании понимание их общей агонии. — Я был безумно влюблен в него, понимаешь, но у меня не хватило смелости сказать ему об этом. И вот он плакал, как нелепый ребенок, словно на кону стояла его жизнь, а я ненавидел его. Боже, как же я его ненавидел. Мне хотелось ударить его прямо в лицо и сказать: вот видишь, это твоя вина, почему ты трахаешься направо и налево, а меня не рассматриваешь как вариант? Я хотел кричать на него, обвинять его и говорить: если бы только ты дал мне возможность, я бы никогда не трахнул незнакомца. Когда Ремус поднимает голову, по его щекам текут слезы; он выглядит мучительным и злым. Его печальные лесные глаза смотрят прямо в серые глаза Драко, как будто он видит его душу. — Он плакал и говорил, что не хочет, чтобы я умирал, — он качает головой, прижимая руки к коленям. — Тогда это было чертовски страшно. Мы думали, что это смертный приговор. А он все повторял: Ремус, пожалуйста, не умирай. Ты не можешь умереть. Не сейчас. Ремус, пожалуйста... — он закрывает глаза, как будто мысленно повторяя сцену на экране. — Я кричал на него, говорил, чтобы он ушел, что мне нужно побыть одному. Он облизывает губы. — Это просто разбило мне сердце, видеть его таким, в то время как я чувствовал столько гнева и ненависти. И он ушел, — кивает он и вздыхает. — Постепенно гнев превратился в печаль, глубокую, настоящую печаль, которая почти утопила меня. Я хотел, чтобы все это закончилось. Этой боли было достаточно, и я не хотел испытывать еще больше. Это было слишком. Я был по-настоящему ослеплен ненавистью к себе. Я хотел сбежать... Драко прекрасно понимает, что он чувствует. Этот человек, рассказывающий им свою историю, может быть Драко, вновь переживающим тот первый месяц. — Через несколько дней он вернулся. И тогда я уже не злился. Я был опустошен и начал смиряться с тем, что это конец, что я, скорее всего, умру. — он смеется, облизывая губы и потирая ладони. — Но потом этот маленький засранец взял мое лицо в свои руки, заплакал и сказал, что любит меня, что он не хочет, чтобы я умирал, потому что эгоистично хочет успеть полюбить меня как следует. Грустная, глуповатая улыбка пересекает его потрепанное лицо, когда он говорит, это заставляет его выглядеть моложе. — Как ни странно, для него любовь перевесила страх. А в конце 70-х страх был огромным, малыш, — грустно говорит он. — Мы видели, как люди умирали от СПИДа каждую неделю, ежедневно проверяли объявления о смерти в газетах, считали дни как благословение. Мы говорили перед сном: еще один день, еще один день... — Его губы истончились в страдальческую линию. — Я каждый день спрашивал себя, не стану ли я следующим, кого постигнет эта участь. Я постоянно мучил его тем, что нужно сдать анализы и всегда быть осторожным, использовать презервативы, следить за своей вирусной нагрузкой... Он тихонько смеется при этом воспоминании. Все слушают его с восторгом. Истории любви геев 70-х годов, как правило, печальны — они заканчиваются смертью и разбитым сердцем. — Прошло уже 26 лет, — говорит Римус. — У него никогда не было положительного теста. Мы по-прежнему очень осторожны. Он всегда заботится обо мне, беспокоится о моих лекарствах, диете, упражнениях, о том, как я завариваю чай... Он смеется над этим, и Драко чувствует, что может выпустить дыхание, которое он сдерживал. — Мы вместе вырастили замечательного ребенка. И когда я чуть не умер несколько месяцев назад, он был опустошен, говорил мне: ты не можешь умереть и оставить нас, не смей умирать, ты идиот. Но он был рядом со мной каждый день, повторяя мне, что я — любовь всей его жизни, заставляя меня безобразно рыдать на больничной койке в одном лишь ужасном больничном халате. Он вытирает слезу и фыркает, прочищая горло. Драко чувствует, как его тело обмякает в кресле. От облегчения. От нежного, теплого чувства, что каким-то образом, каким-то образом этот совершенно незнакомый человек с мягкими ореховыми глазами все еще любит его. Даже если... Может быть, после бурных волн гнева, может быть, для Драко еще есть надежда. И даже если это не Гарри, может быть, он найдет кого-то, кто полюбит его, каким-то образом, в какой-то момент. — Хотя, знаешь, — говорит Ремус, на его губах появляется озорная ухмылка. — Он постоянно пилит меня тем, как сильно он мечтает попробовать мою сперму и как его чертовски огорчает, что он никогда этого не узнает. Они все смеются, немного истерично, немного эйфорично, немного с надеждой. Звучит прекрасный звонкий чистый смех, и он поднимает настроение в комнате. В смехе Ремуса есть глубокое, богатое качество, которое завораживает Драко. — И я знаю, что как только мы закончим эту встречу, он будет ждать меня снаружи, со своими прекрасными длинными волосами, дурацким мотоциклом, потрепанной кожаной курткой и нелепым двусмысленным жестом на кончике языка... — он улыбается Драко. И Драко знает, что эта улыбка предназначена только для него. — Потому что есть надежда, малыш. На любовь всегда будет надежда. И тогда Драко плачет. И мистер Дамблдор нежно похлопывает его по плечу со знающей улыбкой. А потом Чо говорит. А потом Хью, и Марк, и Сьюзен. И Драко позволяет своему разуму плыть, его тело расслабляется, и он надеется, вопреки всему, что для него есть надежда. Он торопливо выходит на улицу — он не хочет ни с кем разговаривать. Он чувствует себя слишком уязвимым, сырым, обнаженным и открытым для рукопожатий и светских бесед. Ему нужно выпить и закурить. И ему нужно жить. Он хочет жить, по крайней мере, достаточно долго, чтобы попытаться. На улице холодно, и моросит мелкий дождь. Холодный ветер конца ноября хлещет его по лицу и волосам, вырывая из раздумий. Он поднимает глаза и видит пожилого мужчину, зажатого между фонарным столбом и большим крутым мотоциклом. У него длинные черные волосы с сединой, старая черная кожаная куртка и сигарета в зубах. Он выглядит замечательно. Как плохой парень из старого фильма 80-х. Он кажется спокойным и рассеянным, и Драко не может сдержать себя, когда подходит прямо к этому человеку, этому незнакомцу, о котором теперь Драко знает слишком много. Мужчина поднимает взгляд, бросает папиросу на землю и наступает на нее. — Все в порядке, малыш? — спрашивает он мелодичным голосом, и Драко полувздрагивает, полувсхлипывает. — Надеюсь, я проживу достаточно долго, чтобы стать таким же старым и великолепным, как ты, — глупо лепечет он, переполненный такими эмоциями, такой преданностью этому человеку, который никогда не пробовал сперму своего любовника, но и никогда не уходил... И лицо незнакомца смягчается, понимание проступает на его чертах. В его лице есть что-то очень знакомое. Его ярко-серые глаза смотрят на него с такой теплотой. Драко не может понять, как он начал связываться с незнакомцами с такой глубокой привязанностью, как та, что расцветает сейчас в его груди. — Так плохо, да? — отвечает мужчина и мягко улыбается ему. — Почти уверен, что ты проживешь достаточно долго, чтобы стать таким же эксцентричным и смелым, как старый добрый Альбус, — он дразняще ухмыляется. Драко всхлипывает, и из его левого глаза капает слеза. Без предупреждения мужчина придвигается ближе и заключает Драко в крепкие импровизированные объятия. Его руки смыкаются вокруг него, прижимая мокрое лицо Драко к кожаной куртке. От него пахнет сигаретами и мужским лосьоном после бритья. Он поглаживает Драко по спине и прижимается к нему, пока всхлипы Драко не затихают. — Прости, — бормочет Драко, высвобождаясь из объятий мужчины. — Все в порядке, малыш, — он серьезно смотрит на лицо Драко. — С тобой все будет в порядке? Он выглядит обеспокоенным. И Драко улыбается ему, чувствуя себя пораженным этим человеком, стоящим перед ним; человеком с таким большим сердцем, что он ходит и обнимает потерявшихся бездомных геев на улице. — Я думаю, я буду жить, — отвечает он и немного смеется при этом. — Я думаю, я буду жить, — твердо повторяет он, глядя в глаза мужчине и улыбаясь. — Спасибо. — Береги себя, сынок — он похлопывает его по плечу. — Я хочу увидеть тебя старым и морщинистым, — добавляет он шутливо. Драко кивает со слабой улыбкой, прикуривает сигарету и глубоко дышит. — Будет сделано, береги себя, — говорит он и уходит, когда входная дверь Центра распахивается, и в ночи раздаются голоса. Он достает из кармана свой Nokia, открывает его и набирает номер Блейза. — Эй, ты все еще собираешься куда-нибудь сегодня? Мне нужно выпить.