I drink blood and my friends are dead

Я пытаюсь нащупать педаль ступнёй, — но толстая подошва кроссовка только пинает воздух и, тут же, шаркает о песок. Я замираю, словно приросшая к земле этой самой ногой. Лицо резко обжигает солнечное тепло, влекомое кровью, ударившей в щёки. На цветущей рябине — у крылечка дома — шуршат листья. Я фыркаю. Я не понимаю, сплю ли, — ведь, умерев, я уже не могу спать. А в последние ночи, если быть откровенной, сон немилостиво превратился в полное подобие наркоза, чтобы, только лишь, перемотать день. Мой ритуал прост: взять Дакоту за руку, выдохнуть, выгоняя спёртый воздух из организма. Закрыть глаза. Открыть снова, оказываясь в под пологом наступившей темноты скорее, чем успела бы созреть рациональная мысль. Оно... тяготит. И, конечно, снов нет. Но я вижу... что-то. Что-то, на деле обратившееся в россыпь крысиных глазок, наблюдающих из-под половичка в коридоре, наброшенного на щель между половиц в дрянном мотеле. Что-то, притворившееся насмешливыми взглядами мнимых приятелей, следивших за моими потугами когда-то в детстве. Ох, как же, мать их, уже давно... ...мне было 13, наверное. Тот самый — чёртов, разумеется, — возраст на попробовать новенького. Тот самый, когда мне взбрела в голову принципиальная мысль носить исключительно чёрное, а у бабушки, где я тусовалась летом в деревне, оказались свои счёты на мой стрит-стайл. И я, от злости, начала курить за сараем, хмуро наблюдая за беснующими курями соседей или, если приспичивало совсем утром (из соображений безопасности, впрочем, это было удобно), то релаксируя под кваканье жаб в пруду. Мне постоянно хотелось сбежать и я нашла компромисс: выпросила у родителей велосипед, чтобы гонять до леса и обратно целый день, зарядив, как следует, mp3-плеер и прихватив бутылку яблочного сока. Единственная проблема гениального плана состояла в том, что кататься на нём я не умела совсем. Я вспоминаю, — или всё-таки дремлю?.. — вот она я. 13-летняя девочка с волосами, выкрашенными в иссиний и обстриженными по плечи, в растянутой футболке с Робетом Смитом и в шортах в цветочек. В дурацких синих кроссовках, которые наказала носить бабушка. Пытаюсь крутить педали, но ничего, чёрт побери, не выходит. - Юлька, Юлька!.. Сколько раз уже грохнулась?.. — кричат такие же подростки, что и я, собравшиеся компанией в доме напротив. Я не заметила, как они вышли на улицу, но... это специфическое произношение моего имени разъедает мозги... нет, я не Юлька. Я Джулия. Им всё равно. Очередной повод посмеяться. - Юлька, ну, чё ты, давай я тебя подтолкну? Я стою вся алая, как кровавый плевок туберкулёзника, не силах вставить слово поперёк. Ко мне — к металлическому багажнику — пристраивается парень, с которым я дружила совсем маленькой. Я его ненавижу — с тех пор, как стала "слишком девчонкой", чтобы он звал меня гулять как ровню и за то, что он вымахал красивым и та, на которую засматривалась я, теперь пишет любовные записки ему. Челюсти сжимаются аж до боли. - Лешек, — кое-как выдавливаю сквозь зубы. Пальцы мокнут от капель пота, — Отвали. Я сама. - Не бойся, — он склоняется к моему уху, бубнит гулко и чуть ли не прижимаясь, так, что я выхватываю зрением влажные от жары пряди светло-русых волос, — Я тебя научу. - Ну, уж нет! Меня пронзает отвращение — наверное, оно, — и я резко отталкиваюсь от песчаной дорожки, на ходу вылавливая ногой педали. Сердце стучит в висках, а я вся трясусь — упаду ведь! — и, не понимая как оно само вытворилось, качусь с пригорка, боясь обернуться на Лешека, который потащился за мной на пузе, уцепившись за раму. - Ты чокнутая! Больная! — орёт он. Я тоже ору. Руль-предатель выскальзывает из рук, велосипед кренит и мы, не прекращая визжать, ухаем с кочки прямо в лягушачий пруд, увязая в распушившихся камышах. Во рту вкус тины. Склизкая, жирная квакша барахтается под футболкой. - Ты чего улыбаешься? Передо мной, разорвав пелену морока, висит лицо Дакоты, серьёзное и со складкой морщин между бровей. Я показываю зубы. - Сон, кажется, привиделся. - Про меня? Я фыркаю. Её волосы сияют, что летнее солнце в свете потолочной лампы, а взгляд обжигает щёки. Мне кажется, на несколько сладких мгновений, что я — жива. - Про тебя, — отвечаю, перебирая простыни. Лгу, получается, хотя и противлюсь это делать, — Про нас. То, что было давно уже не имеет значения.