I drink blood and my friends are dead

Есть вещи — предопределённые. Лишающие всякого выбора, но откупающиеся бессмысленными словами навроде "судьбы" или "так надо". "Так случается со всеми". Все падают, раздирая в кровь коленки, все давятся хлебными крошками за ужином. Все умирают. Смерть… неизбежна. В моём случае — предопределена. Я невесомо обнимаю Дакоту за плечи, составив ей почти что утреннюю вечерю перед зеркалом, простирающимся от потолка до линялого ковра. И в полный рост, — а я вязкой, скверной тенью облепляю невинную девушку в отражении, и так, словно блестящая поверхность разбалтывает мою тайну. Мне хочется, чтобы она запомнила своё лицо, сейчас, когда от страха, заталкиваемого поглубже, так помилела и раскраснелась в щеках. "Славная", — я думаю, — "Куда лучше меня". Мысли застывают в гортани; я ещё помню, как вернулась домой, застав Дакоту в моей одежде. С сигаретой между пальцев. В облаке перемешавшегося с дымом, но моего парфюма. "Может… может я бы смогла стать лучшей версией тебя, Джулия!.." — вспышка. Стоп-кадр, всплывший перед глазами ранит. Что, если после обращения я стану ей не нужна? Превращусь в помеху перед реализацией сумасшедшей цели занять моё место?.. Зачем я, вообще, об это думаю?.. Наверное, мне страшно. От этого лезут в подкорку давно прощённые обиды. Меня пугает, до ужаса, вдруг что-то пойдёт не так — я же никогда не давала становления. Я, чёрт возьми, и гулей-то не заводила. Но... но. Но если ей суждено стать вампиром, то пусть я облачусь в дарующую смерть. Пусть именно моя ладонь протянется к ней в непроглядной темноте, чтобы вывести из злых, холодных чертог. Пусть я украду её тело с берега Стикса и с мясом вырву циферблат жизни, чтобы повернуть упрямые стрелки вспять. И по-прежнему уже не будет. Я мешкаю, вспоминаю свою собственную ночь ужаса. Нелепые картинки: дождь, стальной запах чужой крови, чернильный переулок и пистолет зажатый в обеих руках. Я дрожала. "Стреляй", — приказала Карен, — "Продемонстрируй, что я не ошиблась". Не ошиблась… Она и не могла ошибиться, априори, ведь для неё предопределённости не существует. Никакой судьбы. Только чудовищный ритуал, тянущийся сквозь сотни лет, использованный на мне, на Карен, на её сире и который должна была бы уважить я: разрушь жизнь будущего дитя. Пусть оно лишиться всего, чем дорожило, пусть побирается и остаётся на улице, пусть сдохнет с голоду, если не имеет внутренней силы – той, что ценит любой Ласомбра – и не способно бороться. Не способно преобразовать своё отчаянье в первобытную ярость, перечеркивающую любую тягу подчиниться и упасть. Я согласилась добровольно. Я — выстрелила. Иначе не могло произойти никак. Через оборвавшиеся секунды, вдруг, когда ещё не отгремело эхо, она подарила мне любовь. Чувство, ощущение, болезненный нарыв, что лопнул под пальцем и испустил гной — то, чем возможно поделиться лишь с кем-то… кем-то особенным. С Дакотой. Конечно, я не стану калечить её, ни морально, ни физически. Я считаю, честно, и так полно того, что ей довелось пережить бок о бок с сородичем, как я; и я хочу сделать эту инициацию исключением, не примешивая к любви горечь. Хочу поцеловать её, поправить светлую копну волос, спросить – "Ты готова?" и, убедившись в искренности ответа, подарить то единственное, чем оказалась способна отплатить за доброту и заботу. С м е р т ь. А смерть — это неизбежно. Ничто не случилось бы иначе. Никогда.