Мне не больно

— Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Блаженный, и Стасик умолк посреди реплики. — Мне не нравится картинка. Катя, сделай ему тон посветлее. — Куда светлее? — вполголоса прокомментировал Плясковский. — Мальчик из интеллигентной семьи, а не из концлагеря. — Леся! Леся, куда ты ему абибасы напялила, он же еще не бандюк! — продолжал суетиться Блаженный. — Переобуй. — Во что? — спросила Леся, листая каталог. — Во! — Дутики на каше только дети носили, — возразила Леся. — Может, что-нибудь советское? Сандалики рыжие. С пряжками! У меня как раз есть на него. — Да? — Блаженный задумчиво потеребил подбородок. — Неси. Леся кинулась в вагончик и вернулась с уродливыми сандалиями. Стасик с трудом втиснулся в них, одновременно подставляя лицо Кате и ее кисточкам и спонжикам. — На исходные! — скомандовал Блаженный. Стасик автоматически отключил все посторонние шумы, сосредоточился на мире фильма. Он — Сёма, студент. Сандалики жмут, потому что отцовские. Старые Сёмины туфли окончательно разлезлись, мама вчера вечером перерыла всю кладовку и нашла эти сандалии, в которых отец делал ей предложение двадцать шесть лет назад. Стасик двинулся по старательно заплеванному асфальту, ощущая смесь стыда и нежности, раздражения и благодарности. Да, они живут плохо, но делают друг для друга всё возможное. Старательно обогнув лужицу блевотины и переступив через обертку от мороженого, Стасик наклонился, подобрал пустую бутылку и аккуратно убрал ее в рюкзак. — Стоп! — завопил Блаженный, и Стасик вынырнул из фильма, увидел, как раздраженно отворачивается Калинин, которому снова сорвали выход. — Что за самодеятельность? — Ну, я просто… — Стасик уже жалел о своем порыве, но решил сказать как есть: — Сёма же бедный, он бы не прошел мимо бутылки. Ее можно сдать, и… Блаженный бессильно воздел руки к небу, но тут неожиданно вмешался Калинин: — Пусть будет. Я его потом тряхну и на стену брошу, бутылка разобьется. Стасик представил себе эту сцену и сглотнул. — Звон стекла как символ разбитых надежд и безысходности, — подхватил Плясковский. — Бомба! Блаженный нахмурился, но кивнул: — Чёрт с вами! Пусть. Леся, подложи ему там что-нибудь, чтобы спину не порезал. Рома, осторожнее шарахай. И снова бедный студент Сёма пошел вдоль гаражей и подобрал бутылку, размышляя о нелегкой своей жизни. — Опачки, — радостно сказал Калинин, то есть Борян, выруливая из-за угла. — Есть закурить? Он выглядел просто ужасно: куцая шапочка, синий спортивный костюм, белые кроссовки, золотая фикса, чудовищные тяжеловесные перстни. — Не курю, — ответил Стасик, трепеща абсолютно по-настоящему. Калинин-Борян был несомненным врагом. Опасным, сильным, безжалостным. Стасика от одного его вида передергивало, а ведь он понимал — Сёма понимал! — чем всё это кончится. — Дай-ка тряхну копилочку, — сказал Борян и ухватил Сёму за грудки. — Звенит! Он осклабился, и Стасик велел Сёме не раскисать, не показывать страх. Вместе они кое-как выпрямились, посмотрели гопнику в глаза. — Ну чё, сам отдашь или вытрясти? — лениво спросил Борян. Сёма сглотнул и промолчал. Борян легко приподнял его и толкнул спиной на ребристую стену гаража. Звякнуло стекло. — Стоп! Вообще-то сцена этим и заканчивалась. После затемнения Сёма, избитый и зареванный, должен был с трудом подняться с земли и проклясть Боряна, утирая кровавую юшку с лица. Но разочарование, сквозившее в голосе Блаженного, говорило о том, что кадр придется переиграть. — Всё в порядке? — спросил Калинин, из которого волшебным образом испарился Борян, хотя грим с него никто не смывал. — Угу, — кивнул Стасик, отлепляясь от стены. Калинин глянул на него с беспокойством, но больше ничего сказать не успел. — Всё не то, — сокрушался Блаженный. — Сёма должен быть чище, светлее! — Картоннее, — вполголоса подсказал Плясковский. Он умудрялся подавать реплики так, чтобы его слышали все, кроме Блаженного. Или режиссер только делал вид? — Кать, давай сделаем его блондином. Будет второй Сикорский, — предложил Блаженный. Они с Катей включили голограмму Стасика, принялись прикладывать к ней светлые волосы. На их фоне брови и глаза казались нелепо темными. — Линзы? — предложила Катя, меняя голограмме глаза на голубые. — И высветлить брови. Стасик отвернулся. Вот она, карма. Это ему за издевательства над Вьюнком. — Не пойдет, — покачал головой Блаженный. — Фальшивит. — И что делать? — спросила Катя. — Не знаю! Ничего не знаю! Распустить всех к чертям! — вскричал Блаженный, пиная стул. — Всё не то! Он с шумом захлопнул старомодный бумажный сценарий, сдернул с себя панамку и направился к машине, напоследок крикнув: — По домам, бездари! Стасик подавил желание разреветься и принялся стаскивать с себя тесные сандалии. — Он всегда так, — сказал Калинин. — Не обращай внимания. Значит, они уже на «ты». — Я не подхожу, — мрачно сказал Стасик. — Подходишь, — заверил его Плясковский. — Ты эту роль так живешь, аж искры летят. Да, Ромчик? Калинин поморщился и промолчал, заставляя Стасика гадать, направлена ли неприязнь на его игру или на Плясковского. — Может, всё же покраситься? — задумчиво сказал Стасик, напяливая вытащенный из Катиных баулов парик. — Не надо, — решительно сказал Калинин. — Но он же говорит… — Мало ли что он говорит, он же Блаженный! — фыркнул Плясковский. — Ну, всё равно… — Ты хочешь быть вторым Сикорским или единственным и неповторимым Орловским? — спросил Калинин и аккуратно стянул с него парик.