I drink blood and my friends are dead

Наивно стало бы рассчитывать, что нас — в действительности — не будут преследовать. Я и не рассчитывала, ха. Надеялась, скорее, избежать встречи с другими Ласомбра, отвергая колкую, противную мысль, что соклановцы могут растерять здравый смысл, поступившись правилом, нашёптанным самой бездной: ведь за убийство "своего" ты ответишь головой перед судом крови. Особенно, теперь. Нас... мало. В эти страшные для Ласомбра ночи, где тебя, вероятней, обзовут изгоем и где будут смотреть свысока — брезгливо, но до одури боясь притронуться, как к расправившему крылья таракану, пристроившемуся на куске изысканного пирога. Где каждый из нас заложник политики, — терпимое значение в районе нуля, — с барского плеча Камарильи удостоенный испытательного срока. Рассусоливать некогда. Ничто не будет вечно, я знаю, как одна из — и не про нашу честь подчиняться, ох, боже, совсем нет. ...странно. Всё моё естество, что помеха на телевизоре, расслаивающая изображение на противоречивые грани. Человечность, говорили мне, вот, что необходимо беречь. Говорили те, кто сами предали последнее от людского, запутывая в клубок собственную выгоду, переплетённую с чужой погибелью — тоже, впрочем, заслуженной. Те, кого стоило бы сломать, харкнуть в рожу и отправить на казнь, а самой продать сердце ради возможности встать выше этих скотов. Я... упустила эту возможность. Я — монстр, как заклинала Карен; я — выбрала свободу. А за неё приходится воевать. Той ночью, заставшей нас где-то в Кентукки, Дакота предпочла остаться в отеле. Я отправилась погулять, — ведь как бы не казался спешен побег, не-жизнь продолжалась. Шла своим тягомотным чередом и я затруднюсь сказать, сколько уже прошло. Была зима. Кутаясь в пухлой куртке — чёрной, конечно — я забрела в переулок между дешёвым фаст-фудом с неоновой вывеской, здорово напомнившим мой домен в "Бургере", и офисным зданием-развалюхой. Никого, кажется, не было на пустеющей, холодной улице и мне жаждалось побыть наедине. Увы. Тварь выскочила из-за угла — я даже и не поняла сразу, что она тоже человеческое существо — вместе со смолистыми щупальцами, пробудившимися в укромных уголках, в раскиданном мусоре, и полоснувшими льдом по лодыжкам. Я повалилась вперёд, оглушённая, что выстрелом, обдирая ладони об асфальт и запоздало отмечая, как кровавая жижа из желудка ползёт вверх, а в ушах шумит. - Я так и знала, что ты слабачка, — меня, ошарашенную, догнал заливистый, девчачий смех, когда тёмная петля свернулась вокруг горла, отрывая от земли и даруя шанс увидеть ту, кто напала. Совсем юная. Будто ребёнок. Пальцы вцепились в путы, отчаянно вторя стону, сорвавшемуся с губ — бесполезно. Словно трогаешь железо, липкое в пронизывающий мороз. И... я не хотела её убивать, честно. Я не успела возненавидеть, — как Кайзера, — но... чёрт побери. Называйте меня, как угодно: сукой, готкой-позером, претенциозной нигилисткой. Лепите любой идиотский ярлык. Но — я. Не. Слабая. То, мрачное и злое, живущее в любом Ласомбра, против воли полилось сквозь моё подвешенное тело — изрыгаясь из тела сбитыми сгустками чёрного войлока, тьма облекалась в плети; в груди открылся зияющий портал, пожирающий огни вокруг. Пространство зоны теней, сбивчиво выдающее бессвязные шёпоты о самой сущности мироздания, где Господь ещё не успел создать света, нашло червоточину во мне — и я превратилась в ту монструозную Джулию, ту, которую вижу в зеркалах, искажённую, как полотно Дали. Сотканную из завихрений мрака. - Давай, — и мой голос чудовищно огрубел, теряя определённость половой принадлежности и отдаваясь эхом, будто бы обработанный дисторшном для танцевального эбм-трека, — Повтори-ка с вырванным языком!.. Она попятилась назад, не силах описать весь свой ужас звуком, просто — молча — отпрянула, намереваясь бежать. Но то, что в тот момент было мной, ринулось вдогонку, цепляясь за стены и не ощущая связи с гравитацией. Тьма мерцала, хаотично струясь по переулку, пропадала и возвращалась, — как глитч, — пока, наконец, не схватила свою добычу, жадно запуская щупальца в трупную плоть. Я не осознала, что произошло. Не поверила бы, не поняла, если бы не ещё один визитёр. - Успокойся, — обволакивающий, хриплый и подчёркнутый звоном дорогой "Зиппо". Акцент... кажется, итальянский. Я снова упала, со свистом вытолкнув воздух из открытого рта, — Нет слаще представления, чем эффектный бой, которому ты лишь зритель, — его смешок заставил меня поднять голову. Мужчина в костюме. Аккуратная бородка, волосы убраны назад. Смотрит на меня, — Поднимайся. Не стоит преклонять колени. - Кто ты?.. Он снова ухмыльнулся. Смолчал. Дождался, чтобы я стояла на ногах. - Хотел немного поболтать. Джулия... да? — его рука выудила из кармана пиджака серебряный портсигар, открывая его передо мной движением пальцев. И мне ничего не оставалось, впрочем, кроме как согласиться с предложением. В голове звенело, совсем по-живому. Я приняла сигарету, покорно позволила ему опять щёлкнуть зажигалкой, чуть передёрнув плечами от чересчур ярко полыхнувшего огонька. Джентльменские жесты, ага, — дикие, но понятные. Мало ли, сколько ему лет. И вот, мы стоим, смоля в гробовой тишине, не смотря друг на друга. Из кафетерии смердит бургерами и прогорклым кофе, а дальше по улице — кровью. Мимо, по дороге, проносится авто, клокоча, как ржавая, консервная банка. Городская готика?.. Пожалуй, да. - Ты в пути, Джулия, — он отбрасывает окурок куда-то туда, к растерзанному телу, — Почему? Не хочешь подчиниться князю Панхард? Я скорбно мотаю головой. Нечто в нём напоминает о Кадире. Та же властная сила, упакованная в элегантные манеры. Он, получается, очередной — красивый мужчина, знающий себе цену, но приправленный еле уловимой тоской, что тянет его задавать вопросы незнакомке. Тени, слабо бурлящие у грязных стен, шепчут о горящих церквях. - Я никому не хочу подчиняться, — и гляжу ему в глаза, тёмные и почти мертвецкие, как стекляшки в мордах плюшевых зверей, — И лгать не хочу, чтобы прижиться в гадюшнике. Я, и без того, — слова вырываются одно за другим и мне, боже, наплевать. На губах, от коричного цветом фильтра, отпечатывается вкус вишни и рома, — Объебалась по полной. Что это, выходит, Камарилье плевать на хвалёную человечность, лишь бы лизали задницу?.. А для справедливости — вали? Что-то не сходится заявленная концепция с конечным результатом. На работе мне так же заливали, ха, про дружный коллектив. Что же, я и теперь навроде фрилансера, — я достаю следующую сигарету, но уже свою, — Я... я не знаю, что мне делать. Звучит резко — и честно. - Думаю, мы ещё встретимся, — он отворачивается с какой-то печальной полуулыбкой, цепляя что-то в глубине переплетений зданий, — И понимаю. Я ведь и сам Ласомбра. Вся эта болтовня звучит сюрреалистично, слишком... вне привычного мира. Я отвыкла от светских бесед. Приноровилась забывать, чтобы не ранить душу хлеще. - Ты знаешь что-нибудь о Шабаше? Я изображаю нечто неопределённое. Нет. Или да. Карен не много-то и рассказывала, а остальные сторонились вампирши с натянутыми отношениями с зеркалом, что спрашивала о подобном. - Ты ещё совсем юная, — фразочка ни о чём. Я и так знаю, что влачу существование неонатки. Он делает несколько шагов прочь, — Но ночь благосклонна даже к молодой луне. - Кто ты? — я не следую, просто остаюсь на своём месте. На краткий миг просыпается воспоминание о бумажной волоките для князя. Не растеряла ещё навык, а, работник миграционной службы Джулия Совински? Не хочешь ли, вместе с господином как-там-его-скажи-мать-твою-придурок проследовать в затрапезную забегаловку для подписи сопутствующих документов?.. - Грациано, — на этот раз, он показывает зубы и изображает скупой поклон, — Веронский. И я настаиваю, Джулия, чтобы ночь, действительно, была к тебе благосклонна. Грациано не утруждает себя, более, рассыпаться словами и уходит. Я слышу, как стучат его туфли — потом, оказываюсь в тишине. И, всё-таки, иду в закусочную, чтобы заказать дешёвый кофе и просидеть там чуть-чуть и почти до рассвета.