Между Ветром и Водой

Take my broken parts and fix me now I can't feel a thing My heart isn't bleeding Believe me I wanna know… Replace my broken parts I need someone to fix me My heart won't heal Cause something's missing Machines don't bleed that easily Fix me now Replace my broken parts. © Smash into Pieces — Broken Parts       — Ёкиджу, у тебя было детство?       — Чего?       — Ты когда-нибудь был маленьким м-м… волчонком? Демонёнком?       За вопросом последовала долгая, космически тихая пауза.       — Зачем тебе это знать, мусмэ?       — Ну… Раз уж мы здесь собрались, я подумала, было бы здорово узнать о тебе немного больше.       — Было, мусмэ. У нас у всех.       — Расскажешь?       — Не хочу вспоминать то время.       — Почему?       — Ты лезешь слишком глубоко.       — Ты безостановочно читаешь мои мысли. Куда глубже?       — Безостановочно? О нет, очень мне надо. Но знать всё — это моя привилегия.       — Ладно… Как хочешь.       Опять сверхъестественная тишина. Аж уши закладывает.       — Эти воспоминания сложны и ядовиты, мусмэ.       — Вот как…       — Они похожи на твою тоску по маленькому Каге. Кстати, перестань уже, мне не нравится.       Нами уязвлённо хмыкнула.       — Я не могу контролировать эмоции внутри себя. Но, постой-ка, неужели ты это чувствуешь?       — Чувствую. И мне не нравится.       — О-о, Ёкиджу… Означает ли это, что ты понемногу становишься похож на нас, людишек? И чем больше джинчуурики проходишь, тем больше сближаешься с нами? Уже учишься чувствовать…       — Я никогда не стану похож на людей! — Шерсть на загривке у него встала дыбом.       — … любишь человеческие стихи…       — С чего ты взяла, что люблю?       — Да так… Кстати, я знаю стихотворение, которого не знаешь ты.       — Удиви меня, — повёлся демон.       — Летняя ночь. Ещё глубокая тьма, Но уже светлеет. За этой тучкой, за той Укрыться теперь луне?       Она дочитала сочинённые на ходу строки и улыбнулась: Ооками прикрыл глаза, слушая.       — Прекрати быть такой довольной собой, — тут же проворчал он.       — Придира!       — Лучше давай ещё стихи.       — Ага, я же говорила…       — Стихи, я сказал. И желательно ещё что-то новенькое.       Нами рассмеялась и села поудобней, не переставая наблюдать за махиной перед ней. Волк приподнял верхнюю губу, демонстрируя клыки, но настоящей агрессии от него не исходило.       — Ладно уж, слушай…        До этого дня Ооками упорно молчал — ровно с момента, как заявил, что Нами «больше не насекомое». Почти три недели. Нами пыталась заговаривать первой, звать, дразнить — ответом неизменно была тишина. Пришлось смириться и с его молчанием тоже.       Она сидела в теплице, изучая данные по новому растению, недавно привезённому из страны Чая, когда наступила глубокая, словно ночное небо, темнота, а все звуки выцвели и испарились. Нами потёрла глаза, встала, сделала несколько шагов вперёд по наитию и поняла: она внутри своего подсознания. Первый раз с момента запечатывания демона.       Черноту сменило яркое свечение и холод. Во второй раз Нами увидела его — прекрасное белоснежное создание с янтарями глаз, в которых застыл солнечный свет и неизбывная печаль.       Всё-таки он был прекрасен, как ожившая сказка. Страшная сказка, но что поделать. У всех свои минусы.       — Здравствуй, Нами, — прозвенело в ушах. Пасть волка не шевелилась, слова сами кристаллизовались из промёрзшего воздуха и оседали снежинками внутри головы, минуя уши.       — Здравствуй, Ооками-сама.       Нами шагнула ближе с лёгким поклоном. Под ногами тихо хрустнуло. Снег. Кругом лежал снег и мерцал лёд, здесь не было неба, земли и горизонта, только воплощённая зима. Пространство между ней и демоном расчерчивали толстые прутья, уходящие далеко вверх, насколько хватало взгляда. Клетка. Раньше её не было. Со дня запечатывания здесь изменилось всё, и до чего грустным показалось Нами увиденное. Она впервые так ясно ощутила себя крошечным, неприлично тесным и хлипким вместилищем для могучего свободолюбивого духа — тюрьмой. И поняла ту ярость, что копилась внутри него.       Она дотронулась до прутьев и, охнув, отдернула руку. Раскалённые!       — Что, не нравится, мусмэ?       Голос отразился звенящим эхом внутри головы и, разбившись, кольнул тоской по свободе. Никогда Нами не думала, что будет говорить нечто подобное своему заклятому другу, но…       — Прости, Ёкиджу. Прости за это всё. Мне жаль. — Она потёрла обожжённую руку. — Это и есть печать?       — Печать.       — Почему ты… пригласил меня сюда?       — Мы давно не виделись.       — И давно не говорили. Ты был обижен? За то, что я кричала на тебя?       — Обиды? Ну нет. Я размышлял. И решил. Я разрешу тебе тренироваться в постепенном высвобождении моей чакры и поддерживать при этом маскировку.       — Ты спрашиваешь или утверждаешь?       — Нахалка. Я дозволяю. Разрешаю тебе использовать чакру без обмена на мою свободу.       — Почему?       — Подойди ближе.       Нами послушалась. Теперь стало заметно, что между толстыми раскалёнными прутьями клетки были натянуты тончайшие мерцающие нити или струны.       — Это твоя воля, — пояснил волк. — Я долго-долго думал. Очень напряжённо, знаешь ли. И счёл, что человек… Да, даже человек!.. Проклятое племя… Если он способен на это, то заслуживает некоторого уважения.       — Не понимаю ваших сложных речей, Ооками-сама, — улыбнулась Нами, озорно склонив голову набок.       Волк тихо рыкнул.       — Проще говоря, вы мне нравитесь. Ты нравишься. Я решил помочь. Но учти, это решение может и поменяться.       — Мы? — поймала она на слове.       — Да. Вы оба. И мне нет дела до того, что вы не общаетесь.       Нами помолчала. Потом протянула руку между прутьями решётки и дотронулась до неожиданно густого мягкого меха. Рука погрузилась в него, словно в пушистый сугроб. Оранжевые глаза Ёкиджу скосились к месту соприкосновения, как бы желая запечатлеть этот акт непомерной дерзости, и снова уставились на неё.       — Я хотела бы твоей свободы, Ооками. Настоящей. Но только не той, где ты будешь уничтожать людей. И своей свободы тоже хотела бы. Но для меня наше расставание означает смерть, а для тебя новую клетку. Так что мы останемся с тобой вместе, даже если ты меня обманешь. Понимаешь, да? Я тебя остановлю столько раз, сколько понадобится. И так будет до конца.       — Именно так, мусмэ, — подтвердил он. — Мы испытание друг для друга. Все люди испытание для меня. А я — твоё испытание.       — Которое я всегда могу завалить?       — О да. Ты-то можешь.       — Знаешь, я тут тоже долго и напряжённо думала…       — Неужто?       — Ага. И решила, что не жалею об этой жизни. Не о той её части, где мы вместе. И… это честь для меня быть твоей джинчуурики, Ёкиджу.       Волк как-то очень по-человечески фыркнул — с кислой недоверчивой миной.       — Ты ещё изменишь своё мнение, мусмэ. Ты ещё можешь меня возненавидеть. Или нет. Но тебе определённо будет о чём подумать. А пока что спасибо. — Снова хитрый хмык. — Хочешь, я буду помогать тебе с принятием всех решений в знак дружбы?       А. Ну да. Он никогда не закончит проверять, соответствует ли она высоким стандартам того, кто достоин помощи демона. Нами покачала головой.       — Нет, спасибо. Выбирать и решать я хочу сама.       — Правильный ответ, человечек.       — Я знаю. Так что насчёт твоей чакры, Ёкиджу?       — Я уже говорил, что ты нахалка? Не всё сразу. Об этом чуть позже. Пока ещё немного поговорим…       — Да просто скажи уже прямо, что соскучился по мне.       Глядя друг на друга, сосуд и демон долго читали стихи. Потом немного поиграли в ута-гарута. Выиграть у Нами не получилось, а забыться — да.       Вот только когда Ёкиджу надоело, он бесцеремонно вышвырнул её из подсознания, и она вновь обнаружила себя на коленях перед торчащим из земли росточком.       «Эй! А это было, между прочим, невежливо! Вот так, пинком, из моей же головы!»       Тишина в ответ. Пакостная волчара! Никаких манер. Нами поклялась себе освоить метод попадания в подсознание независимо от демона и вернулась к работе.       После отстранения от должности в Резиденции она почти всё время проводила здесь, в отсеке условно лекарственных растений. Хисотэ-сенсей умудрялся подыскивать для неё заковыристые задания и всегда с целью научить чему-то новому. Нами была ему бесконечно благодарна — травы снова стали для неё убежищем, как в детстве.       Недавно в этот отсек высадили парочку побегов редкого растения. Кто-то случайно заметил, что малыш с колючими цветами сумеречно-фиолетового оттенка и обезболивающим потенциалом мощного наркотика охотнее всего растёт в тени небольшого кустарника. Наблюдение подтвердилось: сегодня, отследив потоки воды внутри подопечных и десять раз сверившись с рисунками корневых систем в справочниках, Нами пришла к выводу, что «репейник», как ботаники между собой называли полезную колючку, вытянул свои корешки к кустарнику и уже начал любовно переплетаться с ним под землёй. Кустарник отвечал взаимностью, отчётливо меняя направление роста собственных корней. Ни один из них не вытягивал соки из другого, даже наоборот — эти двое сотрудничали.       Потрясающе… Нами улыбнулась, представляя, как открывшееся свойство можно использовать во благо медицины и экосистемы Суны десятком разных способов. Оторвавшись от работы, она с удовольствием окинула взглядом отсек.       Здесь было уютно. Уютнее и уединённее, чем где-либо. Здесь они с Гаарой провели много времени, когда она ещё только училась лечить капризуль-салазарий. Кажется, с тех пор прошли года…       Нами отложила в сторону справочник и посмотрела на дружные растения, чувствуя, как слегка щемит в груди. Как бы обозвать это странное чувство: когда у кустика есть любимый друг, а у тебя нет? То ли завидно, то ли обидно…       Сейчас стало проще, чем в первые дни. Поначалу она чувствовала себя совершенно разбитой, особенно возвращаясь в воспоминаниях к их последней встрече: никаких объяснений, брошенные, как подачка, короткие фразы, поджатые губы и отведённый взгляд. Но это же был Гаара. И Гаара делал так постоянно. Всё время. Его ракушка открывалась и захлопывалась по неведомым науке причинам, да так резко, что могла оттяпать протянутую руку. Хотя Нами знала: она и сама не раскрытая книга. Будь на её месте кто-то с характером Наруто — давно установил бы контакт, наладил отношения, настояв на встрече. Может и в любви признался бы. А она… Что она?       Она не готова была разбиться с разбегу о глухую стену отчуждения, которую так поспешно возвёл Гаара. Не готова была почувствовать себя отвергнутой даже в дружбе. Хотя, всё равно это уже случилось. Судьба — такая идиотская штука.       Нами опустила взгляд на песчаный браслет на своём запястье. Он был немного теплее окружающей среды, а когда температура на улице пересекала отметку в пятьдесят градусов, по-настоящему обжигал. Совсем как его создатель, тушканчик его забери! Иногда хотелось демонстративно содрать браслет от обиды — до белого каления доводила её мысль о равнодушной слежке. Но ничего подобного Нами себе не позволяла: Гаара так заботится. Уж как умеет.       Только зачем он говорил ей те добрые слова? Зачем обнимал? И зачем ей приснилось, что он её поцеловал? И почему он просто отрёкся от всего, что они вместе сделали, прикрывшись вертикалью власти? Нами хотела задать столько вопросов, когда он объявил об отстранении, но наткнулась на мимолётно брошенный и тут же отведённый взгляд — такой, что из слов нашлось одно только покорное «слушаюсь».       «Он нестабилен. Будь осторожнее», — предупреждал Ёкиджу. И она была осторожной и благоразумной.       Но хоть бы он намекнул, в чём дело! Что вообще случилось? Может, ему нужна помощь? Нет. Нет. Нет! Опять она думает не о том!       «Мусмэ, имей совесть. Ты что, вспомнила, как пользоваться слезами, и теперь собираешься реветь постоянно? — недовольно прогундосил Ёкиджу. — Они не делают твой внутренний подвал уютнее. Или, боюсь спросить, тебе эта слякоть нравится?»       Ну хоть кто-то ведёт себя, как обычно.       Нами фыркнула и безжалостно дала себе затрещину, не снимая рабочих перчаток. Замечательно, теперь лицо грязное. Она со злостью хлюпнула носом и плечом стерла со щеки землю вместе с непрошенными слезами.       Вспоминать прошлое и мучать себя пустыми вопросами — самоистязание в чистом виде, тут Ёкиджу прав. И Гаара прав: сейчас безопаснее так. Он заботится о ней и обо всех. Это его работа. Этого достаточно…       Ничерта не достаточно! Нет и ещё раз нет!.. Бесит!       Но надо взять себя в руки. В конце концов, он сберёг всё, что осталось от её жизни, и дал шанс на новую. Она не имела права разрушать этот дар. Суть дружбы, благодарности, любви, в конце концов, в том, чтобы всегда оставаться на его стороне, даже если она не может быть рядом.       «Так надо». Да-да. Кому только и зачем?       Вообще-то, причину, по которой Гаара принял решение запереть Нами в теплице — спасибо, что вход песком не замуровал, — не знал никто.       Канкуро, наведываясь в гости, со свойственным ему сочетанием беспечного обаяния и фантастической бестактности пытался выяснить, что к чему. А потом понял, что она тоже не знает, и повесил голову. Но не сдался. Когда один и тот же разговор между ними зашёл на третий круг, Нами непрозрачно намекнула, что неплохо бы оставить эту тему.       — Расскажи лучше про Аои, — попросила она.       С того дня их посиделки были заполнены лишь взаимными подшучиваниями и его рассказами об общении с Аои. Нами радовалась за Канкуро, хотя не завидовать ему оказалось очень сложно. Чертовски сложно, если говорить начистоту. Но она понимала, что «старший брат» разделяет её печаль, сам о том не подозревая — Аои так и не ответила на его слова ни своим признанием, ни прямолинейным отказом.       Заходила к ней и Темари. Темари злилась. О-о, Темари была просто в бешенстве и метала гром и молнии. Нами, сидя на диване, наблюдала, как будущая Нара ходит из угла в угол, чеканя шаг, дёргает себя за хвостик и ругает брата на чём свет стоит. Уши у Гаары наверняка полыхали в тот вечер, ведь ему досталось буквально за всё. За отстранение Нами, и за их общие ошибки; за скоропалительный и бессовестно политизированный брак Темари с «конохским оленем» — не то чтобы никто не догадывался, что Химе в глубине души безумно рада, — и за то, как резко Гаара отодвинул сестру от дел. Конечно же, он сделал это, чтобы показать, что она теперь глупая конохская домохозяйка! Высокомерный засранец!       С последним утверждением очень хотелось согласиться.       В конце концов, Нами испугалась, что Темари выщиплет свой хвостик долыса, ещё сильнее от этого разойдётся и разнесёт её квартиру, а потому не придумала ничего лучше, чем обнять её за плечи, усадить на диван и налить чай с успокаивающими травами. Больше они неудобных тем не поднимали, а обсуждали по негласной договорённости исключительно природу Конохи и сорта чая.       «Нами, помни, что у тебя всё равно есть старший братишка. Ты можешь обращаться ко мне».       «Нами, я, может, и уезжаю в Коноху, но пока я здесь… В общем, я тут, рядом, если что».       У неё что, настолько несчастное лицо было?       «Да, мусмэ, да. Именно настолько кислая у тебя физиономия. Все заметили, даже я изнутри».       Нами со вздохом закатила глаза, а потом всё же заставила себя снова улыбнуться. Её жизнь, к счастью, не состояла из одной любви и не кончалась на Гааре. Его поступки глубоко ранили, но она привыкла жить с ранами, почти не замечая боли. И она не осталась одна. Кроме Канкуро и Темари у неё были коллеги, Хисотэ-сенсей и, вот, растения — самые благодарные и милые создания. И вредный демон во внутренней клетке. Всё, что нужно для счастья.       Прерывая самоутешительные мысли, на запястье больно запульсировал браслет из песка. Вот зараза, он будто вознамерился оставить на руке вмятины! Нами сердито потрясла рукой. И что это означает? Изредка чёртов «прибор слежения» за авторством Казекаге так делал, но причин она не знала. Может, стоит обратиться к Гааре, и он устранит неисправность или хотя бы…       Удар.       Его появление походило на удар.       Шелест техники телесного мерцания погас вместе с другими звуками под давлением демонической ауры, как погасли и длинные лампы тёплого спектра под потолком. Через мгновения полной темноты врубилось красное аварийное освещение. Сигнализация взвыть не успела, только коротко пискнула и замолкла. Что-то наверху хрустнуло, чавкнуло — провода сигнальной системы повисли из стены искрящимися верёвками. Гаара не преувеличивал, говоря, что знает, чем и как оборудована теплица. Тревога не дойдёт до пульта управления, а даже если и дойдёт, никто внутрь этого отсека больше не проберётся. Нами ещё не видела, но уже поняла: дверь заблокировал песок. Медленно кружась, песок облеплял стены, скрывая под собой заросли плюща и вьюнков, и превращал самый цветущий отсек теплицы в просторный песчаный гроб.       Как тут оказалось столько песка? Он же погребёт под собой всё. Всё, что здесь росло, погибнет!       Нами вскочила на ноги и пошатнулась от навалившихся ощущений. Гаара стоял у противоположной стены, но энергия, подавляющая и опасная, как гигантская кобра, заполнила собой каждый уголок замкнутого пространства. Воздух уплотнился, потяжелел. Вибрирующий и низкий, двоящийся звук; горько-сладкий привкус на языке; золотые сполохи перед глазами — опять всё было ровно как в момент снятия блокирующих печатей в деревеньке возле Конохи. И во сто крат хуже.       Неимоверная сенсорная перегрузка, созданная его расслаивающейся чакрой, побуждала зажать уши, зарыться головой в песок или слепо тыкаться лбом в угол — только бы избавиться, избавиться… Проклятье! Зачем Ёкиджу дает это почувствовать?! Когда показалось, что голова вот-вот взорвётся, всё внезапно прошло. Нами выпрямилась, тяжело дыша, но обернуться не успела. Стало жарко. На плечи опустились тяжёлые ладони.       — Убери, пожалуйста, песок. Ты испортишь теплицу. Я не собираюсь сбегать, — потребовала она, пытаясь придать строгости голосу.       Попробовать стоило.       За спиной ухмыльнулись. Красивые сильные пальцы до боли сжали её плечи. Гаара так не делал. Никогда.       И всё равно…       Всё равно хотелось поверить, что это он и какая-то не очень удачная шутка. Хотя бы пока его жар мягко окутывал, но ещё не начал сжигать. Пока от глубокого дыхания по спине бежали мурашки наслаждения, а не импульсы острой боли. Пока сердце билось быстрее не от страха — от предвкушения… Но Гаара так не делал! Потому что это был не тот Гаара. Что толку себе врать?       — Дрожишь… — Нотки злого удовлетворения в голосе странным образом смешивались с грустью. — Боишься. Правильно. Потому что я хочу… — Ладони двинулись вниз по предплечьям, прижимая Нами лопатками к широкой твёрдой груди. Шёпот горячим ветром обдал ухо и щёку. — Тебя… — Пульсация браслета усиливалась в такт сердцебиению Гаары, которое Нами теперь чувствовала спиной. — Уничтожить. — Уверенные в своём праве руки скользнули ниже, на талию. Губы, нашёптывающие угрозы, замерли прямо у открытого участка шеи, не касаясь, но обещая и даря тепло на расстоянии. Нами съёжилась и покорно закрыла глаза. Она не возражала. — И я тебя уничтожу.       Гнетущая опасность. Томительная, печальная нежность. Добавить влечение, которому трудно противостоять. Немного неукротимой ярости. Растекающуюся вокруг силу и тепло. Близость. Не забыть щепотку инстинктивного страха. Перемешать, встряхнуть, подавать в теплице. Сойти с ума, окунувшись в сладкий кошмар сбывающейся любви и смерти.       Она точно попала в кошмарный сон. На новый виток безумия — вне очереди.       Сон!       Не ведающие о существовании границ дозволенного ладони неспешно поднимались вверх по рёбрам, и, словно запущенный их напором, сон вдруг ожил в памяти и свитком размотался перед глазами. До чего ловко он таился всё это время в архивах сознания! Безымянный кошмар, который преследовал, дышал холодом в спину, но который никак не получалось вспомнить! Нами прерывисто вздохнула и собралась. Ей не послышались жестокие слова, не померещилась сила. Но это не значит, что она беспомощна перед его желаниями.       Гаара словно уловил изменения в настроении, рывок — и он развернул её к себе. Но следующее движение Нами уже блокировала и, чудом вывернувшись из стальных объятий, замерла на расстоянии чуть более двух шагов. Она наконец увидела его: невысокая фигура с кроваво-красным контуром, тёмные в этом мрачном освещении волосы и выцветшие до бледного золота глаза в чёрной оправе бессонницы. Сердце почти остановилось. Всё ещё не от страха — оно просто соскучилось.       — Гаара…       Он не пытался нагнать, напасть. Он разглядывал её — и, наверное, особенно её глупую наивную улыбку, которая вопреки всякой логике расцвела на лице. Разглядывал пристально и недоверчиво, будто диковинную зверушку, медленно склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Совсем как птица, которая рассматривает незнакомый объект. О Ками, да бывают ли птицы, что смотрят на тебя стылым взглядом голодной змеи?       — Решила, что можно со мной поиграть?       Нами сделала шаг назад. Гаара, не меняясь в лице, двинулся к ней, и под его ногой тихонько хрустнул росточек, над которым Нами корпела не один час. Она рассерженно наморщила нос и сощурилась.       «О-о-о, ну нет, Гаара! Нет-нет. Ты не будешь творить здесь всё, что взбредёт в голову! И чёрта с два я дам себя убить. Кто тут ещё заигрался, пустынный демон».       Тонкие струи воды замерцали вокруг ладоней. Оцепенение и страх исчезли. Сны снами, а жертвой быть она не собиралась.       «Хрусть!» — Ещё один росток безжалостно раздавлен ногой.       Взять бы сейчас и врезать Казекаге как следует. Без всякого ниндзюцу и прочих красивостей. Выразить таким нехитрым образом своё негодование по всем поводам сразу, а заодно и привести его в чувства — как в тот раз.       Но подумать легче, чем подобраться и ударить. Гаара не спорил сам с собой, как в тот раз на обрыве. Сейчас он, судя по всему, был с собой в полном согласии.       Поэтому Нами отступала. Осторожными, пружинящими шагами по широкому кругу. Гаара в полном молчании следовал за ней. Песок бесшумно танцевал вокруг. Замедлялся, ускорялся, вился и льнул к телу юноши, искажая силуэт и превращая в красной полумгле то в воплощённый вихрь, то в подобие кобры, то в безобразного асуру.       Нами пыталась обходить торчащие из песка растения. Гаара их топтал. С явным удовольствием наблюдая за тем, как она беспомощно злится.       Песок безостановочно подкатывал и подкатывал шелковистыми волнами, появляясь из-под земли и напоминая, что теплица — жалкий клочок зелени в сердце огромной пустыни. Он поглотил низкорослые посадки, начал заметать кустики повыше и всё не кончался и не успокаивался. Ноги Нами начинали опасно увязать. Концентрация чакры в ступнях не помогала — песчинки её словно бы впитывали, не давая стабилизировать.       Шаг назад, другой — каждый всё более неловкий. И ответное непринуждённо скользящее движение Гаары.       Немигающий взгляд с золотым блеском беспощадности вспарывал кожу вместе с душой, словно острый нож. Нами мечтала видеть совсем другое в этих глазах, но, хоть и с болью, продолжала игру в гляделки. Отвернуться значило сдаться, признать слабость. А здесь не было охотника и добычи— они кружили по небольшой площади отсека, будто два хищника в ритуальном танце, который предшествует смертельному поединку.       Что же ты делаешь, мой друг? Я ведь говорила, что не хочу встретиться с тобой в бою.       Первый удар наносит он. Песок впивается в ногу, вынуждая призвать чакру восьмихвостого, сразу много. Температура падает ниже нуля. Нежные растения, ещё не сожранные пустыней, гибнут от внезапного влажного заморозка, в считанные секунды покрываясь коркой инея. Больше тут нет жизни.       Они вдвоём уничтожили всё, что вдвоём берегли.       Трубы оросительной системы вспухают и разлетаются осколками, не выдержав давления. Острыми ледяными потоками вода взмывает в воздух, чтобы столкнуться с бесформенной тучей песка. Стихии перемешиваются, грызутся, как два диких зверя, клубком катающиеся по земле в пылу схватки. Гладкие холодные шипы с треском вонзаются в абсолютную песчаную защиту, но не могут пробить.       Её утягивает в толщу зыбучих песков, душит, давит — а он не чует опасность, что подбирается снизу. Лед пробивает толщу уже промокшего песка и поражает цель. Одновременно песок окутывает добычу, еле бьющуюся в его тисках, и перекрывает путь кислороду…       Нет!       Ками, нет же… Нами сжала кулаки. Гаара смотрел на неё и не переставал тонко улыбаться, словно читал мысли и видел те же образы, что и она. Ждал… Именно атаки он и ждал от неё. Он провоцировал, подталкивал и ожидал, что вот-вот всё повторится. Страх, предательство, боль. Да?       Но никогда она не станет сражаться с ним. Может быть, это смертельный риск и сумасшествие, но… Гаара не подведет её, а она его.       «Маленький Каге очаровательно нестабилен… В нём бесконечно много страхов».       «Что за страхи, Гаара?»       Он пришёл сюда с намерением убить. С жаждой уничтожить. Обагрить её кровью цветочки, которые не имели права здесь расти. Тут пустыня! Пустыня! Значит — пустота. Ничто.       Но почему это так трудно сделать? Почему он сам себе не позволяет закончить всё быстро?       Слабак. Трус! Почему руки отпустили её, когда он мог запросто свернуть шею, вырвать сердце и уйти. Освободиться. От этого взгляда. От этого чувства.       — Зачем ты это делаешь? Отвечай, — потребовал он. — Говори, зачем?!       — Делаю что, Гаара?       Шаг. Ещё один.       Притворяется. Мастерски изображает недоумение. Давай же. Убей. Стань сильнее. Не медли. Слабости нет! Страха быть не должно!       Контроль надо вернуть! Почему песок не подчиняется, как должен?       — Ты… Здесь. — Он с силой прижал указательный палец к виску, смутно желая проткнуть это место, чтобы унять мерзкий зуд и ругань внутри, а потом медленно погрозил им. — Нельзя так.       — В голове?       — И здесь. — Он приложил руку к груди. — Из-за тебя больно. Ненавижу. Тут нет места. Тут ничего нет.       Её шаг назад, его шаг вперёд.       — Значит, из-за меня больно и страшно?       — Мне не бывает страшно. Это ложь. Как ты смеешь?!       Нами оступилась и упёрлась спиной в ствол дерева, попавшийся на пути. Гаара одним неуловимым движением оказался вплотную, поймал в тиски, прижав руки по обе стороны от её головы. Он казался намного выше сейчас, когда нависал над ней.       Что-то громко хрустнуло. Нами вздрогнула и скосила глаза вправо. Он пальцами… пальцами, без чакры, раскрошил бок ствола в щепки. Откуда в нём столько силы берётся? Тогда на обрыве тоже…       Взгляд метнулся к лицу, перекошенному торжествующей усмешкой, и остановился на иероглифе на лбу.       — Не смотри! — Гаара дёрнулся, как от удара, и с силой тряхнул её за плечи. — Не смей смотреть туда! Закрой глаза. Время умирать.       Не смотри на меня. Ты мешаешь. Мешаешь, мешаешь!       Песок не подчиняется! Всё из-за тебя!       — Ты столько раз защищал меня, а теперь хочешь отобрать жизнь? Почему, Гаара? Ты боишься… Чего? Любви?       Последние слова, озарённые робкой надеждой, Нами произнесла почти шёпотом. Пальцы, только что впивавшиеся в плечи, разжались. Гаара отступил назад, мотнул головой, так что хрустнула шея, и вцепился в собственные волосы. Рука съехала ниже, на лоб, и ногти вонзились в шрам, пытаясь стесать его, уничтожить узнаваемую форму.       — Гаара, не надо, перестань… Это же больно. Мне даже смотреть больно. Пожалуйста!       — Любовь это и есть боль. Это ад. Я не позволю затащить себя туда. — Он хрипло смеялся. По лбу ползла тонкая алая струйка. «Любовь» истекала кровью.       Хватит слов. Хватит смотреть на неё! Она делает волю слабее, она во всём виновата.       — Скажи! Ответь, прежде чем убьёшь, это из-за меня тебе страшно? Страшно, что нельзя контролировать? Скажи, Гаара. Скажи мне, пожалуйста, — настаивала Нами.       Как она смеет! Как смеет произносить такие слова! Нет у него страха! Он сильнее любого… Любого… Любой боли.       Гаара издал злое шипение. Песок рывком обвился вокруг рук Нами. Браслет нагрелся сильнее прежнего и впился в кожу, пытаясь подменить её сердцебиение на его.       — Я не боюсь ничего, запомни. Умри с этой мыслью. Умри уже! Те, кого я люблю, должны ненавидеть меня, а потом умереть. Таково моё существование.       «Те, кого ты любишь?..»       «Мусмэ, я дам тебе чакру. Используй шуншин. Беги отсюда или бей уже наконец».       «Нет, Ёкиджу».       «Мусмэ! Если думаешь, что дело в Шукаку, я разочарую тебя! Люди намного хуже демонов».       «Ты не понимаешь!»       «Я прекрасно понимаю, что ты влюблённая идиотка».       «Верно. Кроме последнего слова».       Ей достанет и своих сил, чтобы сопротивляться. Не нужны печати — только концентрация. У неё несравненно меньше чакры, но Гаара сам научил использовать то, что есть, с максимальной отдачей. Песок вничью сойдётся с водой. А потом проиграет льду, если бой затянется.       Только зачем ей выигрыш такой ценой?       Песок дошёл до щиколоток и стал зыбучей ловушкой. От отсека теплицы почти ничего не осталось — они стояли посреди пустыни с мигающими кроваво-красными звёздами и лунами аварийных ламп.       — Гаара, ты избавил меня от моей боли. Дай помочь тебе с твоей.       Заткнись. Заткнись. Умри молча! Не надо разговаривать! Почему не слушается песок? Почему не душит её? Почему не заткнул рот? Почему он до сих пор не может её убить?       — Видишь, я не бегу от тебя. Если хочешь убить, то позволь сказать напоследок. Я люблю тебя, Гаара. — Нами раскрыла обе ладони и протянула к нему. Песок, пропитанный водой, не мог сдержать это движение. — Посмотри, тут не от чего защищаться. Я не нападаю. Тебе не нужно защищаться от меня.       Бледные, словно обескровленные губы изогнулись в издевательской злой ухмылке и вытолкнули незнакомым голосом:       — А я и не защищаюсь.       Нами запнулась.       Если он не защищается… Тогда что? Защищает?       А что, если…       Что, если осколок Шукаку — не единственный осколок?       Что, если Гаара сумел пережить предательство отца и Яшамару, но не смог остаться целым внутри?       Что, если она говорит сейчас не совсем с Гаарой, а с квинтэссенцией гнева и невыносимого детского ужаса — с частью, которая… откололась?       Насколько это, должно быть, больно и страшно для ребёнка увидеть смерть дорогого человека от своих же рук. Узнать всё о подлости и жестокости мира так рано. Нами могла представить и даже вспомнить это чувство — такое, что хочется рассыпаться на куски, лишь бы спрятаться, лишь бы пережить.       Что, если в момент, когда было совсем плохо и невыносимо страшно, когда на его стороне не было никого и не у кого было искать помощи, Гаара действительно рассыпался и создал защиту из осколка собственной души?       Что, если отщеплённая разгневанная часть напиталась безнаказанной кровожадностью демона и захватила власть на годы? А однохвостный тогда, может, и не рулил вовсе? Только лишь диктовал идеи да раздувал пламя ярости, постепенно превращая её в слепую ненависть к миру?       Что, если тот Гаара, которого прозвали Песчаным Демоном и Проклятием Суны и чьё фото Нами видела в личном деле, иногда возвращается? По-настоящему возвращается, полностью забирая контроль. Например, в моменты, когда что-то слишком сильно напоминает о пережитом? Когда кажется, что весь мир снова обратился против него. Когда опасность и боль, несправедливо, несоразмерно огромные для хрупкой одинокой души, снова дышат в спину. Может ли «монстр» выйти на свет, чтобы ударить первым, как раньше?       И, если да, то так ли бессмысленно свиреп и безумен Песчаный Демон на самом деле? Монстр ли он? Воплощение чистой ненависти? Или обезображенное лицо любви, которой не было?       И, если всё верно, то имя угрозы, которой Гаара боится сильнее всего, начертано в напоминание прямо на лбу. Потому что ничто другое не ранило его глубже.       Да или нет? Проверить можно только одним способом.       Нами пристально посмотрела в подёрнутые дымкой глаза.       — Не от чего защищать. Здесь нет врагов. Любовь — это ад, когда тебя не любят и предают, я знаю. Понимаю. Но я люблю тебя… Я не боюсь, и мне ничего не нужно. Я хочу только добра и больше ничего. Это не опасно, смотри.       — Лжёшь. Красиво, но бездарно. Я чувствую твой страх. Ты готова бить.       — Да… Да, ты прав. Тогда смотри, сейчас я это исправлю.       До конца довериться — раз она просит его о доверии — означает сложить оружие, отпустить все техники. Развеять брызгами воду, сбросить сконцентрированную в руках чакру, стереть из мыслей и мышц само намерение сражаться.       «Нами, какая енотовидная собака тебя теперь укусила? Что ты творишь?!» — рявкнул волк.       «Лучший вопрос за сегодня, Ёкиджу».       Нами шагнула вперёд. Прежде, чем промокший песок сменился сухим и снова свирепо засвистел вокруг, прежде чем боль хлестнула по рукам, а щиколотки обхватили песчаные оковы в попытке задержать, она поцеловала его. Демона? Монстра? Казекаге? Того, кто боялся? Того, кто защищал? Неважно. Гаару. Любимого. Того, кто был бесстрашен и заботился о ней.       Она обхватило ладонями бледное лицо и коснулась губами его плотно сжатых губ.       Кожа под пальцами казалась раскалённым песком. Конечно, у него же вечная лихорадка — междоусобная война внутри, подтачивающая, выжигающая такую уравновешенную внешнюю оболочку. А она бесконечно далека от звания целителя, тем более целителя душ. Но готова пытаться, пока жива. Ради Гаары — сколько угодно. Потому что он боролся за её жизнь тогда, когда она бороться отказалась. Поддерживал тогда, когда она опускала руки. Прощал, спасал, был другом, наставником, примером, убежищем. Даже когда он утопает в тьме безумия, это всё равно Гаара — тот самый человек, которого она любит. Она хотела в это верить.       — Пожалуйста… — Нами снова и снова гладила его лоб и виски, ожидая, что ещё немного и кожа зашипит от того, какие её руки холодные, а он горячий. — Смотри, я не хочу зла. Я люблю тебя, Гаара. Я правда люблю. Ты же слышишь меня. Опасности нет. Я на твоей стороне. — И целовала. Уголок губ, щёки, острые скулы, опять губы, по-прежнему упрямо сжатые.       Гаара зажмурился и отпрянул, мотая головой. Нами сделала ещё шаг к нему и, приподнявшись на носочки, коснулась губами тёмных век, дотянулась поцелуем до иероглифа, ощутив привкус крови, и прижалась лбом к его лбу.       — Пожалуйста, Гаара. Тебе не нужна сейчас защита. Я не нападаю, не боюсь, не убегаю, видишь? Я тебя люблю.       Песок зло шипел, песок метался вокруг них и кидался из стороны в сторону. Он не знал, чьей воле повиноваться.       Он приказывал, приказывал песку убить. Но стихия не подчинялась, внутри всё бунтовало. Он просто не мог её убить.       Не мог…       Не хотел.       Конечно, не хотел. Потому что любимых нужно защищать и обнимать.       Нами почти потеряла надежду, когда руки Гаары стиснули её. Выдержки едва хватило, чтобы не вскрикнуть и не начать вырываться. Но она привыкла верить этому человеку и этим рукам. Он не подводил и не подведёт. Она расслабилась и обняла в ответ.       — Пожалуйста, Гаара. Ты не только сильный, но и бесстрашный. Я с тобой. И ничего не повторяется, поверь мне.       Он плохо помнил, как оказался здесь. В голове обглоданными костями среди пустыни белели слепые пятна и цеплялись друг за друга обрывки воспоминаний. Всё вместе складывалось в уродливую мозаику без капли смысла. Растерзанный журавлик, страх, безысходное одиночество под мерное тиканье часов, а потом теплица и… И его словно выпустили из страшно тесной и тёмной комнаты. Знакомое чувство. Похоже на то время, после боя с Наруто.       Похоже, но иначе. Теперь Гаара впервые в жизни ощутил, что его любят. Об этом ему сказали не слова — ум игнорировал слова. Это тело быстро поверило прикосновениям и нежным, лёгким поцелуям, которыми ласкали его лицо мягкие губы. А потом он, наконец, расслышал и многократно повторённое «я люблю тебя», и интонации голоса, произносившего эти слова. И тогда душа, однажды растоптанная, разбитая на части и криво сросшаяся, хрустнула, рассыпалась… и снова стала целой.       Гаара расслабил пальцы, судорожно сжатые на талии девушки, и обессилено уронил руки.       — Ты вернулся. — Нами аккуратно взяла его за запястье, с беспокойством глядя в снова бирюзовые глаза. Гаара как будто просыпался от долгого кошмара. Вид у него был изнурённый, потерянный; взгляд блуждающий. Она поднесла его ладонь к своему лицу и прижалась губами к самому центру, не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает. Просто так было нужно.       Гаара вздрогнул и крепко зажмурился от сочетания невинности и откровенности её жеста. Всё то светлое, нежное, тёплое, что он так хотел удержать, когда поцеловал спящую Нами, вернулось с новой силой. Чтобы остаться. Он хотел в это верить.       Нами оторвалась от ладони Гаары, чувствуя, как неудержимо краснеют уши и лицо, отпустила его руку и опустила глаза. Она понятия не имела, как и чем будет объяснять свои поступки, если очнувшийся, настоящий Гаара не вспомнит, о чём говорил тот, другой. Или, того хуже, заявит, что она неправильно всё поняла. От одной мысли хотелось сбежать — прорыть тоннель в песке, начать звать на помощь — только бы не услышать опять «уходи, так надо».       Неловкое, осторожно-задумчивое прикосновение костяшек к скуле вернуло к реальности. Нами беззвучно всхлипнула: видит Ками, как хотелось ей потянуться вслед, потереться щекой о ласкающую ладонь, но… Гаара опередил и её страхи, и её желания, притянув к себе за плечи и поцеловав с едва слышным стоном нетерпения.       У него были шершавые сухие губы, ожидаемо горячие и неожиданно чуткие. Он совершенно не умел целоваться — так же, как и она, — но делал это очень смело. А Нами дрожала от поздно пришедшего страха, от радости, от волнения и нежности — от всего сразу. Она не удержалась бы на ногах, если бы Гаара не обнимал её так крепко.       В отсеке стало душно; назойливо моргали аварийные лампы, а песок, облеплявший стены, сыпался со всех сторон с глухим шорохом. Но ничего, это ничего. Ведь всё закончилось. Или наоборот началось — как посмотреть.       Они целовались будто наперегонки, пытаясь утолить жажду любви, которая мучила всю жизнь. Стремясь друг к другу, наверстывая упущенное и запасаясь впрок ощущением восторга на стыке с болью. Торопливо, неловко, вкладывая в один поцелуй всё, что не смогли бы выразить сотни слов. Забывая дышать, изредка хватая воздух рваными глотками и теряясь от головокружения. Сталкиваясь носами и смеясь над этим. Заглядывая друг другу в глаза, прижавшись лбом ко лбу и снова прикрывая веки, чтобы не растерять в окружающем мире колкие взрывные ощущения. Не желая отрываться ни на мгновение.       Гаара беспорядочно гладил Нами по голове, путался в волнах волос и тут же приглаживал их, расчёсывая пальцами. Нелюбовь к прикосновениям? Да, было когда-то, словно с кем-то другим, но прямо сейчас он нуждался в её прикосновениях. Нами на них не скупилась. Она водила руками по его плечам, голове, по спине — поспешно и трепетно. Сминала в пальцах одежду и притягивала к себе ближе и ближе, пока Гаара всем телом не прижал её к стене, и стать ближе уже казалось невозможно, но всё равно хотелось.       Где-то глубоко внутри ещё щерился почти беззубой пастью страх, ослабевший, но подлый, с болезненным кислым привкусом. Вдруг это сон? Вдруг иллюзия? Вдруг он творит нечто ужасное сейчас? А может она смеётся над ним? Страх скользил под кожей тысячей змей, пытался проникнуть глубже. Нами словно чувствовала это и ещё настойчивее обнимала и что-то сбивчиво шептала сквозь поцелуй, шмыгая носом.       — Нами, ты правда здесь? Да? — спросил Гаара, оторвавшись от неё, но не открывая глаз. Он должен был спросить и боялся услышать ответ. Или не услышать.       — Конечно, я здесь.       — И с тобой всё в порядке?       — Всё в порядке, Гаара.       — Я ничего тебе не сделал?       — Ничего плохого. Открой глаза.       Он открыл. Она была жива. Она была рядом.       — Я тебя люблю, Гаара.       — И я… — У него не получилось завершить фразу. Гаара провёл пальцем по щеке Нами, стирая мокрые дорожки. — Ты плачешь. Я сделал тебе больно.       — Нет! — улыбнулась она сквозь слёзы. — Нет, это от радости. Я так по тебе скучала… Ужасно скучала. Но сейчас всё хорошо. Правда хорошо.       В кои-то веки это её «всё хорошо» прозвучало музыкой для ушей.       — Какая же ты отчаянная! — прошептал Гаара ей в макушку, притянув к себе и качая головой с укором. — Ками, ты же чокнутая самоубийца… Поверить не могу. — Он стиснул её в объятиях.       Нами глубоко вздохнула, обняв его за шею, и кожей он почувствовал, как она улыбнулась.       — Ты так умиротворяюще ворчишь. Продолжай, пожалуйста.       Он продолжил.       — Надо было бежать подальше. Ты же могла. Могла же.       — Могла. Ну-у… — Протяжное дыхание отпечаталось на шее вместе с новой улыбкой. — Сейчас ведь полнолуние. Мы все немного сходим с ума, делаем странные вещи…       — Ни черта сейчас не полнолуние. Оно давно закончилось, — рассерженно перебил он. — Придумай более убедительное оправдание тому, что ты ненормальная.       — Хорошо. Я тебя люблю. Подойдёт? Ты верил мне всё это время. Как же я могла не верить в тебя? Только… Ты больше не делай так, ладно?       — Не буду… Никогда. Обещаю.       Когда, не переставая обнимать и не поднимая глаз, Нами провела по его лицу, стирая горячие едкие слёзы, Гаара понял, что тоже плачет.       — Договорились. Тогда и я буду не такой чокнутой. Тогда всё точно хорошо, Гаара. Всё уже хорошо. ***       Канкуро вернулся из Конохи каких-то полчаса назад и прямо на входе застрял на посту охраны, чтобы сделать втык двум парням, позволившим себе слишком расслабиться на службе и считать ящериц. Теперь, когда начальственный долг был выполнен, следовало пойти отчитаться перед братом. Рассказать о том, как успешно он обкашлял с семейством Нара все условия и подписал предварительный брачный договор для их сестрёнки. О том, как Цунаде охотно подтвердила, что лечение в их госпитале и лично её участие положены теперь Темари в полном объёме как члену клана. А может, Гаару развлечёт повесть о том, как Канкуро нашёл особо изысканное удовольствие в том, чтобы поддразнивать женишка? Шикамару заметно терял свою ленивожопную невозмутимость, стоило Канкуро завести непринуждённую светскую беседу об их будущей семейной жизни с Темари.       В сущности Шикамару выглядел настолько довольным и настолько часто начинал зависать прямо посреди разговора, что, не будь он таким честным, Канкуро непременно заподозрил бы его в форсировании событий в нужную сторону. Уж слишком складно всё устроилось и слишком блаженная улыбка играла на лице Нара, когда никто не видел. Ох этот хитровыделанный олень! Но он ещё просто не понял, что его ждёт.       — Она тебя убьёт, когда узнает, кто подал Гааре идею.       — Да. Не сомневаюсь. Проблематично… — отрывисто отозвался Шикамару и поставил Канкуро мат. — Что поделать? Женщины.       Нет, Канкуро определённо нравился его без пяти минут родственник. И даже если он умудрился где-то смухлевать и довести дело до такого итога, Канкуро почему-то не сомневался, что Темари в глубине души довольна. Войны войнами, им ведь конца-края нет и не будет, но должна же сестра немного побыть счастливой. Темари тоже с момента принятия решения о браке то и дело украдкой улыбалась, а порой — небывалое дело! — пританцовывала, когда думала, что никто не смотрит. Правда, на людях она всё больше выглядела измотанной и психовала. Пыталась скрыть радость и взывала к своему же чувству долга перед братьями и деревней. А Канкуро был уверен: они с Гаарой обязательно справятся. Как иначе-то?       В общем, да, тем для отчёта хватало. Но тут он припомнил, какое упадочное настроение было у Гаары на момент его ухода в Коноху, и замедлил шаг. Энтузиазм как-то резко пропал. Пожалуй, прежде чем увидеть сложную физиономию младшего братца и спросить на свой страх и риск, не наладились ли его отношения с младшей «сестрёнкой», стоит на секундочку заглянуть к Аои. Начать пребывание в родной деревне с приятного, так сказать, а заодно и сделать ей сюрприз. Тем более Канкуро по ней ужасно скучал. Вряд ли она скучала так же сильно — вероятнее всего Мацури эти дни проедала ей мозг разговорами про Гаару. Ну или девчонки просто весело проводили вместе время.       Канкуро коротко вздохнул.       Он готов был ждать решения Аои или ответных слов признания, сколько потребуется. Тем более, что с другими мужчинами она не встречалась по его точнейшим сведениям — тут он, конечно, слегка смухлевал и окольными путями, пользуясь положением начальника охраны, всё проверил. Так было спокойнее. Заодно он ещё раз убедился в её непричастности к сомнительным группировкам и мероприятиям: Аои либо работала и принимала заказы, либо общалась с поставщиками, либо прогуливалась с Мацури по кварталу. Из Суны она отлучалась крайне редко, только, чтобы сделать закупки или отправить деньги на родину. Там за ней проследить было сложнее, но на эти слепые пятна можно было и закрыть глаза…       Из Конохи Канкуро принёс для девушки небольшой сувенир и теперь спешил вручить его. Предвкушая, как его синеглазая красавица обрадуется и задорно рассмеётся, он спрыгнул на землю на тихой улочке, ровно напротив здания, где размещалась ювелирная мастерская.       Как обычно — ни души. Надо, что ли, предложить ей перебраться в более людное место? Хоть прибыль повысит, известность приобретёт… Канкуро привычно откинул шелестящий металлическими колечками занавес и прошёл в полутёмное помещение. В основной зале с прилавками было пусто. Странно. И тут из соседней комнаты с химикатами донёсся грохот и вскрик.       Канкуро бесшумно рванул туда, на ходу снимая со спины оружие. Мгновение — и он у дверного проёма. Четверо людей, метавшихся по небольшому помещению, в пылу боя не заметили наблюдателя.       «Не все гражданские одинаково беззащитны», — понял Канкуро, когда на его глазах Аои одним ударом проломила стол. Увернувшись от атаки здорового мужика в одежде торговца, она отпрыгнула назад, очутилась возле ванны с электролитом и лихо опрокинула её прямо на ноги нападавшим. Те бросились в разные стороны и начали окружать девушку.       Противниками Аои были трое без опознавательных знаков, вооруженные танто. Мечи со свистом сверкали в воздухе, а «нежная девочка» отбивала удары с неожиданной мощью и грацией, присущей исключительно профессиональным куноити. В одной руке у Аои полыхала синим пламенем горелка, а в другой она держала клещи. Никакого иного оружия у неё не было.       Чёрт подери, что за безумное шоу плохого театра? Кто так шутит вообще?       Один из шиноби попытался ударить Аои в спину. Канкуро рванулся было вперёд, но не успел.       Девушка отшвырнула горелку и блокировала меч голой рукой, другой одновременно сорвав с шеи маленький кулон. Удар пришёлся прямо в открытую ладонь. Но вместо того, чтобы рассечь руку до локтя, лезвие смялось, изогнулось хвостом скорпиона и проткнуло грудь своего же хозяина. Тот удивлённо хрюкнул и рухнул замертво под ноги совсем не гражданской девчонке.       Канкуро шатнуло. Он вцепился в косяк двери, загнав под ногти с десяток заноз, но боли не ощутил. Какой же он был идиот! Слепой идиот!       Металл, из которого был сделан танто, превратился в жидкость и покрыл руку девушки, которую Канкуро знал как Аои.       Что может натворить один человек, заставляющий сталь принимать любую форму? Например, ювелирно-точно подделать протектор безо всяких специальных инструментов. Например, отлить поддельную печать Казекаге — стоит лишь на минутку заполучить в руки оригинал, втеревшись в доверие к нужному человеку, к одной донельзя наивной девице, влюблённой в своего Каге…       — С-сука, — прошипел один из оставшихся шиноби. — Неверная дрянь, обратила дзюцу против своих. Кому служишь теперь? Назови хозяина!       — Никому! Подавитесь своим служением! — сипло выкрикнула девушка и пинком опрокинула на мужчин шкаф с запчастями, дополнив грохот и звон трёхэтажным ругательством.       Именно оно и вывело Канкуро из затянувшегося ступора.       Трое шиноби отбросили попытки не привлекать внимание и вознамерились просто поскорее убить свою цель, пусть и ценой жизней.       Первый атаковал девушку в лоб, второй подлетел сзади, чтобы всадить лезвие в спину.       Первый пал утыканный ядовитыми сенбонами, вылетевшими из Карасу. Второму снесло голову дисковой пилой Куроари.       А Канкуро оказался лицом к лицу с Аои.       Аои?       В грудь ему упёрлась узкая ладонь, которую он много раз держал в своей, бинтовал, целовал…. Теперь из неё прорастали стальные шипы. Они больно кололи сквозь одежду.       — Канкуро?.. — её голос звучал испуганно. — Не шевелись, умоляю. Не надо. Я не хочу сражаться.       — Мы не будем сражаться. Любимая.       Она дрогнула, растерялась. И это позволило Канкуро поменяться местами со стоявшей позади Аои марионеткой и толкнуть девушку в спину, прямиком в деревянную утробу Куроари.       Поймать её оказалось не так сложно, как удержать.       «Грёбаный кеккей генкай!» — подумал Канкуро, когда из марионетки одним махом вырвало все металлические части. Пластины, болты и шарниры со скоростью пущенных кунаев разлетелись по комнате и, срикошетив, едва не задели его. Корпус Куроари начал разваливаться на куски.       Выругавшись, Канкуро выхватил из-за спины вспомогательное оружие. Спустя пару секунд марионетка была плотно обмотана эластичными бинтами. Изнутри доносилась сердитая возня, сдобренная неизящной руганью. Девчонка явно пыталась прорезать кокон, но, за счёт особенной плотной структуры, этот материал лезвиям не поддавался. А кроме всего прочего он не пропускал и воздух, так что действовать надо было быстро!       — Поговорим, Канкуро! — позвала марионетка голосом Аои.       «Сучьи демоны! Не Аои! Шпионка».       — С дознавателями поговоришь, — пообещал он, неверными движениями наклеил печать тишины на получившийся свёрток и, закинув его на плечи, как свою обычную марионетку, припустил в сторону темниц. В коконе воздуха хватит минут на десять — достаточно, чтобы отбрехаться от охранников на входе по поводу причин его внезапного визита и добраться до нижних этажей с блокирующими чакру клетками.       Шпион пойман. Молодец, Канкуро. Умничка, мать твою!       Такой молодец, что… почему же она не убила его за всё это время? Сто раз могла. А какая к демонам разница!       Как хотелось бы проснуться сейчас и обнаружить… Что… Ну, например, что он заигрался с Шикамару в го и уснул. Или надышался ядовитого газа и уснул. Или получил солнечный удар и уснул. Лучше очнуться в логове врага и с головной болью и при этом обнаружить, что проиграл пол Суны в го. Всё лучше, чем свёрток за его спиной.       Вопреки собственным угрозам, к дознавателям Канкуро не пошёл. На счастье, по пути в тюрьму ему никто разговорчивый не попался. Он отправил на все четыре стороны подчинённых и спустился на самый нижний уровень. Распахнул двери камеры, скинул марионетку со спины и снял бинты, дав развалиться на куски тому, что осталось от Куроари.       «Аои» выпала из марионетки и раскинулась на полу, не шевелясь. Губы у неё слегка посинели. Неужели всё-таки не хватило кислорода? Нет. Нет! Канкуро метнулся в камеру, присел, бережно погладил отливающие синевой тёмные волосы, собираясь нащупать пульс на шее… и чуть не оказался пойман врасплох. Она вскочила мгновенно, попыталась выполнить захват, но её шатало от лёгкого удушья, а он был быстрее и сильнее.       Теперь они стояли по разные стороны решётки и пристально глядели друг на друга.       — Что же ты наделала, малышка… — сокрушённо произнес Канкуро. Глупое сердце дало слабину при взгляде на её исцарапанное лицо. — И кто ты на самом деле?       — Не смотри на меня так, Канкуро, — произнесла девушка и села на пол в углу, обняв колени. — Делай, что должен. Пытай и так далее. Что там положено у вас…       Не дождавшись ответа, она снова повернула голову, уставившись на него помутневшими синими глазами:       — Прости. Мне жаль, что так вышло. Правда жаль.       Канкуро молча смотрел в красивое, хоть и осунувшееся лицо. Что-то скреблось внутри, пытаясь вырваться наружу. Какая-то догадка. Нелепая, дурацкая, но…       — Нами-сан, до Суны ещё пару часов топать. Может, расскажешь о себе, пока идём? Хоть время скоротаем.       — О чём, например?       — Да не знаю. О друзьях своих расскажи, а?       — … Ну, вот. А четвёртой у нас была Хитоми.       — Красотка, небось?       — Угадал. Её мама, судя по фото, была красавицей. С самого детства каждый увидевший ту фотографию, замечал, что Хитоми пошла в неё. Её и назвали так за большие ярко-синие глаза…       — …Вот, значит, как. И, говоришь, у всех троих были способности шиноби? И у Хитоми тоже?       Тихий вздох.       — Да, редкий кеккей генкай. Стихия стали. А ещё она лучше всех в приюте играла в прятки…       «Синие глаза, редкий кеккей-генкай Стали, прятки?..»       — Девушку с такими глазами просто обязаны были назвать Хитоми, — тихо произнёс он, ещё не до конца веря в свою догадку.       — Откуда?.. — прошептала «Аои» дрожащим голосом, побелев, как полотно. — Откуда… О ками, неужели я была права…       «И присказка эта про Ками! Они похоже говорят…»       — Да быть того не может! — Не выдержав, Канкуро тряхнул чёртову решётку, а потом ещё пнул со всей дури и зашипел от боли.       Девушка дёрнулась и съёжилась.       — Фамилию! — рявкнул он, лихорадочно вспоминая, какие фамилии называла ему Нами. Что-то очень простое там было. Что-то про чистую воду… — Фамилию свою говори! Настоящую!       — Симидзу, — ответила пленница, и Канкуро чуть не взвыл.       — Да ты ж мертва! Ты больше года мертва, зараза!       Решётка зазвенела от нового пинка. Но Аои-Хитоми это уже не напугало.       — Постой-ка… Постой! Ты знаешь моё имя и остальное… Так ты знаешь Нами? Знаешь, а? Скажи! Я не ошиблась? Та серёжка принадлежала ей! — Она живо подползла на коленях к решётке. Потухшие глаза снова заблестели. — Нами жива? Пожалуйста, скажи. Скажи, Канкуро!       — Нами жива и здорова. А ты и есть тот самый шпион…       — Я. Это я, да-да-да. Я была шпионом… — Хитоми вскочила и заходила из угла в угол, кусая губы и взъерошивая волосы. — Жива! Значит, я не зря осталась здесь. О, ну я же пыталась передать послание той серёжкой, её цветом! Но она не догадалась. Не поверила просто… Конечно, не поверила! Вот я дура, дура… Как была дурой, так и…       Она что-то ещё бормотала себе под нос, почти бегая по камере, словно одержимая, и вдруг бросилась к решётке так резко, что Канкуро отступил на шаг.       — Я хочу с ней встретиться, Канкуро! Пожалуйста! На минуточку! Последняя просьба, а? Можно? Умоляю!       Тонкие пальцы вцепились в прутья, безнадёжно дёргая их.       Канкуро болезненно сглотнул. Куда ему тягаться в личных несчастьях с младшим братом? Но на мгновение он, кажется, понял чувства Гаары. Может быть, всего на одну десятую, но он сегодня прочувствовал ту неуёмную боль, которую способны причинить стальные когти любви.       — Не называй меня так. Я сам решу, с кем ты встретишься здесь.       — Да, Канкуро-сан… — услышал он вслед.       Канкуро мало что видел перед собой по пути в Резиденцию. Он собирался доложить Гааре всё как есть. Горел желанием отчитаться и тем самым отмыться от всего позора, обмана и предательства. Ровно до тех пор, пока в кабинете помощника не столкнулся нос к носу с Нами.       — Привет, Канкуро. С возвращением.       Она ему улыбнулась, и он понял, что не сможет. Не сможет сказать ей, кто на самом деле шпионил в Суне, произнести это имя. Не сейчас, по крайней мере.       — Привет, сестрёнка, — тихо ответил Канкуро и провел ладонью по её макушке, усевшись на край стола. Такая счастливая… С чего бы это? И… Стоп-стоп-стоп! Она снова в этом кабинете? Работает с Гаарой? Он явно что-то пропустил.       Нами перехватила его руку и заглянула в глаза.       — Канкуро? Что у тебя случилось? Что-то в Конохе?       — Неа. Ничего, лягушонок. Всё в порядке, всё расчудесно.       «Там твоя мёртвая подруга разбила мне сердце, но твоё я хочу немного поберечь, сколько смогу».       — Скажи-ка, а у вас тут всё наладилось, как я погляжу, а?       На лицо уже наползала улыбка, которую Темари именовала не иначе как «хитрожопая». Всё-таки умение не думать долго о плохом — лучший дар Ками.       Нами небрежно фыркнула, мол, «чушь не неси», но уши у неё покраснели. Ой-ёй…       — Ты заходи. Пока никого нет. Как раз успеешь до прихода АНБУ.       Он кивнул и вошёл к Гааре. Когда брат поднял голову от бумаг, сердце ёкнуло повторно. Нет, он скажет. Точно скажет, кто, что и как. Имя назовёт обязательно. Это его долг. Он всё скажет.       Но не сейчас.       Нужно было очень хорошо знать Гаару, чтобы уловить это крошечное изменение — свет, еле заметно смягчивший его лицо.       — Канкуро? Садись, докладывай.       Да, точно, он не ошибся. Голос брата звучал чуть мягче, глубже и чуть рассеяннее. Хо-хо! Теперь Канкуро готов был поспорить на любые деньги, что его братишка не собирается умирать девственником во второй раз.       Нет, ну как же хорошо уметь переключаться с неприятностей на приятности! Однозначно, это его лучшее качество.       — Давай ты первый, — подмигнул Канкуро. — Скажи честно, теплицу ты раздолбал? Проходил мимо, видел, покосилась она что-то.       Гаара многозначительно промолчал.       — Слушай братский совет: чтобы подарить девушке цветы, не обязательно выдирать их из земли вместе с теплицей. Сечёшь? Можно просто пойти и…       — Канкуро. Докладывай. Пожалуйста.       Вот и старайся для него. Но «пожалуйста»? Это что-то новенькое. Значит, так: он сейчас обрадует брата новостями. И пусть эти двое побудут немного счастливыми. Так, чтобы ничто не омрачало их радость. Разве они не заслужили? Конечно, да.       А он… Разберётся сам. Как шиноби он, конечно, теперь полное дерьмо. Но как человек, наверное, не так уж и плох.       — Ладно. Угадай какая у меня великолепная новость для тебя? Ладно, молчи, не порти момент. Шпион схвачен!       Гаара резко встал.       — Что? Канкуро, как?       — О-о. Долгая история. Кхм… — Канкуро прочистил горло и изобразил успокаивающий жест, призывая брата сесть на место и расслабиться. — Ты пока не лезь. Для начала я сам разберусь, допрошу по полной программе, отчёт тебе нарисую.       Гаару это не слишком убедило.       — Где он? Я хочу увидеть.       Он направился было к двери, но Канкуро преградил ему путь.       — Не наводи панику. Всё равно он сейчас без сознания и как минимум неделю не сможет поговорить с тобой.       — Почему без сознания? — с подозрением прищурился младший брат.       — Процесс захвата, видишь ли, нелегко мне дался. Пришлось вырубить долгодействующим ядом.— Тут Канкуро решил, что самое время изобразить оскорблённую невинность и, подбоченившись, пошёл в ответное наступление: — Я не пойму, ты мне не доверяешь? Или у тебя работы мало?       Гаара растерянно мотнул головой, которую прямо сейчас занимало явно что-то получше бумажной волокиты. Почуяв успех, Канкуро продолжил давить:       — Вот и я говорю. У тебя своя работа, а я отлично справляюсь со своей. Можешь ни о чём не переживать. Просто дай немного времени. Я знаю, что делаю.       «Понятия не имею, что я делаю».       Гаара двухнедельной давности ни за что не клюнул бы на эту ерунду. Он уже был бы на пути в темницу, а ещё вероятнее перенёсся бы туда шуншином раньше, чем Канкуро договорил слово «шпион». Но сегодняшний, влюблённый Гаара призадумался, а потом кивнул:       — Хорошо. У тебя неделя.       «Прав был старикашка с шарфами, — думал Канкуро, покидая кабинет Казекаге. — Она делает из нас круглых идиотов, слепых и глухих».