Сладости не были настолько сладкими, как думалось изначально. На языке танцевал клубничный привкус, сменяя собою металлическую соль, и пожалуй, Хинате стало малость лучше.
Подруга удивила в очередной раз.
На темном трикотаже толстовки рыжели пятна от белизны, улыбались два жёлтых солнышка, расцветали яркие подсолнухи. Никто из них двоих рисовать не умел. Они просто выплескивали эмоции на несчастную ткань, поистине восхищались результатом. Получилось и впрямь красиво. Тачибана захотела сделать схожий подарок Юико. Ей бы пошло.
Девочка вообще была милой. Кого-то сравнивают с лепестками сакуры, она Огаву бы сравнила с осенью.
Янтарный взгляд, солнечный поцелуи веснушек на щеках и переносице, темные волосы. Подруга ассоциируется у Тачибаны со спелыми, наливными, бордовыми яблоками. Жёлтой листвою в апельсиновую крапинку. Запахом послеполуденного зноя, что полностью выпроводил утреннюю, дождливую сырость восвояси.
С Юико забывалось многое — жгучая боль в районе ребер, темные пятна гематом на бледной коже, ссадины, неприятности, прошлая жизнь. Это рассеивалось моментом, пускай ненадолго. Улетало на ветру, элементальными частицами растворяясь в вольном, несокрушимом потоке.
Подруга — весела. С ней не до грусти. Однако время не подвластно, пожалуй никому, и вечер рано или поздно берет все в свои крепкие руки, сменяя день, что отдыхает после долгой смены. У них с ночью они самые длительные, сложные. Они видят многое — все, что скрыто от людских глаз.
Огава мягко обнимает на прощанье, за ней закрывается тяжелая дверь, на балконе сохнет расписанная чувствами кофта, а комната насквозь пропахла лучистой земляникой.
Вечера всегда особенные, и дело даже не в сочном закате, что рисует теплые линии, на холодном небе, нет. Вечер — это чувство, ощущение, миг длинною в вечность. Это тот самый аромат тихого сумрака, что постепенно перетекает в роковую, шумную, безусловно опасную ночь. В рыжих облаках таятся мысли. Зарождаются они медленно, с первыми звездами рассказывают свой потенциал. В небесных телах царствуют воспоминания, накрывают они бурной лавиной, топят в своем тепле, порождают ненужную ностальгию.
Хината, признаться честно, скучала до ужаса. Я скучала до ужаса. Та жизнь не была полна хорошими моментами, но они безусловно были. Стоит только подумать, как пред глазами уже цветет событие. Оно проходит сквозь тело, мягко касается души, возможно изменяя ту. Ничто не вечно, давно стоило понять эту аксиому. Только вот, приниматься данная не желала.
В памяти стойким изображением стояла картина собственной смерти. Визг шин по влажному от дождя асфальту, желтоватый свет фонарей в темную ночь, яркие вывески магазинчиков, да аптеки, что как назло находилась неподалеку от дороги. Бледный круг на чернющем полотне. Кто не видит небо не умеет проигрывать, так? Новая,
чужая жизнь — это приз иль наказание? Первый уровень в огромной игре, а может быть финал?
***
Такемичи устало подавил зевок, почесал заклеенную пластырем щеку, с чем-то согласился. Именно сейчас школа казалась донельзя шумной, а разговоры друзей,
можно ли их назвать друзьями, максимально бессмысленными. Неужто порнушные журналы с клишированными большегрудыми блондинками настолько интересная тема, что они не затыкаются уже битые минут двадцать, не смолкая обсуждают новый выпуск. А ведь им тринадцать, нет, кажется четырнадцать лет. Ханагаки сам такой же натуры человек, и сознается в этом не испытав ни грамма стыда, но сейчас…
Бесит.
Почему они не могут просто замолчать?
Отсутствие адекватного сна неблагоприятно сказывалось на настроении парня, поганя и без того херовый день. Голова раскалывалась, казалось ещё пара секунд и череп, подобно вулкану просто пробудится ото сна, как бы иронично это не звучало, и взорвется к чертям собачьим.
Его кинули на двенадцать лет в ебучее прошлое, сказав лишь: « — Спасай! » А инструкции не дали. Найди глав Токийской свастики, мать ее за ногу, а дальше…а ничего дальше, любуйся Ханагаки! Вот они, причины твоих ночных кошмаров, ужасайся их силой, ведь тебя пугают даже слухи. Палачи будущего, объятые мрачной хворью, да непроглядной, густою тьмой. Искоса гляди на них, наблюдай, да хоть прирежь поздно ночью в безмолвном переулке, только исправь, спаси, сохрани, оживи. Такемичи хочет стонать от бессилия, а лучше кричать во всю глотку, прямиком до хрипа и сорванных связок, хотя ещё ничего толком не сделал. Он блять даже не знает, правильно это или нет! Что понесет за собой обычная встреча, вдруг окажется губительною? Не станет ли ещё хуже? Не попробуешь — не узнаешь. Такемичи легко решает любые сложные загадки, головоломки, но чуется, именно эта ему не по зубам.
— Ханагаки, слышал о сегодняшнем бое?
Парень заинтересованно выгибает бровь, делает вид, что ему это действительно нужно, важно, слушает, ведь, возможно информация и окажется полезной.
— О чем ты, Макото? — он впервые слышит о таком, таить тут нечего, однако выслушать, а то и посмотреть на сие представление определенно стоит, мало ли, пригодится.
— Те парни, — запинается друг, вероятнее всего не сразу соображая, как же правильнее будет выразиться, — С третьего класса; проводят бои со ставками. Они ведь в «Свастике», им все дозволенно.
Такемичи выдыхает — такая логика ему донельзя отвратна, но к сожалению понятна. Сила есть власть и ничего с этим не поделать, по крайней мере сейчас. Макото сказал дельные слова, вероятнее всего именно то, что и нужно было парню в данный момент.
Токийская свастика.
— Они ставят Такую…а он ведь даже драться не умеет!
Негодование и злость. Сильные эмоции, яркие. Ханагаки думает, старается выдумать ответ. Сделать так, чтобы никто не пострадал. Он понимает — придется чем-то пожертвовать. Бои неприкрытая возможность, отличный момент, дабы-таки выцепить главу этого бардака. Если тот,
Такемичи даже имя произносить не хочет, конечно, соизволит явиться. Хотя бы взглядом зацепиться, лицезреть его обличие. Чувствует парень, не мало крови он прольет, что в прошлом, что в будущем.
Время — молоко, а он в нем ложка меда. Тает, течет, расстворяется сладкой жижей. А может наоборот? Он не хочет понимать этого.
За школьным окном яркое, слепящее глаза солнце, несмотря на время суток. Наверняка печет адски, духота стоит ещё та. Ох уж это лето.
Возможно сахар, или же крупицы хрусталя. Ханагаки не горит желанием таять.
Парни волнуются, видно это издали. Нерво играют в шальные переглядки, жмутся, жмурятся, подобно напуганным котятам. Словно волчата пред жестокими людьми с огненными вилами.
— Вывезем.
В который раз за день твердит Такемичи и сам невольно в это верит. Хорошая штука самовнушение.
Он слушает, но не слышит. Миг выходит смазанным, странным, и на поле уже не Такуя — на поле Такемичи, который даже не понимает каким боком он тут оказался. Время летит слишком уж подозрительно быстро, есть ли вероятность того, что это влияние прыжков? Парень боится представить, что же будет, окажись он во временной петле. Самый худший вариант из всевозможных. Ханагаки тянется за телефоном, расскладушка ложится в руку привычным образом.
Боль.
Резкая, неожиданная. Да уж, он совсем забылся, сверкая морем турмалинов в радужке очей; получил по лицу. Хорошенько так, не хило. И следовало бы посмеяться, а может посочувствовать. Такеимичи рыбкой уворачивается от второго летящего в его сторону кулака, фыркает от боли и все равно улыбается.
Он в прошлом.
Кто-то кричит, кто-то свистит. Отовсюду летят громкие маты, некто шепчет слова поддержки.
Ханагаки не соображает ровным счётом никак. На импровизированном ринге уже другой парень, слишком уж знакомый. Кажется они виделись всего вчера. Ханагаки вспоминает. Киёмаса.
Слишком быстро, слишком круговертно.
Земля горька, на губах соленый вкус и песка крупицы. Странный влажный табачный привкус. Затрудненное дыхание, в легких боль, ребра — клетка.
Миг. Тишина.
Бодрый глас, высокие тени.
Вялый трепет, топот ног.
Выкрики.
— Глава!
Хором.
Такемичи с трудом поднимает голову, а после тело. Оно не слушается, точно чужое. Марионетка на веревочках, театральная тряпичная кукла.
Пред глазами кошмар, аки страх, будущий ужас. Светлое каре, рубашка нараспашку, довольно миловидное лицо с озорной улыбкой.
Темно, темно, темно…
Мягкий тембр голоса, странные вопросы.
— Такемучи? Ты теперь мой друг, Такемучи.
Новое имя? Возражения застревают комом в горле. Тату дракона на черепе, хаори с традиционными узорами. Ромбы. Черный, белый, линии. Длинная коса вытекающая из высокого хвоста. В пору бы сказать, что крысиная, но стоматолог — дорогое развлечение. Серые очи, графитовые. Бездна. Смотреть страшно — выскочит демон и утащит с собой на дно адское, в самую гущу тьмы. Похоронит в черноте, утопит в смуте.
— Хорошо, — голос дрожит, хрипит, а зенки-то блестят надеждою, бесстрашием, — Майки-сан.
Они уходят, забирая с собой все внимание, разгоняя ликом своим толпу.
Думается Такемичи, непростые это люди. И дело даже не в том, что один из них Сано Манджиро, а другой Кен Рюгуджи. Взрослые дети, непростые. Красная паутина на пробковой доске, бесконечная загадка, которую надо разгадать. Непременно.
***
Хината просыпается в поту, с громким вскриком вскакивает на кровати отбрасывая одеяло в сторону. Свет фар, треск костра, а в костре она. Подобно вековой ведьме на экзекуции горит, трещит, пылает в железных обломках. Лязг шин, скрип асфальта. Гудки, хруст. Это хрустят кости, ломаясь под тяжелыми колесами. Рубиновая кровь покидает тело, убегает от человека, некогда живого. Размазанная плоть пузырится, сгорает в рыжем пламени.
Как прошлое, но не оно.
Тачибана…боится, ведь картина живая, ни на что не похожая.
Если уверовать в теорию существования параллельных вселенных, в будущее, то все встанет на места. Неутешительно.
Оставшуюся ночь девушка проводит у окна, не в силах заснуть.
