Гáвáнь, гáвань в óгнé, Гóлос из-зá моря – гóлос свобóды, Нé ýспéет флóт, гóрод óбречẽн, Наша гавань, гавань в огне, Голос из-за моря – голос свободы, Мы поможем родне.
Её исполняли на Синдарине. Никто в Валиноре не слышал подобной музыки; не звучала она и в Средиземье. Никто не писал таких обрывистых, резких, но на удивление запоминающихся ритмов. Это, впрочем, было не так уж и важно. Важнее иное – то, что было вокруг. Пел светловолосый телеро. У него не было инструмента, но Барадаз чувствовала, что исполнял музыку он же, словно дирижируя оркестром и стоя за узким столом. На руках – странные браслеты. Даэрон – а это был он, Барадаз легко узнала его, да и надпись с его именем на сцене имелась – пел не хуже лучших менестрелей Ваньяр. За его спиной – огромный флаг. Плоский, но идёт волнами. Иллюзия, движущийся рисунок. Сейчас таких нет. Потом у Белекороза, наверное, будут. Флаг чёрный, на нём – белые изящные башни. Такие возвышаются в Альквалондэ. Под башнями надпись "Gwaithûr Alphlonn". Народовластие Альквалондэ. Язык – Синдарин. Буквы – чужие. Их сделал… Нет. Их принёс Белекороз. Буквы простые, Барадаз уже знала их. Насмотрелась. Они нелогичны, но писать их легко и быстро. Будто сделаны они для экономии времени. Ни один Айну бы не придумал таких. Даже Белекороз – единственный, кто выдумал письменность для Валарина. И она были ничуть не похожа на эти буквы. Супруг не считал такое возможным. Не предусматривал. Вся его дальновидность обрывалась в миг, когда дело доходило до "невозможного". Барадаз же, глядя не столько на нолдор – их судьба была ей по большей части безразлична, – сколько на Белекороза, всё сильнее убеждалась – это не он. Манавенуз сперва предположил, что его брат был отравлен Унголиант или "выпит" ею, отчего лишился части рассудка, но это звучало предельно глупо. Белекороз не поглупел, нет. Манавенуз так посчитал, потому что куда-то исчез вездесущий обман, но ведь было и иное. Откуда-то же взялось… Всё это. Особенно – знание. Такое, каким не обладали даже Айнур. Айнур творили, опираясь на чувства. Враг теперь творил, опираясь на разум, холодный расчёт. Холодный расчёт пока побеждал. Быть может – ещё одно предположение супруга, чуть более реалистичное – всё это всегда было с ним, но применить решил он сие лишь сейчас? Быть может. Но почему сейчас, почему не тогда? Почему не в Утумно? Наверное, понимал, что даже с таким оружием он не выстоит против войска, состоящего из Айнур. А сейчас… Сейчас время, когда можно было перекраивать Арду, перемалывать и возвращать всё обратно, ушло. Стоит разразиться Войне Стихий, и мир станет полностью непригоден. Его станет не починить, не исправить. Айнур уже вложили почти все свои Силы. Осталось немного. Так, на мелкие шалости. На разрушение. На разрушение хватит. На восстановление – нет. Ломать – не стоить. Разрушенный мир, зато без Белекороза – точно не Замысел. Белекороз знал, что Айнур не придут сами. И вряд ли встанут на защиту Валинора, если он явится первым. Сражаться за них будут Дети; это их время, а значит, и их война. И оставшиеся в Валиноре Дети безнадёжно отставали пока. Ажулез – сложно представить! – сейчас не наставлял, но догонял собственного ученика. Вновь собрались Аулендили, но даже их совместных сил не хватало на всё. Манавенуз видел, что изображают враги. Долго же он колебался пред тем, как пересказать хоть какие-то чертежи кузнецам! Искал зло там, где его быть не может, и искал, полностью не понимая зла. А ещё сиим он гордился. Момент был безнадёжно упущен. Враг создавал новое быстрее, чем супруг успевал это увидеть и передать. У него ведь были и другие дела. Барадаз могла бы помочь, и он знал это, но ей было всё равно. Солнце и Луна ждали своего часа. Вся её работа была выполнена. И если остальные Валар не желают открывать Чертоги, то это их дело и их поражение. Они сами решили отказаться от Феанаро. А ведь он бы и спас их. Она говорила об этом. Барадаз предпочитала наблюдать. Точнее, ей оставалось лишь наблюдать. Несмотря на всё своё величие, она полагала себя наиболее бесполезной из всех Айнур. Работы ей было немного; лишь раз поистине была она занята, но и этот раз восславил её навсегда. Немногое она и решала, ведь королева – всего лишь супруга короля. Она могла бы сотворить больше. Намного больше. Прочие Айнур не прекращали своих трудов. Они творили всегда, они продолжали творить, несмотря ни на что, и их труд был им в радость. Барадаз же оставались лишь балконы Ильмарина да восхищённые ею эльфы. Именно поэтому звёзды собраны в созвездия. Именно поэтому они по-разному все горят. Арда должна была быть идеальной. Симметричной. Светлой. Облагороженной, красивой и гармоничной. Лишь Белекороз был против – он разметал симметрию, он породил тень, он устроил перепады температур. Он заставил распасться гармонию, заставил цветение сменяться упадком, заставил подчинённых роптать на господ. И Барадаз понимала, что была похожа на него в этом. Несмотря на великую Силу, она была подчинена, она не творила свободно и понимала сие. То, как она украсила небо, должно было взбесить Валар. Белекороз мог дотянуться до всего, но не до неба. Небо могло бы стать единственным напоминанием о том, какой Арда должна была быть. Оно могло бы стать вышитым, узорчатым гобеленом, а стало – хаосом рисунков и точек. Валар приняли это, но лишь потому, что не могли не принять. Не могли исправить, не могли поручить кому-то ещё. Барадаз незаменима. Она пошутила, и её шутку приняли. Белекороз… Он был заменим. Не было в его власти такого, чего не смог бы любой иной из Айнур. Он не мог пошутить так, чтобы остальные не смогли это исправить. Наверное, Барадаз могла бы оказаться на его месте. Белекороз был ей ненавистен как раз посему. Они схожи характерами. Они не так чтят Заветы. Он уже давно перешёл грань. Остальные опасались, что и Барадаз поступит так же. Из-за его безумств ограничили они её свободу, он – причина её беды. Они не говорили о том, но всё было ясно без слов. Барадаз полагала, что знала Белекороза лучше всех остальных. И сейчас, когда он отпустил Лутиэн, она поняла абсолютно чётко – это не он. Он бы не поступил так. Так не поступила б она. Никогда. Белекороза больше нет. Это было нужно принять. И оставить, желательно, при себе. Остальные вряд ли поймут, остальные вряд ли признают. А что же есть? Или кто же? Если и "кто", то это явно не Айну. Пожалуй, что это можно и выяснить. Барадаз давно казалось, что она здесь несколько… Засиделась. В конце концов, что вообще может сделаться? Небо нетленно, и она – вместе с ним. А ещё в том сне с песней, совсем вдалеке, виднелись венчающие холм безжизненные потухшие Древа.*** ***
Мелиан уселась в кресло, подобрав под себя ноги, закутанные в тёплые шерстяные носки. За всё эти годы она так и не привыкла к местным холодам. Да и зачем привыкать? От привыкания разрушается жизнь – та, ради которой она и шла в Средиземье. Её место было здесь, в материальном мире, в мире живом. Возвращаться из Ангбанда было куда тяжелее, чем ехать туда. Она впервые увидела… Это. Айну всегда узнает Айну вблизи. Этого Айну она не узнала. Это был не Мелькор. Это вообще был не Айну. Странная смесь. Знают ли в Валиноре? А не всё ли равно? Всё равно птицей она уже не обернётся, не донесёт им письма. Да и кто ей поверит? Она ушла от них. Она сотрудничает с… Этим, так или иначе. С чего им ей верить? А вот муж должен знать. Они с ним, кто бы он ни был, достаточно спелись.*** ***
Лайквенесто вошёл неслышно; Майтимо и не представлял, что эта дверь, оказывается, может и не скрипеть. – Как успехи? – спросил он. – С братом? Или с Синдарином? – Нельяфинвэ отложил прочь бумагу и карандаш. – И то, и другое. Но это – потом, – внезапно оборвал Лайквенесто. – Позволишь? Майтимо сдвинулся ближе к краю дивана и махнул рукой. Уже всё равно. – Я сегодня был в госпитале. С той девой, – шёпотом, почти неслышно произнёс целитель на ухо бывшему господину, – и очень многое слышал.