•••
Даже себе стыдно признаться в том, что... я получил удовольствие в этом всëм?.. И даже то, что внезапно явившийся Итачи застал нас на моменте... неважно каком, меня мало волновало. Мне больше понравилось его вытянутое лицо с приоткрытым ртом, впервые увидел эту новую эмоцию. А то он либо сердитый либо равнодушный. И эти два выражения мало чем отличаются... Но удивление невозмутимого человека... вау. Запомню этот момент на всю жизнь. Впоследствии, мы всей русско-японской бандой заселились в какую-то виллу на побережье, меня долго приводили в себя, опрашивали, откармливали... В общем, я старался ни о чëм не переживать, и принимал заботу, и это несмотря на кучу новых моментов недоверия к людям. Едва я пришëл в состояние, когда могу сам о себе позаботиться, состоялся не очень приятный диалог с тем, кто по невнимательности чуть не дал мне погибнуть, хотя и защищал как мог. А всë из-за попыток параллельно выяснить, что творят эти черти в своей лаборатории! А самое обидное во всëм этом, что от меня всë скрывают. Могу лишь строить догадки, ну, и проявлять настойчивость в расспросах того, кто был приставлен незаметно охранять меня, пока Итачи лично не вернëтся. И что-то мне подсказывает, что он намеренно допустил оплошность, потому что я никому из этих учиховских шестëрок не нравлюсь на самом деле. Я говорил, что их отношение ко изменилось, стоило мне переехать в Токио? Так вот, в этом ничего хорошего не было, и я знал это изначально. Они как могли, изображали покорность, но я видел их истинное пренебрежение. Вот почему я стремился сепарироваться, мне было неприятно от их присутствия возле себя. А ведь они были обязаны быть рядом. Итачи тоже понимал, что чуть не натравил своих же на меня, ведь им, в отличие от него, не хотелось за меня впрягаться, потому что я для них никто. Но сам он во имя чего защищал и обеспечивал меня? И продолжает это делать до сих пор?•••
– Что вы там вытворяли с этим Кимимаро? – ох, он так властно и уничижающе зыркнул на меня, что после этой его фразы я хотел сложиться в бумажный самолëтик, но держался так, словно это я тут оригами складываю. – Разве не понятно? – и посмотрел на него с вызовом, слегка качнувшись вперёд. – Вы с ним теперь сошлись? Это что вообще? – не могу усидеть на месте, ведь этот красавчик в костюме-тройке прекрасен в гневе... – Какая разница, что там было? – намеренно выбешиваю его дальше, чтоб увидеть больше проносящихся микровыражений на лице. – Я видел, что вам нравилось происходящее, кажется, вы не нуждались в помощи, – он, видимо, собрался и вновь надел маску безразличия, ну во-от... – Нуждался. Там всë сложно... – Хотелось бы послушать. – Только если все выйдут отсюда, – и я окинул взглядом его окружение, призванное охранять и мгновенно исполнять прихоти. – Всем выйти, – приказал он, всë ещë глядя только на меня, мне снова стало не по себе. – А если я вам доложу то, что было на маскараде, вы мне расскажете кое-что? – Что вы хотите знать, господин Набоков? – Хочу знать, что у них происходило в лаборато... – Исключено, это конфиденциально. И не касается вас. – Ещë как касается, я уверен! Я слышал, что и меня хотят там исследовать! А стать чьим-то подопытным – всë равно, что смерть, хм! – Дейдара, придите в себя. Хватит бесплодных переживаний и метаний. Вам нужно думать лишь о том, что действительно важно. – Ага, спасибо, мой господин, – я фыркнул и сложил руки на груди, бесит, ничего не понимаю... – Что вы только что сказали? – его голос прозвучал так, словно он готов прибить меня на месте. – А? – я сам не понял, как назвал его своим, но при этом дальше делал вид, что не оговорился, пусть даже если это и был сарказм. – А вы вообще пытались сбежать? Кажется, вам было хорошо, пока я не пришëл. – Неправда... – Может, не следовало вам двоим мешать? – он напирает, уже не особо сдерживаясь, но теперь мне уже не так весело от этого всего. – Вы не впервые ловили меня в неподходящий момент. – А какой же момент был бы подходящим по-вашему? – Любой, кроме тех, когда я... – Пожалуйста, не надо упоминать напрямую. – Стыдитесь того, что видели, м? – вспомнив эти дурацкие ситуации, я невольно начал потирать руки, которые, почувствовав воспоминания, начали немного зудеть. Ошарашенный Итачи какое-то время наблюдал за ними, затем сделал над собой усилие и отвëл взгляд. Какой же он... Западная эксцентричность против азиатской целомудренности, наглядно. Хотя люди порой такие испорченные, и неважно, какая часть мира стала для них местом рождения... интересно, а он совмещает этих бесов в себе? Насколько глубоко он засунул в себя свои хорни-чувства? А ведь он не впервые видит меня без одежды, и каждый раз так смущается, словно голые мужики для него не обыденность, мне кажется, его хрупкое самоопределение пошатывается в сторону чего-то гейского. По крайней мере, хочется так думать, м-м... – Мы всë говорим о чём-то постороннем, так и не докопавшись до сути. Напомню свой вопрос... – Ну что пристали с этим... ладно, я расскажу, как всë было... Послушав мою исповедь, он ненадолго задумался. Но ничего не сказал, лишь встал, прошëл в угол и отворил плотную завесу у панорамного окна. Я тоже посмотрел в эту сторону: в гостиной резко стало светло. В итоге мы замерли и какое-то время молча смотрели в лазурную гладь. Солнце, спокойный океан вдали; окно обрамляли редкие пальмы и цветущая зелень. Я мигом осознал, что вижу перед собой и обрадовался тому, что именно такой пейзаж считаю привычным и комфортным, а не серые безликие массовые застройки в Питере. Пока я стоял и балдел, он пододвинул какую-то небольшую софу так, чтоб смотреть на вид, а чтоб журнальный столик не мешал, переставил его куда-то вбок. И он сел посередине так, что около него было небольшое местечко. И я хотел тоже так сесть и любоваться. Хоть это и нелегко. Просто... когда я действительно ни о чём не переживаю, со мной всегда начинает происходить что-то ужасающее, каждый раз всë выходит из-под контроля, расслабишься тут, ага! Я и правда хочу иногда чувствовать на максимум, я люблю интенсивность во многом, мне нравится боль, мне нравится испытывать маленькие острые удовольствия, но у всего есть предел, и я не выдерживаю, когда все границы стираются или переходятся. Мне весело ровно до тех пор, пока я не чувствую реальную угрозу своей жизни. И мне крайне тяжело прикладывать усилия, чтобы каждый раз спасаться. Но я не хочу при этом вносить порядок и размеренность в свою жизнь, я не хочу обычного скучного покоя. Я не могу по-другому, это для кого угодно, но не для человека с шилом в одном месте. Но и не могу совместить желание быть в безопасности, при этом в постоянной опасности, потому что баланс – это эфемерно и недостижимо. – Мне надо... в общем, можно я присяду тоже? – из-за накативших эмоций, возникло жгучее желание именно разделить этот момент, неважно, с кем, – если хотите, возьму стул отдельный. – Не обязательно, я подвинусь, присаживайтесь, – и похлопал ладонью по месту около себя. – Очень мило, благодарю. Я по-скромному устроился у него под боком, стараясь не касаться его так или иначе... опять испытываю эти эмоции, словно мы только встретились, эта аура чего-то святого... и мощного, почему я так взволнован?.. – Мне освободить это место полностью? – он задал этот неожиданный вопрос необычно мягким деликатным тоном, наверное, потому что, почувствовал моë волнение, – найду себе другое. – Не обязательно. Просто... там так красиво за окном... – И мне нравится. – А я знал, что вы эстет, хм, – повернулся и слегка улыбнулся ему, наблюдая за его расслабленным видом и невольно подхватывая это безмятежное настроение и дальше. – Хотел бы я быть не тем, кто я есть, а просто художником без громкого имени. Природа завораживает. Она всегда была моим вдохновением. – Кажется, вы много об этом думали. – Это так. Но судьба распорядилась иначе, отняв дар, что достаëтся многим, но немногие могут им распрядиться. – Думаю, у вас бы всë получилось, если бы вы усердно учились этому. – Дело не в этом. – М? В чëм же? – Я рисую, мои картины подписываются моими сменяющимися псевдонимами. Мои приближëнные продают их, не выдавая, что они написаны именно мною. Видели гравюры в храме? Мои. – Вау... – я буквально выдохнул это, потому что вспомнил его потрясающий стиль, – о каком же даре вы тогда говорили? – Дар – выбирать свой путь. – Почему вы не сделали это основным делом своей жизни? Вы могли бы прославиться на весь мир, вам это под силу. – Мне не нужна слава. Вы и сами ощутили её последствия на себе, верно? – Да уж. Но известность бывает разной, ведь она возникла из-за разных причин, понимаете? – Верно, мы разные. – Но ведь вас многие знают?.. – Боятся и уважают, – продолжил он за меня, – и мои люди являются моим живым щитом. Точно... Вот в чëм разница: обычный художник, пусть даже и известный на весь мир, не будет иметь при себе людей, готовых умереть за него в любой момент. – Порядочному японцу не пристало отклоняться от того, чем занимались его предки. И в нашей семье было заведено избирать лишь один путь. – И что же ещë вам нельзя? – Многое, – он снова вернулся к созерцанию, и кажется, начал медитировать, судя по тому, как он глубоко и размеренно задышал. Какое-то время я любовался. Хотелось бы сказать, природой, но я совру, если скажу, что не пялился именно на него. Как можно быть таким красивым? И настолько в моëм вкусе... Я встал, походил вокруг да около в раздумьях, затем остановился и прикрыл глаза, глубоко вдохнув и задержав дыхание. Думал в этот миг, что буду ненавидеть себя всю жизнь, если не решусь. Поэтому на выдохе сделал то, от чего его дзен был потревожен. – Что вы?.. – он крепко схватил меня за запястья, мешая нормально обнять со спины за шею. – Целую вас в висок. Это я так говорю "спасибо", – проговорив это, снова поцеловал, но уже чуть ниже в щëку. – Прекратите, – при этом он даже не увернулся, когда я прислонил своë лицо к его, и по-кошачьи погладился об его щеку своим носом. – Хорошо, – я убрал руки от него и для верности сделал пару шагов от него, – но вы так и не сказали, что хотите за всë то, что сделали для меня. – Решили проявить инициативу и выяснить самостоятельно? – спросил он, даже не поворачиваясь, всë также сидя спиной по отношению ко мне. – Верно. Так что ещë я могу сделать? – Вы уже сделали всë, что нужно. – Что именно? – неужели пара маленьких невинных поцелуев являются чем-то настолько ценным, новая валюта? – Узнаете позже. Я весьма признателен вам. Но... – пока он пытался подобрать очередное вежливо-нейтральное слово, я наблюдал за ним и немного улыбался своим мыслям. – Любой ваш каприз, Итачи-сама, – впервые последовал всеобщему примеру, назвав его так же, как его подчинëнные называют его между собой. – Если что, вы живы, только потому, что я вам пообещал защиту. Но поцелуи и это всë... это лишнее. – Если хочется, зачем отказывать себе, м? – Я и не отказываю. Я не нуждаюсь. Ужас, как неловко стало внезапно. Никогда не думал, что столкнусь с этим законом подлости: запасть на того, кто даже не сможет или не захочет ответить взаимностью. – А что, если я нуждаюсь, м? – Я могу обнять вас, если хотите, но имейте в виду, это лишь из добрых побуждений. – Вам не нравится, когда вас трогают, я понял. Но ничего не могу с собой поделать. – Спасибо за понимание. Хотите, чтоб я преодолел себя сейчас, или?.. – Позже. А что с Кимимаро-Хиданом-то в итоге? – Заключëн под стражу. – И всë? Так просто? – За всë, что он сделал, он получил пожизненное. И я сделал так, чтоб его привязали так же, как и он вас в том странном подвале, но плотнее и сверху более жëсткими стальными тросами. Пока он жив, а жить он будет ещë долго, он не сможет пошевелиться. – Ого... да он же там с ума сойдёт... – Он и так давно свихнулся. Благодаря вам, Дейдара, мы смогли его выманить. Он долгое время осторожничал и не делал ничего противозаконного, точнее, хорошо подчищал следы. А в последнее время, как раз с тех пор, как вы уехали от него, он начал совершать больше ошибок. – Если честно, я хочу запереться с ним, и пытать его до тех пор, пока он не устанет рыдать и не перейдëт на ультразвук от этой порции очищающей боли. – Оно того не стоит, Дейдара-сан. Вы сделали всë, что смогли. – Я услышал уважительный суффикс около своего имени, Итачи-сама, – как бы между прочим заметил я и улыбнулся ему. – Считайте, что на этом моя помощь вам оказана. – Вы хотите, чтоб я уехал? – Вы сами этого хотите, – ответил он, немного поколебавшись. – Не хочу. – Но вам надо. И это не обсуждается. Мы молчали с минуту, я всë стоял перед ним и улыбался, как дурак. А он даже не смотрел в мою сторону... ну вот. – Куда мне двигаться дальше, м? – Куда вашей душе угодно. – Но меня, кажется, ненавидит весь мир. Вы в курсе, что в медиапространстве творится? – Наслышан. Однако, нечего опасаться, скандалы замнутся и забудутся со временем. – Думаете, новые инфоповоды заместят собой новости обо мне? – Будем надеяться, что это сработает. А вам советую затаиться. – Вы мне обещали кое-что. – Я помню свои обещания. – А ведь хотелось отложить это до лучших времён, когда вы будете в соответствующем настроении. – Эти времена могут не наступить. Есть только здесь и сейчас. – Тогда обнимите меня. Прямо сейчас. Уверен, именно с ним я бы достиг гармонии, а также находился бы в безопасности, чувствовал бы не огонь любви, а нежный свет с ненавязчивым теплом. Это, возможно, были бы здоровые отношения со зрелым человеком, который преисполнился. Но заставлять его меняться ради всего этого – слишком эгоистично, даже для меня. Я в итоге просто наслаждался тем, как он, нехотя, и всë же, прижимал меня к себе, скромно хлопая по спине ладонью, пока я в порыве непонятной страсти зарывался в его шею и сжимал пальцами ткань пиджака на нëм. Мы, как выяснилось позже, обнимались ровно три минуты, но по ощущениям прошло несколько секунд; я не успел разобрать эти моменты на части, моя эйфория не успела претерпеть распад на атомном уровне, ведь он отстранился слишком неожиданно и рано. Это было сравнимо с бракованным фейерверком, который подожгли, а он так и не взорвался снопом искр. Когда мы разошлись, я остался предоставлен сам себе. Все те, кто напрямую угрожал мне, устранены, насколько мне известно, так что можно спокойно жить дальше. С некой опаской, и всë же. Впервые чувствую что-то подобное. Словно меня бросили в яму наедине с обломками, которые невозможно склеить. Желтеющие синяки, затягивающиеся ссадины уже заживали, а вот что-то внутри надорвалось, и кажется, с этим нельзя ничего сделать. – Прощай, господин Набоков, – последнее, что я услышал от него на борту частного самолëта. Stand in our broken past Our feelings out on the floor How do we heal from that We got to let it go Когда смотрел ему вслед, понимал: теперь я живу по ощущениям пустую, бесцельную жизнь. Да, мы из разных спектаклей, у нас не сходится эстетика жизни, он – лëд, который я никогда не растоплю. Произведение искусства, которое никому не достанется. Я понимаю, что не сделал всë, что мог, вот и не получил и десятой доли этого великолепия, чувствую, что внутри у него тающая сердцевина-пралине. Я таких добрых бескорыстных людей только в сказках видел, ну не верю я, что кто-то будет безвозмездно вот так носиться со мной, спасать мне жизнь и всë такое... Я слов не могу подобрать. У меня не осталось сил притворяться глянцевой версией самого себя, нет смысла ублажать чужие взгляды, я просто хочу исчезнуть. Люблю фразу "богатые тоже плачут". Да, особенно, если ты утираешь слëзы банкнотами, сидя в салоне транспорта, на котором мало кто может себе позволить кататься. Бенджамин Франклин сейчас не может мне помочь, да и я не настолько охренел, чтоб пафосно сморкаться в стадолларовые купюры с его лицом. Хорошо предаваться унынию в комфортной обстановке, но мне не дают поистерить, так что я вынужден угомониться. – Ты достала... ладно, продолжай, – пока Дея делала то, что ей там нужно делать, я просто укутался в плед и прикрыл глаза. Когда я проснулся, весь липкий, выругался про себя и открыл иллюминатор, чтоб посмотреть в него. Давно не летал именно ночью, когда видится кромешная тьма. Что-то в этом есть. Короткий сон немного выбил из колеи, так что я в какой-то момент забыл, куда мы летим, кто я и сколько мне вообще лет. Раздражëнно цыкнув на неугомонные руки, я пошëл мыть их, и себя заодно немного. До посадки недолго, нужно привести себя в порядок. Почему жизнь складывается именно так? Видимо, моя жопа не может без приключений, а душа неустанно просит, нет, требует полнейшего раздейдура, даже если мне уже плохо от насыщенности и яркости эмоций, а также от зашкаливающей событийности по жизни. Что я в итоге выжал из Итачи? Лишь зажатые нелепые попытки в человечность и эмоции. Он не смог бы, да и не захотел бы изменить свой привычный уклад жизни ради того, кого едва знаешь, и это правильно. Потому что, когда я поступил аналогично, это решение навсегда разделило мою жизнь на "до" и "после". Осознал, что с ним я бы согласился на платонические отношения, даже на расстоянии. Я бы скидывал ему что-то забавное или интересное, а он бы просто всë это просматривал, и, возможно, отвечал максимально кратко или вообще не реагировал. Мы могли бы созваниваться время от времени, и, я уверен, мне пришлось бы упрашивать его, чтоб он выделил для меня время. Пожалуй, быть для него чем-то запретно-недоступным было бы интересно. Да и меня самого привлекает идея стать парнем японского мафиози, даже звучит круто. Как досадно, что я могу лишь мечтать о подобном, хм. И даже не хочу думать о минусах и препятствиях, это потрясающая киношная жизнь, и я хочу еë.•••
Добравшись до нового места, зная, что японская мафия во главе с моим новым, так сказать, аниме-крашем уже на другом конце Земного шара, я понял, насколько мне одиноко на самом деле, всегда было. И эта чëрная дыра до сих пор со мной, с самого начала, как на меня свалилось чудовищное бремя жгучей ненависти к себе... и она будет во мне всегда. Я как никогда ощущаю это, потому что ничто теперь не отвлекает, не заглушает это. И мне кажется, что, даже если бы я заполучил сердце такого человека как он, это всепоглощающее чувство жрало бы меня и дальше изнутри. Смог бы я вырасти вместе с таким человеком и построить нечто гармоничное? А понравились бы мне эти здоровые отношения? Да и насколько они были бы здоровы, ведь у него своих тараканов в голове хватает?.. Ничего не знаю, это уже неважно, я знаю одно – мне не светит в этот раз. Не с ним, и не в этой жизни. But he'll never stay, they never do Отвлекаюсь, как могу; мелкие рыбки снуют вокруг меня, пока я плаваю под водой среди коралловых рифов. Жизнь такая многогранная и полноцветная, не хочу тратить время на сожаления и печаль. Сегодня переночую на улице в гамаке, подвешенном на двух крепких пальмах, под ногами светлый песок, вместо потолка – небо с мириадами космических светодиодов, именуемых звëздами. Никаких стен, дверей и границ. И практически никого на острове. Спокойный глубокий сон пришëл по мере того, как знойный влажный воздух остывал, уступая место ночной свежести. Кутаясь в пушистый плед крупной вязки, я уснул с мечтательной улыбкой на лице.•••
Недельный отдых от всех и вся дал свои плоды, снова чувствую себя на миллион, всë, как положено. На самом деле, было настроение посëрфить, но вместо этого я предпочëл размеренно и планомерно позволять беспощадному солнцу поджаривать себя, это так расслабляет, ещë немного, и крем начнëт плавиться и даже вскипать прямо на мне. Не хочу загорать в тени, хоть и знаю, что надо быть осторожнее с этим. Надоело быть бледным, осторожным и неуверенным в будущем. Сегодня можно посвятить день тому самому единственному человеку, который всегда будет со мной, так что я поживу для себя, да, я заслужил это. Никаких соцсетей, музыки сегодня. И пусть лучше меня никто не трогает сейчас, вокруг, к слову, как раз никого, хм. И стоило об этом подумать, как надо мной кто-то навис, отбросив тень. Хотел уже было возмутиться, но увидел его и мигом офигевше подскочил. И как на него реагировать?.. – Что ты тут делаешь?! – я, конечно, не готов был к такому, откуда он тут взялся в самом деле? – Тот же вопрос, господин Набоков!