С помощью других паралингвистических средств — и не только

— Я думал, ты любишь только одного из близнецов. — Я люблю обоих близнецов, — Дайнслейф наклоняет голову с какой-то непередаваемой скрытой эмоцией. Кэйю это раздражает. Кэйю теперь многое раздражает в манере и Дайнслейфа, и Альбедо вести диалог. Она у них в чём-то похожа. — Если честно, попахивает лицемерием, — морщится Кэйя. — Просто они меняются, — приходит на помощь Дайнслейфу Альбедо, хотя это совсем не помогает. — Что? — А? Я что-то сказал? Не заметил, извини, отвечаю своим собственным мыслям. — Что это вообще значит, «меняются»?! Альбедо поднимается и отходит, не слушая отчаянного оклика в спину, будто бы за новой бутылкой вина для Кэйи и Дайнслейфа. Но Кэйю это не радует, хотя всё вино, которое он здесь пил, очень хорошее. Ему кажется, будто внезапная ремарка, к которой Альбедо точно не пожелает возвращаться и хоть что-нибудь объяснить яснее, была важнее всего вина в мире. Даже того, что лучше, чем лучшее вино Дилюка. Когда Альбедо возвращается, Кэйя продолжает цепляться к Дайнслейфу, чуть ли не тыкая в него обнажённым мечом. Он сам не понял, как припёр Дайнслейфа к стенке и почему тот даже не сопротивлялся. Просто после того, как Альбедо отлучился, Дайнслейф отвечал очень уж односложно, и Кэйя не выдержал. — Кэйя, ты психуешь, — очень спокойно комментирует Альбедо, едва мазнув по их напряжённым фигурам взглядом. — Отойдите от стены, сядьте и пейте ваше вино. «Ваше вино». Даром что сам себе первым наливает. — Вы ничего мне не говорите, — почти шипит Кэйя. — Вы оба. Что-то знаете. И ничего мне не говорите. В последнее время действительно почти невозможно сдерживаться. Он вернулся на следующий день, как они и «договорились». Потом возвращался ещё и ещё. И они с ним честно обсуждали Каэнри'ах. Но к удивлению Кэйи это практически ничего не дало. Да, Каэнри'ах. Существовал когда-то, без сомнений. Да, Альбедо читает много книг и изучает всё, что там об этом написано. Между прочим, это мировая история, если вдруг Кэйя не знал. Кэйя знал. Разумеется. Дайнслейф сам рассказал про сестру Эфира. И про то, что он в некотором смысле виновен в падении Каэнри'ах. И про то, что жив с тех пор из-за проклятья. Но это абсолютно ничего не дало Кэйе. Будто Дайнслейф мог рассказывать только о чём-то древнем, что казалось давно просроченным и неактуальным, ненужным. Очевидно, ничего из того, что происходит сейчас, он не знал или игнорировал, потому что мысли его были заняты прошлым, а не тем, существует ли Каэнри'ах до сих пор и в каком виде. Кэйя воспринял его признание так: Дайнслейф давно стал изгнанником и лишился связи с Каэнри'ах. Вот, собственно, и всё. В общем, Кэйю не удовлетворило общение с Альбедо и Дайнслейфом, хотя те и держали себя с ним, по какой-то невероятной причине, спокойно, вежливо и даже приветливо, в продолжение каждой встречи. Но это не утолило его любопытства, скорее наоборот. Многообещающая атмосфера таинственности подвальных помещений лаборатории, а вместе с ней хорошее вино и невозмутимые разговоры о древней цивилизации — всё это только подзуживало. Даже несмотря на то, что разговоры походили на что-то академическое, а не на обсуждения преступных планов заговорщиков, чего можно было ожидать от подозрительных типов, неразрывно связанных с древней цивилизацией. Кэйя почти каждый день смотрел на этих двоих, проводил с ними час-два, пил вино. И больше всего раздумывал именно об этом: если они все имеют прямое отношение к Каэнри'ах, то почему он настолько отличается и от Альбедо, и от Дайнслейфа? Светлые волосы, мраморная кожа — у обоих. И тут он. Об их схожем с Дайнслейфом происхождении могли сказать разве что глаза, таких Кэйя ни у кого больше не встречал, но кто будет всматриваться так внимательно в глаза? Да и судить лишь по ним троим казалось несколько опрометчивым, но тоскливое чувство всё равно только ширилось. Они же совершенно точно связаны с Каэнри'ах, Кэйя это чуял всей поверхностью кожи, да и слова Дайнслейфа сомнению не подвергал. А он ведь мог Кэйю просто бросить. Его отец. Просто потому что у Кэйя не мраморно-бледная кожа и волосы не светлые. Верно? Дайнслейф стал изгнанником за какой-то проступок. Ну, а он — просто выродок. Альбедо наверняка тоже к одной из этих категорий относится, прямо или косвенно. Даже если ничего конкретного пока что от него добиться на удалось. Но ведь и Кэйя не говорил им, что на самом деле родился там, в Каэнри'ах. Только не в прошлом, а в настоящем, существующем, не павшем. Или хотя бы был там, но не помнит деталей, потому что в раннем детстве не был способен понимать, так что в конечном итоге шпион из него получился какой-то недоделанный, если не полностью негодный. Не говорить же в самом деле этим двоим такое. Возможно, и Альбедо не говорит ничего о себе по причине, что его история ещё более нелепа. Всё так глупо, бестолково и никуда не ведёт, будто Кэйя застыл остановившейся стрелкой часов во вневременье, в которое превратилась сама идея Каэнри'ах, и теперь может только ждать, пока кто-нибудь не заведёт часы заново. Голос Альбедо, когда он заговаривает, наконец, чтобы ответить на упрёк Кэйи, звучит почти тоскливо, усиливая ощущение чего-то застывшего. Чего-то, на что нельзя повлиять. Даже разобрать и проанализировать — и то нельзя. — Кэйя, — он даже тянет его за край одежды, чтобы отвлечь от Дайнслейфа, но прикосновение почти не ощущается; Альбедо очень не тактильный, — если разобраться, никто из нас ничего толком не знает. Нельзя знать то, чего ещё не произошло. Оно может быть каким угодно. — Но мы можем помочь близнецам, — Дайнслейф пользуется предоставленной ему возможностью, возвращается в кресло с бокалом вина и почему-то улыбается. Ну, да, каким-то образом всё всегда упирается в Эфира и его сестру. Кэйе в последнее время даже кажется, что вся его жизнь на самом деле всегда была фальшивкой, до того момента, когда появился Эфир. Что все страшные события из его прошлого — ложные воспоминания о том, чего никогда не происходило, о том, что было нужно только ради экспозиции, как декорации в первой сцене спектакля, которые создают зрителю первое впечатление. И что теперь, когда Эфир появился и показал настоящую жизнь, а потом оставил его — пусть даже ненадолго, пусть даже после опять возьмёт с собой, — он обрёк Кэйю на несуществование вне их взаимодействия. И поэтому так невероятно важно доказать себе, что Каэнри'ах существует, что Альбедо и Дайнслейф оттуда и тоже существуют, что хотя бы они — настоящие. Если уж Мондштадт и всё, что произошло с ним в этом городе, превратилось во что-то ненастоящее. Кэйя думает, что не может с этим справляться, не выдерживает того, насколько зыбким представляется прошлое и неопределённым — будущее. И насколько ненастоящим теперь представляется настоящее. Это неприятно давит, мешает, сбивает с толку. И тогда Кэйя разворачивается — и уходит. С него хватит. Ему, пожалуй, на какое-то время стоит погрузиться в дела города, за который он, как-никак, в ответе. Хотя бы частично. В конце концов, этот город — единственное, что он знает. Можно помочь Джин, например. Ей всегда нужна помощь. Кэйя сидит один, за самым дальним столиком, ещё более дальним, чем тот, за которым сидели Дайнслейф и Альбедо в тот день, когда он их заметил. А ещё его столик стоит у самой стены, так что можно уткнуться прямо в стену головой и отвернуться от всего мира. К его столику кто-то подходит, вежливо предупредив о своём приближении звуком, похожим на покашливание. Но Кэйе всё равно. Он не меньше недели потратил на помощь Джин. И на помощь Лизе. И даже на помощь самому юному рыцарю ордена, рыцарю Искорке, малышке Кли. Попутно он помог ещё кому-то и ещё кому-то — не так уж важно, кому он помогал. В конечном итоге ему это не помогло нисколько. Дней через десять он обнаружил себя в трактире Дилюка с вином — с очень большим количеством вина — и, очевидно, со столь мрачным видом в придачу к вину, что даже Дилюк лично в какой-то момент скользнул незаметно к его столику и уточнил, всё ли в порядке. Кэйя порадовался, что в трактире нет Розарии — с ней этот трюк бы не сработал — и попросил Дилюка отвалить. Довольно вежливо попросил. Насколько был способен. Дилюк отвалил, и Кэйя был благодарен ему за это. Скорее всего, Дилюк решил, что Кэйя переживает очередную любовную дилемму. Кэйя всё равно не смог бы ему объяснить, что именно не в порядке. Он и себе самому толком не способен был это объяснить. Кэйю грызло чувство утраченной причастности. И те занятия, которые прежде ему это чувство дарили, вроде бытия капитаном кавалерии, больше этого не делали. А судорожные попытки раскопать Каэнри'ах и связанных с ним людей, которые подошли бы на роль единомышленников и вернули потерянное чувство, вместо этого принесли лишь разочарование. Кэйя напился и просто молча старался не жалеть себя. Наверное, Дилюк, если он и вправду так подумал, был прав — в чём-то это действительно была любовная дилемма. Если выражаться образно. — Кэйя, — не дождавшись реакции, зовёт Альбедо, вырывая его из плена мрачных мыслей, из-за которых он старательно проигнорировал вежливое покашливание. Кэйя моментально узнаёт его голос, хотя не так уж много времени они провели вместе. Не так уж много они успели обсудить. И непонятно, зачем вообще они этим занимались. — Я, — обречённо признаётся Кэйя. Ну, да, он действительно Кэйя. И что? Альбедо пододвигает табурет от соседнего столика и садится рядом. — Дайнслейф не просто так признался тебе в том, в чём он признался, — прямо заявляет Альбедо без всяких предисловий. Кэйя, удивлённо пошевелившись, утыкается наконец в Альбедо глазом. Тот упорно смотрит в стену, словно робеет, хотя тон у него очень решительный. Странное дело, Кэйя вроде думал попросить его отстать, как попросил только что Дилюка, или хотел хотя бы не реагировать на него вовсе, но Альбедо говорит так, что Кэйя не может не реагировать. И попросить его отстать тоже не может. — Я считаю, у него есть какой-то план, — помолчав, добавляет Альбедо. — Или план у него появится. Это интересно, думает Кэйя, Альбедо смущается. Что почти невозможно заметить, но Кэйя уверен, угадал он правильно. А ещё ему больше не хочется просить Альбедо отстать. В каком-то смысле смущение Альбедо льстит. Разумеется, всегда остаётся вероятность, что оно ему просто кажется из-за того, сколько он выпил, но… Слегка пошевелившись, Кэйя меняет позу на чуть более прямую, чтобы не казалось, будто он прилёг за стол у стены поспать, и чуть пристальнее смотрит на Альбедо. По крайней мере, так он показывает, что слушает собеседника. — Хотя мы, конечно, оба можем вести себя так, что по нам не скажешь, будто от нас можно… чего-то ждать. Теперь Альбедо отчётливо путается в том, как сформулировать то, что он хочет сформулировать. Но Кэйя, на удивление, вроде бы его понимает. И получает подтверждение — Альбедо действительно смущается. А потом Альбедо вдруг порывисто подхватывает ладонь Кэйи, что свободно легла на стол, когда тот сменил позу, и прижимает её к губам. И это ощущается так, будто чего-то сказать он попросту не может. Опешив, Кэйя много и быстро моргает. Потом понимает, что пока смаргивал алкогольный транс, Альбедо от него сбежал. На следующий день Кэйя ломится в лаборатории ордена так рьяно, будто там материализовался портал аж в сам Каэнри'ах. До захода солнца он умудряется раз пять столкнуться с Сахарозой на лестницах, ведущих в подвальные помещения, так что в конечном итоге даже она начинает поглядывать на него с подозрением. Что характерно, Альбедо Кэйе найти не удаётся, ни случайно, ни даже специально. Не выдержав пытки ожиданием, он сбегает на кладбище, просто чтобы дождаться вечера не вызывая подозрений и быть подальше от лабораторий, куда не перестанет пытаться попасть, если будет находиться достаточно близко. Вдобавок у Кэйи болит голова после вчерашнего выпитого, отчего кладбище кажется наиболее приемлемым вариантом, куда можно сбежать: здесь тихо и можно привести нервы в порядок. Хотя бы немного. Кэйя не гуляет меж могил, не читает надгробные плиты, не шепчет молитвы, не зовёт мысленно ушедших. Он лишь присаживается на одинокую каменную скамеечку под деревом, но атмосферы, всегда присущей любому кладбищу, оказывается достаточно, чтобы начать думать о случившемся и предстоящем. Случившееся — это, например, Крепус Рагнвиндр, его названный отец. А предстоящее — это, быть может, его родной отец. И Каэнри'ах. Наверное. На самом деле, Кэйя знает очень мало. Невероятно мало. Знал мало тогда, в ту роковую ночь, когда отец оставил его одного, а сейчас уже и того почти не помнит. Как там он говорил? Кэйя прикрывает глаза, пытаясь восстановить по памяти слова отца — и не может толком, хотя всегда был уверен, что никогда в жизни не забудет ту страшную ночь, полную чувства брошенности и тревоги. Отец сказал, что Кэйя — их надежда. И — всё. Он не готовил его ни к какому шпионству, не наставлял, не объяснял «задание», хотя долгие годы Кэйя в него верил. Сейчас, возможно, уже и не верит. Зачем тогда цепляется за любую соломинку, непонятно. Даже умудрившись найти всамделишнего выходца из Каэнри'ах, Кэйя не пролил света на то, что его тяготило и для него оставалось скрыто во тьме. Альбедо и Дайнслейф просто вежливо с ним разговаривали, и подобные беседы можно было вести практически с кем угодно. Ну, хорошо, с кем-то, кто в достаточной степени интеллигентен и разбирается в истории Тейвата. Даже история Дайнслейфа не слишком впечатлила Кэйю, она для него как будто ничего не значила. Мало ли, что случилось пятьсот лет назад. Кэйю куда больше волновало здесь и сейчас. И то, что случится в ближайшем будущем. Но Альбедо сказал, что у Дайнслейфа есть план. А планы обычно устремлены в будущее. Даже если в них входит, например, вынужденное бездействие. Другое дело — а сколько ещё ему ждать? Он и без того ждёт уже больше десяти лет. Ждёт непонятно чего, не зная покоя, болтаясь в подвешенном состоянии, маневрируя между происходящим в его жизни так, чтобы ни за что не зацепиться, ни к чему не привязаться, но в то же время занять себя и не сойти с ума от неопределённости. Драма близнецов-иномирцев ответила всем его требованиям, которые он предъявлял к жизни. А потом Эфир решил, что помощь Кэйи ему пока не требуется. Кэйя приходит в себя неожиданно. Словно пролетевшая слишком низко птица задела его своим крылом. Кажется, он уснул на лавочке, и в дрёме мысли последних дней сумбурно крутились в голове, пока не наступила ночь. Вскочив на ноги, Кэйя кидается обратно в лаборатории. В тот раз, когда они впервые там встретились, Дайнслейф намекал, что поздно ночью разговоров разговаривать не любит. Может, сейчас как раз поздняя ночь, и Кэйе придётся ждать снова, может, целые сутки, что совершенно невыносимо, разумеется, как бы сильно он ни убеждал себя в том, что ни во что больше не верит и ничего уже не хочет. О странном поступке Альбедо Кэйя старается не думать вовсе. Рук ему в жизни никто не целовал, и вспоминая вчерашнее Кэйя отчётливо испытывает неловкость, почти застенчивость. Чувства, которые давно испытывать разучился.