В объятиях безумия

      Маринетт держалась изо всех сил, чтобы не сойти с ума: в образе Ледибаг она проделывала огромные расстояния с невероятной скоростью, мечтая как можно быстрее оказаться у себя дома. Спеша в свою обитель, девушка ослабила хватку и не заметила, что плохо зацепилась леской своего йо-йо за выступающую трубу жилого здания — Ледибаг упала на крышу, скривившись от боли во всем теле.       Ей, великой героине, могущественной хранительнице камня чудес, хотелось плакать: плакать от своего бессилия, рычать от несправедливости этого мира, кричать от безысходности. Она так устала сражаться с нескончаемыми акумами, с проклятым Бражником; ей приходилось постоянно бороться с собой, со своими эмоциями, с парализующими страхами. Маринетт этого никогда не хотела: она никогда не просила об этой ответственности, никогда не просила о бесконечных, изматывающих днях геройства, и, более того, Маринетт никогда не просила о всех этих несправедливых мучениях, которые ей было суждено испытывать.       Ледибаг подавила всхлип и бегом отправилась к себе домой, моля, чтобы никто не заметил, как надежда всего Парижа отчаянно пыталась не поддаться очередному истерическому порыву: ей нельзя было плакать, хотя бы не здесь, когда ее могли увидеть мирные жители.       Маринетт перевоплотилась в темном переулке; она так сильно желала оказаться у себя в комнате, что мигом побежала на верхний этаж, минуя взволнованных родителей, игнорируя обеспокоенные вопросы о ее терапии. Бедные ее родители, они ведь даже не догадывались, что их единственная и любимая дочь так и не пошла к своему врачу!       Маринетт закрылась в комнате и отдалась своим эмоциям: она громко зарыдала, в то время как заботливая мама пыталась достучаться до своей несчастной дочери. Плохие мысли сразу возникли в голове Сабин: неужели ее Маринетт столкнулась с акумой? Неужели ее дочь снова пострадала от злодеяний вечного врага Парижа?       Маринетт не отвечала ей: она долго и судорожно плакала, не замечая вокруг себя даже летающей квами, чья душа так же страдала, как страдала ее дорогая хозяйка. Маринетт видела перед собой лишь образы всех тех людей, которые погибали от рук жестокого Бражника. Она вспоминала последние крики парня, которого Маринетт не успела спасти, видела перед собой многочисленные ужасающие трупы, не могла выкинуть из головы лужи крови; она опять почувствовала страх, овладевший ее телом, когда Кот Нуар не отвечал на ее звонки; ей снова показалось, что злобная акума нависла над ней, не давая беззащитной девушке выбраться из ее мертвой хватки. И хоть Маринетт смогла оживить горожан, и хоть она одолела акуму в очередной раз, сколько ей еще предстоит бороться со злом и справляться со своими кошмарами? Сколько слез ей нужно пролить, прежде чем Бражник наконец-то успокоится?       «Да что тебе нужно от меня?!» — хотелось закричать Маринетт Бражнику, но она не могла произнести ни одного громкого звука: внизу обеспокоенная мама продолжала стучать в дверь в комнату дочери. Маринетт закрыла рот рукой и завыла от отчаяния.       — Милая, открой дверь, — просила Сабин. — Мы со всем справимся, вот увидишь.       Маринетт в это не верила — она уже не справлялась. Она не могла справиться с тревожными воспоминаниями, больше не могла справляться с невыносимым грузом ответственности, не могла видеть перед собой толпы умирающих людей, которые молили Ледибаг о помощи, не догадываясь, что их Леди не была всесильной; великая непоколебимая героиня оказалась всего-навсего молодой и хрупкой девушкой, чья судьба была нести до конца это ужасающее бремя, терпеть все мучения во имя спокойствия и мира в Париже.       Все она делала ради других. Все страдания, которые испытывала бедная Маринетт, были ради людей.       Маринетт давно позабыла о своей радостной, умеренной жизни, когда ей пришлось стать героиней; когда ей пришлось столкнуться с настоящим злом, чье лицо было скрыто под маской Бражника. Все, что она хотела от беспощадной вселенной, — желанного покоя, но кто дал право Ледибаг мечтать об идиллии, пока ее главный враг не повержен? Разве может она проливать слезы, когда Бражник задумывает очередное злодеяние?       Ее дорогая мама все стучала в закрытую дверь, Тикки не прекращая летала вокруг рыдающей Маринетт, а сама Маринетт хотела наконец-то сбежать из этого плена геройства: услышать заветную тишину ночи, которую бы не нарушал ее плач, увидеть бескрайнее звездное небо, вселяющее покой, а не бесконечный страх за свое будущее; она хотела исчезнуть из мира, наполненном болью и злом, и отправиться туда, где есть справедливость, где хрупкую Маринетт могут понять и успокоить.       Вскоре стуки в дверь утихли, а Тикки села на дрожащее от плача плечо своей хозяйки и лишь ласково гладила ее своей крохотной лапкой. Маринетт понимала, что она причиняет боль: и ее любимой матери, и самому доброму отцу, и маленькой преданной квами, которая каждый раз старалась поддерживать одинокую героиню. Но что Маринетт могла сделать против своих страхов? Как она могла успокоить своих родных, когда она даже не могла успокоить саму себя?       Маринетт не хотела открыться своим родителям по простой причине: она бы не смогла видеть, как ее любимые мама и папа переживают за свою единственную дочь. Как бы больно Маринетт ни было от всех невзгод, ей казалось недопустимым взваливать на дорогих родителей эту тяжелую ношу — ее двойную жизнь, которая должна всегда оставаться в секрете. Маринетт ощущала себя в заточении: ее жестоко лишили любого выбора, не давая даже возможности поделиться с кем-либо своими страхами.       Единственный, кто хоть как-то мог понять непростую участь парижской героини, был Кот Нуар — ее верный напарник, преданный друг, которого Ледибаг довела сегодня до отчаяния своими жестокими словами.       Она была зла, она была в истощении — Маринетт это все осознавала, однако винила себя за сказанное; винила себя за то, что поддалась неконтролируемому гневу и позволила злости охватить ее. Она видела перед собой убитый взгляд Кота, услышала, как он произнес слова, полные боли и тоски, — сердце Маринетт сжалось, стоило ей осознать, как сильно она ранила своего друга. Она на миг представила, что Кот Нуар осуществит задуманное — навсегда оставит ее одну, исчезнет во мраке ночи, — и тело Маринетт задрожало от страха. Она не хотела терять людей, особенно своего напарника!       Прежде чем Маринетт захлестнуло новой волной неудерживаемых чувств, в ее дверь снова постучали. Однако на этот раз Маринетт поспешила ее открыть — она услышала успокаивающий и в то же время обеспокоенный голос своего близкого человека:       — Маринетт, я рядом, — произнес Лука. Он поднялся в комнату и заключил в свои крепкие объятия девушку, которая только сильнее разрыдалась, почувствовав долгожданный покой в его руках. — Все будет хорошо. Больше тебя никто не побеспокоит.       Маринетт бы хотела сказать Луке, как была рада его видеть, но безудержный плач не позволял ей это сделать. Она только ближе прижалась к своему другу, пряча лицо на его груди, отдаваясь приливу сильных и тяжелых эмоций.       Он гладил ее по макушке, нашептывал что-то приятное и умиротворяющее, отчего тело Маринетт постепенно расслабилось, а мучительные образы из воспоминаний кровавого вечера наконец-то перестали мерещиться. Через какое-то время Маринетт больше не плакала, лишь продолжала тихо всхлипывать на плече Луки. Приятный голос близкого друга подействовал как долгожданное лекарство, которое Маринетт, к счастью, приняла: под мягкий тембр Луки девушка позволила себе закрыть глаза, зная, что в его объятиях она наконец-то в безопасности, и отпустить сегодняшний день.       Маринетт была слишком уставшей, чтобы выразить всю признательность Луке. Однако она пообещала себе, что обязательно отблагодарит его завтра, когда проснется.       И девушка уснула у него на груди.

***

      Когда Маринетт открыла глаза, первым, что она увидела перед собой, были фотографии — те самые дорогие фотографии ее друзей, которые она с любовью развесила на стене возле кровати. Пара фоток со школьных времен, на которых улыбался ей солнечный Адриан, навевали приятные воспоминания; там же висели фото с вечно радостной Альей в окружении их одноклассников, пара плакатов из журналов мод с юным Агрестом и несколько милых фотографий, сделанных совсем недавно, на которых Лука бережно обнимает одной рукой Маринетт. Как только взгляд Маринетт упал на фото, где был запечатлен Лука, она вспомнила детали вчерашнего вечера: ее щеки порозовели от смущения, когда Маринетт поняла, кто мог перенести ее на кровать.       Внезапная мысль о том, что Лука успокаивал всю ночь обессиленную от своих переживаний девушку, заставила Маринетт окончательно проснуться: она мигом скинула с себя одеяло и спустилась вниз. Было уже позднее утро, и, очевидно, Лука ушел еще ночью. Стыд охватил Маринетт — она совсем не хотела доставлять ему неудобства! Она вспомнила и его нежные касания, и успокаивающий шепот, и его крепкие руки, что так бережно обнимали плачущую девушку… Как же это было безрассудно с ее стороны засыпать в его объятиях — и она в очередной раз смогла успокоиться, только когда пришел Лука!.. Маринетт быстро открыла кран над раковиной и умыла лицо холодной водой, пытаясь выбросить из головы стыдливые мысли о ее друге и о вчерашнем вечере.       — Маринетт, ты проснулась? — раздался голос квами. Тикки вылетела из ниоткуда и обеспокоенно посмотрела на хозяйку. — Как ты себя чувствуешь?       Тихий голосок Тикки ничуть не успокоил смущенную Маринетт: девушка также не хотела заставлять волноваться еще и свою милую квами. События вчерашнего дня слишком резко возникли в памяти, и она тяжко вздохнула:       — Я в порядке. Прости, Тикки, я совсем потеряла контроль над собой.       — Главное, что ты не пострадала, — малышка подлетела поближе к Маринетт и уткнулась ей в щеку. Та приобняла ее руками. — Ты хорошо спала?       — Да, сегодня мне ничего не снилось, — ответила Маринетт, глазами ища свой телефон. Затем она осознала, что на ней была та же одежда, что и вчера, и в кармане брюк быстро нашла желанный предмет. — Мне еще надо извиниться перед Лукой, я его снова потревожила…       — Лука всегда рад тебе помочь, Маринетт, — Тикки наблюдала за тем, как Маринетт достала свой телефон и, разблокировав экран, нажала на пропущенное сообщение от Луки. — Он никогда не оставит тебя в беде. Не нужно думать, что ты его потревожила.       И в доказательство словам Тикки Маринетт начала читать его сообщение:       «Я сразу приехал, как только мне позвонила твоя мама. Я не знаю, что случилось, но если ты захочешь мне рассказать, я всегда готов тебя выслушать. Пожалуйста, напиши мне, как только проснешься.       И я надеюсь, тебя не терзали кошмары этой ночью. Могу заехать и сегодня тоже. Я всегда буду рядом, только попроси».       Щеки Маринетт снова окрасились в пунцовый, правда, на этот раз на ее лице появилась еще и мягкая улыбка. Маринетт отчего-то снова вздохнула и мечтательно уставилась на телефон, перечитывая сообщение, адресованное ей с искренней заботой. Тикки хитро улыбалась, но Маринетт старательно игнорировала свою квами.       «Кошмары не снились! Мне гораздо лучше, спасибо тебе, Лука. И прости, что потревожила твой вечер, я обещаю приготовить тебе твои любимые пирожные!» — Маринетт быстро отправила сообщение и принялась переодеваться. Однако через минуту она снова улыбалась, когда ей пришел ответ от Луки: «Пирожные — это прекрасно, но твоя улыбка гораздо ценнее. Проведи хорошо сегодняшний день».       — Я же говорила, — летала рядом с Маринетт Тикки. — Лука совсем не против тебе помогать!       Маринетт неуверенно кивнула.       — Я знаю, но я все равно не хотела, чтобы вы все волновались, — Маринетт потупила взгляд, пряча глаза за своей челкой. — И я, кажется, обидела еще и маму вчера.       Маринетт готова была снова разрыдаться от осознания того, что своими действиями могла ранить сердца безмерно любящих ее родителей, но Тикки вовремя успела поцеловать погрустневшую хозяйку в щеку и приободрить ее:       — Ты слишком себя накручиваешь, Маринетт. Все понимают, что тебе очень тяжело и что ты стараешься как можешь. Пожалуйста, не вини себя, а просто спустись к родителям и скажи, что тебе стало лучше!       Маринетт вытерла наступающие слезы рукой и слабо улыбнулась Тикки. Малышка была права, сейчас главное поговорить с родителями и убедить их, что кошмары вчерашнего дня остались позади. Но как только Маринетт открыла дверцу люка, она ощутила невероятную усталость: все предыдущие события вымотали девушку, и даже долгий сон не помог ей восстановить силы. Невольно в памяти всплыл и последний разговор с Котом Нуаром — Маринетт подавила комок в горле, решив для себя, что разберется с этой проблемой позже. Сейчас нужно было встретиться с родителями, которые, наверняка, слишком распереживались из-за состояния их печальной дочери.       Как и Маринетт ожидала, ее мама сидела одна за кухонным столом. Сабин, утомившись за бессонную ночь, опустила лоб на ладони и о чем-то долго размышляла, так и не притронувшись к своей чашке чая, стоящей перед ней. Маринетт могла только догадываться, какие мысли были в голове ее мамы, которая больше всего на свете желала, чтобы ее дочка наконец-то справилась со своей болью. Любовь к своему драгоценному чаду переполняла эту женщину, однако даже такое высокое и сильное чувство не могло исцелить недуг единственной дочери. Сабин страдала, как страдала бы любая любящая мать, зная, что она не в силах помочь своему ребенку.       Сабин с грустью вспоминала, как ее маленькая дочь, впервые катаясь на велосипеде, не справилась с управлением и больно упала на землю, разбив коленки. Неуклюжая с самого детства, Маринетт громко зарыдала и просилась в объятия подоспевшей матери, чьи нежные руки готовы были облегчить любую боль. Сабин всегда могла успокоить расстроенное дите, напевая приятные мелодии своим ласковым голосом, исцеляя любые раны дочери.       Но Маринетт выросла, как вырастают все дети. Нежные руки Сабин больше не способны вылечить боль Маринетт, а ее голос теперь не успокоит ноющую душу дочери, которая, будучи терзаемой страхами, решила закрыться ото всех людей, даже от своих родителей. И как бы Сабин и ее муж ни пытались бороться с кошмарами Маринетт, Сабин прекрасно осознавала, что она не могла спасти своего ребенка, тонущего в тяжелых воспоминаниях мрачного прошлого.       Маринетт тихо подошла к матери и внезапно увидела открытый альбом на коленях Сабин: видимо, до этого ее мама перелистывала страницы, разглядывая детские фотографии дочери, сделанные в далекие, счастливые времена, и погружалась в приятные и радостные воспоминания.       Почему-то альбом с детскими фотками Маринетт растрогал ее сердце. Она мягко коснулась руки мамы, и Сабин подняла на нее свой взгляд: серые глаза, полные усталости и грусти, встретились с юными, но такими же уставшими голубыми глазами дочери. Сабин нежно улыбнулась, и Маринетт заметила, как на некогда гладкой коже лица дорогой мамы появились еле заметные морщинки в уголках рта. Внутри все сжалось от мысли о том, что родители страдают по ее вине. Маринетт было тяжело сдержать подступившие к горлу слёзы — она упала на колени, пряча свое лицо в складках платья Сабин.       — Мамочка! — воскликнула Маринетт, чувствуя, как руки мамы заботливо гладят ее по голове в ответ, и девушка зарыдала.       Она хотела сказать Сабин, что ей больше не страшно; что ей даже не снились кошмары этой ночью, что Лука, как всегда, помогает ей со всем справиться. Маринетт хотела донести, что сегодня чувствует себя лучше, но она безудержно плакала и никак не могла произнести важных слов, однако это было и не нужно: Сабин продолжала гладить свою дочь по макушке, напевая знакомую им обеим мелодию из детства.       Сабин и так знала, что Маринетт старается изо всех сил. И хоть она никак не могла ей помочь, она верила, что ее Маринетт однажды со всем справится, а красивые голубые глаза дочери наконец-то засияют от счастья и больше не будут блестеть от печальных слез.

***

      Когда Маринетт чувствовала себя особо уязвимой после выматывающих, тяжелых событий, она старалась держаться как можно ближе к родителям: ее отец всегда любил крепко обнимать дочку своими широкими руками и подолгу ее не отпускать, мечтая защитить своего ребенка от всех несчастий. И хоть это никак не помогало решить внутренние конфликты его дочери, Маринетт все равно улыбалась внезапным порывам нежности дорогого отца, погружаясь в комфортную атмосферу ее маленького, но такого родного дома, в котором чувство защищенности преобладало над страхами девушки.       Рядом с мамой и папой Маринетт действительно становилось лучше: она забывала на время о призраках прошлого, мучающих ее годами; снова становилась маленькой девочкой, о которой хотели заботиться; могла искренне смеяться над шутками родителей и пробовать их новые рецепты, наслаждаясь каждым моментом, проведенным со своей семьей. Жизнь казалась безмятежной и радостной, когда они все были вместе; Маринетт чувствовала заветный покой, находясь в компании родных людей.       Оставшийся день Маринетт так и провела на первом этаже дома, где ее семья заведовала небольшой кондитерской. Посетителей в воскресный день было много, однако родители все равно успевали уделить внимание своей дочери, которая не так уж и часто спускалась к ним в пекарню: все время Маринетт тратила либо на учебу, либо на свое творчество. Однако в этот раз Маринетт вызвалась помогать: она готовила вместе с отцом, обслуживала клиентов и даже смогла отнести заказ на соседнюю улицу, несмотря на то что Маринетт по-прежнему боялась контактировать с другими людьми. Словом, Маринетт больше не терзали воспоминания о вчерашнем вечере; пока мама и папа были рядом, Маринетт могла ненадолго забыть о мучающих ее кошмарах.       Но Париж постепенно погрузился во тьму; посетителей становилось все меньше, а гул на улице окончательно стих. Сабин повернула табличку на двери с надписью «Закрыто» и заперла двери. Ночь наступила слишком незаметно для Маринетт, оттого ей резко стало страшно: она снова осталась одна, когда родители, поцеловав дочку перед уходом, пожелали ей добрых снов и отправились спать.       Маринетт не спеша дошла и до своей комнаты, а там, закрыв люк, обессиленно свалилась на кушетку и внезапно осознала, почему страх снова завладел ее хрупким телом — кое-что оставалось нерешенным, и это сводило Маринетт с ума. Невольно вспомнилось и то, что завтра очередной учебный день, и на компьютере по-прежнему хранился недоделанный проект, который Маринетт задали еще на прошлой неделе. Но Маринетт понимала, что у нее не получится к нему притронуться — она думала сейчас далеко не об учебе.       Маринетт думала о Коте Нуаре.       Маринетт потупила взгляд в потолок и тяжело вздохнула. Было глупо весь день избегать настойчивые, беспокоящие ее мысли о своем напарнике — они все равно настигли Маринетт, стоило ей запереться в комнате. Она нервно теребила длинный рукав своего свитера и не заметила, как Тикки оказалась рядом.       — Ты хочешь о чем-то поговорить? — спросила квами, вглядываясь во взволнованное лицо хозяйки.       — Как думаешь, Тикки, — голос Маринетт дрогнул, — неужели Кот Нуар и вправду перестанет быть моим напарником?       Страх потерять своего друга и лишиться его поддержки встревожил девушку: Маринетт представила, как Кот Нуар навсегда исчез, оставив Маринетт на произвол судьбы в мрачном Париже, кишащем злостными бабочками, которых бесконечно посылает их общий враг, превращая город в беспросветную тьму.       — Неужели он оставит Париж? — спрашивала Маринетт, не дожидаясь ответа.       Дыхание Маринетт участилось, перед глазами снова всплывали чудовищные образы мертвых людей, из чьих ран сочилась свежая кровь — она текла по узким дорогам Парижа, окрашивая все вокруг в алый цвет. Маринетт увидела, как стоит в луже крови совершенно одна, покинутая своим напарником, и снова почувствовала, как ее охватывает жуткая паника.       — Неужели он оставит меня? — молвила Маринетт.       Маринетт казалось, что у нее больше не осталось слез: ее глаза, покрасневшие за день, болели от продолжительного плача, а ее ослабленное тело забила неистовая дрожь; Маринетт кусала губы, хватала себя руками, пока в голову все лезли пугающие до смерти девушку мысли — Кот Нуар ее покинул, как же ей теперь быть?       Как она будет одна бороться против беспощадного Бражника?       — Это все из-за меня, Тикки, — говорила Маринетт дрожащим голосом.       Она закрыла глаза руками, чтобы не видеть перед собой бледные лица трупов, которых ей удалось воскресить, однако все равно оставшихся в ее памяти как мертвые, бездыханные тела. Маринетт боялась: боялась снова столкнуться со своим врагом, боялась остаться наедине с кровожадным демоном, боялась не услышать спасительный звук колокольчика своего напарника, в ком она всегда нуждалась.       — Это из-за меня Кот Нуар ушел.       Они так много ссорились, и порой Ледибаг говорила более ужасные слова, но только сейчас Маринетт осознала, что она перешла грань, когда дала волю своему бескрайнему гневу. Маринетт тонула — тогда, на Эйфелевой башне, — тонула в переполнявших ее эмоциях, тонула в ярости, в охватившем ее отчаянии. Она боялась, что чувства ее затопят: она позволила себе не умереть, и потому, отравляя душу Кота, разбивая его сердце, раз за разом была вынуждена выливать на напарника всю накопившуюся злость.       Маринетт не хотела думать, кто из них был прав: вина мучила бедную девушку. Она почувствовала раскаяние за свой поступок и не могла сказать, что над ней главенствовало больше: ее страх потерять незаменимого напарника или же угрызения совести.       — Как я могла так поступить с ним? — шептала Маринетт.       Это же был Кот Нуар, всегда верный ей друг, любящий свои глупые каламбуры котенок, такой же незаменимый, как и она, герой Парижа! Что она скажет их народу, когда они узнают, что Кот Нуар оставил город? Как Маринетт сможет убедить людей, что все будет хорошо, если она понимала, что без Кота Нуара она никак не справится?       Она знала, что Кот Нуар всегда был влюблен в нее, знала, какой он ранимый, каким чувствительным бывает ее напарник. Но ярость ослепила разбушевавшуюся героиню: своими словами она вонзила кинжал в его сердце, как тогда, в ее выпускной вечер, когда она не могла больше терпеть всю боль. Она не позаботилась о его чувствах, не позаботилась о том, как сильно она могла его ранить. Кот Нуар теперь оставил ее, а Маринетт даже не представляла, кто может заменить ее единственного напарника.       Ее тело все также дрожало, руки закрывали ее глаза. Тикки гладила девушку по голове, но маленькая квами не могла унять ее болезненную дрожь. Она что-то говорила своей хозяйке, однако та ее не слышала: Маринетт погрузилась в свои мысли о том, что одна не сможет победить Бражника; Ледибаг не может существовать без Кота Нуара, их союз должен быть нерушимым. Маринетт закрыла рот рукой, чтобы подавить плач: это ведь она разрушила их связь! Это ведь из-за нее котенок думает, что он ей больше не нужен!       — Что же делать, Тикки? — сквозь слезы обратилась она к квами. — Я не смогу без Кота Нуара! Я ведь не справлюсь!       — Маринетт, ваша ссора была неизбежной, — качала головой Тикки. — Коту Нуару по-своему тяжело, но ни один из вас не хочет видеть, как плохо другому.       — Я не хочу его терять, — судорожно рыдала Маринетт. — Я не смогу никого найти вместо него, мне нужен Кот Нуар.       Она громче заревела, все также пытаясь рукой заглушить вырывающиеся из ее груди рыдания. Маринетт казалось, что ее поглотила безвыходная тьма: безнадежность ситуации пугала, Маринетт отчаянно пыталась найти решение, но она никак не могла это сделать — эмоции давили на нее, мешали думать. Она не могла успокоиться, только продолжала ворочаться на кушетке, мучаясь из-за своих слез и нескончаемой дрожи.       Маринетт нуждалась во спасении, ей было необходимо услышать утешающие слова, но только от одного человека. Она, измученная своей болью, не заметила, как в ее дверцу, открывающуюся на балкон, постучали, и, наверно, так бы и дальше продолжала лежать на том же месте, если бы Тикки удивленно не прошептала:       — Кот Нуар!..       Квами не сразу спряталась где-то под кушеткой, она словно не знала, нужно ли оставлять Маринетт одну с героем. А та смотрела на люк, в которой продолжали стучаться, и не могла поверить в услышанное: ей мерещилось, или Кот Нуар правда пришел?..       Маринетт на трясущихся ногах медленно подошла к лестнице, ведущей на второй этаж комнаты, и, поднимаясь по ней, она увидела на кровати отбрасываемую темной фигурой тень. Стук прекратился, фигура ушла; Маринетт залезла на кровать и принялась открывать люк дрожащими руками, боясь не успеть и никого не увидеть на пустом балконе, не увидеть дорогого ей напарника.       Она открыла дверцу и резко залезла наверх; сердце бешено колотилось в груди, и, казалось, Маринетт даже забыла, как дышать. Она увидела его: увидела Кота Нуара, увидела своего друга, который, видимо, посчитал, что ему никто не откроет сегодня дверь, и собрался уже уйти, однако услышал скрип открывающегося люка и обернулся. Маринетт с трудом встала, борясь с дрожью в теле, обхватила себя руками, но внезапно потеряла равновесие: ослабленные ноги предательски согнулись, и девушка могла бы упасть, если бы ее не успели вовремя подхватить и прижать к себе.       Маринетт уткнулась в широкую мужскую грудь, почувствовала, как руки Кота бережно обняли ее за талию. Уставшие ноги не держали, дыхания по-прежнему не хватало, но Маринетт не обращала на это внимание: Кот Нуар продолжал ее крепко удерживать, и от приятного чувства покоя, а вместе с ним и от пробудившегося раскаяния, Маринетт снова захотелось плакать.       — Кот Нуар, — шептала дрожащими губами Маринетт, — прости меня, пожалуйста, прости.       Но Кот Нуар не придал значения ее словам: он лишь сильнее прижал к себе девушку, позволяя ей ненадолго расслабиться в его объятиях и утонуть в умиротворяющей тишине парижской ночи.