Шёпот камня

      Следующим вечером, выехав из Минас-Тирит, где его по обыкновению задержали дела, Фарамир отправился напрямую в предместье Харлонда в деревню рыбака Филимо. Двое его гвардейцев во главе с Берегондом должны были весь день следить за домом сына погибшего. Князь не успел присоединиться к ним раньше и теперь должен был добираться до места в темноте, по размытой недавно прошедшим дождём дороге. Это обстоятельство значительно затрудняло путь, и поэтому в поселение он прибыл глубокой ночью. Рыбацкая деревенька стояла погруженная в темноту: привыкшие вставать до восхода солнца жители уже легли спать, и почти во всех домах свет был погашен.       Фарамир спешился у первой хижины. Отпустив коня пастись, он бесшумно проследовал вдоль дороги к дому Рамуна, стоявшему на небольшом возвышении вдалеке от прочих строений. Уже на подходе к жилищу, князь увидел, что в окне его мерцал тусклый свет, который исходил от стоящей на подоконнике масляный лампы. Сделав ещё несколько шагов вперёд, Фарамир заметил отделившуюся от стены соседнего здания фигуру, тут же устремившуюся ему навстречу. Мгновение спустя тёмный силуэт превратился в его верного гвардейца. — Есть новости, Берегонд? — обратился к нему Фарамир полушепотом. — Ничего особенного, кроме того, что Рамун сегодня ездил в город, где в одной из таверн встречался с человеком, желающим купить его лачугу. Похоже, твой приказ повременить с продажей он оставил без должного внимания. — Неужели этот малый тоже намеревается сбежать? — Может так, а, может, он пока просто договаривается о вероятной сделке. В любом случае ни с кем другим он не виделся. В деревне на него по-прежнему смотрят косо, не особенно доверяют. Окажись я в его шкуре, тоже не горел бы желанием оставаться здесь надолго. — Давай, посмотрим, захочет ли он выйти куда-нибудь ночью. Свет ещё горит, значит, спать он ложиться пока не собирается.       Берегонд согласно кивнул, и они очень тихо подобрались вплотную к дому, после чего спрятались за небольшой пристройкой для дров. Отсюда хорошо просматривались и низенькое крыльцо и тропа, шедшая от дверей вниз по склону прямиком на берег реки. Лампа в окне всё ещё оставалась зажжённой, а за стенами хижины изредка раздавались негромкие шаги и скрип тяжёлых кожаных сапог. — Налмир давал о себе знать? — шёпотом спросил Фарамир, пока они сидели, притаившись, в укрытии. — От него ни слуху ни духу. У него теперь есть возможность гулять по тавернам и постоялым дворам по всей округе под благовидным предлогом. Думаю, мы не скоро его ещё увидим, — гвардеец беззвучно усмехнулся. — Не тревожься о нём, Фарамир. Этот мальчишка не даст себя в обиду. — Главное, чтобы он не позабыл о данном мне слове ни во что не вмешиваться, — князь поймал себя на мысли, что долгое отсутствие юноши всё же пробуждает в его душе небольшое волнение. — Почти сутки прошли. — Ты сам говорил, что Налмир уже не ребёнок и должен доказать своё право носить плащ гвардейца Итилиэна. Он с таким рвением принялся исполнять твой приказ — остаётся только этому порадоваться. Глядишь, и вправду покажет себя лучшим образом.       Ответить своему помощнику Фарамир не успел. Дверь хижины как раз начала медленно отворяться, и ночную тишину нарушил скрип плохо смазанных петель. Рамун вышел на крыльцо и некоторое время неподвижно стоял на ступенях, оглядываясь по сторонам. На улице было прохладно, и он поплотнее укутался в длинный плащ, накинул на голову почти полностью скрывающий лицо капюшон. Убедившись, что снаружи никого нет, сын Филимо спустился с крыльца и направился по дорожке, ведущей к Андуину. Судя по тому, что в руках моряк сжимал незажжённый факел, привлекать внимание и запаливать огонь раньше времени он не торопился.       Позволив Рамуну покинуть двор и спуститься до середины холма, Фарамир и Берегонд выбрались из-за стен дровника и бесшумно двинулись следом. Тропинка, сбегающая к берегу, сплошь заросла живой изгородью, и им удалось спрятаться за ней как раз недалеко от того места, где моряк остановился.       Потушенный факел слабо заискрился, освещая узкую полоску впереди и по бокам от темнеющего у самой кромки воды силуэта. Держа огонь перед собой, Рамун опустился на колени перед каким-то кустарником и раздвинул его колючие ветви. Затем до слуха наместника и его гвардейца донёсся негромкий шорох листьев. Было ясно, что моряк что-то усиленно искал в траве.       Решив, что время вмешаться уже подошло, Фарамир оставил своё укрытие и, пройдя ещё пару шагов, остановился на середине дорожки. Движения князя были быстрыми и бесшумными, так что моряк даже не заметил его внезапного появления. — Рамун! — позвал сына рыбака Фарамир, сбрасывая с головы капюшон.       Молодой человек вздрогнул, услышав за спиной голос, принадлежащий тому, с кем меньше всего сейчас ожидал встретиться. Подняв голову и расправив согбенные плечи, он медленно повернулся на оклик. Тускло горящий в руке факел осветил его лицо, в выражении которого Фарамир не заметил ни страха, ни волнения. Казалось, что Рамун был только немного удивлён внезапным появлением князя и его гвардейца: о слежке за собой, длившейся весь день, он совершенно не догадывался. Моряк также снял капюшон, после чего невозмутимо и со всем почтением поклонился своему лорду: — Доброй ночи, господин, — вполголоса произнёс он. — И тебе доброй ночи, сын Филимо.       Произнеся это, Фарамир начал спускаться с пригорка, одновременно скользя взором по одеянию Рамуна. Плащ на груди слегка топорщился так, будто бы его обладатель в спешке спрятал за тканью какой-то небольшой предмет. — Что ты делаешь на пристани в столь поздний час? — Здесь привязана лодка моего отца, господин, — моряк махнул рукой в сторону колышущегося на воде крохотного суденышка. — Я пришёл забрать кое-какие вещи, принадлежащие покойному родителю.       Фарамир покачал головой в знак того, что не верит в только что сказанное собеседником. Быстро взяв из рук замершего перед ним Рамуна факел, он осветил заросший сухими кустарниками участок суши, который тот совсем недавно исследовал. В сплетенных между собой колючих ветках скрывался добротно сколоченный ящик, почти целиком врытый в землю, так что снаружи оставалась торчать лишь его крышка. От посторонних глаз вместилище укрывал слой травы и дёрна, который застигнутый врасплох моряк не успел вернуть на место. Раздвинув кусты, Фарамир нагнулся над тайником и проверил его содержимое, однако внутри было пусто. Князь вопросительно посмотрел на сына рыбака, но молодой человек в ответ лишь недобро усмехнулся: — Выходит, вы следили за мной господин? Неужели по-прежнему подозреваете меня в убийстве собственного отца? — Что ты искал, Рамун? — Фарамир кивнул в сторону обнаруженного ящика. — Такого рода тайники не строят для хранения рыболовных снастей — в них прячут куда более ценные вещи. — Того, что я искал, господин, в этом тайнике нет. Вы не можете меня ни в чём обвинить. И лодка, и это хранилище принадлежали моему отцу. Я ничего не крал, у меня есть право забрать их в любое время, когда я пожелаю. Даже глубокой ночью.       Фарамир не мог не отметить уверенность и хладнокровие сына Филимо. Моряк знал о чём говорит и был совершенно прав в своих доводах: пока в его действиях нельзя было найти ничего противоречащего закону. Если сейчас он захочет завершить разговор и уйти, князь не сможет никак ему препятствовать в этом желании. — Тем не менее, твои поступки вызывают много вопросов, Рамун. И не только у одного меня. Жители деревни, хорошо знающие Филимо, в один голос утверждают, что вы с ним не ладили. Ваши соседи и знакомые настойчиво просят меня взять тебя под стражу, и их подозрения имеют под собой основания. Тебе смерть отца была выгодна, ты и сам не стал этого отрицать. — Пустые слухи, господин, — пожал плечами моряк. — Доказательств никто предоставить не может. А разговоры разговаривать горазд каждый. — Ты уехал в Харлонд накануне исчезновения Филимо. Тело покойного было обернуто в плащ, испачканный сосновым варом, точно таким же, каким обыкновенно смолят корабли. Убийца твоего отца приплыл к гротам на лодке и спрятал труп под тяжелым камнем. Ты хорошо управляешься с вёслами и канатами, ты обладаешь недюжинной силой и тебе не составило бы труда пробраться к пещерам и сокрыть следы преступления, — Фарамир замолчал, внимательно изучая лицо Рамуна. — Это достаточные основания, чтобы обвинить в злодеянии тебя. Ты предстанешь перед судом, и я не могу с уверенностью сказать, каким будет твой приговор. Не сомневайся, что и свидетели найдутся, ибо многие тебя недолюбливают. — Думаете, отправите меня за решётку, и дело с концом? — сказанное князем сумело-таки посеять в душе моряка некоторое смятение. — Только вы совершите ошибку, господин, я отца не убивал. И сотню раз могу повторить эти слова перед любым судом. — Я считаю так же, Рамун. Однако пока обстоятельства дела складываются не в твою пользу. Вдобавок мы застаем тебя посреди ночи, открывающего какой-то тайник Филимо. Я не верю, что ты убийца, но, думаю, ты не всё рассказал мне о своём отце. Пролей же свет на эту тёмную историю, помоги найти настоящего преступника. В ином случае, тебе придётся отвечать за злодеяние, которого ты не совершал. Ни ты, ни я не хотим подобного развития событий, не правда ли?       Рамун глубоко вздохнул и, воткнув в землю почти до конца догоревший факел, указал наместнику на лежащее поодаль бревно, предлагая присесть. Фарамир понял, что его уговоры достигли цели: сын рыбака готов раскрыть истину. И, судя по всему, предстоящий разговор обещает быть долгим.       Расстегнув пряжку плаща, Рамун извлёк из-под него небольшой по размеру свиток, обернутый в полоску плотной кожи. Вытряхнув в ладонь хранимые таким образом бумаги, он протянул их князю. Листы были совсем ветхие и почти полностью пожелтели от старости.       Пока Фарамир разбирал содержимое переданных ему документов, молодой человек неотрывно следил за тем, как по мере прочтения меняется выражение его лица.       Две из трёх найденных страниц представляли собой карту Ламедона с отмеченными на ней красным чернилами точками в местах, где располагались какие-то деревни. В углу листа значилась дата — три тысячи шестой год, восемнадцатое июня. Третья страница заключала в себе краткий приказ немедленно отправляться в указанные селения и добыть какие-то сведения. Что именно требовалось выяснить письмо не разглашало, однако почерк того, кто его написал и стоящую в самом низу послания печать не узнать было невозможно. Они совершенно точно принадлежали последнему блюстителю Гондора. — Что всё это значит? — тихо спросил Фарамир, поднимая глаза на наблюдающего за ним Рамуна. — То, что мой дражайший родитель не всю жизнь был простым рыбаком из предместья Харлонда. Долгие годы он верой и правдой служил в Минас-Тирит, в личной гвардии наместника Дэнетора Второго. В том самом три тысячи шестом году он совершил несколько поездок в провинцию Ламедон по распоряжению самого правителя Гондора. Последний поход стал для него роковым. Я был ещё ребёнком, но хорошо запомнил тот день. Вернувшись из Цитадели, он велел матери срочно собрать самые нужные вещи и немедленно уезжать из города. Мой отец был таким взволнованным, растерянным и напуганным, каким я никогда прежде его не видел. Мы бежали из Минас-Тирит, как будто за нами гнались стаи свирепых варгов. Некоторое время мы меняли место жительства, пока не осели в этой деревне. Мой отец запретил нам с матерью даже упоминать о том, кем он был когда-то. Вместо этого он предпочёл забыть службу в гвардии, как страшный сон, и до конца жизни избрал своей стезёй тяжёлое, неблагодарное ремесло рыбака, не приносящее ему ни славы, ни почёта, ни денег, которые он имел когда-то. И в детстве, и став уже юношей, я пытался спрашивать его, что же случилось в тот день, но никогда не получал ответа.       Рамун перевёл взгляд на мерно раскачивающуюся у берега лодку. Глаза его резко померкли, а на лице впервые отразилось нечто похожее на тихую грусть. Будто бы воспоминания, в которые он только что окунулся, бередили хоть и старые, но всё же не до конца затянувшиеся на сердце раны. — Признаться, я ведь и об этих картах ничего не знал. Не могу взять в толк, зачем отец, всю жизнь пытавшийся стереть своё прошлое, не сжёг их сразу, а долгие годы хранил в тайнике. Я залез в него в надежде обнаружить внутри не древние выцветшие бумаги, а деньги, которые теперь бы мне очень пригодились. — Ты же сам говорил, отец твой не был богатым человеком, — возразил моряку Фарамир, по-прежнему сжимая в руках загадочный свиток. — Погодите, господин, я ещё не всё вам рассказал, — Рамун запустил пятерню в свою густую шевелюру и откинул волосы со лба назад. — Незадолго до своего исчезновения, отец встречался на городском рынке с одним человеком. Никогда прежде я его не видел и даже, полагаю, родом он не из наших мест. Я как раз привёз из деревни рыбу, когда они разговаривали, стоя возле палатки с шёлком. О чём они беседовали точно, мне не ведомо. Из обрывков сказанных ими фраз я только понял, что речь шла о каком-то совместном деле. Я спросил у отца, с кем он только что говорил, и он ответил мне, что встретил старого знакомого. Будто бы тот приехал недавно и решил заняться продажей тканей. Только торговец шёлком из него, как из меня гончар или ювелир, господин. — И почему ты сделал такой вывод? — Закончив беседу, он немедленно свернул свою лавку и ушёл восвояси. А время было около полудня, разгар торговли, люди валом идут на рынок. Сдаётся мне, не до шёлка ему было. Да и по всему его виду, нетрудно догадаться, что в любых делах, связанных с торговлей он не разбирается: те, кто день и ночь проводят на рынке и ведут себя, и выглядят иначе. Тот человек был благородного происхождения и никогда не приходил на поклон главам ремесленных гильдий. После этой встречи мой отец стал на себя не похож, точно воодушевился, даже как-то обмолвился, что теперь наша жизнь может перемениться. Вот я и подумал, что, вероятно, отец должен был оказать тому незнакомцу какую-то услугу и получить за это хорошее вознаграждение. Но, как видите, я ошибся. Вместо денег бедняга Филимо удостоился лишь удара ножом в живот. — Тебя, выходит, только деньги интересовали, Рамун, — с горькой усмешкой ответил Фарамир. — А до того, что этот человек может быть причастен к смерти твоего отца, тебе нет никакого дела? — Причастен он или нет, вы уже сами разберитесь, господин, — упрёк князя нимало не задел его. — Я вам даже имя могу его сказать. Отец называл его Халлас. По всей видимости, они давно друг друга знают, теперь уже мне начинает казаться, что этот человек явился прямиком из его прошлого. Как оказалось, на его же беду. — Я одного не могу понять, — Фарамир развернул перед Рамуном обнаруженные бумаги. — Почему ты решил скрывать от меня правду? Ведь прежняя жизнь Филимо, и его встреча с этим Халласом могут явиться ключом к разгадке его гибели.       Моряк вновь недобро усмехнулся и пристально всмотрелся в лицо сидящего напротив него князя. Во взоре его читались и холодная отстраненность, и плохо скрываемое пренебрежение одновременно. — Если я что и усвоил из опыта моего несчастного отца, так это то, что от власть имущих вроде вас, господин, лучше держаться подальше. Старик Филимо пострадал из-за преданности наместнику Гондора. Он бежал от него как от огня, всю жизнь был вынужден скрываться, слышать ничего не хотел о том времени, когда служил в Минас-Тирит. Вы уж простите мне мою дерзость, но от верности вашему покойному отцу он не получил ничего, кроме изгнания и бедности. Я его судьбу повторять не желаю.       Слова, сказанные Рамуном сочились откровенной неприязненностью. Фарамир прекрасно понимал, о чём хочет сказать ему сын рыбака. Сейчас, находясь с ним лицом к лицу, князь являл собой живое напоминание о тех лишениях и напастях, которые когда-то довелось пережить его семье. Гнев и обида молодого моряка были столь сильны, что он готов был заявить о них сыну Дэнетора без тени сомнения и страха, глядя прямо в глаза. — Ты же не знаешь, каковы истинные причины побега твоей семьи из Минас-Тирит. Не торопись винить в произошедшем наместника Дэнетора, — тихо проговорил он после короткого молчания. — Теперь уже это неважно. Моего отца все равно больше нет. Я не имею никакого представления, кто и почему решил с ним разделаться, и вы правы: меня мало это интересует. Всё, что я теперь желаю — поскорее продать доставшееся мне по наследству имущество и уехать подальше отсюда. Мы договорились с вами, господин: я рассказываю вам всё, что мне известно, а вы избавляете меня от всяческих подозрений и обвинений. Я своё слово сдержал, сдержите и вы своё. — Уезжай, Рамун, — дал согласие после недолгих раздумий Фарамир. — Обещаю, что узнаю, кто так жестоко расправился с твоим отцом. — Помоги вам Валар, господин, — моряк поднялся на ноги и слегка поклонился. — Только жизнь моего отца уже не перепишешь. Да и ту черную неблагодарность, которой отплатил ваш отец моему за годы верной службы, вы уже не исправите. — Довольно, — резко оборвал его князь Итилиэна: тон сына рыбака, в котором он говорил о последнем блюстителе Гондора, был ему неприятен. — Можешь идти.       Прекрасно понимая причину раздражения, охватившего его лорда, Рамун вновь только едва заметно ухмыльнулся. Берегонд кинул на него полный негодования взор, вероятно, призывая вести себя достойно, однако же сам князь уже не обращал на это никакого внимания. Он сидел на поваленном дереве, разложив на коленях карту и разглядывал каждый штрих, собственноручно нанесенный его отцом пятнадцать лет назад. Никогда прежде Фарамир не слышал о подобном походе, не имел ни малейшего понятия о его целях и о том, как ему было суждено закончиться. Наместник Дэнетор не поделился своими планами ни с ним, ни даже с Боромиром, которого посвящал почти во все свои дела. Или же старший брат получил строгий наказ молчать, потому что также ни разу не упоминал о походе личной гвардии блюстителя в Ламедон.       Наконец, Берегонд решился потревожить своего господина. Он присел с ним рядом, легко тронул ладонью за плечо: — И что мы будем теперь делать? — Теперь у меня вопросов ещё больше, друг мой, — Фарамир передал своему помощнику карты, чтобы тот имел возможность посмотреть их собственными глазами. — И прежде всего, что из себя представляет этот таинственный Халлас. Мы знаем, что Филимо убил некто по прозвищу Змеиная голова, но, судя по имеющимся у нас описаниям преступника, они с мнимым торговцем шёлка разные люди. — А как насчёт службы рыбака в гвардии твоего отца? — Пока мне ясно только то, что отец хотел сохранить поход в Ламедон в строжайшей тайне, к которой были допущены только самые близкие ему люди. Не уверен, что бегство Филимо из Минас-Тирит и приказ государя как-то связаны.       Фарамир устало потёр лицо ладонями. Глядя на него, старый следопыт не мог не понимать, что услышанное из уст сына погибшего его расстроило. — У меня есть к тебе просьба, Берегонд. Ты сам служил при дворе, знаю, что у тебя осталось там немало хороших знакомых. Попробуй выяснить, слышали ли они что-то о Филимо и порученном ему задании. Я понимаю недовольство и злость Рамуна, но мне неприятно думать, что мой отец обрушил гнев на невинного человека, тем самым сломав ему жизнь. Быть может, Рамун ошибся. — Дело очень давнее, — вздохнул гвардеец. — Да и война унесла жизни многих из тех, кто может знать правду. Но я попытаюсь. К сожалению, сам я о Филимо никогда не слышал. Когда я заступил на службу, его уже в Минас-Тирит и след простыл. Возможно, имеет смысл обратиться к лорду Индамару, всё же он долгое время находился рядом с наместником Дэнетором и может обладать какими-нибудь сведениям о тех годах.       Князь Итилиэна задумчиво кивнул и, свернув бумаги в свиток, спрятал их под плащом, обещав себе вернуться к ним позже. Теперь загадок в странной истории с гибелью рыбака стало на одну больше.