«Камила, мой дорогой лучик света, Хотел бы я объясниться, почему мы с твоей мамой так и не смогли преодолеть все наши проблемы, но боюсь, никто из нас не даст ответ на этот вопрос. Как бы мы ни старались, у нас не получилось сохранить любовь, которая однажды подарила нам тебя. Но, даже расставшись с твоей мамой, я хочу, чтобы ты знала: наша любовь к тебе никогда не умрет. Времени у меня, увы, не так много: совсем скоро я уезжаю. В этот раз поездка будет долгой, и я не могу сказать наверняка, когда мы снова увидимся. Но я обещаю тебе, моя милая дочурка: как бы далеко я ни находился от тебя, сколько бы километров нас ни разделяло, я всегда буду рядом. Ты всегда сможешь обратиться ко мне, когда тебе понадобится моя помощь, и я буду защищать тебя, даже когда тебе будет казаться, что ты совсем одна. Я вижу, как ты расстроена, моя дорогая, и поверь, меньше всего на свете я хотел бы причинить тебе боль. Прости меня, Камила: я не смог сохранить брак, не смог сохранить твое доверие, а теперь и вовсе надолго тебя покидаю. Хоть обстоятельства и вынуждают меня уехать, я все равно хочу, чтобы ты помнила: это не навсегда. Однажды я вернусь и обниму тебя так крепко, как обнимал каждый раз, когда встречал тебя после школы. Мы снова будем гулять вместе на Шанз-Элизé, напевая: «И в солнце, и в дождь, все, что ты захочешь, сможет воплотиться». И, проходя мимо нашей любимой пекарни, купим самые вкусные пирожные и насладимся ими в ближайшем парке. Мы создадим с тобой еще больше воспоминаний, только постарайся дождаться меня. Впереди у нас с тобой тяжелое время: совсем скоро ты поступишь в коллеж, и я не смогу разделить с тобой это мгновение. Ты взрослеешь, тебя ждут новые знакомства и много эмоций, но ты должна послушать своего стареющего отца: вместе с отрадой придут и новые проблемы. Иногда будет казаться, что весь мир против тебя, и вот моя просьба: старайся находить радость во всем, старайся продолжать верить в чудо и всегда надеяться на лучшее. Жизнь бывает непростой, порой даже несчастной, но и в такие моменты ты не должна забывать: там, где тьма, всегда будет и свет. Не дай себе утонуть в этой тьме, моя драгоценная дочурка, иначе ты можешь навсегда себя потерять. Не забывай, моя принцесса: что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Как бы люди ни были жестоки, как бы плохо тебе ни было, я всегда буду оберегать тебя, потому что ты — мое бесценное сокровище. Я буду безмерно по тебе скучать и ждать нашей встречи. А сейчас береги себя, пока меня не будет рядом. С любовью, твой папа»
Повисла тишина. Мишель не дышала, лишь продолжала разглядывать письмо еще какое-то время. Ледибаг с надеждой взглянула на Марионетку: больше всего на свете она желала избавить ее и себя от этих мучений. Письмо, написанное дорогим человеком Камилы, который покинул ее и больше не вернулся, заставило ее разрыдаться: та закрыла лицо руками, рухнула на колени и издала тяжелый рев; в ее громком крике были слышны все накопившиеся страдания, вся боль преследующего ее прошлого, все страхи и безутешное горе. Мишель не выдержала, уронила письмо и ринулась к своей подруге — Маринетт не успела ее остановить, но это было и не нужно: Марионетка прижалась к груди Мишель и отчаянно произнесла: — Я его любила… я так его люблю… — Я знаю, милая, знаю. Он всегда хотел быть рядом с тобой. — Мне его так не хватает, — плакала Камила, пока Мишель бережно гладила ее по голове. — Когда он был рядом, я чувствовала себя такой защищенной. — Тебя больше никто не обидит, Мими. Мы обе с тобой не позволим этому случиться. Я обещаю тебе. Мишель вытерла слезы с фарфорового лица девушки, ласково провела пальцами по холодным покрытым трещинами щекам и нежно улыбнулась. — Ты всегда была важнее всех для него — ты сама это знаешь. Он бы тоже не хотел, чтобы тебе было больно. Марионетка кивнула и снова прижалась к подруге. Мишель аккуратно взяла ее за подбородок и произнесла: — И он бы не хотел, чтобы ты страдала… в отличие от Бражника. Бражник — зло, Камила. Мы с тобой не раз это обсуждали. Он питается людскими страданиями и никогда не испытывает сочувствия. От него нельзя ждать помощи. Камила отвела взгляд. — Папа бы расстроился, если бы увидел меня такой? Мишель потрепала ее по щеке. — Он бы тебя понял. Давай вместе постараемся ради него, хорошо? Камила слабо кивнула, и Мишель снова улыбнулась. Она взяла ее за руку, помогла подняться; Камила крепко схватилась за нее и неуклюже поплелась в сторону Ледибаг. Ледибаг ждала, неотрывно глядя в их сторону. Ей было волнительно и страшно: Мишель оставалась их единственным шансом на спасение. Ледибаг всегда старалась уберечь мирных жителей от акумы и перестала просить их о помощи с тех пор, как Бражник стал кровожадным в своих поступках, но сейчас она понимала, что без Мишель они не справятся. Страх сменился радостью, когда девушки подошли к ней и Ледибаг смогла разглядеть печальное лицо Марионетки, которое больше не омрачали злоба и жажда мести. Мишель подала руку героине, и та осторожно встала, не веря, что победа так близка. — Как ты себя чувствуешь, Камила? — тихо, словно боясь спугнуть, спросила Ледибаг. Камила подняла голову. Слепые глаза, наполненные слезами, тревожно искали парижскую героиню; Ледибаг коснулась плеча девушки, успокаивая, и Камила судорожно вздохнула. — Я думаю, мне станет лучше, когда этот день закончится, — неуверенно ответила она. Камила не видела, но знала, что Ледибаг улыбалась ей. — Худшее уже позади. Ты со всем справишься. — Мы справимся вместе, — добавила Мишель. Все три девушки держались за руки, создавая круг, дающий им силу. Каждая из них сожалела, что не смогла предотвратить беду, но они знали: кошмар, принесший с собой лишь горе, навсегда объединит их страдающие души. Истощенные и ослабленные, они были готовы сражаться до конца; даже несмотря на всю боль, которую им пришлось пережить, на отчаяние, которое они сейчас испытывают, на грубые слова, которые им предстоит услышать, девушки знали: их никто не сможет сломить. — Ледибаг, — тихо промолвила Камила, — а как же другие… те, которые пережили то же самое? Ледибаг уверенно произнесла: — Их можно будет спасти, но не с помощью силы Бражника. Его помощь будет во благо только ему. Мы найдем другие пути, ты согласна? Камила кивнула. Ледибаг высвободила руки и достала йо-йо. — Вернись к нам, Камила. Пора изгнать демона. Камила сделала громкий вдох, прежде чем просунула левую руку под рваное платье; из пустого живота она достала нечто, напоминавшее большой глиняный осколок, который все это время хранился в фарфоровом теле. Мишель почувствовала волну темной энергии, исходящей от осколка, и вздрогнула, когда Камила передала предмет Ледибаг. — Ей же больше не будет больно, да? — спросила Мишель, крепче хватаясь за правую руку подруги. — Не будет. Я обещаю, — криво улыбнулась Ледибаг и разбила осколок. Печальная мысль пронеслась в голове, и она не решилась ее озвучить: Камила не почувствует физической боли, но воспоминания о ночи, ставшей роковым событием, никуда не исчезнут; они будут терзать ее сердце, останутся раной, которая не заживет, приснятся в кошмарах, и — как бы Маринетт ни хотела, — ни она, ни «Чудесная Ледибаг» не смогут вылечить искалеченную душу страдающей девушки. Из разбитого предмета вылетела темная бабочка. Заученным движением Ледибаг поймала ее, очистила от зла и выпустила на свободу. Мечтая поскорее избавиться от осколков, впившихся в раненые ноги, героиня быстро подбросила черно-красный конверт с письмом и прокричала заветную фразу, избавляющую мир от хаоса Бражника. Божьи коровки окружили Ледибаг и приятно защекотали ее кожу; героиня вздохнула от облегчения, когда почувствовала, как волшебная сила исцеляет раны, стирает с нее кровь, обволакивает своей теплотой. Один миг — и божьи коровки переместились на здание университета и распространились по всему участку, возвращая учебному заведению его прежний вид. Темная сила покинула Марионетку — на ее месте возникла уставшая и потерянная девушка. Ледибаг слабо улыбнулась: Камила прозрела. Серо-голубые глаза удивленно глядели на Мишель, пока та гладила волнистые волосы Камилы, которые всего лишь мгновение назад были устрашающим оружием в виде шипящих змей. — Ты же никогда не плакала, Мишель, — прошептала Камила. — Почему ты сейчас плачешь? Мишель глубоко вдохнула, закрыла рот рукой, попыталась сдержать рыдания и не смогла — она крепко обняла Камилу, поцеловала в щеку, в лоб, коснулась губами ее век, прижала к себе со всей силой, словно стараясь защитить от всех невзгод. Камила изумленно выдохнула и обняла ее в ответ, шепча ей в грудь искреннее и грустное «спасибо». Сзади девушек послышался шорох — Ледибаг резко обернулась. Очнувшийся Кот Нуар хотел подняться, но героиня внезапно кинулась ему на шею и повалила на пол. — Кот Нуар! — громко воскликнула Ледибаг, заключая его в свои объятия. — У нас получилось! Мы всех спасли! Кот Нуар неуверенно обхватил ее талию и тяжело задышал, словно ему по-прежнему было больно. Ледибаг отстранилась, заглянула в его глаза и не увидела в них той же радости, которую она испытывала; взгляд его был опущен, задумчив и — Ледибаг показалось — слегка смущенным. — У тебя не могло получиться иначе, — наконец сказал он и выпустил ее из объятий. — Ты же Ледибаг. Я всегда верил в твои силы. Он холодно улыбнулся, вмиг омрачив ее радость: она надеялась разделить с ним ликование, утонуть в его объятиях, рассмеяться от переполнявших эмоций. Но вместо этого Кот Нуар продолжал прятать глаза, и Ледибаг, расстроенная, сделала то, что у нее лучше всего получалось, — надела на себя маску хладнокровной и бесчувственной героини. Внезапно Кот Нуар встрепенулся и устремил взгляд в сторону Ноэля, о котором, удивленно отметила про себя Ледибаг, они совершенно забыли. — Гребаная тварь, — прорычал Ноэль, вставая с пола. — Ты думаешь, тебе это сойдет с рук?! Камила испуганно обернулась и прижалась к Мишель — та, напротив, угрожающе посмотрела на Ноэля, готовясь и дальше ее защищать. — Ты сам во всем виноват, — громко сказала Мишель. — Не надейся, что ты получишь от нас сочувствия. — Я помню свою смерть, проклятая ты дрянь! — кричал Ноэль. — Я помню, как она убила моих друзей! — Твои друзья — монстры! — воскликнула Мишель. — Вы ответите за то, что сделали с Камилой! Ледибаг увидела, каким безумным стал Ноэль: он выглядел озверевшим, отчаянно захотел отмщения; необузданная ярость грозилась вырваться наружу и лавиной страшного гнева обрушиться на беззащитную девушку. Ноэль сорвался с места — плевать ему было на то, что Мишель заслонила Камилу собой, — он намеревался прикончить их обеих. Однако Ноэль просчитался. Кот Нуар возник перед ним, ударил в челюсть — Ноэля откинуло в сторону. Он неуклюже попытался встать, но Кот Нуар приблизился к нему и, схватив его за волосы, грозно произнес: — Ты жалок. Об таких, как ты, даже стыдно марать руки. Ледибаг подошла к ним, положила руку на плечо Кота, а затем окинула Ноэля взглядом, полным отвращения; из его рта сочилась свежая кровь. — Еще хоть шаг сделаешь в их сторону, и я больше не буду сдерживать Кота Нуара, — предупреждающе сказала Ледибаг. Ноэль злобно оскалился. — Я все равно отомщу этой суке, когда вы свалите. — За его ответом последовал следующий удар в живот. — Ледибаг больше не воспользуется своими силами и не вылечит тебя, так что лучше тебе заткнуться прямо сейчас! — перешел на крик Кот Нуар. Ноэль зажмурился от боли, а затем с ненавистью посмотрел на Ледибаг. В злобных, разгневанных на весь мир глазах Ледибаг увидела не только чудовищную жажду мести, но и плохо скрываемый страх: страх смерти, страх снова встретиться со зверским противником, страх снова почувствовать себя беззащитным. Ледибаг отвернулась: не желала сталкиваться с убийственным взглядом Ноэля; его чувства были ей знакомы и вызывали неприятные до внутреннего отчаяния воспоминания. — Уходите, девочки, — хрипло произнесла Ледибаг. — Мы разберемся с ним. Скажите полиции, где мы находимся. Мишель не нужно было уговаривать — она схватила за руку Камилу и поспешила ее вывести из злосчастного коридора. Ледибаг, смотря им вслед, устало вздохнула. — Тут останемся или по домам? — спросил Кот Нуар. Ноэль тщетно пытался вырваться из его хватки. — Все равно нужно давать показания, — ответила Ледибаг. — И нужно рассказать всем правду: Ноэль и его компания должны быть наказаны. Кот Нуар, удерживая Ноэля одной рукой, снял с себя ремень и крепко обвязал запястья парня сзади. — Ты знала, что было в том письме? — снова спросил Кот Нуар. — Я догадывалась. Каждая девушка хочет чувствовать себя в безопасности. А кто, если не родной отец, может в этом помочь? Кот Нуар хмыкнул, встал с пола, оглядел брыкающегося Ноэля. А затем внезапно воскликнул: — Я помог спрятаться Маринетт, когда напала Марионетка. Мне надо убедиться, что с ней все в порядке. Побудешь тут, хорошо? Ледибаг от удивления расширила глаза — черт, вот это она точно не могла предугадать! Кот Нуар не стал дожидаться ответа, а просто выпрыгнул через окно, направляясь туда, где он видел Маринетт в последний раз. Ледибаг хлопнула себя по лбу, недовольно уставилась на Ноэля; тот тоже смерил ее презрительным взглядом. — Что, бросил тебя твой щенок? — огрызнулся он. — Иди ты к черту, — устало произнесла Ледибаг и прислонилась к стене. Придется придумать оправдание, почему Маринетт не оказалось на месте, но этим она займется позже: полиция резко ворвалась в коридор с разных сторон, окружая Ноэля и Ледибаг. Она закатила глаза, когда заметила у них оружие в руках. «Этот день еще не скоро закончится», — сделала неутешительный вердикт Ледибаг. И, как нарочно, в этот же момент ее сережки запищали.***
Сказать, что Маринетт устала, — ничего не сказать. Любая схватка с разумной акумой истощала настолько, что сил едва ли хватало, чтобы залезть на кровать и бездумно смотреть в потолок весь остаток дня; более того, сражение с акуматизированными людьми, с которыми Маринетт была знакома лично, по-особенному доводили ее до апатии и тяжелого опустошения. Очистив от зла бабочку, она не решила проблемы Камилы. Если бы Маринетт могла, она бы навсегда стерла ужасные воспоминания из головы своей однокурсницы. Сегодняшний день помог Маринетт проникнуться к ней симпатией: Камила была всего лишь несчастной жертвой, которая хотела получить внимание и признательность. И Маринетт ее понимала. Она сама была такой же. Маринетт лежала на кровати, свернувшись калачиком. Устроившись рядом, Алья нежно гладила ее по спине, изредка бросая встревоженные взгляды на Луку: тот сидел на краю кровати и держал в руке гитару, на которой ему совсем не хотелось сейчас играть. Они пришли сразу же, как только узнали об акуме. Маринетт не отвечала на звонки, и тревожность ее близких росла с каждой секундой, стоило им прочитать все больше уведомлений о внезапном происшествии. Алья не отрывалась от своего телефона в надежде найти хоть какую-то информацию; Лука успокаивал родителей Маринетт, стараясь не показывать, насколько беспомощно он себя чувствовал. Они смогли свободно вздохнуть, только когда увидели в прямом эфире разлетающихся в разные стороны божьих коровок, и окончательно смогли унять тревожность, когда Маринетт позвонила и сказала им: «У меня все хорошо». Ее друзья и родители удивились тому, какой спокойной пришла Маринетт, хоть от их глаз и не скрылась ее усталость. Маринетт слабо улыбнулась, попыталась ответить на их бесконечные вопросы, а потом, извинившись, ушла в свою комнату, куда вместе с ней незамедлительно отправились Лука и Алья. Они не хотели оставлять ее одну, боясь, что Бражник снова причинит ей боль. Они не отпускали ее из виду и бережно держали за руку, а вечером принесли ей ужин, приготовленный отцом Маринетт. Но сама Маринетт не шла на контакт, продолжая обессилено лежать на кровати, так и не притронувшись к еде. Алья и Лука чувствовали: Маринетт снова замыкается в себе, и они никак не могли ей помочь. Ласково перебирая ее короткие волосы, Алья спросила: — Маринетт… Возможно, тебе стоит снова вернуться к таблеткам. В последнее время было много плохих событий, и я боюсь, что… Алье не нужно было договаривать, чтобы Маринетт поняла, о чем она пыталась сказать: Маринетт впадала в апатию. Ее состояние ухудшалось. Маринетт вздохнула, уткнулась лицом в мягкую подушку так, что никто из друзей не видел ее уставшее выражение лица. Возвращаться к таблеткам Маринетт категорически не хотела: хватало того, что она воспользовалась успокоительным, от которого твердо намеревалась отказаться. — Я знаю. Я подумаю над этим… и поговорю со своим врачом, — сказала Маринетт. Алья вопросительно посмотрела на Луку, и тот кивнул. Он потянулся к Маринетт, аккуратно взял ее руку — почувствовал, какой холодной она была, — и произнес: — Тебе нужно поспать, Маринетт. Если ты захочешь, мы можем остаться тут… — Не надо, — слишком резко ответила Маринетт и тут же закусила губу. Она больше не может позволить своим близким так переживать из-за нее. — Я вам очень благодарна, но больше не хочу вас задерживать. Все хорошо, правда, мне просто нужно время. Вышло грубее, чем она планировала. Лука и Алья взглянули на нее с сомнением. Маринетт потребовались силы, чтобы улыбнуться и постараться их убедить: сейчас она не нуждалась в их помощи. — Я правда очень устала, — сказала Маринетт. — Я отдохну и напишу вам. — Если тебе что-то понадобится, обязательно звони нам, — твердо произнесла Алья. — Звони в любое время. Маринетт не могла передать словами, как сильно она была им благодарна. И грустно осознавала, что ее вымученной улыбки не будет достаточно для того, чтобы выразить всю любовь, которую она чувствовала к своим друзьям. Они обняли ее на прощание, нежно поцеловали в щеку и, бросая обеспокоенный взгляд напоследок, вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Маринетт даже не сменила позы: настолько она была истощена. Тикки вылезла из сумочки и тяжело вздохнула: она устала не меньше Маринетт, но квами, в отличие от людей, всегда имели способность к быстрому восстановлению сил. Тикки очень бы хотела поделиться этим талантом со своей Маринетт. — Мне было очень страшно, Тикки, — тихо сказала Маринетт. — Я проигрывала Бражнику, теряла Камилу, могла потерять Кота Нуара… Я чувствовала себя такой бессильной. — И ты все равно выиграла, Маринетт. — Тикки подлетела, прижалась к щеке. Маринетт лежала с закрытыми глазами и никак не отреагировала на нежное прикосновение. — Ты самая сильная Ледибаг, которую я когда-либо встречала. Маринетт не ответила и лишь прижала к себе подушку. Она не ждала ни поддержки, ни утешения от своих близких: Маринетт сама не понимала, что сейчас ей могло помочь. Тикки выключила свет, отлетела на небольшое расстояние так, чтобы Маринетт осталась одна; внутреннее чутье квами подсказывало, что Маринетт нуждается в тишине и спокойствии. В комнате стало темно, даже фонарики на балконе сейчас не освещали пространство. Поэтому под покровом ночи было тяжело разглядеть появившуюся на балконе темную фигуру. В этот раз, почувствовав на себе взгляд и повернувшись лицом к дверце, Маринетт не испугалась: по ярко-зеленым глазам было легко догадаться, кто ее снова навестил. Она ожидала его появления. — Кот Нуар, — тихо произнесла Маринетт, приподнимаясь. Кот Нуар улыбнулся. Маринетт привстала и открыла дверцу, чтобы впустить гостя: он ловко прыгнул внутрь и устроился рядом на кровати. — Добрый вечер, принцесса, — сказал он устало, когда Маринетт села напротив него. — Я тебя снова разбудил? — Я и не спала, — ответила ему Маринетт, пытаясь в темноте разглядеть черты его лица, но она могла лишь видеть только пронзительные зеленые глаза. Глаза неестественного изумрудного цвета притягивали, внушали спокойствие; они смотрели на Маринетт с искренней добротой и тихой радостью от осознания того, что она сейчас была в безопасности. Он был рад видеть ее невредимой. А она была рада видеть его живым. — Я не смог найти тебя после того, как все закончилось, и начал беспокоиться. Я бы и раньше зашел, но не хотел помешать тебе и твоим друзьям. — То есть ты здесь уже давно? — удивленно спросила Маринетт. — Где-то полчаса, — решил соврать Кот Нуар: он ждал ее гораздо дольше. Потупив головы, они замолчали. В наступившей тишине им стало легче: рядом друг с другом ни Маринетт, ни Кот Нуар не видели необходимости делиться тяжелыми чувствами. Их взгляды пересеклись на секунду, и в глазах они увидели сострадание — то, в котором они так оба нуждались, и то, которое их объединяло. — Безумный был денек, да? — Кот неловко улыбнулся, откинувшись спиной к стене. — Возможно, никто так и не рассказал о моих сегодняшних подвигах, но, к твоему сведению, принцесса, я сегодня был на волоске от смерти! Совру, если скажу, что мне было совсем не страшно, но как жаль, что ты не видела, как в очередной раз я надрал задницу Бражнику! Маринетт криво и печально усмехнулась, стараясь не вспоминать то, что они сегодня пережили: Кот Нуар не мог догадываться, как она себя чувствовала, глядя на бездыханное тело своего напарника. Маринетт была уверена: сегодняшний день станет ее очередным ночным кошмаром — как станет и для Камилы. Маринетт, не пожелав и дальше слышать от Кота Нуара, как он чудом избежал смерти, поддалась внезапному порыву и обняла его. Она уже делала так раньше: так же прижималась к нему совсем недавно на этой кровати, так же чувствовала на себе его удивленный взгляд. Кот Нуар не мог ее оттолкнуть: она ведь сейчас не была Ледибаг — и от понимания этого Маринетт тяжело вздохнула ему в грудь, чувствуя, как больно закололо где-то возле сердца. Кот обхватил Маринетт в ответ, вызвав у нее приятную дрожь по всему телу. Его нежные касания, стук его размеренного сердцебиения и теплое дыхание, которое она ощущала на макушке, никак не могли сравниться с радостью от осознания того, что ее напарник был жив. Образовавшаяся между героями пропасть сейчас не имела никакого значения для Маринетт — Кот Нуар рядом, а это главное. — Я хотела поблагодарить тебя, — тихо сказала Маринетт, отстранившись. Кот Нуар с интересом взглянул на нее. — Ты спас меня сегодня. Спасибо. — Ты уже благодарила меня, принцесса, — ухмыльнувшись, ответил он. — Я знаю… Я просто очень ценю, что ты делаешь для меня и для всех людей. Кот Нуар задумчиво смотрел на нее, а затем, вздохнув, снова прижал ее к себе. — Меня не нужно за это благодарить. Для меня благодарность — это знать, что ты в порядке. Она услышала, как его сердце стало в волнении биться быстрее, и почувствовала, как Кот крепче обхватил ее плечи. — Ты слишком добрая, Маринетт. Всегда стремишься всем помочь, рискуешь собой, подвергаешь себя опасности. Ты настоящая героиня, но у тебя нет костюма, который смог бы тебя защитить. В отличие от меня, ты уязвима. Я знал, что ты наверняка захочешь спасти ту девушку, поэтому примчался как можно скорее. Его слова беспокоили Маринетт и в то же время необычным образом согревали ее сердце. Она подняла голову, чтобы встретиться с Котом взглядами. В глазах ночного гостя она увидела еще одно чувство — то был страх за нее. — Маринетт… я очень переживал за тебя. И опять — это противное чувство вины, давящее на грудь, до тошноты сжимающее внутри органы. Еще один человек волнуется о ней, еще один человек не знает, что она — Ледибаг. Да если бы Кот Нуар узнал, что он сейчас обнимает Ледибаг — ту самую, которую сегодня оттолкнул! — он бы даже не пришел ее навестить! От этой мысли хотелось разозлиться и в то же время заплакать. А затем Маринетт осенило: когда успело все так измениться? Когда Кот Нуар стал так бережно держать ее за плечи, приходить к ней каждый раз ночью, с волнением смотреть в ее лицо? Когда они успели так отдалиться друг друга, будучи героями Парижа, и в то же время сблизиться, когда на Маринетт не было ее маски Божьей Коровки? Когда она стала ему так дорога? — Кот Нуар, я просто думала, что смогу помочь Камиле. Мне правда жаль, что тебе пришлось волноваться обо мне. Я наоборот хотела облегчить тебе работу… — Только не ценой твоей жизни или чьей-либо еще, — серьезно произнес Кот. — Пожалуйста, больше так не рискуй. Маринетт грустно опустила голову и ослабила объятия. Была бы ее воля — она вообще никогда бы не сражалась с акумами! Но как она может предать Париж, предать Тикки, предать Кота Нуара? Она бы с удовольствием перестала рисковать, но кто, если не Ледибаг, будет и дальше защищать столицу от Бражника? — Знаешь… Все-таки есть способ, как ты можешь помочь нам облегчить работу, — сказал Кот Нуар. Снова его ухмылка на лице, снова взгляд лукавых и таких серьезных глаз. Маринетт непонимающе посмотрела на него. — О чем ты? — Ты можешь поговорить с Камилой. Что-то мне подсказывает, что вы найдете общий язык. Маринетт не скрыла удивление — Кот порой умел сказать такое, чего она никак не могла ожидать. — Поговорить с ней? Но зачем? — в изумлении спрашивала Маринетт. — Нет, разумеется, я волнуюсь о ней, но я не думаю, что ей сейчас нужно внимание, тем более от меня — я всего лишь ее однокурсница!.. — Ей одиноко, — произнес Кот Нуар. — И сейчас как никогда она нуждается в друзьях. Я уверен, разговор с тобой поможет Камиле: она будет знать, что теперь она не одна. Маринетт задумчиво прикусила губу и уставилась на стену за спиной Кота Нуара. Фотографии с друзьями грели ее сердце каждый раз, когда она остро нуждалась в их поддержке. Маринетт знала, что может обратиться к своим друзьям в любую минуту — Алья так сама сказала, — но была ли такая же возможность у Камилы? Ее отношения с Мишель были удивительными и трогательными, но могла ли Камила полностью рассказать ей то, что ее глодало? Почему в тот день Камила не смогла поведать своей подруге о том, что случилось на вечеринке? Маринетт тоже была вынуждена много чего скрывать от своих друзей — того требовали обязательства Ледибаг, — но почему Камила поддалась свирепости Бражника вместо того, чтобы довериться своей близкой подруге? — Но что я ей скажу? — грустно спросила Маринетт. — Мы ведь не так близко общались… — Ты умеешь находить правильные слова. Разве ты сама не хочешь ей помочь? И Маринетт хотела — Кот Нуар смог это увидеть в ее глазах, — но что-то продолжало ее терзать. Маринетт опустила голову и тяжело вздохнула. — Я хочу… И не только потому, что это может предотвратить появление еще одной акумы. Мне правда жаль Камилу, эти люди поступили с ней бесчеловечно. Кот Нуар внимательно смотрел на Маринетт, пока та тщетно пыталась скрыть от него лицо. Он уверенно взял ее за подбородок, заставил взглянуть на него; Маринетт сначала было смутилась, однако в ту же секунду осознала — в компании Кота все интимное становится вдруг естественным и… правильным. — Что-то еще, Маринетт? И она призналась: ему и себе. — Я чувствую вину перед ней. Кот Нуар нахмурился. — Почему? — Я не уделяла ей достаточно внимания, — тихо сказала Маринетт. — Если бы я знала, как все обернется, я бы постаралась отговорить ее не идти на эту проклятую вечеринку. — Но ты ведь не знала. И даже если бы знала, это не значит, что ты смогла бы ее отговорить, — ответил Кот. Он ласково гладил короткие волосы девушки, стараясь вселить в нее уверенность. Маринетт и так знала то, что сказал Кот Нуар, — эти же слова она говорила и Камиле. Однако от этого чувства вины меньше не становилось. — Кот Нуар, она пошла к тем парням, потому что остро нуждалась в чьем-то внимании. Мне кажется, так она хотела чувствовать себя… значимой. Кот Нуар удивленно приподнял брови. — Как ты это поняла? — Из ее письма, — сказала Маринетт и тут же закусила губу. Черт, ее же не было там, когда Мишель читала письмо! Точнее, она была, но не как Маринетт, а как Ледибаг, — но Кот Нуар не должен этого знать! До Кота Нуара еще не успели дойти слова Маринетт, как она быстро проговорила: — После случившегося я пересеклась с Мишель и спросила, как они смогли победить акуму, и Мишель мне все рассказала, и про письмо, и про отца Камилы, и про Камилу… — Но я не понимаю, как это письмо связано с тем, что она пошла на вечеринку, — нахмурившись, ответил Кот: благо, он не нашел ничего подозрительного в словах Маринетт. — Не само письмо, а смысл, который вложил отец Камилы, когда писал ей. Она ведь так скучала по нему… И ты верно сказал: ей и вправду стало очень одиноко, когда самый близкий человек покинул ее. Никто не захочет жить в одиночестве… И я думаю, она просто хотела найти того, кто поможет ей почувствовать себя лучше. Кот Нуар по-особенному воспринял то, что сказала Маринетт: он отстранился, задумчиво посмотрел на нее, а затем перевел взгляд куда-то в сторону, будто осознавая что-то важное. — Если все так, как ты говоришь, — начал Кот Нуар после недолгого молчания, — то почему ты продолжаешь винить себя? Ты бы не смогла дать ей то внимание, которое ей было нужно, ты даже не была обязана этого делать. — Но если бы я догадалась и если бы я ей помогла, мы бы смогли предотвратить беду!.. — Но мы не могли, Маринетт! — повысил голос Кот Нуар. — И никто из нас не мог! В этом и суть: никто из нас не вернется в прошлое, чтобы все исправить, и, если бы даже это было возможно, никто не знает, как бы все обернулось! Губы Маринетт задрожали, а ее руки сжались. Кот Нуар тихо вздохнул. — Когда я просил у тебя прощения… за то, что не смог тебя защитить, ты помнишь, что ты мне ответила? — Что в этом виноват только Бражник, — кивнув, сказала Маринетт. — Именно, и поэтому ты не должна себя винить. То, что случилось, случилось бы и без нашего участия. Единственное, что мы сейчас можем сделать, так это не дать Камиле снова акуматизировать себя. Ты согласна, принцесса? Его улыбка успокаивала, давала надежду; Маринетт бы не смогла не улыбнуться ему в ответ, даже если бы не хотела. А хотела она сейчас только одного: избавиться от проклятого и пожирающего ее внутренние органы чувство вины. — Я пойду к ней, — неуверенно сказала Маринетт. — Я не смогу вернуться в прошлое. Но я смогу хотя бы предотвратить будущее… Правда, я все равно не знаю, что мне ей сказать. — То, что говоришь всегда, когда твои друзья в тебе нуждаются. Просто дай ей возможность выговориться. И тут его улыбка стала совсем другой — Маринетт наконец увидела, каким истощенным был Кот Нуар. Ее глаза, привыкшие к темноте, разглядели вымученный взгляд ночного гостя; улыбка героя казалась вялой и безжизненной: Кот Нуар старался собрать все остатки сил, чтобы только обнадежить Маринетт. Это не должно ее удивлять: сегодня был ужасающий день для них обоих, — но что-то было еще в этих тусклых зеленых глазах, которые, несмотря на весь ужас, что они повидали, всегда продолжали излучать свет, вселяющий Маринетт уверенность. Что-то еще происходило, и Маринетт не могла понять. — Кот Нуар, все же хорошо?.. Мы же… то есть, вы же победили, — спросила она, изучая его лицо. Кот Нуар лишь грустно усмехнулся. — Все хорошо, Маринетт. Мы победили, — подтвердил он, но Маринетт это не успокоило.***
Дождливые серые дни снова сменились солнечными. Лужи на мокром асфальте еще не успели высохнуть, и Маринетт, к своему несчастью, неосторожно наступила в одну из них и запачкала светло-розовые брюки. Она бы сильно расстроилась, если бы сейчас ее голова не была забита другими важными мыслями: сегодня именно тот день, когда она наконец-то решилась пойти к Камиле. Маринетт стояла возле подъезда небольшого многоэтажного дома, не решаясь зайти внутрь. Дверь в подъезд, к удивлению Маринетт, была открыта, словно дом уже давно ждал заблудившуюся по дороге гостью и приглашал ее к себе подняться на второй этаж — туда, где жила Камила со своей матерью. Солнце вышло из облаков, озаряя путь Маринетт приятным и теплым светом. Она посмотрела на небо и тут же зажмурилась. «Хороший знак», — подумала Маринетт. Тем временем Тикки выжидала, глядя на нее из сумочки. — Ты боишься, Маринетт? — спросила она заботливым голосом. Маринетт перевела взволнованный взгляд на квами. — Немного. Я все больше сомневаюсь, что смогу хоть как-то помочь Камиле. Ее пальцы нервно теребили лямку сумочки, а ладони уже успели вспотеть от беспокойства. Тикки догадалась, о чем сейчас думала ее хозяйка: снова о несокрушимой и решительной Ледибаг и об ее полной противоположности — испуганной и неуверенной в себе девушке, которая так тщетно пыталась скрыть свою слабость за маской Божьей Коровки. — Доверься своей интуиции, — произнесла Тикки. — Слова придут сами по себе, вот увидишь. Ты поддержишь Камилу, и вам обеим станет легче. Тикки смогла успокоить Маринетт, но совсем не убедила ее в своей правоте. Маринетт беспомощно вздохнула — деваться уже было некуда, — и не успела она сделать шаг вперед, как из подъезда вышла высокая белокурая девушка, с которой она уже успела ранее познакомиться. Мишель подняла голову, увидела напротив себя Маринетт и кивнула ей в знак приветствия. Не было ничего удивительного в том, что они пересеклись возле дома Камилы: Мишель сама дала Маринетт адрес. Пару дней назад Маринетт смогла отыскать Мишель с помощью старшекурсников: Камила больше не появлялась в университете, а сама Маринетт не знала, как могла с ней связаться. Ей пришлось собрать волю в кулак и встретиться с Мишель, что оказалось слишком трудной задачей для маленькой испуганной героини без маски: волнение неприятно сковало горло, а страх снова овладел руками, заставив их дрожать, но что это был за страх, откуда росли его корни, Маринетт не могла точно сказать. Страх ошибиться, страх снова столкнуться с чувством вины, увидеть осуждение в глазах Мишель — Маринетт же могла! Могла догадаться, как Камиле было плохо, и помочь ей! Но Маринетт не увидела в серых глазах Мишель ни осуждения, ни презрения и ничего того, что могло бы очередным грузом обрушиться на худые дрожащие плечи юной Божьей Коровки; в глазах Мишель она разглядела лишь горечь и нескрываемую боль, за которой таилась вина — такая же, что мучила Маринетт по сей день. Видимо, их схожие чувства помогли Маринетт заслужить ее доверие — так думала сама Маринетт, не догадываясь, что Мишель давно о ней знала и ждала встречи с ней. — Хорошо, что ты пришла, — произнесла Мишель. — Камила ждет тебя. Я ее предупредила. — Как она? — спросила Маринетт, проследив взглядом за тем, как Мишель доставала пачку сигарет из сумки. Мишель помолчала, закурила сигарету, а затем усмехнулась. — Она делает вид, что справляется. Дурочка… Маринетт не знала, что ответить, и лишь наблюдала за тем, как Мишель задумчиво выдыхала сигаретный дым. Курила она элегантно — заметила Маринетт, — и в общем-то Мишель можно было описать как достаточно изящную и очень привлекательную девушку. Раньше у Маринетт не было возможности хорошо разглядеть новую знакомую, но теперь ей казалось, что она не может оторвать от нее взгляд: Мишель удивительно сочетала в себе грациозность, нежность, присущую истинной французской леди, и невероятные твердость и стойкость духа, что можно было бы по-другому описать как мужественность. Теперь Маринетт видела некую закономерность в дружбе Мишель и Камилы: они идеально дополняли друг друга. Маринетт пришлось отвлечься от мыслей, когда Мишель внезапно произнесла: — Она всегда была сильной, хотя по ней не скажешь, — голос девушки дрогнул, и Маринетт показалось, что вот-вот из глаз Мишель покатятся слезы. — Камила очень редко показывает, как ей бывает больно, и каждый раз мне с трудом удается вытащить из нее хоть слово. Если бы она только смогла мне открыться… — Вы очень близки, — сказала Маринетт с легким восхищением. — Я слышала, что ты была рядом, когда Ледибаг сражалась с Марионеткой. Без твоей помощи она и Кот Нуар не смогли бы победить. Мишель, горько усмехнувшись, потушила сигарету и выкинула ее в рядом стоящую урну. — Всем было бы гораздо лучше, если бы я сразу поняла, как сильно она страдает. Я так виню себя за то, что не смогла ничего сделать. Маринетт слышала, как в голосе Мишель нарастала злость, которую она старалась не показывать, — то была злость на саму себя. Маринетт хотела бы ей помочь: разделить ее чувства, дать ей выговориться, но Мишель и не нуждалась в этом. Она не хотела принимать ничью помощь: единственное, чего она действительно желала, так это облегчить страдания своей подруги. — Мишель, ты не могла тогда ничего сделать… Ты же не знала, как все обернется. «В этом виноват только Бражник» — как легко они с Котом могли чередовать эти слова, подумала про себя Маринетт, но не успела их произнести. Мишель подняла высоко голову, посмотрела на небо и сказала: — Я просто хотела уберечь ее от любых бед. Я всего лишь хотела видеть, как она улыбается, и слышать, как она смеется. Моя бедная девочка… Мишель посмотрела на Маринетт, и та в изумлении ахнула. Во взгляде стойкой и сильной девушки, которую, казалось, ничто не могло сломить, Маринетт увидела слабость: искреннее чувство, все это время скрываемое за дружеской заботой и сдерживаемыми порывами ласки, загорающийся огонек в глазах при упоминании имени, вызывающем трепет, и в этих же глазах — еле заметные слезы, рожденные беспокойством и страхом за родного человека. — Ты любишь ее, — выдохнула Маринетт. Мишель вытерла рукой невидимые слезы и грустно улыбнулась. — Мне пора идти. Удачи, Маринетт. Я рада, что у тебя получилось прийти. Уходя, Мишель достала еще одну сигарету и погрузилась в мысли. Маринетт недолго смотрела девушке в спину, прежде чем наконец-то зашла внутрь. Дом был старый, возможно, построен в середине прошлого века; в подъезде пахло сыростью и едкой краской, которую обычно использовали для ремонта квартир. Под ногами была расколотая, покрытая грязью плитка, словно никто из жильцов не заботился о состоянии подъезда; где-то валялись недокуренные сигареты и пустые бутылки. Маринетт, окидывая взглядом помещение, брезгливо поморщилась. Лампочка в подъезде недостаточно освещала пространство, а оконные стекла были столь же грязными, что и пол под ногами, и почти не пропускали солнечный свет. Маринетт осторожно поднималась по лестнице, стараясь не споткнуться в полутьме, пока Тикки недовольно ерзала в сумочке. — Какое мрачное место, — высунувшись, сказала она. — Неужели у Камилы дома так же темно и холодно? Но квартира Камилы встретила более радушно; Маринетт постучалась, и ей дверь открыла худощавая женщина с длинными, как у Камилы, волосами, только более светлого оттенка, завязанными в неряшливый хвост. Глаза женщины были красными от слез, а нижние веки — отекшими, болезненно синеватого цвета. Лоб прорезали глубокие морщины, придавая женщине больше возраста, чем ей было, однако, несмотря на это, Маринетт все равно видела в ее лице схожие черты с Камилой, которые являлись их отличительной красотой. — Здравствуйте, мадам… — и тут Маринетт была готова хлопнуть себя по лбу: у Камилы была сложная двойная фамилия, которую Маринетт не удосужилась запомнить! — Ты пришла навестить Камилу? — резко перебила ее женщина и пригласила внутрь, уставше и по-доброму улыбаясь. — Мишель сказала, что ты поднимешься, но я не ожидала, что так скоро. На маме Камилы был надет уютный домашний халат, и в целом она действительно выглядела так, будто не была готова принимать гостей, даже несмотря на то что Мишель вышла от них несколько минут назад. Маринетт зашла в небольшой и тесный коридор, заполненный различными вещами и обувью; среди них она узнала кое-какие модные туфли и сапоги Камилы, на которые Маринетт всегда обращала внимание: все-таки у Камилы был хороший вкус в одежде. — Извините, если я вам доставила неудобства… — быстро проговорила Маринетт, ощущая себя очень неловко в незнакомом месте. — Никаких неудобств, — махнула рукой женщина. — Правда, у нас здесь небольшой беспорядок, и надеюсь, ты не посчитаешь меня плохой хозяйкой. Мама Камилы даже попыталась засмеяться, но смешок получился смущенным и жалостливым. Маринетт видела, какой несчастной выглядела женщина, и сердце девушки сочувственно отозвалось легкой болью в груди. — Как тебя зовут? Кажется, Мишель называла твое имя: Мари, да? — Маринетт, — ответила она и смущенно добавила: — Извините, я не знаю, как к вам обращаться… — Можешь называть меня мадам Сорель, — сказала мама Камилы мягким голосом. Мадам Сорель старалась держаться стойко: улыбка не сходила с лица, но губы нервно дрожали. — Комната Камилы в конце коридора, — она показала рукой. — Через полчаса я принесу вам чай с домашними печеньями. Надеюсь, ты любишь печенья с шоколадной крошкой? — Это мои любимые, — улыбнулась Маринетт и почувствовала, как Тикки радостно зашевелилась в сумочке: настоящая сладкоежка. Маринетт повернулась, сделала несколько шагов и услышала шум позади себя: мадам Сорель с грохотом свалилась на рядом стоящий стул, чем сильно напугала Маринетт. — Мадам Сорель, вы в порядке? — в волнении подоспела Маринетт. Мадам Сорель выглядела бледной, измученной; взгляд ее был полон отчаяния и еще не пережитого горя. Маринетт часто видела этот взгляд: видела прозрачные слезы, стекающие по впалым щекам, и это убийственное осознание в глазах — в глазах ее дорогой матери, Сабины. — Я в порядке, просто я слегка устала, — махнула рукой мадам Сорель. — Может, мне позвать Камилу? — обеспокоенно спросила Маринетт. — Нет, не нужно, пускай отдыхает. Ей точно сейчас будет во вред еще и переживать за меня. Мадам Сорель прикусила губу и дрожащими руками пыталась потуже затянуть пояс халата. Маринетт доверилась интуиции: сочувственно коснулась ее плеча, и мадам Сорель судорожно вздохнула. — Я скоро к вам подойду. Надо посмотреть, приготовилось ли печенье в духовке. Мадам Сорель быстро встала, смахнула подступившие слезы и ушла в сторону кухни. Маринетт, помешкавшись, вышла из коридора. На двери комнаты Камилы была табличка с ироничной надписью «без стука не входить». Видимо, она очень ценила свое личное пространство. Маринетт подняла руку и постучалась — тихое «войдите» раздалось из комнаты. Маринетт сделала глубокий вдох и открыла дверь. Первое, что Маринетт увидела, — разбросанные по полу множество журналов мод, кучу разной одежды, бесконечное число бумаг с набросками на большой кровати и даже милые мягкие игрушки, чему Маринетт сильно удивилась. Случайно бросив взгляд в сторону, она также заприметила и восковые свечи на туалетном столике, которые необычным образом придавали царящему здесь хаосу утонченность, и развешанные на стене эскизы будущих платьев и костюмов, чем очень напомнили Маринетт ее комнату. — Извини, что не успела убраться, — донесся до Маринетт дружелюбный уставший голос. — По правде говоря, я и не надеялась, что ко мне кто-нибудь зайдет. Камила сидела на кровати под одеялом; теплые солнечные лучи, пробравшиеся сквозь занавески, немного осветили темную комнату, и Маринетт смогла разглядеть изможденный вид однокурсницы и нежную, однако почти безжизненную улыбку на ее смуглом лице — улыбку, похожую на улыбку ее матери, мадам Сорель. Маринетт впервые увидела Камилу с того дня, как на них напала Марионетка. — Не надеялась? Но почему? А как же Мишель? — спросила Маринетт, подойдя ближе к кровати. Камила криво усмехнулась. — У Мишель есть те, о ком ей нужно позаботиться. Она не может быть вечно рядом со мной. Руки Камилы держали некий конверт, который привлек внимание Маринетт: на нем не было почтовой марки, не было адреса, и в слабом свете солнечных лучей, она прочитала то, что уже однажды смогла прочитать несколько дней назад: на конверте было написано «для любимой дочери». — Это письмо еще давно мне написал мой папа, — заметила Камила интерес своей гостьи. — Я так разозлилась на него за то, что он уехал, что даже не стала открывать конверт и засунула его далеко в наш старый чемодан, где о нем и забыла. А ведь он так хотел, чтобы я его прочитала… Маринетт догадывалась, что то письмо, которое дал ей «Талисман Удачи», было всего лишь копией: оригинал все это время прятался где-то возле самой Камилы. «Хорошо, что она смогла его найти», — подумала Маринетт. Это письмо помогло победить Марионетку и дать надежду Камиле и всем вокруг: такая ценность должна быть всегда рядом с ней. — Садись сюда, — сказала Камила, рукой приглашая сесть на кровать. — Как у тебя дела? — Все как обычно. Правда, без тебя стало не так интересно сидеть на парах, — усмехнулась Маринетт, и в этом была своя доля истины. Маринетт значительно ощутила отсутствие Камилы, как только та перестала ходить в университет: никто не сидел с Маринетт по соседству, никто не пытался заглянуть в ее черновики, никто не обсуждал с ней скучные лекции прямо во время занятий. Камилу порадовал ответ, и ее улыбка стала шире. — Мне тоже жалко, что я больше не смогу с тобой сидеть на лекциях. Но мне бы очень хотелось, чтобы мы продолжали общаться. — Обязательно, — без доли сомнения сказала Маринетт, так же ей улыбнувшись. Подул легкий ветер, который развевал шторы, и больше солнечного света проникло в комнату, — он отразился в больших глазах Камилы, такого глубокого и удивительного… темного цвета. — У тебя карие глаза, — изумилась Маринетт. Камила смущенно отвернулась, пряча взгляд. — Я обычно ношу линзы. Мне не очень нравится мой цвет глаз. Сейчас Камила выглядела совсем иначе: без лишнего макияжа, скрывающего смуглый цвет кожи, без цветных линз, лишающих карие глаза их жизни и блеска, Маринетт смогла разглядеть легкую россыпь веснушек и родинок на лице, природный румянец на щеках и настоящую, искреннюю эмоцию в глазах, раньше казавшимися пустыми, — истинную печаль, которую Камила всегда пыталась спрятать под маской идеальной и безупречной девушки. Эта печаль не была вызвана случившимся — Маринетт чувствовала, — ее корни росли так глубоко, что, наверно, сама Камила перестала их замечать — настолько к ним привыкла. — Тебе не надо прятать свой цвет глаз под линзами, — уверенно произнесла Маринетт, коснувшись плеча Камилы. — Они и без того очень красивы. Камила смущенно улыбнулась. — Мне всегда нравились голубые глаза, как у тебя. И честно, я даже завидую… Маринетт удивилась: ей часто делали комплименты ее глазам, но никогда не говорили, что завидуют их необычному цвету. Она издала тихий смешок, и Камила непонимающе посмотрела на нее. — Я тут подумала, как мы с тобой похожи, — сказала Маринетт. — Я ведь тоже тебе завидую. — Что? Но чему? — У тебя очень красивые волосы, — с грустной улыбкой Маринетт коснулась своих неровных прядей темных волос. — Твои такие длинные и густые… — Но ведь твои волосы тоже очень красивые, — уверенно ответила Камила. — То, что они не длинные, никак не влияет на их красоту. Они у тебя очень необычные, я никогда не встречала такой иссиня-черный цвет волос. Настала очередь Маринетт смущаться. Она неловко отвела взгляд — почувствовала, как краснеют ее щеки: принимать комплименты всегда было непросто, и, откашлявшись, Маринетт решила сменить тему. — Что ты будешь делать с учебой? — спросила она. — Я беру академический отпуск. — Сейчас в голосе Камилы Маринетт не услышала ни дрожи, ни страха, который она слышала в последний раз, когда победила Марионетку: Камила говорила уверенно, хоть и больше не скрывала свою печаль. — Когда мама про все узнала… В общем, она сама предложила эту идею. Камила зажмурилась — вспомнила неприятный разговор. — Я думала, она вообще скажет, чтобы я ушла из университета. Она никогда не одобряла мой выбор стать дизайнером и хотела, чтобы я стала врачом, как она. Но Мишель помогла ее убедить: она же с нами учится, да и мама ее мнение больше уважает, чем мое. — Последнее Камила произнесла с еле заметными нотками обиды: видимо, она часто пререкалась со своей мамой. — Вы с Мишель так близки… Она всегда готова постоять за тебя, — с тихим восхищением сказала Маринетт. Камила грустно усмехнулась. — Если бы я только ее тогда послушала… Всего бы этого не случилось. Непринужденный разговор резко стал мрачным и давящим, и даже солнце померкло, лишив комнату его теплого света. Подул холодный ветер — его порыв разбросал листы с эскизами возле кровати. Камила было хотела встать, но Маринетт опередила ее: она нагнулась, заглянула под кровать, чтобы достать листки, и внезапно нашла разбитые глиняные осколки, один из которых она уже видела раньше. Маринетт недовольно поджала губы: в разбитых осколках была раньше акума, которую она с большим трудом победила. Но «Чудесная Ледибаг» не восстановила изначальный предмет. Маринетт это не понравилось. — У тебя здесь какие-то осколки. Может, я помогу тебе убраться? — спросила Маринетт, собрав с пола эскизы. — Не надо! — Камила ответила так резко, что Маринетт вздрогнула. — Это был мой кувшин. Он мне очень дорог, я попробую его заново склеить. Часто акума поселялась в предметах, которые имели большую значимость для ее жертв, поэтому Маринетт не удивилась словам Камилы — даже наоборот, понимающе кивнула. А затем ее озарила горькая мысль: Камила, скорее всего, убитая трагедией, в порывах эмоций разбила драгоценный для нее кувшин. Тогда и зародилась акума — пришла к выводу Маринетт. — Ты обязательно его склеишь, — уверенно произнесла она. — Фрагменты большие, если использовать перманентный клей, я думаю, должно получиться. — Получится… Но он уже не будет прежним, — с разочарованием ответила Камила. — Уже никогда ничего не будет прежним. — Может, он и не будет выглядеть так, как раньше, но он все равно останется твоим дорогим воспоминанием, ведь так? А трещины, которые на нем будут… станут доказательством того, какая ты сильная. Камила поджала губы, снова отвернулась. Плечи ее задрожали, и Камила спрятала лицо в руках, скрывая слезы. Маринетт испугалась, быстро проговорила: — Прости, пожалуйста, я никак не хотела тебя задеть!.. — Не извиняйся, прошу, — беззвучные рыдания сотрясали тело Камилы, но она смогла совладать с собой: — Все, что произошло… Это настоящий кошмар… И тот кувшин — я не хотела его разбивать! Мы его слепили вместе с папой, у меня и так мало воспоминаний с ним, и я плохо помню, как я пришла домой и разбила мой любимый кувшин! Рыдания стали громче, слезы безудержно текли по щекам девушки. Маринетт приблизилась к ней, обняла за плечи: плач подруги не мог оставить ее равнодушной, и Маринетт даже почувствовала, как ее глаза тоже стало жечь от наступающих слез — так болела ее душа за несправедливую участь. Они сидели в обнимку недолго: Маринетт нежно поглаживала Камилу по спине, успокаивая; Камила вытирала лицо, но ее слезы все равно падали на пиджак Маринетт, оставляя на нем мокрые пятна, на которые сама Маринетт не обращала внимание. Со временем грудь Камилы перестала вздрагивать, а рыдания стали тише, но Маринетт все равно не отпускала ее из объятий, надеясь, что это поможет Камиле разделить с ней все ее страдания и боль. И она не ошиблась; совсем скоро Камила, шмыгнув носом, зашептала: — Мой папа умер, когда я пошла в коллеж. — Маринетт еще крепче прижала к себе Камилу. — Я столько ему наговорила всякого перед отъездом… Столько всего того, о чем я до сих пор жалею. Камила с трудом проглотила подступивший комок к горлу. — Я не хотела, чтобы он оставлял меня с мамой, я даже слушать не хотела о том, почему он это делает! А потом… когда он умер, я поняла, почему он так поступил: он уехал лечиться, и я узнала об этом слишком поздно. — Неужели твоя мама не пыталась наладить твои отношения с отцом? — удивленно спросила Маринетт. — Пыталась, — вздохнула Камила. — Но они развелись незадолго до того, как он уехал, и она не очень охотно общалась с ним, хотя старалась всегда отвечать на его звонки ради меня… но я продолжала оставаться упрямой и не разговаривала с ним. — Ох, Камила… Маринетт не могла представить, что пережила Камила, но чувствовала: она была способна понять эту боль. Вина, сжирающая внутренние органы без остатка, стыд, травящий разум, владеющий им, подобно яду, отчаяние, пробирающееся до самого дна, изнуряющее и выматывающее, — Маринетт видела, как они в этом были схожи, и сочувственно гладила подругу по спине. Ледибаг не смогла залечить ее рану, но, может, хотя бы у Маринетт был шанс помочь Камиле понять, что она больше не будет одна?.. — Ты с кем-нибудь уже говорила об этом? Камила отстранилась, покачала головой. — Я не смогла всем этим поделиться с Мишель, она и так слишком много делает для меня… Даже сейчас я чувствую вину перед тобой, ты совершенно не обязана меня выслушивать. — Глупости! — воскликнула Маринетт. — Я потому и пришла. Я здесь, чтобы выслушать тебя. — Но почему? — Камила в удивлении подняла брови; слезы застыли на длинных темных ресницах, сделав ее глаза еще более выразительными. — Потому что ты добрый и хороший человек и я не хотела, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Я подумала, что тебе может быть одиноко, и хотела показать, что ты всегда можешь положиться на меня. Камила замолчала и почему-то стыдливо опустила взгляд. Маринетт не знала, стоило ли еще что-то добавить: она говорила от чистого сердца и впервые не чувствовала неловкость или внутреннюю борьбу. Впервые она почувствовала свободу без маски Ледибаг. — Ты правда замечательный человек, Маринетт, — тихо сказала Камила, не решаясь посмотреть на нее. — Ты столько пережила, но продолжаешь поддерживать других… Мне так стыдно перед тобой. Маринетт непонимающе склонила голову. Камила с трудом проговорила: — Прости меня. Я поняла, как было неправильно вмешиваться в твою жизнь. Ты разозлилась, когда я позвала тебя на вечеринку, но я хочу, чтобы ты знала, что я вовсе не хотела никак тебя задеть… — Конечно, я это знаю, и я не держу на тебя зла!.. — перебила ее Маринетт, но Камила настойчиво продолжала: — …я очень хотела с тобой сблизиться, и я надеялась, что мы сможем вместе пойти на вечеринку и я помогу тебе… забыться, наверно. Помогу тебе открыться. Это было так глупо, я не имела право решать за тебя, что тебе делать, и мне так жаль, что я повела себя таким ужасным образом… — Пожалуйста, Камила, не вини себя! — Я смогла понять, что ты чувствуешь, когда они все стали обсуждать меня. Я ходила по коридорам и слышала их проклятый шепот! О, какая новость, первокурсницу трахнули на вечеринке! Ненавижу! Злость, порожденная несправедливостью, вырывалась из Камилы с каждым произнесенным словом. Она говорила сквозь зубы, хотя хотела кричать: — Никто из них не предложил помощь. Никто ко мне не подошел и не спросил, что было на самом деле. Я чувствовала себя так, словно меня облили грязью. — Камила проглотила слезы, наконец-то смогла взглянуть на Маринетт. Та смотрела на нее с искренним сожалением. — Они все понесут наказание. Никто не имел право так поступать с тобой, — сказала Маринетт. — Но поступили! Они… убили меня, понимаешь? Они завладели моим телом. Бражник завладел моим телом. Я его не смогла контролировать, я его даже не чувствовала! — Что значит, ты его не чувствовала? — Маринетт с болью в голосе прошептала. — Оно мне не подчинялось… Оно было отдельно от меня, — Камила зажмурилась, и Маринетт поняла: беспокойные воспоминания проносились в ее голове. — Я пыталась пошевелиться, дать ему команду, но я ничего не могла сделать. Я словно была здесь и была очень далеко. Ох, это проклятое и отвратительное чувство было знакомо Маринетт: абсолютная потеря контроля над собственным телом; полное неподчинение конечностей; команды, которые отдает мозг рукам и ногам, но которые не дают нужного результата. Когда паника охватывала Маринетт, когда отчаяние переполняло ее грудь, а злость овладевала всем, что переполняло жизнью ее хрупкое тело, она больше не принадлежала себе — другая сущность становилась ее хозяином. — Ты до сих пор от этого мучаешься? — сглотнув, спросила Маринетт. — Нет, — с сомнением ответила Камила. — Но мне снятся кошмары. В них они… продолжают это вытворять со мной, а я не могу даже пошевелиться и не могу убежать. — Мне так жаль, Камила… Тишина ненадолго воцарилась в комнате, погружая девушек в мысли. Маринетт думала о том, насколько теперь будет тяжелый путь восстановления у Камилы. Она сравнивала ее с собой: Маринетт потребовалась много времени, чтобы побороть подступающую к горлу тошноту и дрожь в ногах каждый раз, когда она собиралась выйти на улицу. Даже сейчас, спустя множества походов к врачу и бесчестных попыток вернуться к прежней жизни, Маринетт до сих пор ощущала любую опасность вокруг себя: недоверие к миру было сильнее, чем искреннее желание избавиться от внутренних страхов. — Маринетт, скажи… — начала Камила. — Все, что случилось со мной, — я же не смогу это забыть, да? Маринетт тяжело вздохнула и нежно взяла ее за руку. Кожа у Камилы была теплой и мягкой — совсем не такой, какой была у фарфоровой Марионетки. — Не сможешь, — с печалью в голосе ответила Маринетт. — Это станет частью тебя, будет всегда с тобой и останется страшным воспоминанием. Но не дай людям, кто причинил тебе боль, сломить тебя: они этого только и ждут. Камила всхлипнула, снова вытерла слезы, а затем прижалась к Маринетт: — Я так хочу все это забыть, — голос ее содрогался в рыданиях. Маринетт гладила Камилу по ее длинным волосам, вспоминая, как когда-то ее так же гладила Алья. — Я знаю, Камила… — Что мне делать, Маринетт? Как мне дальше жить? Я же больше не смогу никому доверять! — У тебя есть твоя мама, которая сильно за тебя переживает. Есть Мишель, которой ты очень дорога. И я тебя тоже не оставлю, Камила. Если мы вместе постараемся, мы сможем снова жить так, как раньше. Без страхов и боли. Камила подняла голову, взглянула на Маринетт, изучая ее лицо. — Ты в это веришь, Маринетт?.. Маринетт опустила глаза, усмехнулась. — Я стараюсь в это поверить, и я очень рада, что со мной мои близкие. Если бы не они, я бы вряд ли справилась. — Мой папа бы не хотел, чтобы я сдалась, — сказала Камила и затем посмотрела куда-то за спину Маринетт. Она проследила за ней взглядом: сзади них на тумбочке стояла рамка с фотографией, на которой мужчина заботливо держал на руках маленькую кудрявую девочку — нетрудно было догадаться, что этой девочкой была Камила. — Он всегда говорил, что я очень сильная, хотя какая сила могла быть у ребенка? — Думаю, он просто был уверен в тебе. Ты правда сильная, Камила. — Но Бражник все равно смог меня акуматизировать… — Даже самые сильные люди нуждаются в защите, — Маринетт крепче сжала ее руку. — Он воспользовался твоим одиночеством. Но теперь ты больше не будешь одинока. Камила улыбнулась сквозь слезы и судорожно вздохнула. — Я так рада, что ты пришла. Спасибо тебе, Маринетт. Невыносимая усталость, накопившаяся за столько дней и тянущая грузом ко дну, неожиданно перестала давить на Маринетт, а ужасающие кровавые воспоминания, оставленные Марионеткой, стали улетучиваться. Все, что казалось раньше бессмысленным, нескончаемым и изнурительным, будто снова обрело свою ценность: Маринетт так часто избегала встреч с людьми, не отвечала на их многочисленные вопросы и не выходила на контакт с парижским народом, что совсем забыла, ради чего сражалась все это время, — ради того, чтобы всегда видеть улыбку на лицах тех, кого ей удалось спасти. Приятная слабость окутала Маринетт, подобно мягкому одеялу, а легкая радость согрела ее сердце, слишком долго тосковавшее по свободе, которой лишил его Бражник. Вздох облегчения случайно вырвался глубоко из груди; Маринетт улыбнулась в ответ, чувствуя, как надежда снова стала просыпаться в ней. Если Камила справится, то у Маринетт тоже может получиться. — Ты останешься у нас на ужин? Мишель, возможно, к нам поднимется, если решит все свои дела дома. — Конечно, я с удовольствием останусь, — искренне ответила Маринетт. А после девушки еще долго сидели в темной комнате, довольствуясь теплым молоком, заботливо принесенной мадам Сорель, и домашними печеньями с шоколадной крошкой, которые Маринетт незаметно положила в сумочку, чтобы порадовать и квами тоже. Они громко смеялись над веселыми историями об их преподавателях, делились разными моментами из жизни, с энтузиазмом обсуждали новые коллекции женской и мужской одежды и даже смогли нарисовать общий набросок женского костюма, вдохновившись журналами мод. В новой компании Маринетт потеряла счет времени: настолько ей было легко и свободно, — что опомнилась только к концу вечера, когда солнце давно уже село. Родители начали названивать — интересовались, куда так поздно запропастилась их дочь, — а Маринетт и не знала, что им ответить: она тоже была удивлена тому, как много общего оказалось у нее с Камилой. Они попрощались, обе чувствуя радость от этой встречи. Маринетт шла домой, напевая себе что-то под нос, а Тикки, довольная, хрустела печеньями. Камила наблюдала за Маринетт через окно. Боль сковала ее сердце, стоило ей снова остаться одной в темной комнате. Она решила выйти на кухню к матери, чтобы мучительные воспоминания не воспользовались моментом и не насели ей еще больше ущерба. Но перед этим Камила уверенно подошла к туалетному столику, достала оттуда острые ножницы и поднесла к волосам. Через мгновение водопад длинных каштановых волос упал на пол.