Hope Is The Thing With Feathers

Глава IV Интерлюдия вторая Послания

Если не считать пятнадцатого века, который Кроули фактически проспал, он не терял счета годам, десятилетиям, эпохам. Он исчислял время в вечной музыке, скоротечной моде, памятных искушениях... и посланиях Азирафеля, каждое из которых оказывалось на его письменном столе - аккуратно сложенное и идеально запечатанное, всё словно бы состоящее из острых углов и тонкого почерка ангела. И имени Кроули - на конверте. Строки ангельских писем были аккуратны и выверенны: наверное, Азирафель сначала педантично проводил их под линейку, а потом чудесным образом стирал линии. Ответы Кроули были не таковы... Буквы на неровных строках лежали под невыразимым наклоном вкривь и вкось, а между ними зияли кляксы. Как бы Кроули ни старался, чистописание ему не давалось, но ангел никогда не жаловался... Очередное письмо пришло туманным утром 1813 года и застало Кроули в швейцарских Альпах, где он провел последние три месяца, внося сумятицу и беспорядок в размеренную жизнь местных монастырей. За прошедший год это была чуть ли не первая весточка от Азирафеля. Кроули мгновенно проснулся: остатки апатии как рукой сняло. Подтянув широкие штаны с поясом из бечевы (единственный предмет одежды, который он счел достойным себя тем утром), демон босыми ногами прошлепал в сторону бесполезной, пустой кухни - лишь с тем, чтобы, два шага до нее не дойдя, забраться в удобное кожаное кресло. Устроившись в нем с ногами, он нетерпеливо сломал печать и с нежностью и трепетом вытащил из конверта исписанные листы. Мой милый Кроули! Шлю тебе привет из Москвы. Сейчас, пока я пишу к тебе, в очаге весело пылает огонь, а за окном с застланных облаками небес падают крупные хлопья снега. И так всю неделю, представь себе... Я не решаюсь выходить из дома - не дальше дровницы во дворе, по крайней мере. При этом я ужасно мерзну: в шубе и шерстяном исподнем. Наверное, не стоило бы обсуждать мое исподнее, но не вымарывать же строку. Кроули не составило труда представить ангела в рубахе и подштанниках из некрашеной шерсти, надежно скрывающих его полную талию от морозов. Скорее всего, он раздевается только перед баней, куда ходит намного чаще, чем смертные в эту эпоху. Азирафель писал, насколько неприятно могут пахнуть люди, и живое воображение Кроули тут же дорисовало, как морщится чувствительный ангельский нос. Ему мало дела было до промерзших до костей русских, которые по таким холодам даже в самые интимные моменты почти не соприкасались кожей к коже, предпочитая прятаться под ворохом одеял. Что же до ангела... О, на задворках сознания (ну ладно, порой вовсе не на задворках!) Кроули пылали совсем иные фантазии. Более всего хотелось ему не спеша, слой за слоем избавить Азирафеля от одежды, целовать и ласкать каждый дюйм обнаженной кожи, чтобы она розовела под его губами и ангел трепетал бы в его руках, умоляя о продолжении. Кроули поерзал в кресле, ища удобное положение: игнорировать напряжение в низу живота и в паху становилось решительно невозможно. Он как-никак демон, черт побери, такова его натура - искать наслаждения! Ангелам же подобные импульсы чужды - они растлению не поддаются... И Азирафель, далекий, как и все небожители, от соблазнов плоти, скорее всего, откажет ему... Но если бы! Если бы он только позволил, если бы допустил Кроули до себя настолько близко... О, это Кроули валялся бы у него в ногах, дрожа и умоляя... Пока дело не стало совсем плохо и все окончательно не вышло из-под контроля, он поспешил вернуться к письму. Москва ужасно пострадала от французского вторжения, равно как и от пожара в прошлом году; сейчас восстановление идет полным ходом, и я стараюсь помогать в меру своих сил. Конечно, руководству, как водится, не очень нравится, когда я творю слишком много чудес; недавно мне даже выкатили письменное предупреждение. Так что тружусь понемногу, стараюсь не привлекать к себе внимания, но, боюсь, скоро меня отсюда попросят. Если честно, я тоскую по Англии, особенно после здешних долгих и холодных зим, когда все время темно и даже редкий фонарь на улице не разрывает мрака. Мне хотелось бы тишины и покоя, но не такого, как здесь, а в Лондоне этого и подавно не сыщешь. Может быть, податься к морю? Где бы я ни был, всякий раз выходя на берег, я думаю о тебе. Шум волн напоминает мне о том, как твои руки перебирали мои перья. Должен сказать, я больше не оставляю их без внимания, стараюсь - по возможности - следить за ними, хотя мои пальцы далеко не так искусны, как твои. Кроули с силой сжал письмо, безжалостно сминая бумагу: дорого бы он сейчас дал, чтобы в его пальцах вместо пропитанных чернилами листов лежали ангельские перья. Он помнил сильные мышцы и крепкие, мощные кости - такой контраст с мягкими пуховыми перышками Азирафеля. В тот единственный раз, когда Кроули расправлял и смазывал их, в его прикосновениях не было ни капли эротики - только нежность и забота. Но как часто потом, в фантазиях, его губы находили впадинку между лопаток Азирафеля, а его руки соскальзывали с белых крыльев, обвивали ангела поперек к груди и, поднимаясь выше, ласкали его лицо и шею. Однажды или, может быть, дважды Кроули осмелился представить, каково было бы очертить указательным пальцем губы ангела, чуть надавить на нижнюю, побуждая открыться, и окунуться во влажную теплоту его рта. В отчаянии и возбуждении Кроули откинулся на жесткий подголовник: "Ангел, прошу тебя..." - с тоской простонал он. Он никогда бы не осмелился сказать нечто подобное вслух при Азирафеле. Вместо этого он мечтал. Он мечтал о том, как держал бы ангела в объятиях, как окружил бы его любовью, потому что чувство, которое испытывал Кроули к Азирафелю, затмевало все: и преданность Аду, и верность самому себе. Если бы ангел позволил, Кроули положил бы себя к его ногам; он сделал бы все, чего бы Азирафель ни пожелал. Если бы... Письмо тем временем продолжалось: Если я соберусь в Брайтон, то, может быть, ты приедешь ко мне? Азирафель всегда очень четко излагал свои мысли, поэтому Кроули не мог не обратить внимания на формулировку. Ангел писал: "...ты приедешь ко мне?" Не "может быть, мы увидимся в Брайтоне", не "ты навестишь меня", а "ты приедешь ко мне". "О ангел," - выдохнул Кроули, "позови - и я приду. Всегда приду..." И он продолжил чтение: В Брайтоне есть прелестный отель - я там как-то останавливался - и осмелюсь предположить, что несколько комнат в нем чудесным образом окажутся свободны, если у тебя возникнет такое желание... Я понимаю, что нам не следует оставаться в компании друг друга слишком долго, но - прости мне мою смелость - я очень бы хотел провести с тобой больше, чем несколько часов. Я отважился бы просить тебя хотя бы о двух днях, но если это слишком, то я все понимаю... По крайней мере, один день? Два дня с Азирафелем. Кроули одновременно боялся и страстно желал поверить в это: он никогда, никогда еще не читал ничего более притягательного. Бесспорно, они навлекут на себя гнев Небес и Ада, если попадутся. Но до этого ж не попадались... Да и не настолько велик мир, чтобы им случайно нигде не пересечься. Превозмогая рвущееся из груди тягостное стремление, он продолжил читать: Мы могли бы прогуляться по пляжу и даже искупаться, если ты не против. В Брайтоне можно найти отличные блюда и напитки (последнее - специально для тебя), но лучшее, на что я рассчитываю - это, конечно же, твоя компания. Естественно, я предвижу твой отказ... Тогда просто не обращай внимания на эту мою просьбу, тем не менее я всё равно собираюсь выезжать к началу лета, после того как полностью сойдет снег. Очень надеюсь, ты присоединишься ко мне в свое время. А теперь позволь рассказать тебе о совершенно невероятном спасении девочки во время пожара... Оставшуюся часть послания пришлось перечитывать дважды; смысл ускользал от сознания, в голове заклинанием звучало: "...ты приедешь ко мне, ты приедешь ко мне, ты приедешь ко мне". Кроули был готов отправляться сию минуту. Устоять было решительно невозможно, и, отложив письмо в сторону, он взволнованно вскочил с кресла и заметался по квартире. Кроули привык путешествовать налегке - ни мебели, ни гардероба. Все лишнее можно оставить хозяину дома - пусть распоряжается по своему усмотрению или продаст. Итак, он готов к путешествию. "Нет, сначала следует успокоиться и всё-таки ответить Азирафелю," - размышлял Кроули, запустив пальцы в волосы и в неистовом напряжении - аж мышцы живота проступили! - замерев посреди прихожей. Одеться он даже не подумал. Да-да, сейчас только март - нет смысла срываться неизвестно куда, ведь ангел же ясно дал понять: пока не стает снег, он в Брайтон не поедет. Нужно взять себя в руки... Но, получив приглашение, Кроули физически не мог усидеть на месте. Он бросился к столу, резко выдвинул стул и упал на него. Бережно держа ангельское перо в одной руке, пальцами другой он до боли сдавил переносицу, как будто это могло помочь собраться с мыслями, и принялся спешно строчить ответ: Ангел! Как это на тебя похоже - отправиться в город, изуродованный пожаром и истощенный вражеским нашествием, спасать людей! Уверен, от твоего начальства это не ускользнуло; думаю, все всё понимают, просто смотрят на некоторые твои эскапады сквозь пальцы - ведь знают же: ты делаешь то, чего никто из них делать не стал бы. Ты слишком хорош и зачастую от этого сам же страдаешь, но все-таки позволю себе предположить, что ты там не только добрые чудеса творишь. Помня, как ты относишься к мародерам и прочим подонкам, готовым поживиться за счёт бедных и обездоленных, наверное, не ошибусь, если скажу, что кое-кто у тебя там неудач и мелких проклятий огребает. Коварен ты, ангел, вот что. "...И в том числе за это я тебя люблю" - так и осталось невысказанным; не суждено было признанию коснуться бумаги. Кроули продолжил писать: Впрочем, давно пора тебе выбираться из России. Брайтон летом ничего, насколько я помню, и до солнцестояния ещё четыре месяца - успеешь. Найди меня на побережье, когда дни станут длиннее ночей. Поколебавшись, он с опаской приписал: Буду ждать тебя. К. Какое-то жалкое подобие письма получилось... Но его послания всегда выходили заметно короче ангельских, и потому он не переставал спрашивать себя: не разочаровывает ли это Азирафеля. Кроули не мог заставить себя писать ни о чем. Не то чтобы и Азирафель попусту марал бумагу - ему всегда было что сказать. Каждое слово ангела и каждая строка были бесконечно дороги Кроули, видевшему в них продолжение его руки. Собираясь спрятать полученное послание, он открыл огнеупорный сейф с кодовым замком, приобретенный по случаю несколько лет назад. Старые письма - чудесным образом практически неподвластные времени - хранились там же в аккуратных стопках по десять штук в каждой, перевязанные алым шелковым шнурком искусного плетения, который был куплен в Будапеште в 1780 году. Напоследок любовно расправив бумажные края, Кроули опустил пухлый конверт поверх остальных, закрыл сейф и защелкнул тяжелый замок. Из кабинета он направился прямиком в спальню. Разобранная постель выглядела весьма соблазнительно и манила забраться обратно под стеганое одеяло, но демон устоял перед искушением. Вместо этого он подошел к гардеробу, откуда извлёк свежую одежду и цилиндр. Хозяина квартиры Кроули застал в рабочем кабинете. Отказавшись от чая в пользу бокала бренди, он поведал изумленному (а впоследствии - весьма обрадованному) мужчине, что собирается покинуть город в начале грядущей недели и не планирует забирать с собой предметы обстановки и большую часть личных вещей. Вполне довольные друг другом, они пожали руки, и Кроули поспешил откланяться. Возвращаться домой, чтобы сидеть там в четырех стенах и изводить себя, совершенно не хотелось, поэтому он решил пройтись до конца улицы, откуда открывался великолепный вид на расстилающуюся внизу долину в окружении гор. На мгновение Кроули пожалел, что не может показать эту красоту Азирафелю... хотя, пожалуй, не существовало в мире красот, которые он не хотел бы разделить со своим ангелом. ...Ибо по-настоящему Кроули желал лишь одного - чтобы Азирафель был рядом. Всегда и везде.