звезда на картине ван гога

      Шум морского прибоя после мёртвой лесной тишины среди увядших сосен и засохших кустов орешника являлся настоящей отрадой для воспалённого детского сознания. Сколько бы Беглец не жил в охотничьей хижине и не разгуливал по изученным заросшим жухлой травой тропинкам, его до сих пор пугала здешняя обстановка: пугала глубокая тишина, которая всегда может резко прерваться выпорхнувшей из кустарника птицей или неизвестными воплями откуда-то из чащоб; пугали ловушки погибшего таксидермиста чуть ли не под каждым листочком, которые могли внезапно сработать прямо перед носом; пугали гниющие трупы животных в медвежьих капканах, которыми любили лакомиться крупные вороны.       Беглец неторопливо шёл вдоль берега моря, оставляя за собой следы на мокром песке, что через мгновение смывало пенистой волной. В влажном воздухе пахло насыщенным озоном и морской солью с примесью йода, и Беглец глубоко дышал носом, чувствуя привкус горечи во рту и медленно смакуя его после каждого вдоха, и как отступает головная боль, возникшая после небольшого потрясения в лесу. Он так устал бояться — настолько, что даже в воспоминаниях не осталось того момента, когда бы в мышцах бурлила бодрость, а глаза сияли в предвкушении, уверенно смотрящие в предстоящие времена.       Вечный страх значительно утомляет. Если бы Беглец мог, то он бы сейчас резво прыгал у мелководья, с звонким смехом убегал от настигающих холодных волн и опускал руки, теребя ледяную воду пальцами. Но сейчас все силы уходят лишь то, чтобы убегать: адреналин хлещет в венах только во время сильного испуга, грудь тянет болью из-за частых ударов сердца, а в висках пульсирует спазм от натянутых, как гитарные струны, нервов.       Мрачный лес, полный смертоносных ловушек, вонючей падали и чёрных птиц, наводил дикий холодный ужас, а белый сизый туман над морем, который скрывал горизонт и очертания Бледного города, — тяжёлую тоску.       Беглец шумно вздохнул, поправляя большую охотничью барсетку, которую еле как получилось прочно зафиксировать ремешками на груди, и обвёл взглядом затянутую туманистой дымкой пустынную местность. Впереди уже начал проглядываться ветхий причал с одной единственный рыбацкой лодкой и маячившимся маленьких силуэтом Моно, оттого Беглец чуть прибавил шаг, резко подпрыгнув, когда прилив окатил босые лодыжки студенистой до онемения водой.       Как только Беглец приблизился к оставшимся руинам причала из гнилого дерева, Моно отвлёкся от лодки и помахал другу рукой.       — О, ты как раз вовремя, мы уже закончили!       Моно кивком головы указал на пятерых номов, что один за другим, тряся колпачками, выпрыгнули из лодки. Встав на носки и присмотревшись, Беглец заприметил уже знакомые вещи внутри побитого временем судна: тёмно-зелёный плащ для рыбалки, пара походных сумок с важным содержимым и старые вёсла с образовавшимися трещинами на лопастях и зазубринами.       — Моно, а нам зачем в Бледный город? Вроде, у нас пока всё есть, тем более за лекарствами мы ходили два дня назад.       Беглец вновь накренил голову и внимательно взглянул на Моно. Книжная коробка давно вернулась на своё прежнее место, отчего теперь эмоции его обладателя снова невозможно предугадать. Конечно, глаза остались незакрытыми, но Беглец не умел вычислять чувства по так называемому зеркалу души.       От вопроса Моно замешкался, что заставило Беглеца опять озадачиться.       — На разведку…       Такое чувство, что Моно отклонялся от этой темы и как-то стыдился говорить всё, как есть. От этого у Беглеца под ложечкой волнительно чертыхнулось, потому что Моно всегда прямо и чётко говорил, зачем им нужно посещать город — просто так туда соваться тем более вдвоём было рискованной затеей, — а тут отмалчивается, прячет взгляд в тени картонного головного убора и нервозно убирает замёрзшие руки в карманы пальто.       — На разведку? И что ты собираешься там разведывать?       — Узнаешь.       Моно снова отмахнулся от вопроса, как от назойливой осы. А Беглец только томно вздохнул, понимая, что внятного ответа от друга он точно не дождётся.       – Ладно.       Беглец сдался. В любом случае он покорно пойдёт с Моно хоть на другой конец света, не оставлять же его одного шататься по дождливым улицам города среди обезумевших Зрителей и порабощающих разум телевизоров? И передумать плыть в Бледный равнодушия просто не хватало: вспоминая ту искреннюю радость Моно в маленьком чулане, Беглец не сможет резко поменять решение и, развернувшись, уйти обратно к хижине. Как тогда расстроится Моно – Беглецу даже больно представлять.       – Помоги мне лодку толкнуть.       Беглец без лишних слов подошёл к судну, которое Моно уже пытался сдвинуть с мелководья, и, прислонив холодные ладошки к влажному деревянному борту лодки, навалился всем весом на неё. Номы, с фанатской тягой всем помогать, также бросились толкать лодку, немного путаясь под ногами мальчишек и синхронно выкрикивая свой скрипучий клич перед каждым толчком.       Судно чуть шаталось и скрипело, елозило дном по размокшему песку под водой и едва поддавалось: всё-таки лодка была значительно больше ребят, оттого и неподъёмной для них, к тому же ещё и плотно засевшая на мель. Моно и Беглец рычали сквозь стиснутые до скрипа зубы от натуги, номы громко стрекотали, как цикады поздно вечером, а лодка пыхтела подобно сытому спящему зверю, которого принудительно будят, толкая в ожиревшие бока.       Спустя пять минут пытливой работы лодка всё же сдалась настойчивым ребятами и под громогласный вскрик “поднажми!” от Моно, что рассеялся эхом по пустому берегу, была подхвачена умеренным течением. Мальчики ринулись за ней, вприпрыжку шлёпая по морозной воде босыми пятками и вопя от сковывающего холода, а потом с лёту запрыгнули в судно: Беглец залез первым и благополучно помог Моно, подав ему руку.       Номы остались на берегу. Они толком не успели запрыгнуть вслед за друзьями, но не стали сильно огорчаться из-за этого, а только высоко прыгали на месте и махали юным путешественникам, которые медленно уплывали в объятия холодного молочного тумана.       – У меня такими темпами скоро ноги отвалятся.       Беглец с бурчанием под нос активно растирал мокрые лодыжки, присев на слегка кривое провалившееся сидение, в попытках как можно тщательно их отогреть и разогнать кровь в задеревеневших жилах, дабы избавиться от колющего онемения. Такого типа купания перед каждым отплытием в город приходились несладко для детских ног, которые и так испытывали на себе все укоры судьбы: то занозы вопьются в ступни, то осколки стекла оставят кровоточащие порезы, то грунт на дорогах или мелкие поломанные веточки на лесных тропинкам стирали пятки в кровь.       Миру кошмаров настолько нравилось наблюдать за мучениями ни в чём неповинных детей, что лишил их возможности найти себе удобную прочную обувь по размеру. Конечно, они пытаются находить для неё альтернативы, пробовали закутывать ноги иссохшим полотном и всякими старыми тряпками, но те или изнашивались уже за один день, или попросту терялись, случайно цепляясь за различные косяки на пути. А тряпки, к сожалению, оказались ресурсом не бесконечным.       Моно тоже растирал ногу, держа её навесу, как цапля посреди топкого болота, потом немного встряхнул голенями, чтобы уж точно заставить их двигаться без затруднения. Видно было, что он сам недоволен такому судьбоносному раскладу, но изменить что-то был не в состоянии. Лодку приходилось затаскивать прямо на берег, дабы её не унесло течением, а если и привязать её к причалу, то отмораживать ноги всё равно придётся, ибо от самого причала остались лишь торчащие хлипкие палки, по которым ходить невозможно.       Берег постепенно исчезал под периной тумана, и белёсая стена окружила их плотным навесом, закрывая собой любые горизонты. Мутные волны с журчанием бились об изувеченный временем борт, заставляя лодку мерно качаться с боку на бок. Неожиданно на волосы Беглеца, который беспрерывно рассматривал обросшее водорослями дно лодки, опустилась жёлтая рыбацкая панама, отчего тот вздрогнул и вскинул удивлённый взгляд наверх.       – В городе сейчас по-любому идёт дождь, поэтому лучше прикрыть чем-нибудь голову.       Хоть этого не видно, но Беглец мысленно прорисовал заботливую улыбку на передней части коробки Моно, а от хриплого тихого голоса плечи вновь покрылись гусиной кожей. Костлявые пальцы в любопытстве притронулись к потрёпанной панамке и немного поправили её, а глаза сквозь обрамление чёрных волос и приподнятые уголки тонких бледных губ отразили в себе немую благодарность, на что Моно удовлетворённо кивнул и отвернулся от товарища, вставая почти у самого носа лодки.       Беглец невольно засмотрелся на друга. Тот стоял, как заядлый капитан корабля, который уверенно смотрел на морской простор в попытках учуять или заметить любые малейшие признаки приближающегося шторма, поставив одну ногу на нос судна, словно из тех старых пожелтевших страниц книжек про пиратов и моряков. Только Моно не хватает фуражки на голову, бинокля на шее и штурвала в руках, а также найденного на одном из пиратских островов сундука с дублонами и пиастрами.       Наблюдая, как развевается пальто и колышется низкий хвостик под книжной коробкой, Беглец накинул на подрагивающие плечи широкий плащ с грязевыми разводами и положил голову на сложенные на краю борта руки. В глубине души он восхищался Моно – в нём столько смелости, моральной выдержки и мужественности, что Беглец ненароком хотел узнать про прошлые его приключения ещё до встречи с ним на Чреве. Как он сражался с монстрами в Бледном городе, убегал и прятался от опасностей, возможно, спасал других детей. Однако сам Моно об этом почему-то не хотел рассказывать – ему словно наносили удары в уязвимые места, когда спрашивали об этом, отчего Моно замолкал, натягивал коробку на голову сильнее и куда-то уходил, отделяясь от общества ребят.       Беглец начал постепенно догадываться, что в душе их маленького лидера детской команды скребутся чёрные кошки. Только отчего это происходит, на ум так и не приходило – Моно довольно замкнут, о себе мало что сообщал, не говорил о своём внутреннем дискомфорте, игнорировал боль в области сердца и скрывал ото всех ночные кошмары. Видна лишь внешняя оболочка: храбрость, уверенность и непоколебимость великого героя, – но секреты укромно спрятаны под черепашьим панцирем.

Сам готов кого-угодно спасти, но от чужой помощи отказывается.

      А Беглец нисколько не сомневался, что его другу нужно помочь. Моно же его спас тогда на Чреве: до сих пор на памяти осталось, как Беглец, помогая номам закидывать угол в горящий котёл, чудом не сорвался с деревянного моста прямо утробу печи, где бурно разгоралось багровое пламя огня, благо на помощь пришёл загадочный мальчик с книжной коробкой на голове, который успел поймать его за руку и не позволил сгореть заживо.       Откуда он тогда появился и как очутился в моторном отсеке, одному Оку известно, но у Беглеца с тех пор сидело под сердцем чувство, что он в долгу у Моно. Пусть тот всегда оказывает только бескорыстную помощь, не требует ничего взамен за спасение и очень благосклонен, не смотря ни на что, однако Беглец безумно хотел помочь другу и показать, что ему можно довериться и поделиться всеми своими тайнами и больными воспоминаниями.       Моно ведь его друг – лучший друг – чуть ли не родной старший брат. Единственный, кто находился рядом всё это время, не бросил в трудный момент, и с кем всегда комфортно и безопасно находиться. У Беглеца до Моно были ещё друзья на Чреве, с которыми он “сотрудничал”, пытался сбежать от сторожа и выбраться на свободу, но они все быстро погибали (неоднократно слышал, что дальше покоев Хозяйки никто не проходил – пропадали без вести, и неизвестно: убили их прямо там или отправили на закуску для Гостей). И теперь появился Моно.       Так много времени прошло с их знакомства. И Беглец настолько привык к Моно, что напрочь забыл про одно очень важное правило – сильно не привязываться к другим детям и быть всегда готовым потерять товарища в потёмках темноты. Беглец был приверженцем данного закона, поэтому “друзья” для него являлись простыми союзниками, и он свыкался с горестными потерями, быстро скидывал с плеч саван скорби и шёл дальше, заталкивая все болезненные шипы глубоко в мрачные уголки рассудка. Но на этот раз мир перед его глазами перевернулся с ног на голову.       Беглец понимал, что так просто не переживёт, если Моно пропадёт или погибнет. Они столько вдвоём пережили, не раз подставляли друг другу надёжное плечо и выносили на своих вздыбленных шкурках множество стрессовых потрясений, что Беглец не готов просто так потерять такого надёжного друга, а иначе он безвозмездно сломается и полностью потеряет веру в долгую дружбу, вернувшись к холодному и строгому закону: “не привязывайся к друзьям – всё равно их потеряешь”.       Раздумывая над тем, чем он может помочь Моно, Беглец перевёл взгляд на водную гладь, поддёрнутую небольшой рябью. Руки стали мокрыми и холодными от застывшей росы в тумане, отчего их пришлось прикрыть рукавами толстовки, и стужа своим морозным дыханием облепляла тело дрожью и застревала студийным осадком в носоглотке. Лодка со скрипом покачивалась на волнах, невольно баюкая, и Беглец постепенно погружался в дрёму, слушая плеск воды, бьющейся об борт, и посильнее закутываясь в плащ.       Сонное забытьё затмило рассудок, подстёгивало мысли жужжать и метаться в черепной коробке, как улей с суетливыми пчёлами. Тело стало ватным, парализованное усталостью, что как липкой древесной смолой обволакивала вечно напряжённые мышцы, в горле тянуло от навязчивого зевка, и утомлённые глаза под чёлкой слипались, едва различая изображение перед собой, что без конца двоилось.       Через какое-то время сознание погрузилось во тьму. Внешние звуки – скрип лодки, гудение ветра и журчание морских волн – доносились до слуха, как из-под корки льда, но хоть как-то связывали с реальностью одним единственным проводком. Сгустившийся мрак резко навёл воспоминания о побеге из глубин Чрева, где было до мандража холодно, омерзительно влажно, и пахло тухлой рыбой с плесенью на гнилых досках.       Беглец вдруг ощутил, что находится в ледяной воде и пытается удержаться на поверхности, активно гребя онемевшими от коченеющего холода руками и ногами. Из тёмных углов раздавалась равномерная капель, похожая на одинокое тиканье часов в пустой тихой комнате и сводящая с ума; шумное тяжёлое дыхание из-за сковывающего грудь холода с дрожью выходило из приоткрытых посиневших губ, отражаясь еле слышным эхом от невидимых стен. Под ногами развёртывался омут, в котором не видно дна, сверху всё никак не пробьётся лучик света, и вокруг раздавалось скрипучее пыхтение огромного корабля.       Страх склизкой субстанцией разжижался по коже и по внутренностям, отчего они сжались в один дрожащий ком. Каждая упавшая капля вдали словно била молотом по голове, больно вгрызалась под корку мозга и колыхала здравые мысли. Беглец медленно плыл вперёд в самую пучину темноты в надежде найти любой сухой островок посреди чёрного “океана” или хотя бы источник света, который должен привести его к спасению, но темнота продолжала давить на глаза. Конечности с каждой секундой отказывались слушаться и едва могли двигаться, отдаваясь колющей болью по всему телу.       Мгла игралась с ним, издевалась, задорно насмехалась над его попытками выбраться на сушу, специально сбивая с курса и мешая сориентироваться в пространстве. Беглец толком не знал, куда ему плыть, не видел ни одного предмета на поверхности, на который можно взобраться, молился всевышнему, что хладнокровно отвернулся от этого бренного мира, чтобы никакая жуткая тварь не возникла на его пути.       Пожалуй его молитвы услышал только дьявол из преисподней: вокруг Беглеца вдруг возникли маленькие пузырьки воздуха и вода как-то странно забурлила, как кипящий бульон в кастрюле. Беглец всеми фибрами своего тела ощутил, как что-то к нему стремительно приближается, воздух вокруг нагнетался, словно в газовом баллоне, мрак заметно сгущался, и сознание эхом закричало: “УПЛЫВАЙ!”.       Паника защемила дыхательные пути, и Беглец забарахтался в припадке, стараясь плыть быстрее, но каким-то чудесным образом его приковало к одному месту. Из глубины донеслось булькающее рычание, а пузырьков стало намного больше; Беглец бил руками по воде, дёргал ногами изо всех сил, однако всё было тщетно. Он пытался закричать, позвать на помощь, даже если поблизости не было ни души, но нарастающий приступ паники зажал голосовые связки, а ногу неожиданно атаковала судорога, захлёстывая диким ужасом с головой и заставляя захлёбываться приступом страха.       Тут же худую лодыжку в кандалах обхватили два длинных жилистых пальца, острые когти на которых больно оцарапали икру и голень. Беглец, как ошпаренный кипятком, заплескался интенсивнее и предпринял попытку вырвать ногу из внезапной холодной хватки, но тело уже не слушалась, да и пальцы вцепились намертво, как клещи. Его резко потянули вниз, утаскивая на самое тёмное дно на съедение подводным монстрам. Но только чёрная вода сковала его в могильных объятиях, и лёгкие наполнились водой, сжимаясь, как воздушные шарики, и начали гореть и разрываться от недостатка кислорода, как всё тело дёрнулось.       Белизна тумана над морем развеяла мглу, больно резанув по сетчатке глаза, и Беглец резко глотнул воздуха и часто задышал, чувствуя испарину и холодный пот на лбу. По коленями и рукам всё ещё проходилась лихорадка, чувствовалась немеющая скованность от морозной воды, а в воспоминаниях всплыла та побрюзжавшая старуха, что охотилась за ним на затопленных палубах Чрева.       Беглец пытался отдышаться. Его неистово трясло, как выжившего после кораблекрушения, рычание старухи до сих пор зловеще эхом звучало в ушах, отчего Беглец отшатнулся от края лодки и случайно заехал локтем в рёбра Моно.       – Эй, ты чего?       Беглец опять вздрогнул и чуть не вскрикнул: нервы сейчас на пределе, сердце бухало в груди, а безумные от страха глаза на побледневшем лице уставились на Моно, который, зажмурившись от боли, тёр ушибленный бок и страдальчески пыхтел. Тот всё это время сидел рядом под плащом, прижавшись к тёплому плечу задремавшего Беглеца, дабы побыстрее согреться, и уж никак не ожидал получить угловатый локоть меж рёбер от своего друга.       – Прости, кошмар приснился…       Беглец обнял себя за локти, чуть покачиваясь взад-вперёд, и с дрожью вздохнул, выпуская изо рта облачко пара, что быстро растворилось тумане. Страх постепенно отступал, особенно, когда рядом показался Моно, но Беглец всё равно не осмеливался оглянуться на морскую гладь, боясь, что узловатая от артрита рука старухи с мерзкими бородавками и желтоватыми когтями вылезет из воды и опрокинет судно одним сильным ударом.       Надолго осталась эта смертельная охота в детское памяти, отравила и без того богатое воображение, отчего оно воспалилось, и Беглец с тех пор мучился от ночных кошмаров, словно в жарком бреду, впадал в ужас, когда долго смотрел в глубокий водоём, и во время переправы из леса в город беспрерывно смотрел либо на дно лодки, либо на перину густого тумана, но только не на море, где значительно ощущалась глубина.       Моно утешающе положил ладонь на плечо Беглеца.       – Не бойся, это просто страшный сон. Та старуха давно мертва, и она тебя больше тронет, клянусь.       Да, он отлично знает, что во снах Беглеца преследует эта морщинистая тварь, измывается над ним, не даёт спокойно спать, после чего он никак не может хорошо выспаться. Беглец взглянул в глаза Моно через прорези в коробки, которые, как две капли чёрной нефти, давали тусклый отблеск, и натянуто улыбнулся.       – Спасибо, дружище.       Дрожь в теле более-менее угомонилась, и ночной кошмар отступил в мрачные закоулки своего царства ужасов при монотонном успокаивающем голосе друга. Беглец мягко положил свою руку на тыльную сторону ладони Моно, что лежала на его плече, чуть сжимая тонкими пальцами: всё-таки Моно действительно самый лучший друг. Без него он бы давно сошёл с ума, сиганул бы с какой-нибудь высокой крыши дома в Бледном городе или борта Чрева прямо в океан, плюнув на все свои страхи, лишь бы больше не мучиться и не страдать от преследующих по пятам кошмаров.       Рядом с Моно хотя бы на секунду забываешь, что находишься в жестоком мире среди монстров и многолетней мерзлоты от могильного дыхания смерти.       – Я долго спал?       Беглец решил не затягивать паузу: хотел полностью выкинуть из головы неожиданный сон и отвлечься от возникшего скользкого страха.       – Считай, всю дорогу, потому мы уже почти приплыли.       Моно тут же встал с насиженного места и приблизился обратно к носу лодки, устремляя свой внимательный взгляд в расступающийся туман. Беглец почувствовал, как на щёки ему упало несколько крупных капель, и после этого тоже поднялся, вставая рядом с Моно.