I drink blood and my friends are dead

Говорят, есть те вампиры, которым помогает Бог. Говорят, есть те, что не утратили своей веры, даже если та вера обратилась в извращённое подобие добродетели. Я — Ласомбра. И когда-то давно, во времена которые не сулили бы мне приятными визитами в католический собор и любезностью святого отца, именно один из нас, властителей теней, указал путь, угодный сородичам, не отрёкшимся от господа. Его звали Монкадой, а большего и неизвестно. Кому-то, может быть, но не мне. И, может быть, этим меня и подбешивает Бенуа: он — как я. Вылепливает растекающуюся по древу мысль своеобразно, так порой глупо, аж хочется влепить по лицу, а я молчу. Или посылаю. Он находит меня снова и стоит рядом, с этим вот выражением лица, как у старшего брата, выжидающего, когда фаза "готки" у сестры закончится и она перестанет бунтовать. И вот я: тереблю крест, тянущий цепочкой шею, не уверенная насколько аксессуар, купленный на хэллоуинской распродаже отвечает моему собственному понятию о религиозности. Да, я католичка. Да, я часто упоминаю Бога. Да, я грешна. Бенуа раздражает, когда упорно ищет своё удовольствие в том, что действительно грехопадший монстр. А я раздражаю его, когда лгу в глаза, мол, посмотрите-ка сколь чиста и несгибаема. Думающая только о своих проблемах, ага, лесбиянка и дрожащая тварь, проглотившая язык на слёте Камарильи... впрочем, какое это имеет значение теперь?.. "Любишь боль, придурок?" — спросила бы я его, — "Так получай!" — и вмазала бы посредине рожи, чтобы, как дети в песочнице, возиться вялой дракой на пороге убежища в нью-йоркском соборе. "Поржать", как комментирует Дакота, сидя в метре от ноута, чтобы посмотреть видео с котятами, и причаститься пролитой кровью. Ведь любая кровь — кровь Христа. Кровь Каина. И Бога. Даром, что воняет железом и полынью. А моя собственная — летней ночью, городской и шумной, где я, в обилии сменяющихся лиц, так и не стала никому настоящей подругой. Но... ...когда я представляю, что мы с Бенуа раскуриваем одну сигарету на двоих, мне легче. В тишине молчания, мы, как будто, могли бы поговорить с Богом.