Мне не больно

Когда отсутствовавший накануне Орловский явился в кафешку перед съемками, в Роме что-то щелкнуло, будто бы наконец-то вернулся на место какой-то очень важный винтик системы равновесия. Ощущение настораживало. Орловский взял себе воды, огляделся в поисках свободного места, и Рома мотнул головой, приглашая его за свой столик. Орловский подошел и нерешительно сел на самый краешек стула. — Как там реклама? — спросил Рома, прихлебывая отвратительный стылый кофе. — Весь в блестках, — ответил Орловский, и Рома невольно улыбнулся. — А как драка с Гургеном? Рома протянул сжатую в кулак руку, демонстрируя разбитые костяшки. — По-настоящему подрались? — ужаснулся Орловский. — Да не совсем. Просто я должен был вмазать Алику по пузу, а он на инстинктах в сторону ушел, ну и там выступ в стене, — пояснил Рома и спрятал руку под стол, поймав дурацкое ощущение, что Орловский сейчас бережно возьмет ее и подует. Прямо сочился он этой заботой, аж воздух от нее загустел. — Больно? — сдержанно спросил Орловский, и Рома отругал себя за впечатлительность. Напридумывал опять. — Да нет, только кожу ободрал. Блаженный даже рад, когда всё по-настоящему. Орловский кивнул и заговорщическим шепотом сообщил: — А мне по-настоящему кофе из мешка на голову сыпали. Рома уже откровенно рассмеялся, и Орловский, слава богу, тоже улыбнулся. — Там реклама из шести серий. В следующий раз меня будут поливать молоком. Рома зачем-то представил себе эту картину. Голый Орловский, веселые ручейки молока, приминающие кудри, бегущие по лицу и по плечам, огибающие соски, камера скользит, чтобы захватить движение капель в ложбинках позвоночника и в ямках над ягодицами, ниже они сбежать не успевают, потому что Рома подхватывает их языком… Ну вот, замечательно, значит, Орловского он хочет не только выпороть, но еще и трахнуть. Чудесно. Рома закашлялся, и Орловский скорбно кивнул: — А потом я упаду в сахарницу. — После молока? — уточнил Рома. — Да нет, не сразу. Это в третьей серии. Там просто с арендой студии беда, не успевают всё снять за один раз, — пожаловался Орловский. — И нас же надо мыть и сушить после каждого дубля… — Вас? — Ну, меня и Оксану. Партнерша моя, сливочная фея. Белые крылышки, белые блестки, — пояснил Орловский. — У меня всё такое бронзово-золотистое, а у нее белое. Рома поджал губы. Ну вот, еще один облом. Сказки все эти гей-радары. Цыбка женат, Орловский вон с феей… Может, сдаться и замутить с Плясковским? Это хоть верняк. Не к месту помянутый Плясковский тут же нарисовался возле их столика, похабно подмигнул и спросил: — Любэзничаете? А это правильно, съемок всё равно не будет. — Как это? — нахмурился Орловский. — Почему? — Фуру с кокаином прощелкали, — развел руками Плясковский. — Уехала на съемки в Польшу. — Взяли бы другую, — пожал плечами Рома. — Там же тюнинг стекла монетками, ручка коробки передач с розочкой, собака-головой-качака на торпеде, голая, господи прости, женщина возле пепельницы нарисована… А ковры, а цыганская занавеска с бубончиками? Ее уже в трех эпизодах отсняли, — покачал головой Плясковский. — Пока найдут замену и загримируют, Кукушкину надо будет тащить в аэропорт, у нее контракт, она предупреждала. Короче, приплыли. — Я умываю руки! — завопил где-то вдалеке Блаженный. — Невозможно работать! Мне не дают снимать кино, вся вселенная против! — Может, что-то другое пока поснимать? — робко предложил Орловский. — Есть же эпизоды без фуры… — Дохлый номер, — покачал головой Рома, а Плясковский добавил: — Блаженного не знаешь? Либо ему сейчас дадут фуру, либо кина не будет. А фура в Польше. — В общем, отбой и по домам, — резюмировал Рома, поднимаясь. — Обидно, — сказал Орловский. — А я уже настроился на диалог в кузове… — А пошли ко мне, порепетируем, — неожиданно для себя выпалил Рома.