I drink blood and my friends are dead

На пластиковую поверхность столешницы передо мной падает почтовая открытка. А я бездумно вглядываюсь в пейзаж, на ней изображённый, как-то поспешно абстрагируясь от полуночников, расшумевшихся именно в этом убогом заведеньице и именно в этот час. Дакота, вроде бы, придирчиво нюхает капучино с корицей. Делает вид, во всяком случае, что ни при чём — и что ужасно занята. Я не понимаю, что там написано, но узнаю буквы. Русские. Кириллица. Если бы не этот малозначительный нюанс, честное слово, прочесть не стоило бы труда... в конце концов, польский — это почти что русский, только не исковерканный. И с дурацкими словечками, обозначающими совершенно обратное, нежели мои... родные. - И что?.. — наконец, выдаю я, вдоволь выдержав паузу, — В чём же междустрочный смысл, ускользнувший от меня? Она давит смешок, прикрываясь нетронутым — ну, касательно жидкости — стаканом. Соблазнительно, разумеется, поиграть в кошки-мышки, но сейчас меня раздражает недосказанность. И компания за пару столиков от нас. Гудят, как мухи, добравшиеся до парной, навозной кучи. Не хочется замараться, пока я выуживаю ответы; не ради них самих, но ради её голоса, скрадывающего очередную шалость. В мороке шепотов вездесущих теней, я, кажется, зависима от света её маяка, выманивающего меня на слух и чудом пробивающегося сквозь чёрное полотно. Всё ещё... да. - Может, нам дёрнуть в Россию? — Дакоте надоедает мучить напиток. Стремительное движение водружает его на стол, почти на край, а его исполнительница наклоняется ко мне, — Там же всё иначе, Джулия. Начнём с чистого листа... и... ну, это не совсем то, что мы обсуждали после беседы с Ка... — она осекается, скосив глаза на посетителей этой вшивой едальни, занявших насест около нас, — А, не важно. Но я, вдруг, так вдохновилась!.. - Это почему? Она жмёт плечами. Чуть уловимо под плюшевой тканью белого худи. На груди красуется надпись: "girl power". И не поспоришь. А я думаю, насколько же въелось в голову сравнивать; ну, и куда мы поедем? В крупный филиал Польши? Наслаждаться салатами с майонезом и химозными шоколадками? И поселимся в однушке (так и быть, справедливости ради, большей, чем мне светила бы в любом районе Нью-Йорка) с бабушкиными сервантом?.. Нет. Ну, уж нет. ...я там б ы л а. Я помню свою последнюю встречу с родителями. Нет. Встречу, должную было стать последней. Встречу, когда молния сверкнула на бочке сколотой красной чашки в белёсый горошек и та, выпущенная из пальцев, покатилась по столу, разливая ароматный чай по скатерти. Всё — ножницами вырезанное из статьи о пост-советском пространстве — завертелось в какофонии смеха матери и барабанящего по стеклу дождя. "Полька-дот", — так, со знакомым, до боли, славянским акцентом, называла этот принт она, — для чужих, — делая акцент на "дот" и совершенно упуская "польку", открывавшую глаза на нашу этническую принадлежность. Точно так же, да, выговаривала слова я. Я, всё ещё, разговариваю точь-в-точь. Американские ночи не избавили меня от акцента. - Нет, — отвечаю я, разрывая открытку кривым швом, — Никакой России, Дакота, никакого СНГ, — красочные клочки летят на пол, — Пошли, давай наваляем этим крикливым мужланам. И, отбрасывая любой смысл, поднимаюсь с пухлого диванчика, решимая на сотню процентов, что обязана заглушить тоску, выплеснув гнетущую ярость на идиотах ноунеймах.