Между Ветром и Водой

He takes on the world all in a stride, and your wounds will be his scars. So won’t you remember when the night comes, he will need your open arms. For to be invincible, he needs your love. © Poets of the Fall — The Ballad of Jeremiah Peacekeeper       Гаара не спал. Он открыл глаза спустя десять минут после того как закрыл и… замер в недоумении. От кружки, оставленной на столике, не поднимался пар, поверхность чая подёрнулась тонкой плёночкой, а через щели между ставнями вместо холодного лунного света в комнату просачивались дрожащие предрассветные сумерки.        Утро?       Попытка пошевелиться вырвала из груди хриплый сдавленный вздох. Ощущения были такие, словно он залез в песчаный шар и провёл там минимум сутки, скрючившись в три погибели: всё тело затекло, спина ныла, а левое плечо Гаара попросту не чувствовал. Он осторожно повернул голову, удивившись, что позвоночник не издал при этом пронзительного скрипа.       Ситуация немного прояснилась.       Нами спала, прижавшись к его боку, устроив голову как раз на левом плече и зарывшись носом в складки футболки. Её руки по-прежнему крепко обнимали его, а волосы щекотали непослушными завитками подбородок. Гаара глубоко вдохнул, ощутил слабый запах трав и только теперь сообразил, что сам не выпускал Нами из объятий всё это время. Похоже, они оба не меняли положения с вечера. Значит, ей не снились кошмары. И ему тоже, если допустить, что он действительно спал.       А он правда спал? И как долго? Около четырёх часов, судя по свету…       Сейчас нужно было постараться встать с дивана, не разбудив Нами. Миссия предстояла не из лёгких. Стоило пошевелить руками, как по телу ринулись табуны колючих мурашек, разгоняемые током крови. Гаара мужественно вынес эту пытку, стиснув зубы, а затем попытался аккуратно расцепить смуглые девичьи пальцы, переплетённые на его талии. Ничего не получилось. Тогда ловким манёвром, сделавшим бы честь лучшим мастерам тайдзюцу, он исхитрился плавно съехать на пол, выскользнув из кольца прохладных рук. И тут же, развернувшись, подхватил Нами и уложил на диван. Она вздохнула и заёрзала. Гаара напрягся, решив, что всё-таки разбудил, но, нашарив рядом подушку, Нами подтянула её поближе, потёрлась о мягкую ткань щекой и снова тихо засопела.       Гаара с трудом стёр с лица невольную улыбку, вызванную этой картиной, и поднялся. Размяв парой движений одеревеневшие мышцы, он отправился на поиски чего-нибудь тёплого — уж очень свежо было в комнате. Лёгкий плед обнаружился в дальнем шкафу. Чистый, абсолютно новый, как почти всё в его квартире. Только укрыв ноги Нами, ледяные наощупь, Гаара сообразил, что жары она боится больше, чем холода, но на всякий случай убирать плед не стал. А вместо того, чтобы заняться своими делами, снова сел на пол возле дивана, наслаждаясь тишиной и ноющим внутри облегчением от того, что всё худшее обошлось.       Тихо постукивал ставнями утренний ветерок. Грудь Нами, обтянутая чёрной футболкой, которую Гаара дал ей накануне, поднималась и опускалась так плавно, что трудно было не смотреть и не дышать в такт. На мгновение Гаара вынырнул из приятного наваждения и поспешил отвести глаза, напомнив себе, что вот так таращиться на девушку, тем более спящую — как минимум некрасиво. Но взгляд скользнул по шее, обрамлённой волнами пушистых волос, по изящной линии подбородка и замер на приоткрытых губах. Сухих, потрескавшихся и отчего-то всё равно невероятно притягательных.       Ладони вдруг закололо от понимания, что он всю ночь обнимал Нами и… Наслаждался этой близостью? В ответ на вопрос внутри вспыхнуло не желание даже — жгучая, беспокойная потребность — снова очертить пальцами её плечи, снова притянуть к себе, прижаться носом к мягкой смуглой коже, ощутить её запах, ответные объятия и никогда не отпускать.       Нами может плакать рядом с ним, а может смеяться. Пусть взахлёб рассказывает о своих растениях, путает слова, сыпет терминами, задаёт вопросы или острит в духе Канкуро. Пусть обвиняет в упрямстве и через секунду упёрто настаивает на своём. Пусть отвергает помощь, твердя, что всё хорошо, и сердится, когда Гаара делает ровно то же самое… Всё что угодно, только бы рядом с ним. Лишь бы живое тепло, клубочком свернувшееся в груди, не покидало его.       Не думая и не сопротивляясь нарастающему притяжению, Гаара подался вперёд, перенося вес тела на одно колено и опираясь на руку. Дыхание Нами коснулось его лица, стерев последние колебания, и он склонился ниже. Он не хотел потревожить её сон. Он позволил себе лишь невесомо дотронуться губами до её губ и сразу отстранился.       Так хорошо…       От накатившего волнения в сердце стало тесно, горячо, точно там разожгли огромный костёр. Огонь разлился, заполнил жаром грудь, выжег мысли в голове и воздух в лёгких и опустился вниз, превращаясь в сладкий будоражащий спазм. Гаара удивлённо выдохнул и прикоснулся к собственным губам. Вот, значит, какое оно, желание, которое должно появляться во время поцелуя. Он прикрыл глаза, пытаясь сжиться с непривычным ярким чувством.       Это сочетание щемящего умиротворения и натянутой струны напряжения. На что оно похоже? На порыв свежего ветра, который вмиг сдул серую пыль с его жизни.       «Что же она для тебя значит, Гаара, а?»       Джинчу…       Нет.       Друг. Человек, рядом с которым отдыхает душа. Человек, за безопасность которого он убьёт, не задумываясь. И ради которого остановится и не убьёт, стоит ей попросить или просто оказаться рядом. Человек, ради которого ему хочется быть милосерднее.       Девушка, которую никто никогда не сравнит с цветком — кроме него. Потому что он видел, как она здесь расцвела…       Гаара открыл глаза. До него дошло.       Всё, что происходило между ними, наконец обрело и завершённость, и имя.       Любовь. Он любит Нами. И не первый день.       Только почему с этим осознанием счастье, которое секунду назад переполняло его, начало таять?       Нет! Зачем? Не надо вспоминать, только не вспоминать…       Но тепло и радость меркли неумолимо, оставляя после себя тоскливый могильный холод.       Может, всё вернётся, если он поцелует Нами ещё раз? Продлит поцелуй, обнимет, дождётся, пока она ответит? Да, так и будет. Ведь ничего в жизни он ещё не желал так сильно.       Но…       Гаара нахмурился, застыв в оцепенении над девушкой и глядя на безмятежное лицо.       Кто сказал, что она ответит взаимностью? И какое право он имеет? Он поступает мерзко, пользуясь тем, что она спит, и тем, что она нуждалась в его защите. Он ведёт себя словно жалкий преступник, потерявший честь. Честь и контроль. Контроль. Ты потерял контроль. Нет… Прости… Я больше не буду!       Мысли помчались по замкнутому кругу.       Она проснётся, увидит, почувствует, что он делает. Что он уже сделал. Возненавидит его. Возненавидит за то, что он стал причиной её мучений, а потом воспользовался уязвимостью и доверием. Возненавидит, как все, кого он любил.       «Я люблю тебя!» — часто говорил он в детстве Яшамару.       «Я люблю тебя!» — сказал он, как обычно благодаря за ужин, в тот вечер, когда любовь обернулась оскалом ненависти, и дядя — его добрый, всепрощающий Яшамару! — ударил в спину, проклял, а потом умер. От его рук.       С тех пор Гаара ни разу не произносил эту фразу ни вслух, ни в своих мыслях. Она несла с собой ужас — тот, что сейчас подкрадывался к нему. Всё повторится снова. И тот ужас тоже. Нет. Пожалуйста… Снова. Снова. Снова! Ты этого хочешь? Нет!       «Снова!» — загрохотало в ушах.       «Снова!» — вспыхнул перед глазами приговор.       «Снова…» — с издёвкой пропел внутренний голос.       Первый луч солнца, проникший в комнату, полыхнул розово-оранжевым пламенем. Звуки исчезли, в глазах резко помутилось, в висках запульсировало. Все ощущения навалились разом, превратив сознание в средоточие дребезжащего хаоса. Мир пошёл трещинами, и Гаара замер, перестав дышать.       Всё кругом было в крови. Пол, стены, его руки, мирно спящая девушка — вернее, то, что от неё осталось.       Чистое нежное чувство, только что согревавшее его, обернулось первобытным ужасом.       Ужасом, какого он не ощущал долгие годы.       Подобный ужас, должно быть, испытывает животное, попавшее в капкан, в котором однажды уже побывало и чудом вырвалось, оставив на ржавых зубьях куски своей плоти… Вырвалось, но ничего не забыло.       Подобный ужас испытывал Гаара, когда в его снах родной человек оборачивался на зов, а вместо лица у него зияла дыра за раскуроченной белой маской, перемазанной в крови. Кровь, свежая, густая, липла к рукам, пахла смертью и непоправимым. Маска крошилась и обнажала зеркало, отражавшее глубокую тьму его собственной души.       Гаара подавил приступ тошноты и накрыл судорожно подрагивающими пальцами веки, так, что перед глазами заплясали красные круги. Луна? Нет! Сейчас ведь даже не полнолуние. Тогда почему?       — Гаара? Гаара… Ты чего? Что с тобой?       Чужая рука провела по волосам и коснулась плеча.       НЕТ! — заорало что-то внутри.       Маленький сгусток страха и боли спрятался за дикое чудовище, ища в нём спасения. Гаара отшатнулся, метнулся в сторону, полностью дезориентированный и ничего не понимающий. А песок ринулся вперёд на защиту. Нет. В атаку.       Спустя страшные мгновения Гаара заставил себя поднять голову и прислушаться.       — Всё. Всё, Гаара. Всё хорошо. Пожалуйста. Я уже не трогаю, прости, — охрипшим после сна голосом повторяла Нами. — Я не хотела ничего плохого. — Она приподнялась на локте, с испугом глядя то на Гаару, то на зависший в воздухе когтистый песчаный отросток. — Уже что, утро? Ками, быть не может… А что ты делаешь на полу? Что произошло? Тебе нехорошо?       Он и сам хотел бы знать, что с ним и что он творит.       Гаара покачал головой, не столько отвечая, сколько пытаясь прогнать давящую боль, которая медленно наползала всей тяжестью на затылок и уже стянула лоб и виски. Дотянувшись до висящей на стуле куртки, он песком подал её Нами.       — Всё… нормально. Надень. Холодно… Сейчас отведу тебя домой. Потом придёшь в Резиденцию. Дождёшься Канкуро, он проводит.       — Хорошо. — Она безропотно взяла куртку и надела. Прошла через комнату, чтобы забрать свои сандалии с пола возле ванной, и снова приблизилась к нему.       Гаара поднялся на ноги, стараясь не обращать внимания на то, как они дрожат, и с опаской, будто касался оголённого провода, положил ладонь Нами на спину. Ничего страшного не произошло. Пока что.       — Суна шуншин. ***       — Что вы… Что вы натворили?       — Вы же сказали… привести его любой ценой. М-мы вот… Это К-кацумэ, она… применила, — лепетал Амато.       Он так напоминал щенка, который пытается забиться в угол подальше от злого хозяина, что в Гааре трепыхнулось некое подобие брезгливой жалости. Амато единственному из троих было стыдно за содеянное, но он был слишком туп и зависим, чтобы осмелиться остановить «товарищей».       Убогая пародия на шиноби и на мужчину.       Гаара смотрел, не отрываясь, на троицу грязных потрёпанных шиноби, скорчившихся в коленопреклонной позе в центре его кабинета, и седого, что-то неразборчиво лопочущего старика между ними. Смотрел со странным чувством непонимания и сострадания.       Меньше недели назад он видел Адачи вечно пьяненьким мужчиной средних лет, который всю свою энергию вкладывал в застарелую, засаленную от частого упоминания ненависть к нему, к демону, и самозабвенно выражал её любыми дозволенными способами. Буквально вчера Гаара был в шаге от того, чтобы растерзать и самого Адачи, и троих его подельников за нападение на Нами.       А сейчас перед ним сидел несчастный безумец. Адачи полностью поседел за одну ночь, состарился до неузнаваемости. Всё в нём, даже эта скособоченная изломанная поза, кричало о том, что от рассудка здесь остались одни обломки. Голова безвольно свесилась набок, губы кривились в подобии блаженной улыбки. Вперившись мутным взглядом в пол под собой, Адачи ковырял ковёр, пытаясь выдернуть из него ворсинки, а по подбородку его стекала слюна, пачкая воротник.       — Ты должен быть мне благодарен, — с истеричным смешком выдавила Кацумэ и всхлипнула. — Твой враг повержен, смотри, монстр, что ты делаешь.       Один из АНБУ сжал её плечи, безмолвно предупреждая, что не стоит устраивать здесь сцены. Она вскочила и врезала ему макушкой по подбородку. Шиноби не увернулся — клацнул зубами, но стерпел. Схватив Кацумэ покрепче, он приподнял её над полом, лишая возможности драться. Она беспомощно заизвивалась и начала размахивать руками. Рукава задрались, обнажая всё большую площадь кожи, покрытой вздутыми шрамами, что завело Кацумэ сильнее прежнего.       — Это ты! — визжала она. — Всегда ты! Проклятие Суны! — По бледным щекам потекли злые слезы. — Я ни о чём не жалею! Я бы убила всех, кто решил, что ты нормальный! Всех до единого! Скажи спасибо, что не убила твою девку сразу! А я могла бы! Могла!       О, как же хотелось Гааре свернуть ей шею, невзирая на присутствие в кабинете большой группы шиноби… Он мог бы. Мог. Но позади него стояла Нами.       — Увести этих троих, — едва слышно скомандовал он.       Без единого слова Канкуро и выступившие из теней АНБУ звякнули наручниками, и, подхватив под руки преступников, силком поставили их на ноги, чтобы заковать.       — Ты нихрена не докажешь! — надсадно выкрикнула Кацумэ и попыталась укусить одного из конвоиров за руку. — Это ты, это только твоя вина!       — Со свитком запретного гендзюцу и сенбоном, найденным у тебя за пазухой, я докажу даже, что ты тот самый шпион, который отравил воду, — заверил Гаара.       — Нет свитка! Нет его! Ты лжёшь!       — Разочарую тебя, Кацумэ. Свитки запретных техник так просто не уничтожить. Ты слишком мало о них знаешь. — Гаара протянул руку, и один из шиноби вложил в неё обугленный, но сохранивший свою форму свиток.       — Наши отцы тебе покажут! — встрял Икари, заразившись то ли наглостью, то ли отчаянием «напарницы». — Мы с Амато вообще ничего не сделали! Ты не имеешь права!       Гаара тяжело хмыкнул: это трио находило всё новые способы его разочаровать. Впрочем, где бы Адачи взял нормальную команду?       — Неужто? Вы, значит, бедные, невинные малыши, да? Может, и вовсе жертвы чужого коварства? — Гнев начал медленно выплёскиваться ядовитым шёпотом и шуршанием песка в воздухе. Икари заткнулся и побледнел. — Оставили всю грязную работу ей. — Гаара кивнул на Кацумэ. — Видели, чем чревато это гендзюцу. Но не остановили. Теперь выясните, кто и в чём виноват, пока будете гнить в камерах. Свободное время я вам обеспечу сполна. А его… — Он заставил себя посмотреть на Адачи.       Тот теперь, высунув от старания язык, плёл косичку из ниток, торчащих по краю его собственного шарфа. Гаару вновь охватила смесь самых противоречивых чувств: омерзение, сострадание, вина. И подловатое облегчение оттого, что это всего лишь Адачи, а не Нами.       — … его в отдельную камеру. Пусть… живёт. Семью пустить, если захотят прийти. Пособие у них уже есть. Судить его бессмысленно.       Темари так же безмолвно, как и Канкуро до этого, оттолкнулась от стены, подошла к Адачи, и, подняв его на ноги с помощью одного из АНБУ, увела прочь.       Наступило мрачное молчание. Гаара не двигался с места, глядя на пятачок, где только что сидел его враг. Он оставил после себя лишь вмятину на ковре и большего уже не сможет, хоть и не умер. Бездарный конец.              — Адачи сам передал им это гендзюцу. Они об этом упоминали, — тихо проговорила Нами за его спиной. — Так получается, когда опасное оружие попадает не в те руки…       «Не вини себя в его судьбе» имела она в виду.       «Не могу. И главное — ни малейшего понятия не имею, откуда у него самого такая опасная техника, — хотел сказать Гаара. — Я теряю контроль над ситуацией в селении. А ещё я люблю тебя и боюсь, что кто-то тебе снова навредит. Боюсь, что это буду я сам… Ведь Кацумэ права, это всегда я».       — Какой-то бесконечный абсурд, — произнёс он вслух и обернулся. Нами стояла, прислонившись к его столу и скрестив руки на груди. Тоненькая, серьёзная. Такая дорогая. — Дай руку.       Она послушалась, только удивлённо приподняла брови, когда вокруг запястья тонкой полоской обвился песчаный браслет.       — Ситуация выходит из-под контроля. — Гаара отошел к шкафу и начал перебирать бумаги в поисках нужных досье. — Сейчас я больше не уверен, кому можно доверять. Даже среди АНБУ. Поэтому придётся пойти на крайность. Как я говорил, я сам буду постоянно… следить. Следить за тобой. По этому «браслету» смогу чувствовать твоё местоположение и пульс. Не самая приятная мера. Но так нужно. Старейшины не спустят мне с рук ни того, что я отправил за решётку их детей, ни наказания, которое я для них выберу.       Нами коротко кивнула. Почему-то от этого сдержанного движения по телу вновь разлился тот же жар, что и утром. А следом волной накатило желание обнять её и поцеловать. Настолько сильное, что Гаара сделал несколько шагов вперёд, прежде чем понял, о чём думает. И уже приблизившись почти вплотную, аккуратно обошёл Нами и сел за стол.       Он не коснулся её, но отчётливо почувствовал запах, словно обоняние обострилось в сотню раз только с этой целью. От горького удовольствия, внезапно накатившего, Гааре пришлось прикрыть глаза и потирать переносицу, делая вид, что…       — Болит голова? — спросила Нами.       — А? Нет. Нет, я в порядке. Тебе лучше вернуться домой и отдохнуть, — отрывисто бросил он. Совладать с интонацией собственного голоса не удалось.       Опять кивок в ответ. Что она думает по поводу круглосуточного надзора с его стороны? А о том, что он чуть не напал на неё утром и никак не объяснился? Может она видит сейчас того демона, что чуть не растерзал людей в тёмном переулке, поддавшись гневу?       Гаара пытался разглядеть в задумчиво следивших за ним глазах ростки страха, и ему казалось, что видел. Точно видел.       — Вечером к тебе заглянет врач. Сама пока никуда не выходи.       — Не нужно врача. Мне достаточно будет ещё немного поспать.       — Нет, недостаточно. Трещина в ребре остаётся под вопросом. Врач должен прийти и удостовериться, что я не ошибся. Отдыхай.       Нами ушла. На счастье, не стала мучить его вопросами, ответов на которые он не знал. Гаара окинул взглядом опустевший кабинет, достал из ящика стола журавлика из «Овария» и положил его перед собой, потерянно рассматривая каждую складку и помятость.       Сколько он допустил ошибок. Скольким слабостям поддался. Даже тем, о существовании которых у себя и не подозревал до этого утра. Самую большую ошибку он сделал, прикоснувшись к Нами. Проснувшиеся от прикосновения чувства не получалось запечатать обратно. Они лишали твёрдой почвы под ногами. Да что там почвы, они трепали его душу как буря треплет бумажный фонарик — неистово, безжалостно, раздирая в клочки всё, вплоть до принципов и самой логики, которой он подчинялся.       Преступно было такого желать, но Гааре страшно хотелось отмотать время назад, вернуться во вчерашний вечер, когда Нами сама обнимала его, насладиться моментом, уже зная, почему он так важен, а потом навсегда стереть его из памяти. Потому что на месте его сердца положено быть пустоте.       При мысли о том, что он не сможет — не захочет? — остановить начатое, сознание затягивал чёрной дым паники. Явных причин тому не было. Гаара просто знал: если сдаться этой стихии, то он… Он не справится.       Дышать было ещё трудно, картинка перед глазами мерцала, но Гаара вдруг немного успокоился от пришедшей в голову мысли: он смог обуздать демона, так неужели не сможет удержать под контролем чувства, которые всего лишь часть его самого? ***       Суд над Кацумэ, Икари и Амато был предсказуемо непростым. Их родственников мгновенно отстранили от должностей в совете — это решение никто не посмел оспорить. А вот сам судебный процесс едва не превратился в бесконечную тяжбу из-за старейшин, входящих в оппозицию Казекаге. Химитаро и его сторонники не побоялись во всеуслышание высказывать сомнения в непредвзятости Гаары и правдивости его слов. Назревающий скандал живо достиг ушей даймё, а тот перепоручил разобрать громкое дело своему младшему сыну. Молодой лорд оказался на удачу грамотным и трезвомыслящим человеком и, закрыв глаза на разногласия, которые возникли у его отца с Казекаге незадолго до злосчастного фестиваля, выслушал все свидетельства и одобрил предложенные меры наказания.       Гаара вменял в вину Кацумэ, Икари и Амато не только нападение на Нами. В списке преступлений значилось также разрушение психики Адачи, пособничество в организации бунта, использование запретной техники на территории скрытой деревни и подозрение в убийстве мужчины из числа беженцев. По итогу нескольких изматывающих заседаний троих молодых шиноби приговорили к лишению рангов, клановых преимуществ и наследства. А главное — к пятилетней службе на южной границе с последующим заключением ещё на три года.       Приговор не был смертным. На бумаге он даже выглядел мягким. Однако Гаара, прочтя его, не стал настаивать на ужесточении. Мало кто понял, почему — ведь мало кто знал южную границу так же хорошо, как он. А он вспомнил самую безжизненную на свете пустошь, которую представляла собой южная область Ветра, и подумал, что если осуждённые оттуда вернутся, значит, чем-то они заслужили право жить дальше.       Старейшины не заставили себя ждать с ответными действиями. С Химитаро Гаара столкнулся в галерее Резиденции сразу после окончания еженедельного совета. Ну, то есть как «столкнулся». Химитаро поджидал его за поворотом, и Гаара решил, что уходить от разговора бесполезно.       — Славного утра ещё раз, Гаара-сама. Как замечательно, что судьба свела нас с вами именно в тот момент, когда я хотел просить о маленькой беседе, — поклонился старейшина учтивейшим образом.       У Гаары свело зубы, как всегда бывало при их беседах: старый тануки был до невозможности велеречив и многословен.       — Приветствую снова, Химитаро-сан, — отозвался он, сбавляя шаг. — Мне казалось, мы закрыли все вопросы во время совета. Или вы что-то забыли?       — Вы бесподобно проницательны, Казекаге-сама. Совершенно верно. Я кое-что забыл. А именно предложить вам одно решение. Я назвал бы его «обоюдомудрым», то есть мудрым для обеих сторон. Простите мне такую неаккуратную игру слов. Вы ведь, уважаемый Казекаге-сама, как я полагаю…       «Весь совет они убедить не смогли, поэтому обращаются за спиной остальных…»       — К делу, Химитаро-сан. — Гаара остановился у одного из арочных окон и прислушался к песку. Больше никого рядом не было. — Мы знаем друг друга достаточно давно. Я не заинтересован в обмене любезностями.       Химитаро смерил его долгим хитрым взглядом.       — Дело о нападении на Куромидзу-сан вызвало столь серьёзный резонанс… И вы лично приняли такое активное, даже, я бы сказал, весьма настойчивое участие в обсуждении мер наказания…       — Принял. Самое настойчивое. Во-первых, я был свидетелем нападения. Во-вторых, Куромидзу-сан — мирный посол нашего важнейшего союзника. Я лично отвечаю за её безопасность перед Хокаге. Неужели вы считаете это ошибкой? — почти издевательски мягким тоном вопросил Гаара.       — Что вы, Казекаге-сама! Что вы! Я совершенно верно трактую ваше непредвзятое, исключительно деловое отношение к этому вопросу. Ведь вы славитесь своим благоразумием. Тем более что Куромидзу-сан проявила себя как невероятно ценный кадр во время водной блокады. Даже немного неожиданно, учитывая её не слишком яркое личное дело, — расплылся в понимающей улыбке Химитаро. — Однако позвольте заметить, что у меня и у ещё нескольких членов совета сложилось впечатление, будто бы мы очень и очень задолжали Конохе в этой связи. И, к слову, старейшины Листа со мной солидарны…       «Наши беззубые шакалы уже втянули шакалов Листа. Да чтоб их…»       — Вы уж простите, Казекаге, что влезаю со своими советами, но думаю, что мои седины и ваша юность…       — Ближе к делу, Химитаро-сан.       Маска казекагелюбия снова покосилась. Лицо Химитаро исказила гримаса бессильной злости, но он поспешил взять себя в руки. Однако Гаара успел насладиться моментом. Ему нравилось выводить этого человека из себя, чередуя предельную вежливость с чем-то на грани пренебрежения. В текущем состоянии ума он не мог отказать себе в таком маленьком удовольствии — расшатанное тревогами «я» требовало жертв, хотя бы бескровных.       — Возможно, для восстановления равновесия нам стоит отправить в Коноху кого-то столь же ценного, как Куромидзу-сан, — нанёс финальный удар старейшина.       — Например?       — Например, вашу сестру, Казекаге-сама.       — Мою. Сестру, — медленно повторил Гаара. И вспомнил маленький свиток от Шикамару, который Темари передала ему в нераспечатанном виде, сказав, что он был вложен внутрь большого, предназначенного ей.       — Да, вы абсолютно верно меня услышали.       — Вы всерьёз считаете, что Химе Песка…       — О да, Гаара-сама. Я считаю, что только такой обмен и может считаться равноценным. Уважаемые старейшины Конохи даже не знали, что их куноити способна на большее, нежели описано в её личном деле. И теперь ввиду инцидента, имевшего место в Песке, они могли бы отозвать её с этой миссии для более эффективного использования потенциала, а также во избежание новых нападений. Но мы-то с вами ведь этого не хотим… учитывая сложнейшую ситуацию с ядом и с дефицитом воды. Она нужна нам здесь, я ведь прав? Нам всем. Вот я и осмелился предложить варианты да взял на себя труд убедиться заранее, что старейшины Листа согласятся на компромисс. В лице Темари Химе.       В переводе на человеческий это означало: «Мы уверены, что теперь-то крепко держим тебя за глотку, так что и не рыпнешься».       Вот, значит, как. Он не поверил Шикамару, что неприятности могут нагрянуть с этой стороны. Зря.       Гаара едва взглянул на старейшину и качнул головой:       — Я подумаю над вашей рекомендацией, Химитаро-сан. Благодарю за труды.       У старого тануки отвисла челюсть. Гаара развернулся и, не проронив больше ни слова, ушёл.       Старейшины решили под шумок сделать из Химе Песка политическую заложницу. Негласно, разумеется. А заодно и ослабить его позиции как Казекаге за счёт исключения Темари из политической игры. Они ясно дали понять, что намерены копать дальше под ситуацию с Нами в случае отказа… Ладно, он их недооценивал. Хочется верить, что и они его тоже.       «Возвращение» Нами в Коноху и её знакомство с тамошними старейшинами были, само собой, категорически исключены. Чем меньше оставалось живых джинчуурики, тем сильнее мировая стабильность зависела от её и Наруто безопасности. Был ещё и третий джинчуурики — в Облаке — но, по правде говоря, его судьба не сильно занимала Гаару. А вторая причина… Неважно. Это была плохая причина. Неправильная.        Что ж, хотят играть — будет им игра. Главное — организовать всё тихо и немного потянуть время, чтобы головоломка сложилась, как нужно.       Поразмыслив, Гаара направился к академии, где сейчас находилась Темари. Он надеялся, что сестра не воспротивится его предложению и песчаная защита ему сегодня не пригодится. ***        Незаметно миновало почти три недели после разговора с Химитаро. Внешне дела налаживались.        Несколько дней назад Канкуро в сопровождении ещё двоих марионеточников под видом обучающей команды отправился в Коноху для «обмена опытом». Настоящей его целью был разговор с Цунаде и обсуждение плана, предложенного Гаарой.       Следующим этапом станет подготовка необходимых документов. А весь процесс целиком обещал затянуться ещё на неделю-другую. Всё это время Гаара намеревался держать старейшин в блаженном неведении и полной уверенности, что он сдался и всё идёт так, как они себе придумали. Когда подготовка завершится, Темари действительно отправится в Коноху, но не в качестве разменной монеты, а в качестве супруги Шикамару и члена клана Нара. Это обеспечит ей необходимую защиту, не последнее место в селении, а заодно позволит провести курс реабилитации.       После ранения Темари с присущим ей упорством скрывала свои приступы слабости, но печальная правда заключалась в том, что она, дочь пустыни, стала плохо чувствовать себя на жаре и открытом солнце. Хисотэ-сенсей прямо сказал Гааре, что медики Суны не смогут помочь ей восстановиться до конца. И ещё намекнул, что готов прожить следующее воплощение кактусом или тушканчиком, если в этой жизни ему представится шанс встретиться, а может, даже и обменяться опытом с Пятой Хокаге. Гаара принял во внимание оба заявления.       Отправиться на лечение, которое неизвестно на сколько могло затянуться, и бросить дела в Суне Темари ни за что не согласилась бы. Ради самой себя — никогда. Но теперь, когда брак с Нара оказался спасением от серьёзных проблем, убедить её было несложно. Конечно же, всё в первую очередь во имя мировой стабильности. Да. И для благополучия Суны… Вот поэтому Гаара умолчал об истинном авторе идеи, оставив Шикамару удовольствие объясняться с будущей супругой самостоятельно.       Брак позволила устроить огромная дыра в законе, которую отыскал, конечно, не кто иной, как Шикамару. Для заключения союза между двумя шиноби одной деревни требовалось максимум согласие Каге и кланов, а о международных браках законы обеих стран не говорили ровным счётом ничего. К тому времени, как старейшины хватятся и попытаются эту дыру прикрыть, Химе Песка и наследник клана Нара уже станут одной семьёй.       Думая о том, что сестры больше не будет рядом, Гаара ощущал гложущую пустоту и опять вину. Он подвёл её. Это его действия довели до подобного решения. Никогда, никогда, демон его загрызи, он не думал использовать Темари в качестве разменной монеты в политической игре. Но сейчас пришлось наступить на горло всем своим принципам и изворачиваться змеёй. И врать, много врать всем вокруг.       А ещё он на пороге войны лишался мудрого советника и сильнейшего из своих воинов. Оставалось только надеяться на то, что радость Темари от возможности быть с любимым человеком и шанс полностью восстановить здоровье и боевую силу хоть немного скомпенсируют им всем дурно пахнущий «обмен» и потери.       Да, внешне дела как будто бы налаживались…       Однако как бы хорошо Гааре ни удавалось закрывать внешние дыры, его внутренние бреши залатать было некому. Сам он этого сделать уже не мог. Всё рассыпалось. В его руках, на его глазах. Всё, что он строил, всё, во что верил. Он запутался, сбился с выбранного пути, перестал понимать, правильно поступает или же совершает ошибку за ошибкой. Прежде безотказно работавшие детали механизма, коим он себя воображал, разболтались, погнулись и дребезжали.       Одна его оплошность тянула за собой следующую, выкладывая кирпичиками путь к полной катастрофе. Плохих предчувствий становилось больше, чем плохих новостей и событий. Контроль уплывал из рук…       Очевидно, что любовь — проклятие.       Эта мысль родилась из враждебной пустоты, в которой он обнаружил себя, и засела в уме острой иглой.       «Правда ли это?» — спросил он себя.        Абсолютная правда. Это любовь лишила его ясности разума. Он искал в ней свет, чистоту, спасение. А в итоге пил из отравленного источника.       Гаара отложил в сторону письмо от Канкуро и сдавил руками виски. В голове шумело и скрежетало, словно там копошились термиты. Взгляд хаотично блуждал по предметам интерьера, натыкаясь на шкаф, стул, документы. Соскальзывал с них, искал новую цель, и, наконец, сфокусировался на одиноко лежащем посреди стола бумажном журавлике. Гаара теперь постоянно носил его с собой или держал на столе и смотрел, когда становилось совсем невыносимо.       Невыносимо одиноко.       Чуть больше чем через неделю после инцидента с гендзюцу Гаара сообщил Нами, что отныне переводит её на работу в теплицу, а обязанности помощника отменяет.       Да, совсем.       Да, целиком и полностью.       Да, он справится сам.       Да, он уверен.       — Почему? — спросила она, перебрав все окольные вопросы.       Это мягкое «почему» полоснуло хуже острого ножа.       — Так надо, — ответил он.       Он мог бы сказать, что всё из-за обострившихся отношений с его оппозицией, чья агрессия снова ударит по ней, если она останется рядом. Или что в теплице её способности более востребованы, чем здесь, в Резиденции.       Всё это была бы ложь.       А как объяснить, что его отношение к ней непозволительно изменилось? Как объяснить, что нужно не видеться какое-то время, чтобы вернуть всё на круги своя?       — Это насовсем?       — Я не знаю. — Гаара избегал смотреть Нами в глаза. Стоило заглянуть в них, и он забрал бы назад все свои слова и решения.       — Слушаюсь, — твёрдо произнесла она после недолгого молчания. — Можно последний вопрос, Гаара? Это моя вина?       — Нет. Это мера безопасности.       А как объяснить, что опасность исходит не только от врагов? Он и сам смутно понимал, что это означает. Только чувствовал, как внутри трещат по швам защиты и барьеры. Заглядывать во вскрывающиеся чёрные дыры совершенно не хотелось. Оттуда веяло страхом — за них обоих.       Нами поклонилась и ушла. Гаара долго провожал её взглядом. Вернее, песчаное око провожало. Наблюдало, как Нами медленно спускалась по лестнице Резиденции, как села на последней ступени, сдёрнула резинку с растрёпанной косы и потрясла головой, позволив волосам рассыпаться по плечам. Как обняла колени, уткнулась в них лбом и долго сидела так вместо того, чтобы смотреть на необычайно яркий закат, который очень любила.       Гаара, не выдержав, развеял технику и тоже опустил голову на скрещённые руки. Он только что предал её дружбу. Сознательно и несправедливо обидел своего дорогого, самого близкого друга.       Но ведь он Казекаге. Ему нужны ясный ум и хладнокровие. Он на своём посту не для того, чтобы заботиться о чьих-то чувствах, даже если это чувства девушки, которую он любит.       Кто знал, что дело этим не закончится? Кто знал, что дни без неё покажутся тёмным кошмаром, душным и тягучим? Гаара готов был выть по ночам, и не только в полнолуние. А каждую, каждую проклятую ночь — потому что скучал.       Но он обязан был преодолеть навязчивое влечение, которое разрасталось в нём, как лесной пожар. Обязан был поступить со своими чувствами так же, как поступил недавно с чувствами Мацури, — растоптать. А иначе… Иначе будет плохо всем.       Это были правильные мысли. Спасительные. Он любит свою деревню. Своих подчинённых. Для него возможна только такая правильная, безопасная и разумная «любовь».       Никакой уязвимости. Никаких сомнений. Никакого выворачивающего внутренности страха. Только так правильно.       За последние дни он раз десять комкал журавлика и выбрасывал. Потом доставал из корзины, расправлял и снова смотрел на него, с мукой вспоминая каждое движение пальцев, которые его создали. Снова выбрасывал. И так по кругу.       Темари первая пришла с вопросами.       — Гаара, ты, надеюсь, просто не понимаешь, что обижаешь Нами?       — Она так сказала?       — Пф-ф! — взвилась сестра и хлопнула от возмущения в ладоши. — А сам слепой?       — Нет, — качнул он головой после раздумий. — Я знаю.       — И тебе всё равно? Я думала, вы друзья.       — Нет. Да.       — Что с тобой, Гаара? Не ты ли ценишь друзей как никто другой? Не ты ли прощал Нами её ошибки и признавал свои, помогал ей и принимал её помощь? А теперь отсылаешь прочь, не сказав ни слова? Так не по-человечески…       — Так надо. Не лезь не в своё дело. — В голосе незапланированно прорезались хриплые нотки бешенства. Откуда? Гаара медленно выдохнул, унимая вспышку.       — Ну, знаешь ли… Ты так… Только из-за того, что я скоро уйду в другую деревню?.. Ах ты… — Она не договорила. Вылетела взвинченным вихрем прочь, хлопнув дверью.       Как он должен ей объяснить, что они с Нами больше не друзья? Что он выжидал, прежде чем принять решение, думал, что помешательство одной ночи и одного утра просто схлынет само собой. И что каждый раз, когда Нами заходила в кабинет и улыбалась ему, помешательство возвращалось. Захлёстывало. Приносило с собой эйфорию и ужас.       А как передать словами, чего ему стоило решение об отстранении?       Он как будто сам выдирал своё сердце с мясом из груди, попутно ломая рёбра. Как сказать, что он все ещё надеялся: вот остынет, пройдёт? Время повернётся вспять, и он снова увидит в Нами просто друга.       Канкуро, который приготовился наорать на него, Гаара и вовсе не дал раскрыть рта. Выпихнул вон песком, вручив новое письмо к Хокаге и очередное задание.       И вот теперь, спустя две недели добровольного одиночного заключения в своём кабинете он понял: бесполезно. Всё бесполезно. Бесполезно, бесполезно, бесполезно!       Почему не становится легче? Что ещё он должен сделать, чтобы это прошло?! Что?!       Кто-нибудь, скажите, что?!       Кабинет вдруг погрузился во тьму среди бела дня, а затем вновь стало светло и ярко — будто свет моргнул. Гаара не обратил внимания. Остановив взгляд на помятом и заботливо разглаженном крылышке журавля, он тихо смеялся. Он понял! Понял, как был слеп. Как не видел ловушки. Как всё было ясно с самого начала.       Как во всём была виновата она.       Свет опять моргнул и стал вспыхивать и гаснуть каждые несколько секунд. Гааре было плевать.       Всё происходило плавно и незаметно. Поначалу им руководило лишь беспокойство за судьбу биджу да интерес к джинчуурики, которая попала в мясорубку игрищ с демонами. Он не был уверен до конца, друг Нами или враг, и с чистой совестью гасил каждую искру личной симпатии, которая осмеливалась вспыхнуть в нём.       А она специально разжигала их своими делами и словами! Ошивалась рядом. Помощь предлагала.       Потом поводов отталкивать её не осталось. И он — наивный — решил, что можно дружить. Нами быстро стала ему хорошим другом. Честным, внимательным. Она жила тем же, чем жил он. Дружить с ней было просто — как с Наруто, но даже лучше. Нами была рядом. В любой момент обернись — встретишь внимательный добрый взгляд. И вот уже он защищал её из собственной привязанности.       Привязанность — от слова «привязать», посадить на поводок. Отобрать контроль.       Да-да, это она и делала! Играла, плела тонкую нить, из которой сделала удавку для него. Она притворялась! Притворялась доброй, притворялась, что хочет помочь. Смотрела так, словно он был ей дорог. О, этот её взгляд… заставил снова ощущать тепло, а потом боль.       Странно. По отдельности они оба были слишком сложными. «Буки» — Канкуро не уставал это слово повторять. Неприкаянные, закрытые, каждый со своим грузом — таким, который не с кем и разделить, любого придавит. А вместе становилось просто. Легко, весело даже. Нами всё чаще и заразительнее смеялась, и он тоже начал улыбаться… Гаара надеялся, что смог быть ей достойным другом, — до того, как всё сломалось.       Он-то дружил как умел и заботился. Он всё правильно делал.       Да-да, конечно. Правильно! Хрень собачья это «правильно», потому что она тем временем втиралась в доверие, надев маску друга, и ждала возможности накинуть петлю на шею! Мысль о её понимании и принятии так согревала, да? Усыпляла бдительность. Приручала.       Как он мог попасться на это во второй раз? Он же знал, он же всё держал под контролем.       В какой момент он стал считать Нами изумительно красивой? Неизвестно. Может быть, почти сразу? Искренний интерес, с которым она воспринимала дела Суны, страсть, с которой говорила о растениях, оживляли строгое серьёзное лицо и делали хмурые угловатые черты очаровательными и милыми. Гаара удивлялся: почему все вокруг как будто не замечают этой её живой, переменчивой красоты, которая для него переливалась то холодной неумолимой сталью, то хрупким, сияющим изнутри стеклом, обрамлённым в серебро.       Момент, когда каждая её улыбка и жест начали вызывать у него приступы больной нежности, наступил незаметно и окончательно вырвал из рук контроль.       Да-да, вот теперь-то, дошло, наконец, в какую глупую ловушку он угодил!       Сначала возникла она — невинная лёгкая нежность. Она пряталась в нём самом, настолько глубоко, что он её не видел. Незаметно, потихоньку она пропитала его, как вода песок. Пробудила желание дотронуться, приблизиться. Их разговоры делались доверительнее, взгляды дольше.       А он, безэмоциональный обрубок человека, совершенно не осознавал, что за этим стоит, пока не стало слишком поздно!       Зато она-то, конечно же, знала об этом с самого начала! Она намеренно пользовалась его слабостью и непониманием. Специально приближалась, чтобы разжечь желание. А потом, потеряв всякое уважение и страх, ещё и касалась его!       Обманула, отвела глаза своей псевдодружбой! Совсем как Яшамару, только хуже. Намного хуже. В этот раз приманка была рассчитана на мальчика постарше. Как она сказала о почти удавшемся покушении на Мидзукаге? «Мне просто повезло, что он мужчина». Она почти провернула тот же трюк и с ним. Играла на инстинктах. Будила в нём грязное животное. Подточила его внутренний стержень и едва не превратила мудрого Каге в жалкого мальчишку, нуждающегося в женской любви и близости. Хитрая сволочь, она добилась своего!       Нежность он умудрился спутать с заботой о друзьях…       А тем временем этот паразит проел дыры в защите. Нагло проник туда, где не было никого, — в его внутреннюю стерильную, идеальную пустоту, состоявшую из чувства долга и контроля.       Прочь! Он должен был прогнать её прочь!       И следом, в то чудесное кошмарное утро, в нём поселилось ещё одно чувство. Горячее влечение, которого он не знал никогда раньше и думал, что не узнает. Неуправляемое, мощное, своевольное. Оно мешало ровно дышать, когда Нами стояла рядом, и разгоняло до предела ритм сердца, когда он слышал её голос. Оно подминало под себя трезвый холодный ум и гордость, сладко дурманило, стоило лишь вспомнить, какие пушистые у Нами волосы, ласковые прохладные руки и плавные изгибы тела… Никогда он не испытывал ничего подобного — тяги на грани одержимости. И грань эта с каждым днём всё сильнее напоминала острое лезвие, разрезающее его разум словно яблоко на неравные дольки.       Вот и всё. Не было, значит, никакой дружбы. А так называемая любовь не вела никуда. Никогда не ведёт. Люди лгут о ней, лгут сами себе и своим детям. Любовь тащит за ногу в пропасть. Любовь уже распахнула пасть, полную гнилых зубов, и наточила острые когти, приготовившись вновь изуродовать его жизнь.       Она специально подстроила всё. Она хотела утащить его в этот ад с самого начала! Явилась в его жизнь с целью разрушить всё, чего он добился за последние годы. Такое уже было, не так ли? Он верил людям, а они его веру растоптали вместе с попытками быть лучше.       Было, верно. Вот и сейчас он плюёт на свой долг, а от внутреннего баланса остались одни воспоминания. Он почти исчез в тот момент, когда произнёс про себя слово «любовь». Именно тогда место Гаары, Пятого Казекаге, занял этот другой. Ничего не контролирующий. Жалкий. Слабый. Поддавшийся искушению.       Нуждающийся в защите демона.       Он надеялся, что всё пройдёт, наладится, и он сможет спокойно разговаривать с Нами, не изнывая от желания прижать её к себе и целовать до изнеможения. Просто требуется некоторое время провести порознь. Но…       Она подстроила всё так, что он вынужден был охранять её!       Да, похоже на то. Он каждую секунду чувствовал, где она. Срывался, наблюдал третьим глазом за её работой. Рядом она была или далеко, а помешательство всё равно достигло своего апогея и переломило его хладнокровие об колено. Заставило неистово желать только для себя, а вовсе не для блага деревни, которой он обязался служить и отдаваться целиком.       А всё потому, что любовь — лживая и беспощадная слепая тварь. Как и Нами. Она добилась своего, а теперь отвернётся — чтобы добить. Есть одна простая истина: те, кого он любил, его ненавидели. И она тоже возненавидит. Уже ненавидит, он ведь попытался оборвать порочную связь.       Как вовремя он очнулся! А ведь едва не поверил, что его можно любить! В то, что любовь могла бы исцелить от боли, отпечатанной на лбу и на израненном сердце.       А вдруг всё же?..       Нет-нет-нет! Никогда! Это ложь. Всё ложь. Любовь никогда не защитит. Не исцелит. Любовь разорвёт ядовитыми когтями сердце, выпьет кровь, разрушит всё.       Гаара вздрогнул и с тихим стоном опустил голову на руки, сцепленные в замок. Что-то было совсем не так. Кабинет перед глазами то погружался во тьму, то озарялся светом, словно солнце вертелось вокруг земли на бешеной скорости. Он зажмурился, чтобы избавиться от нарастающего головокружения. Скрежет в голове усиливался. Ему вторил ещё какой-то шум, ритмичный и раздражающий.       Открыв один глаз, он взглянул на полку рядом со столом. Часы. Зачем Канкуро принес ему эту тикающую сволочь вместо обычных песочных? А, да. Канкуро заявил, что брат должен наглядно увидеть, как долго он продержится без Нами.       Неповинный механизм привёл Гаару в бешенство.       Часы просто-напросто насмехались! Напоминали своим звуком об утекающем времени, которое он терял из-за своей несобранности.       Из-за любви!       Сколько он так сидел, уставившись в один лист бумаги? Сколько часов? Где он на самом деле был всё это время?       Он не знал. Память выдавала сплошные слепые пятна.       А стрелки часов сказали, что три часа!       Что он видел всё это время перед собой? О, это он знал наверняка: улыбку Нами, скупые изящные жесты и затягивающий туман серых глаз.       В голове заморгало красным и взревела тревожная сирена, будто предупреждая о приближении бури. Гаара схватил часы и швырнул в угол. Те разбились, но продолжили гаденько тикать и жужжать.       Круг зла замкнулся. Гаара снова оказался в той точке семилетней давности, из которой пытался вырасти. Он снова был зверем. Он был клеткой. Он метался сам в себе, разрушая и разрушаясь.       Вот ведь блядская насмешка над всеми усилиями, не правда ли? Любовь опять сломала все стремления. Вторым её лицом опять будет гнилое предательство и потеря рассудка. И он уничтожит Суну, сойдя с ума…       Нет. Не бывать этому. Он сможет контролировать себя. Надо только убрать помеху.       Часы в углу издали последний предсмертный хрип, и стало тихо — песок доломал их, избавив своего повелителя от лишних мук.       Гаара этого не заметил. Он с отстранённым любопытством смотрел, как его собственные руки медленно отрывают крылья у журавлика из зелёной салфетки. Смотрел и не мог остановить себя, пока птичка не превратилась в кучу бумажек, разбросанных по столу. Эти клочки выглядели как подсказка. Ему от?..       От себя самого. Можно остановить распад только одним способом — избавившись от любых чувств. Став таким, как раньше. Баланс нарушен, земля ушла из-под ног, но это поправимо. Он — Казекаге и обязан исправить всё любой ценой.       Ответ, долго вызревавший внутри, вырвался на свет.       Всё, что угрожает целостности и вызывает страх, должно быть уничтожено!       Если Нами — опасность. Если Нами — смертельная угроза. Если Нами виновата во всём…       То он должен избавиться от Нами.       Гаара прекрасно знал, где она. Чувствовал ровный пульс через песок, обхватывающий и её, и его запястье.       Когда он проходил мимо шкафа, то увидел своё отражение в полузеркальной дверце. Голодный взгляд, губы, искривлённые довольной усмешкой. Золото, сверкающее в глазах.       У любви лицо безумия, да?       Да. А потому он уничтожит свою любовь.       — Суна шуншин.