Глава VI Интерлюдия третья Послания
Спустя две недели курьер доставил Кроули посылку с миниатюрами, аккуратно завернутыми в несколько слоев мягкой бархатистой ткани. Каждый портрет был обрамлен в золотую оправу с хитроумным замочком внизу, отщелкнув который, можно было снять пластинку на обороте и открыть футляр [См.прим.перев.1]. Демон поспешил распаковать и рассмотреть сначала портрет Азирафеля; следовало отдать должное мастерству Уэллса, он прекрасно потрудился, сумев искусно передать и голубовато-серый оттенок сюртука, и мягкую линию подбородка, и едва тронувший щеки ангела нежный румянец. Художник навсегда запечатлел мимолетную улыбку, играющую на губах Азирафеля, и ласковость, с которой тот смотрел на невидимого собеседника. О, как он был прекрасен! Кроули положил миниатюру в сейф, поверх стопки писем, и, преисполнившись волнения и трепета, обратился к собственному портрету. Честность работы мастера Уэллса подкупала: он тщательно выписал черный сюртук и серый шейный платок, медно-рыжие волосы и, конечно, светящиеся желтые глаза - художник воздал им должное щедрыми мазками кисти. Маслом портретист увековечил взгляд демона, словно бы наделив его собственной жизнью: казалось, Кроули с миниатюры со скепсисом взирал на смотрящего. Что же, выглядел демон не столь дружелюбно, как ангел, но иного и ожидать не стоило. Правильнее всего, наверное, было бы завернуть свой портрет обратно в мягкий бархат, затем - в плотную бумагу и хорошо перевязать, надписать адрес ангела и отправить посылку в Лондон, но, прежде чем сделать это, Кроули не удержался: положив золотой футляр на казенный письменный стол, он оторвал краешек от чистого листа, очинил новое белоснежное перо и кое-что приписал своим неверным почерком:Какие тайны знает страсть! Но только тем из вас, Кто сам любви изведал власть Доверю свой рассказ [См.прим.перев. 2].
Кроули не очень часто читал поэзию, однако в 1798 году, поддавшись капризу, приобрел томик Вордсворта, и это четверостишие врезалось ему в память [См.прим.перев. 3]. Поставив букву "К" вместо подписи, демон отщелкнул крышку и спрятал обрывок бумаги между изнанкой портрета и золотом футляра. Азирафель никогда не узнает об этом запретном признании, но достаточно того, что он, Кроули, будет помнить о нем всегда. Пусть эти стихи навечно останутся его личной, драгоценной тайной. Педантично проверив застежку оправы, демон вновь упаковал портрет. Он решил не сопровождать посылку посланием: им немало еще предстоит написать друг другу в последующие годы. Как только мягкий сверток с миниатюрой достиг почты, Кроули начал собираться в путь. Ему не терпелось покинуть Брайтон, где всё напоминало об Азирафеле, что он и сделал с поспешностью, и потому, наверное, отъезд его весьма напоминал бегство. Демон надеялся найти приют в далекой стране, где мысли об ангеле не будут так мучительны. Новый Свет его не очень интересовал, и в итоге он остановил свой выбор на Египте: комфортная температура (читай: жара) и какой простор для демонских шалостей! Бесспорно, лет на двадцать - прежде чем Кроули пресытится всем этим - потенциала Египту должно было хватить. Заранее договорившись насчет квартиры, примерно через месяц Кроули прибыл в Каир. Он сменил сюртуки и фраки на легкие льняные одежды, а вместо цилиндров теперь носил широкополые боливары, защищавшие его бледную кожу от палящих солнечных лучей. С любопытством первооткрывателя демон, помнивший, как в древности правили этими землями фараоны, исследовал городские рынки. Ностальгии по давно ушедшим временам он не испытывал: ни по затейливой архитектуре храмов или пирамид, ни по изощренным вкусам знати, ни по запутанным погребальным ритуалам. В девятнадцатом веке, пусть и без фараонов уже, Каир был полон жизни и в своем брожении подобен финиковому вину в душный полдень, и в этом хаосе Кроули чувствовал себя как рыба в воде. Вернувшись однажды вечером домой, демон нашел на столе в своих апартаментах весточку от ангела. Он устроился в кресле со стаканом фруктового сока; в приоткрытые ставни задувал легкий ветерок, свежий и особенно приятный в лучах предзакатного октябрьского солнца. Мой дорогой Кроули! Пусть это письмо найдет тебя в добром здравии, где бы ты сейчас ни был; мне хочется верить, что тебе там хорошо. Несколько месяцев назад, как ты мне и обещал, я получил миниатюру мастера Уэллса. Ах, как же замечательно она удалась! Я очень надеюсь, если это не прозвучит слишком тщеславно с моей стороны, что ты при следующей встрече окажешь мне честь и продемонстрируешь его видение меня. Просто не могу побороть любопытства! Мне ужасно интересно, где ты хранишь портрет: скрыт ли он надежно от посторонних взоров или всегда под рукой, чтобы ты мог взглянуть на него, когда заблагорассудится? Должен признать, у меня нет возможности всё время держать твою миниатюру при себе, но я никогда надолго с ней не расстаюсь. Я благополучно добрался до Анд и остановился в одном из местных монастырей, где веду тихую паломническую жизнь, не часто поднимаясь высоко в горы. После излишеств Лондона и Брайтона я нахожу здесь глубочайшее умиротворение - в простоте монашеской трапезы, в незамысловатых делах, которые они называют послушаниями. Монахи не требуют, чтобы я разделял с ними сии труды праведные; мне позволено просто оставаться поблизости и предаваться заботам о своем духовном благополучии. Чувствую ли я себя здесь ближе к Богу? Не могу сказать, что это так. Даже на исполненных монашеской святости землях Она остается для меня отдаленной фигурой, размытым образом. Я не помню уже, какой Она была, когда я жил на Небесах. Её Пути и Планы, должно быть, всё так же неисповедимы, но я не чувствую себя частью Её промысла, хотя - как и все мы - таковой, бесспорно, являюсь. Даже здесь я не думаю о Ней денно и нощно, не поклоняюсь и не посещаю богослужения столь же ревностно, как насельники монастыря. Делает ли это меня плохим ангелом? Наверное. Но монахи ищут утешения и стремятся убедиться, что Господь рядом и наблюдает за нами. Мне же ни утешения, ни доказательств не надобно - я и так знаю, что Она где-то есть, пусть мы и слишком редко ощущаем Её присутствие и руководство. Сейчас падение, то есть сама возможность подобного исхода, уже не кажется мне чем-то невероятным, хотя я этого себе и не пожелал бы. Ты, помнится, сказал мне однажды, что не хотел падать - лишь задавал неправильные вопросы. У меня, позволь признаться, своих вопросов накопился уже целый арсенал, и многие из них, несомненно, навлекут на меня Её гнев - малый ли, великий ли, но тем не менее гнев Божий. Это не перестает тревожить меня, и зачастую я малодушно гоню подобные мысли в тщетной надежде, что забуду их, однако бывают мгновения, когда избавиться от них нет никакой возможности. Если уж говорить начистоту и без обиняков (именно так я всегда стараюсь говорить с тобой), краеугольный камень всех моих сомнений и тягостных раздумий сосредоточен на одном вопросе: каково значение нашей с тобой дружбы? Что значит наше дружеское общение, которое мы так легко предпочли давнему противостоянию, заложенному в нас изначально? Мы не должны были найти общий язык, но в тот миг, когда мы встретились на Стене, я ощутил и безоговорочно признал нас равными. Там, где, казалось бы, ничему не было места, кроме враждебности, в вежливой беседе неожиданно зародилась наша дружеская связь. Когда пали первые капли дождя, и ты не отринул приют моего крыла, - именно тогда я понял: ты... и возможно, я - мы особенные. Не такие, как все. Я надеюсь, мой дорогой, ты осознаешь свою уникальность. Но если нет, ты должен знать: она пленяет и очаровывает - та энергия, что ты излучаешь, что струится вокруг тебя. Ты - единственный в своем роде, и я не могу и мысли допустить, чтобы другой демон хотя бы отдаленно напомнил мне тебя. Я благодарю Господа и счастливый случай, что свели нас в тот день, под дождем, на Стене, у излучины времен. И сейчас, выводя эти строки твоим пером, я благодарю тебя - за то, что ты так смело встал тогда под мое крыло. Держа в руках это чёрное перо, я словно бы ощущаю тебя самого и, вспоминая все твои удивительные качества, пою хвалу твоей инаковости. Искренне твой, Азирафель. Дочитывая письмо, Кроули не мог унять дрожи, ведь он был демоном и не заслуживал комплиментов, в которых рассыпался Азирафель. Но при этом какая-то часть его сущности, таящаяся в глубине души, не сомневалась, что ангел говорил правду. Кроули втайне верил, что Азирафель сумел разглядеть то настоящее, что скрывалось за колючим фасадом, который служил демону защитой от любого, кто осмелится приблизиться, как ядовитые иглы - дикобразу. О нет, Кроули не был хорошим, но Азирафель никогда его таким не называл. Каким угодно - удивительным, уникальным - но не хорошим. Это было для него успокоением, пусть слабым, но всё-таки. Как-никак, у Кроули была в Аду репутация, которую следовало блюсти. Азирафель был столь проницателен... но пусть он останется единственным, способным постичь его абсолютно не демонские добродетели. В бесплодных попытках совладать с собой, Кроули отложил письмо и спрятал пылающее лицо в ладонях. Нежный тон писем ангела он мог еще вынести, но произнеси Азирафель нечто подобное вслух... демон боялся, что, покрыв себя несмываемым позором, падет на колени и будет умолять ангела прекратить его страдания. Он почти видел себя распростертым ниц, в отчаянии вторящим: "Полюби меня, молю тебя, полюби... полюби меня или навсегда освободи от мучений..." Кроули опустил голову, с силой вжимаясь кулаками в сомкнутые веки, пока искры не брызнули из глаз от боли. Открыв глаза, он взглянул на послание и снова пришел в отчаяние. Что мог он ответить Азирафелю? Если бы он соединил все слова, которыми владел, то вместо письма у него вырвался бы облаченный в форму монолога вопль преданности, желания и страсти... Нет, этого никак нельзя было допустить. Демон резко поднялся с кресла, достал из шкафа бутылку крепкого алкоголя, резко выдернул пробку и приложился к горлышку. Язык и нёбо обожгло спиртом, но в том-то и смысл: ему требовался глоток, дарующий мнимую смелость. Ему была необходима щепоть краденой силы духа, способной, пусть недолго, удержать его обеими ногами на земле. Кроули принялся ходить по комнате, пока опьянение не настигло его. Только тогда он осмелился сесть обратно за стол и взяться за перо и бумагу. Ангел! Не могу представить, чтобы ты продержался на хлебе и воде дольше пары недель, но, коли ты находишь в том умиротворение, я только рад. Странно писать такое. Демоны обычно ничему не рады. Наш эмоциональный диапазон обычно ограничивается злобой, чувством самодовольства и мелочной глумливостью. Так что ты думаешь обо мне много лучше, чем я того стою. Доброта искажает твое восприятие меня. Не хочу сказать, что ты во всём неправ, но восхищаться во мне особенно нечем. Хотя... ты ведь всегда видишь в окружающих только лучшее, не так ли? Сегодня я много чего успел натворить: столкнул несколько телег и повозок на базаре - ты бы видел, какой был бардак!.. Потом заразил пол девчоночьей школы кашлем. Ничего, это не смертельно, просто жутко неудобно и неприятно. Ну и напоследок самое интересное: поспособствовал я давеча дипломатическому недопониманию, которое вылилось в итоге в форменный конфликт. Теперь несколько стран смотрят друг на друга косо, строят кислые мины, и торговля между ними явно ухудшится. Так что, повторюсь, нечем тут тебе особенно восхищаться. Такова моя демонская природа, и бороться с ней я не вижу резона. Возможно, это говорил в нем дух противоречия, и Кроули заведомо старался очернить себя в глазах Азирафеля. Не милый он, не хороший - он демон, и Азирафель должен это понимать! Всю свою "нехорошесть" он с удовольствием пустит в ход и наведет шороху в ближайшие дни! Я тоже прекрасно помню тот первый день. Дождь испортил бы мне прическу - я бы этого не вынес! И вот уж не знаю, кто из нас более тщеславен! Спрятав меня под своим крылом, ты не дал моим волосам превратиться непонятно во что. Ты пожалел моё тщеславие, чего от ангела я не ожидал. Так что, если уж кто из нас и особенный, так это ты! Помимо прочего, ты так печешься о людях... Никто из ваших (и уж тем более - из наших!) ничего подобного делать не стал бы. Вот почему, я считаю, другим ангелам есть чему поучиться у тебя, но уж точно не тебе - у них. Неисповедимые пути. Вот кто бы знал сегодня, каковы они?.. Да и какая, собственно, разница? Если мы не более чем спицы в божественном колесе, то нам остается лишь поступать, как заранее предопределено. И всё тут. Но а если же мы сами себе хозяева? Мне хотелось бы верить, что мы свободны выбирать и принимать решения - каждый для себя, и тогда все мои поступки - только мои, и, соответственно, я готов нести ответственность за их последствия. Отвечая на твой вопрос про портрет, скажу, что он не лежит на видном месте, но при этом всегда под рукой. Хастур и ему подобные могут внезапно появиться, начать шарить по углам и нечаянно увидеть то, чего им видеть не следует, поэтому я не рискую. Но твой портрет всегда в пределах досягаемости, если это именно то, что ты хотел от меня услышать. Кроули перечитал написанное: звучало слишком грубо и враждебно, и он совсем не это имел в виду. Поморщившись, он обмакнул кончик пера в чернильницу и жирной линией вымарал последнюю строку. Затем он приписал: Я надеюсь, это именно то, чего ты хотел и ожидал - от меня и от своего портрета: он всегда со мной, я храню его вместе с твоими письмами. На этом буду заканчивать. Выпей чего-нибудь приятного и съешь кусок шоколадного пирога, что ли, как спустишься с гор. Ну или устрицу там, я не знаю... Рим, кстати, весьма неплох в это время года. Через пару десятков лет можем там пересечься. К. Он дал чернилам подсохнуть и сложил лист, убирая в конверт. Конечно, почтового адреса у затерянного в Андах монастыря не было и в помине, поэтому Кроули легонько постучал кончиком пальца по письму - оно найдёт Азирафеля, где бы тот ни скрывался от мирской суеты. Слегка пошатываясь от выпитого, Кроули подошел к окну и раскрыл ставни. Внизу, на улицах Каира бурлила жизнь: запахи немытых, потных тел, лошадиного навоза и несвежего мяса, смешиваясь, поднимались вверх. Полулежа на подоконнике и безвольно свесив руку вниз, демон провожал взглядом мужчину, который нес на голове сложную конструкцию из нескольких корзин. Один щелчок - и вот уже торговец растянулся на брусчатке, и содержимое его корзин разлетелось в разные стороны, рассыпалось по грязным камням мостовой. Внутри стало как-то пусто, и никакого чувства удовлетворения от жестокой шутки Кроули не испытал. Взглянув на забытое на столе письмо Азирафеля, он налил себе еще выпить. Примечания переводчика: [1] Каждый портрет был обрамлен в золотую оправу с хитроумным замочком внизу, отщелкнув который, можно было снять пластинку на обороте и открыть футляр... - существовало множество разновидностей оформления портретных миниатюр, как мы уже выяснили в прошлой главе. Судя по виду оправы, их миниатюры спереди должны были быть защищены стеклом и/или крышкой (по типу медальона, как книжечка, в раскрытом виде можно поставить на стол). На меня большое впечатление произвел тот факт, что автор сделал акцент на съемной задней пластинке, куда Кроули спрятал записку с признанием. В XIX веке там часто хранили прядь волос дорогого человека... [2] Четверостишие Уильяма Вордсворта из цикла "Люси" приводится в переводе Самуила Яковлевича Маршака. [3] ...однако в 1798 году, поддавшись капризу, приобрел томик Вордсворта - судя по году, это должны были быть "Лирические баллады", изданные совместно с Сэмюэлем Тейлором Кольриджем (первое издание 1798, второе - 1800). Считается, что несмотря на скромный прием, оказанный сборнику критиками, именно с "Лирических баллад" начался английский романтизм как художественное направление в литературе.