***
Школа была…самой обычной. Удивили меня конечно шкафчики, да раздевалки. В моё время такого не было. Захотелось рассмеяться, ведь «моё» время наступит лет эдак через шестнадцать. Две тысячи пятый год я не застала. Просто не запомнила. Сейчас же, буквально живу в нем. Что за неудачный эксперимент с машиной времени и каким боком сюда приписали меня? Коридоры полнились людьми, что шумели, хохотали, да вели, как можно догадаться, далеко не светские беседы. — Тачибана! Отвлек от сего зрелища меня крик. Девочка, видимо одноклассница, шествовала ко мне активно махая рукой. Ну и как тебя зовут, чудо ты этакое? — Хух, — облегченно выдохнула черноволосая касаясь моего плеча, — Такая толкучка, — виски стрельнули болью, память услужливо подкинула имя и фамилию девчонки. Юико Огава. — Ох, Юико-тян, — невольно вздрогнула, стоило Огаве потянуть меня в сторону. Спиною прислонилися к стенке, наблюдая за группой мальчишек, расталкивающих почти всех на своем пути, что активно кидали не самые приятные фразы, причем друг другу, тут же ухахатываясь с этого. Каков идиот станет обсуждать новые порно журналы на всю громкость голоса, в школе, полной учителей? Насколько мне известно, в Японии дисциплина была несколько строже, чем в тех же странах СНГ, откуда я собственно родом. Ежели некий преподаватель услышит данные высказывания, то все, пиши пропало. — Янки идут, — шепнула Юико на ухо, вызвав тем самым нервную дрожь, да легкий, секундный страх. Обусловлено это конечно же было нежданностью, на время. Настоящие эмоции на потом, в самые закрома разума. В шкатулочку, на ключ закрыть, да в сундучок. Сундучок упрятать в сейф, подобрав мудреную комбинацию цифр. Игра должна продолжаться. — Такие шумные, — посетовала девушка. Мне оставалось лишь выразить молчаливое согласие, кивнув. Гопники не всегда проблема, однако громкие они, что пиздец. — Я что хотела узнать, — начала одноклассница. Спасибо, о великая память. — Ты идешь на свидание с тем красавчиком-третьегодкой? — хитро улыбнулась Огава, щуря карие глаза, да перекидывая низкий хвост темных волос через плечо. Какой третий год? Каков пацан? Это разве не восьмой класс? Или я чего-то не понимаю? — Эм, — заминка в речи была вынуждена. Пришлось изрядно помучать бедный рассудок, в поиске ответов. — Не-а. Выдохнула. Юико обидчиво надула губы. — Из-за Такемичи, да? Пожав плечами задала встречный вопрос, виляя подальше от темы: — Скоро звонок? Девушка кивнула. Пришлось едва ли не бежать в кабинет, по изрядно опустевшим коридорам. За разговорами и не заметилось, как быстро пролетело время. К счастью успели мы ровно за минуту до звонка. Громкая трель, что звенела так, что уши закладывало. Как же давно я ее не слышала. Года так с семнадцатого. Непривычно было слышать обычный звонок, а не приятную мелодию, льющуюся из динамиков. В гимназии, в коей я училась когда-то, звоночек звенел только в случае отключения электричества. Ну и кто ставит первым уроком математику? Если судить по логике и возрасту, то второй год средней школы, это восьмой класс. Да здравствуют корни, дискриминанты, в купе с синусами и логарифмами. Непроходимый лес, честное слово. Ежели корни, да степени были легки, как перышко, то последующие за ними темы пугали похлеще монстра под кроватью. И если чудище хотя бы платило за аренду жилой площади, то разномастные уравнения пользы не приносили никакой. Радовало мою душеньку лишь то, что совсем скоро объявят летние каникулы. Первый триместр был не самым сложным, однако небезызвестное «ax2 + bx + c = b2 — 4ac» заставляло нервничать, да покрываться холодным потом. Не говоря даже о физике. В данной сфере мои полномочия заканчивались, сгорали быстрее спички, осыпаясь пеплом. Ну не сильна. Не понималось мною никогда, и вряд ли поймется. Отсидеть на попе ровно едва ли не час было задачей естественно выполнимой, однако все еще сложной. Шесть уроков по пятьдесят минут, столько же времени на обед и короткие пятиминутные перемены меж уроков. Почти семь часов. Столько времени предстояло провести в учебном учреждении. Что же происходит в старшей школе, если тут такое? Раньше, мы казалось бы сидели меньше. И если некоторое время проводили на шестидневном обучение, то позже это все отменили, да сократили уроки. Никому это конечно не помешало наставить тучу обязательных факультативов, да дополнительных. Видимо выползать из школы под вечер, если не ночь, прерогатива многих учеников. Звонок на перемены стал отдушиной, бальзамом на израненную душу. Портить табель Тачибаны желания не было. Посему снова придется топиться в горах книг.***
Прохлада утра сменилась солнечным зноем. Пекло нещадно. В метро вероятно толкучка, из чего благополучно был выбран пеший путь до дома. Думать о чем-то решительно не хотелось. Девушка активно рассматривала самый доступный и не затратный вариант — плыть по течению. И будь, что будет. Руки мелко тряслись, вероятно от нервов, ведь проблем со здоровьем, как таковых, у Тачибаны замечено не было. Конечности теплые, кожа здорового, розоватого цвета. В глазах не темнеет, не плывет цветными пятнами, не сопровождается тягучей волной тупой боли. Вроде и лучше некуда, вроде и непривычно до ужаса. То самое состояние, когда все идет по накатанной, скользит, словно фигурист на льду. Будто течение реки, что грозит перевернуть шаткую лодку. Только вот когда? Минута, секунда, а может и удастся добраться до берега. Неизвестность — патока. Липкая, приторная карамель, что недоварили до готовности, бросив на пол пути. Сладость подгорела, стала непригодна к употреблению. Не застыла аккуратным шариком, осталась неготовой. Посуду проще выкинуть, нежели отмыть. Увязнув — останешься насовсем. Без выбора, без шанса. Проще отбросить, выкинуть, как более ненужную кухонную утварь, на пару с горьковатым содержимым. Неизвестность можно сравнить со многим. Со огнем, да водою. Наполнить, иль же наоборот, вылить, выпить до дна. Легче всего отбросить. Забыть, закрыть глаза, выпнуть прочь из мыслей. Нету её. И не было никогда. Легкий ветер совсем не остужает июльскую жару, казалось напротив, делает намного хуже, обдувая хрупкую фигуру теплыми, душными потоками. На горизонте мелькают знакомые многоэтажки. Проскальзывает облегчение, тут же теряясь в волне других чувств, да эмоций. Идти совсем недолго, однако нельзя было сказать, что это хорошо. По пути встречается небольшой магазин. Карманные есть, на водичку должно хватить. Помещение захудалое, видно старое. Выбором не блещет, а ей его и не надобно. Бутылка ледяной минералки, да пачка бабл-гама. Яркая упаковка, химозный вкус. Большие розовые пузыри, что тихо лопаются, обязательно оставляя на кончике носа тонкую пленку жевательной резинки. Сладко, до отвращения, но так приятно. Про такое обычно говорят одно-единственное слово — ностальгия. Вкус детства. Лифтов нет, приходится подниматься по лестнице. Самый последний этаж. То-ли девятый, то-ли десятый. Дыхание сбивается на шестом. Ноги подкашиваются за полтора пролета. В квартиру буквально вваливается уставшая Хината, придерживая портфель, дабы не уронить. Шуметь откровенно говоря не хочется. Что-что, а тишину девушка ценила всегда. Никого дома не оказывается. Пусто, по приятному тихо. Белая рубашка неприятно липла к телу, красный галстук душил. Ох, намучилась она с ним утром. Пуговицы с трудом выскальзывали из петелек, порождая желание сорвать блузу к чертям собачьим, обрушивая грохот кругляшков на пол. Нормальной, в плане понимания девушки, одежды у Тачибаны не было. Юбки, юбки, еще раз юбки, да платья. Три пары брюк одиноко лежали в глубине шкафа. Никаких огромных, явно мужских футболок, никаких широких джинс. В той же глубинке шкафа были откопаны серые спортивные штаны, да мало-мальская кофта, дай бог, на размер больше. Форму кинули в корзину с бельем, совершенно не заботясь о ее состоянии. Отражение в зеркале криво скалилось, всевелико раздражая. Не она. Не та. Другая. Паршивый сон вышел однако. Хината ущипнула себя раз, второй. Сильнее сдавила нежную кожу пальцами, ойкая от боли. На запястье проступало лиловое пятно, грозясь стать синяком. Не сон? Как проснуться? Что это, блядь, такое?***
Избитый, грустный, обеспокоенный. Бежал по вечереющим улицам, пытаясь убедить себя в чем-то, в чем смыслил лишь он один. Мысли текли, расплывались, образовались в снежный ком, из которого к превеликому сожалению, снеговика не слепить. Снег рыхлый, не влажный, сыплется мелкими крупинками, тает на руках. Если сжать и подержать, поделиться остаточным теплом, получится льдинка. " Увидеть Хину! " Последний этаж, преодолевая боль. Звонок в дверь на закатном солнце. — Ханагаки? — недоумение в медовых очах, незамеченный парнем страх. — Тачибана…— слезы на глазах, мгновенное осознание. — Хината… Хина… Живая. Под покровом тайны, под завесой первой влюбленности. Только вот, встречает его не любимая некогда Хина, но Такемичи невдомек. — Я пойду… Он ее увидел, убедился. Решил что-то для себя. — Ты опять подрался? — нотки осуждения в родном голосе, теплые руки на щеках. — Хэй, я ведь твоя девушка, — неверие, а после и всеобъемная радость, — Расскажи мне. Я хочу знать о тебе все, Ханагаки. Хината не такая. А он и не заметил. Не видел ведь двенадцать лет. Забыл. Пришлось вспоминать. Такемичи изменит будущее, раз выдалась возможность, спасет ее. Не даст сгинуть четвертого июля две тысячи семнадцатого года. Глупый, не подозревает даже о том, что Тачибана уже умерла. Здесь, в две тысячи пятом. Там, в две тысячи двадцать первом. Девушка вручает ему милых пластырей, машет на прощанье. — Пока-пока.***
Злость, гнев, торг, депрессия, принятие. Добил. Пришел, в ссадинах, кровоподтеках, со слезами на темных ресницах. С морем на дне очей, с солнцем на пару. Мир где-то явно пошутил. Она почувствовала, что умирает второй раз. Визг шин по асфальту, алые реки. Тошнота, которая казалось пройдет спустя минуту. А она и прошла, захватив с собой бедную душу. Вывески — яркие, больше не светили. Плыли — цветными пятнами, на черном полотне. Боль. Ужасная, до звона в ушах, до порванных от крика голосовых связок. Соль на губах, прозрачные линие по щекам. Безмолвный смех, ножницы в руках. Не спит. Живет. Не та. Станет. Образом, подобием, гордо провозгласив всю вакханалию гормонами, да переходным возрастом. Сердце требует перемен, душа желает, ну хочется мне, мам! Первая прядь летит на пол, за ней вторая, более длинная. Успокаивает. Дает надежду. Объяснить не получится, стоит придумать оправдание. Дует розовый пузырик, недобро усмехаясь зеркалу. Лепит жуйку в волосы, запутывая медные локоны еще больше. — Милая? — удивление. Да начнется воплощение плана в жизнь. Смеется, не давя всхлипы. Жалкая, но ей позволено. Не каждый день, ты становишься живым трупом. — Что ты творишь, Хината?! А пряди все падают и падают. Короткие и не очень. Пара волосинок, едва ли не целая горсть. — В жвачку вляпалась, — шмыгает носом, глядя на маму, — Запутала еще больше…поможешь? Женщина вздыхает, недовольно. Берет ножницы, окидывает строгим взором представшее безобразие. Сетует на неаккуратных детей. Стрижет. — Марш в душ, я приберусь. Медные кончики едва касаются ушей. Девушке, на удивление идет. Медово-молочный не так плох, четко виден зрачок. Не пустой, настоящий. Так ей нравится намного больше. Возможно она поспешила. Ошиблась. Возможно все не так плохо. В случае, так или иначе… Игра должна продолжаться.