Под красной звездой октября

Йуный комсомолец Итан шел, насвистывая себе под нос «от тайги до британских морей». Уже две недели прошло с тех пор, как он, можно сказать, внедрился в стан врага. А точнее, прибился в качестве наемного рабочего на очистку коровников в кулацкую деревню — последний оплот империализма в отдельно взятом районе. Работать приходилось от зари до зари. Коров в деревне оказалось на удивление много, а кроме чистки хлевов ему вменялось задавать корма, резать бураки и перемывать огромное количество молочной тары. Если бы у его бабки не было коровы, неизвестно как и справился бы. А так, хоть работа и тяжелая, а все ж знакомая с детства. Сегодня на целых полдня у него был выходной. Поэтому Итан направлялся в небольшой лесок, что темнел наискось через луг, в надежде найти там поздних осенних яблоков. Нельзя сказать, что его плохо кормили, однако с вечера старшой по коровникам заставил новую солому таскать. Пока управился, пока штаны почистил, пока до избы-едальни добежал, все уже смели подчистую. Хорошо, хоть кусок хлеба у поварихи завалялся, да кружка кипятку. А с утра и того не досталось. Всех работников еще затемно по хлевам погнали, говорили, высоких чинов ждут и все блестеть должно. А потом на выходной разогнали. Сказали, до закатной дойки перед глазами не шататься. Вот Итан и решил, пока день да время, яблоков посмотреть. Подходя к лесополосе Уинтерс невольно стал прислушиваться, не раздастся ли где поблизости кукушкино пение. Может, товарищ Крис на встречу придет. Эхх, хорошо было бы. У Итана и время как раз свободного хоть обгуляйся. Так и поговорили бы по-нормальному. А не так, как в прошлый раз, когда товарищ Крис притянув его губами почти к своему уху наспех выслушивал последние сводки, а потом так же быстро и хрипло передавал новые инструкции. Вырваться тогда удалось всего на малость. Пока за водой ходил, отскочил перебежками. Так с ведром в кусты и завалился, чуть старшему товарищу по лицу не попал. Тот в последний момент увернулся. А то, может, Крис ему штанов новых принесет. Он перед уходом на задание не успел к товарищу Вескеру заскочить. А в последнюю встречу как раз вспомнил. Очень уж неудобно было через кусты драться. Пришлось уже почти на ходу объяснять, что хотел сообщить, да забыл вот, так не передаст ли товарищ Крис просьбу малую. А тот в ответ обещал поспособствовать всенепременно. Со стороны подлеска раздалось негромкое «ку-ку-ку». Итан замедлил шаг, вслушиваясь в шелест листьев. «Показалось? Или товарищ Крис все же пришел?». От хутора, где они группой расположились, до деревни по прямой всего ничего было, версты три не боле. Так по прямой еще поди пройди, там болото, тут чащоба непролазная. Ходили, конечно, местные, кто дорогу знал. А им аккурат в обход чесать приходилось. А там дорога кружила и, пока доберешься, все десять верст набегало. Из кустов снова донеслось «ку-ку-ку». Уинтерс оглянулся, нет ли кого, и шмыгнул в ближайшие заросли, тут же налетев на товарища Криса. Рэдфилд выглядел усталым, осунувшимся и три дня не бритым. «Видать, снова продовольствие задержали и мыло все израсходовали», — подумал Итан, разглядывая темную щетину на подбородке. Товарищ Крис, между тем, полез за пазуху, вытащил оттуда картонную папку и сунул йуному комсомольцу прямо в руки. — Вот, я ненадолго совсем. Сам все прочитаешь и сожжешь потом, — Рэдфилд потер лицо рукой. — Что-то вы неважно выглядите, товарищ Крис, — рискнул озвучить свои мысли Итан. — Банда у нас завелась, искать нужно, — Рэдфилд привычно потянулся за кисетом, уже почти достал, но вспомнил, что у них секретная встреча и спрятал мешочек обратно в карман. — Какая банда? — недоверчиво переспросил Уинтерс. — Да местные жалуются, что налеты по ночам, в основном по двое-трое: заходят, ружьями угрожают, забирают что поценнее, хозяев, правда, не трогают, связывают только. Товарищ Крис тяжело вздохнул: — А еще, сдается мне, крыса у нас завелась. Да это так, подозрения только, может и нет ничего, а я, на молоке обжегшись, на воду дую. Ты не обращай внимания. Итан осторожно протянул руку и неловко погладил старшего товарища по плечу. Тот и правда выглядел, словно три дня не евши и не спавши. Рэдфилд дернул плечом, рывком прижал Уинтерса к себе и быстро зашептал на ухо: — Ты там держись, мы с бандой разберемся, а потом я тебя отзову. Слово коммуниста, отзову. Вернешься на хутор. Ты же толковый парень, мы тебя к бумагам пристроим. Не дело тебе тут. — Да все хорошо у меня. Справляюсь, — смутился Итан от такого предложения. Рэдфилд отстранился, пристально посмотрел на стоящего перед ним комсомольца и как-то неловко улыбнулся: — Ты главное береги себя, — он махнул рукой куда-то в сторону, — пойду я. С этими словами товарищ Крис шагнул в сторону и скрылся между кустами. Итан постоял, прислушался к легкому шелесту веток, вздохнул и принялся прятать папку под рубашку. *** Два дюжих мужика допинали Уинтерса до центральной избы, весьма непочтительно толкнули вперед и захлопнули дверь. Он оказался в небольшой комнате. Обстановка была весьма скудной: прямо напротив, в глубине маячил старый буфет, возле него на широкой лавке стояло ведро с водой и лежал черпак. Слева засиженное мухами окно наполовину прикрытое линялой занавеской, под окном — колченогая табуретка. Справа под стеной стоял стол. За ним на лавке сидел патлатый седой мужик в потертом плаще и шляпе. На носу болтались темные очки. «Слепой, что ли», — подумал Итан. В зубах у мужика торчала длинная толстая дымящаяся самокрутка. Хлопец знал, что такие самокрутки называются сигарами, а табак для них выращивается не на колхозном поле, а где-то очень далеко, даже дальше их районного центра, в местности с непривычным слуху названием Куба. На столе перед мужиком лежала папка. Та самая, что он получил от товарища Рэдфилда, но так и не успел изучить содержимое и сжечь данные. Совсем немного не успел. Хоть и замотал спички в промасленную бумагу, хоть и прятал их в дупле, а все ж отсырели, не загорались. Ему бы сначала хоть прочитать было, хоть глазами пройтись. Так нет же, решил поперед костерок развести, а спички-то и подвели. И откуда только эти мужики в леске взялись. Не должно было их там быть по всем прикидкам. Грибов нынче не уродилось, яблоков совсем в другой стороне собирают, да и за дровами в тот ярок несподручно. Мужик бросил короткий взгляд на Итана и развернул картонку. Долго смотрел содержимое, перекладывая листы туда-сюда. — А ты у нас засланный казачок, — пыхнул в итоге сигарой, бегло просмотрев последний лист. Итан невольно сглотнул. «Убьют. Как пить дать, убьют. Хоть бы сразу только. Чтоб не пытали», — в своей моральной устойчивости йуный комсомолец был уверен, а вот в физической — не очень. — Как зовут? — каркнул патлатый. — Морозов, — сбивчиво ответил Уинтерс, решив придерживаться официальной легенды, — Иван, — он почему-то в последний момент изменил свое имя на более привычное местным. — Ива-а-ан, — протянул патлатый вчитываясь в бумаги, — откуда у тебя это? — мужик подбородком указал на папку. — Нашел, — Итан старался сохранять хотя бы внешнее спокойствие, понимая, что живым он отсюда вряд ли выйдет. — Нашел, говоришь, — хмыкнул патлатый, — и где? — В кустах у дороги, — охотно ответил Итан. Еще по дороге сюда он решил, что так и будет говорить, мол ничего не видел, не слышал, не знаю, нашел в кустах, забрал на самокрутки. Переминаясь с ноги на ногу и комкая в руках дырявую кепку Итан, тем не менее, старательно тянул подбородок вверх и усиленно отводил глаза, демонстрируя тем самым свое презрительное равнодушие к происходящему. Вернее, пытаясь демонстрировать. Боковым зрением он жадно разглядывал, как грузная фигура в плаще перебирает содержимое его папки. Как цепкие пальцы подхватывают один лист за другим, откладывая их в сторону. Как шевелится зажатая крепкими желтоватыми зубами сигара. — Так говоришь, что это не твое? — спросил сидящий, глядя на Итана поверх темных очков. — Никак нет, — мотнул головой комсомолец. — А в лесу что делал? — Дык яблоков собирать пошел, — вспомнил Уинтерс свое утреннее намерение. — Яблоки с другой стороны растут, — сухо уронил седоволосый. — Дык заблудился я, повернул не там, — йуный комсомолец продолжал драть подбородок, изображая гордое непонимание. — Куришь? — внезапно спросил патлатый. — Нет, — машинально ответил Итан. — А говоришь, самокрутки, — довольно протянул мужик, перекатывая сигару зубами. — А я, так это, ну, пару раз, — невразумительно стал объяснять Итан, поняв, что попался на банальной невнимательности. От досады вспыхнули щеки и хлопец еще сильнее потянулся подбородком к потолку. — Молишься, что ли? — внезапно удивился патлатый. — Никак нет, — на этот вопрос Итан ответил гораздо увереннее. Товарищ Вескер никогда не упускал возможности напомнить, что «боги — суть вымысел темного и дремучего народного воображения, призванный служить затуманиваем мозгов с целью усиленного угнетения трудящихся масс». Зло, в общем. — А напра-а-асно, — задумчиво протянул мужик, — и зачем тебе самокрутки тогда? — А, ну так, мужикам же, они табак же, а я — нет, горло дерет, — закончил свою тираду Уинтерс. — Что ж ты такой нерегулярный, как вся моя сексуальная жизнь, — мужик недовольно пробежался глазами по очередному листу из папки. Уинтерс не догадывался, что означает загадочное «сексуальная жизнь», но судя по выражению лица патлатого, это было что-то, что с ним случалось очень редко. Может быть всего раз в год. Точно не чаще, ишь как морщится, болезный. — Кофею? — поднял глаза сидящий. От неожиданного предложения у Итана громко забурчало в животе. Он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Да и вечером ему перепала всего краюха хлеба. Голод ею прибить можно было, но наесться досыта — не хватало. Мужик в плаще встал из-за стола и прошел в угол комнаты, где на колченогом буфете стояла спиртовка. Вытащив из кармана спички, он поджег спиртовку, достал из буфета поллитровую алюминиевую кружку, холщевый мешок с чем-то непонятным и тарелочку с кусковым сахаром. При виде сахара живот Итана забурчал еще громче. Мужик обернулся на источник звука. Уинтерс тут же уставился в стену, сделав вид, что его сильно заинтересовал висящий на ржавом гвозде у окна прошлогодний отрывной календарь за март. Мужик повернулся обратно, развязал мешок, отмерил две ложки коричневого порошка в кружку, плеснул воды и поставил на спиртовку. По комнате поплыл аромат кофею. Однажды Итану довелось попробовать кофей. Товарищ Вескер тогда вернулся из очередной вылазки с трофеями. Среди банок с тушенкой, колотых сахарных леденцов, печатных пряников и прочих милых сердцу сокровищ был такой же мешок с коричневым порошком. Они с товарищем Крисом тогда очень радовались, варили порошок на костре сразу в котелке, а потом распивали, заедая колотыми леденцами и непрестанно дымя самокрутками. Плеснули и Итану. Тот от неожиданности хлебнул много и чуть назад не выплюнул. Горькое, что бабкина настойка от блох. Он в детстве хватанул, с чаем перепутав, так потом три дня ничего кроме воды в рот взять не мог. И тут такое же: горькое, как стрихнин, вязкое, мелким песком оседающее на языке. Гадость, одним словом. Еле проглотил, чтоб не подумали, что слабак. А старшие товарищи весь котелок выхлебали. Вот это действительно выдержка как у настоящих коммунистов. Пока Итан вспоминал былое, мужик ловко полой плаща подхватил кружку, разлил по двум щербатым чашкам, бросил в одну щедрый кусок сахара и размешал кухонным ножом, предварительно подолбив по сахару, чтоб быстрее разошелся. От такого кощунства живот Итана запел песню про «дубинушка, ухнем». Портить такой хороший сахар в таком мерзком пойле — этого сердце комсомольца перенести не могло. Он прикусил нижнюю губу изо всех сил стараясь не побежать и не выхватить сладкие кусочки из кипятка прямо голыми руками. На «дубинушку» седоволосый оглянулся еще раз, затем снова полез в буфет, достал оттуда каравай белого хлеба, отхватил щедрую краюху и прикрыл ею чашку в которой утопил сахар. — Пей, — кивнул Итану на чашку. Тот гордо продолжал разглядывать календарь, подмечая, что с одного края листа на него насрали мухи, с другого кто-то пытался оторвать кусок, но так и бросил на середине, а потом кто-то другой пытался заботливо подклеить лист клейстером. Рядом раздались гулкие шаги. Патлатый поставил прикрытую хлебом чашку на подоконник рядом с Уинтерсом. Живот перестал петь и зарыдал, обливаясь слезами. Итан чуть не зарыдал вслед за ним, удержался только в последний момент вспомнив, что рыдать от голода недостойно истинного комсомольца. — Пей! — гаркнул над ухом седоволосый, обдавая вонючим сигарным дымом, от которого уху стало жарко, а коленям — неустойчиво. Сам мужик вернулся к буфету за второй чашкой. Отпил глоток, глубоко затянулся своей сигарной самокруткой и выпустил такое облако дыма, что за ним полностью скрылось лицо. Пользуясь тем, что в комнате повисла дымовая завеса, Итан украдкой протянул руку, отщипнул кусок хлеба, запихнул в рот и принялся быстро и жадно жевать. Живот тут же запел «смело мы в бой пойдем» и затребовал еще. Итан быстро оторвал еще кусок. — Языком владеешь? — снова прогремело над ухом. Уинтерс подавился, закашлялся, от удушья, щедро приправленного дымом сигары, брызнули слезы. — Запей, — в руку ткнулась чашка. Хлопец машинально отпил. Горячее пойло оказалось не настолько гадким, как он представлял. Растворенный сахар медово растекался во рту. На лице Итана появилась блаженная улыбка. — Так владеешь языком? — переспросил патлатый. Уинтерс моментально вернул чашку обратно на подоконник. — К-каким языком? — уточнил осторожно. — Немецким, — коротко уронил мужик, подходя ближе и на ходу отпивая из своей чашки. — Неа, — Итан на всякий случай помотал головой для пущей убедительности, — где бы мне учиться? Сирота я. — Мало ли, — скептически ответил седоволосый. Уинтерс вспомнил, как в редкий выходной день после бани товарищ Вескер, товарищ Крис и еще пара старших товарищей закрывались в избе-читальне с запасом водки, самокруток и старым механическим синематографом и до ночи смотрели познавательные пленки с расположением вражеских частей, что иногда присылали из штаба. Они с хлопцами как-то решили подслушать, так там одни нерусские слова были. Но, судя по хрипам и крикам, точно кого-то запытали до смерти. Он, Итан, не хотел бы на такое смотреть. Другое дело — про прибытие поезда, или смешное какое. В прошлом году на годовщину революции устроили общественный синематограф. Тогда в избу набилось народу из трех окрестных деревень. Смотрели про мужика с короткими усиками, в мешковидных штанах, с тросточкой, как у их районного дохтора и в шляпе, похожей на горшок. Без звука, правда, но все равно смешно было, как он падал все время. А про пытки — не. Хоть и говорил им товарищ Рэдфилд, что каждый почетный комсомолец должен уметь превозмогать боль, но одно дело самому превозмогать героически, а другое — наблюдать, как это делают другие. Итан еще не настолько чувствовал себя комсомольцем, чтобы добровольно на такое соглашаться. — Повторяй за мной, — патлатый мужик отпил из чашки, — Ich heiße Ivan Morozov. — Их хайзе Иван Морозов, — послушно повторил Итан, косясь на подоконник, где лежали остатки хлеба. — Да какой из тебя, к черту, Морозов, — недовольно буркнул патлатый, — звучит, как на корове седло. Да и Иван такой себе, — он смерил Уинтерса взглядом, скривился и пыхнул сигарой, — повторяй еще: Ich heiße Ivan Winters. От звука собственной фамилии Итан дернулся всем телом. Откуда они могли узнать? Как? Он же никому, никогда, даже товарищу Крису не признался. Сказал, что мамка так назвала, потому что в книжке вычитала. И все. — Не слышу! — гаркнул мужик за спиной. — Их хайзе Иван Винтерс, — быстро пробормотал Итан. — Ethan, — растягивая «и» дохнул в затылок патлатый, обдавая очередной порцией дыма, — Ethan Winters, mein Shimmel. — Итан Винтерс, — заторможено повторил Итан, наблюдая, как дым тонкими полосками тянется к окну. — Ausgezeichnet! — мужик, расправив плащ, снова уселся за стол, поставил чашку рядом с папкой и оперся на стену, перекатывая сигарную самокрутку в зубах, — а будешь стараться — получишь леденец на палочке. Итану показалось, что из-под очков ему хитро подмигнули. — Зачем мне немецкий? — осмелился спросить Уинтерс. — Пригодится, — заржал седоволосый. — Что вы со мной сделаете? — Не решил еще, — лениво ответил мужик, — повторяй еще: Ich bin sechzehn… а, кстати, тебе лет-то сколько? — Дык семнадцать полных. На рождество восемнадцать будет, — ответил Итан. — Не выглядишь ты на восемнадцать. Совсем дрыщ какой-то, — скривился седоволосый, — ладно, повторяй тогда: Ich bin siebzen Jahre alt. — Их бин зибссен яре альт, — старательно повторил йуный комсомолец. Мужик за столом подался вперед: — Ану, повтори еще раз. — Их бин зибс-с-сен яре альт, — голос чуть дрогнул, отчего буква «с» получилась растянутой, словно змея зашипела. Мужик быстро встал из-за стола и подошел вплотную к Итану: — Du bist ein sehr fleißiger Junge. Повторяй! Быстро! — Ду бист ейн с-с-сир, — голос задрожал окончательно. Итан даже стал слегка заикаться, чего с ним лет с пяти уже не случалось. Он запнулся и начал с начала, — ду бист ейн с-с-сир флайс-с-сигер… На последнем слове седоволосый дернулся, словно его за ногу тяпнула собака, схватил йуного комсомольца за горло и прижал к стене. — Кто ты такой?! Даже через темные очки Итану было заметно, что глаза мужика опасно прищурились. «Сейчас придушит. Вот и помру», — пробежала мысль. — Кто ты такой?! Имя! — гаркнул патлатый прямо в лицо. Итан опасливо зажмурился. — М-м-морозов, — ответил, продолжая заикаться. — Ты мне ботву не парь, — мужик продолжал прижимать хлопца к стене, — Как зовут? Откуда родом? — Уинтерс-с-с, — просипел Итан. — Имя! — седоволосый опершись рукой о стену рядом с перепуганным вусмерть комсомольцем сжал пальцы на горле и одновременно больно надавил коленом в пах. — Ик, — прохрипел Итан, выпучив глаза, — ис-с-сх-х-хр-р-р, — он замахал в воздухе руками. Мужик слегка ослабил стискивающие шею пальцы, однако колена не убрал. — Я жду, — выдохнул прямо в лицо облако сигарного дыма. — Ит-т-т, — хлопец закашлялся, шмыгнул носом, покосился на седоволосого, — Ит-т-ан. Ит-тан Уинт-т-ерс-с. Мужик резко разжал руку и отступил в сторону. Итан, не удержавшись на ногах, позорно упал на пол. — Врешь? — на удивление спокойно переспросил патлатый, отходя к буфету. — Не вру, — замотал головой комсомолец, — вот вам крест, не вру, — он даже перекрестился на всякий случай. Хоть и говорил товарищ Вескер, что бога нет и это все выдумки, однако ж ходил он по малолетству в церкву, да и бабка его верила в высший суд, так может и мужик этот странный тоже из тех, верующих, в общем, — мамка так назвала, — добавил через минуту. — Ма-а-амка, — протянул мужик, опершись спиной о буфет и скрестив руки на груди, — а мамку как звали? — Ружа, — Итан медленно поднимался на ноги, придерживаясь за стену, — это цветок такой, — зачем-то объяснил он. — А отец у тебя кто? — Дак он у нас в деревне по кожевенному делу был. Ладный мастер, даже от соседей наезжали, — Уинтерс ссутулился и привалился к стене. — А теперь что? — продолжал допытываться патлатый. — А что? — с вызовом бросил Итан, — как батя помер, так мы в дальнюю деревню к бабке перебрались. У мамки нас четверо было, я старший. А как мне десять стукнуло, так я на заработки ходить стал. С местными до района бывало иду на ярмарку, так по неделе дома не бывал. Зато и платили — и на купить чего хватало, и забор подновить. — Твои до сих пор у бабки? — в голосе патлатого послышался интерес. — А нету моих, — зло выплюнул Уинтерс. — Угорели все. Как мне одиннадцать стукнуло. В ту зиму морозы лютые стояли, крещенские. Я с обозом — на последнюю ярмарку. Возвращаюсь, а их уже и похоронили. — Быть того не может, — пробормотал под нос седоволосый, — я думал они тогда вместе подорвались: и он, и Роза. Это сколько ж лет прошло. А она, видать, выжила. Сына, вон прижила. Еще один Уинтерс на мою голову. Тот был Ficken Schimmel, и этот, смотрю, не лучше. Итан отвернувшись к стене снова гордо задрал подбородок, пытаясь скрыть набежавшие слезы и боковым зрением следя за мужиком. Тот, в свою очередь, так же молча разглядывал йуного комсомольца. Выражение его лица при этом не предвещало ничего хорошего. Внезапно Итану пришла в голову шальная мысль. Он скосил глаза под подоконник. Колченогая табуретка так и стояла под стеной. «Если быстро, то может успею, — хлопец прикинул расстояние до табуретки и до буфета, — ай, все равно помирать!». Краем глаза он следил за седоволосым и, дождавшись, когда тот выпустит очередное облако дыма, шагнул к окну, ухватил табуретку и со всей дури запустил ею в окно. Стекло с громким звоном посыпалось на пол. Итан, не дожидаясь, пока все осколки упадут, рванул наружу. Он почти успел вывалиться на улицу, но патлатый был быстрее. Мужик просто ухватил беглеца за ногу и дернул обратно. Итан снова попытался завалиться на пол, но его вздернули за шкирку, как паршивого кота. — Ты что творишь?! Бежать удумал?! — молнии в глазах седоволосого сверкали даже через очки. Мужик весьма непочтительно толкнул Итана от окна, отчего тот пролетел через всю комнату и упал на стол, больно стукнувшись бедром. Он попытался встать, но подошедший следом патлатый прижал его рукой к столешнице. «Сейчас придушит окончательно», — подумал Итан. — Du Bastard Schimmel! — прошипел за спиной седоволосый, удерживая комсомольца одной рукой, а второй зачем-то сдирая с него штаны. «Пытать будет, — обреченно подумал Итан, почувствовав холодный воздух на голой заднице. Вспомнил, как товарищ Вескер рассказывал им о прошлой зиме, как белогвардейская контра запытала попавшегося им комсомольца до смерти раскаленной кочергой. Кочерги, правда, Уинтерс в комнате не видел, так же, как и печи. Но может этот недобитый большевиками буржуин примется об него самокрутку тушить. С него станется. «Главное, молчать, — внутренне сжимаясь повторял про себя йуный комсомолец, — настоящие комсомольцы умирают молча». Рука патлатого вцепилась ему в ягодицу, а посередине ткнулось что-то большое и твердое. Итан напрягся и попытался отползти. — Liege still, zucke nicht! — рявкнул седоволосый, а твердая неопознанная штука стала тыкаться интенсивнее. Хлопец напрягся еще больше. — Ты ж нетронутый еще, — прохрипел сзади мужик и вдруг все пропало. По заднице снова прогулялся холодный воздух. Сбоку зашуршало.  — Да где ж эта сволочная коробка, — выругался седоволосый, по очереди выдвигая ящики стола. Итан пошевелился, реакции не последовало. Он медленно пополз жопой вниз, намереваясь спуститься достаточно низко и спрятаться под стол. — Куда собрался! — тяжелая рука опустилась на спину и рывком вздернула на прежнее место. Уинтерс громко икнул. — Молчать, плесень! , — одновременно с этими словами на задницу шлепнулось что-то холодное и липкое. Йуному комсомольцу захотелось завыть от страха. Рука начала елозить по заднице, размазывая липкое нечто между ягодиц. Итан рефлекторно дернулся вперед, но вторая рука сразу же дернула его обратно, а в зад с разгона вонзилось бревно. Во всяком случае, так подумалось Уинтерсу, после того, как в глазах перестало темнеть от боли. «Только не закричать, — он зажмурился, упираясь лбом в столешницу и до крови кусая губы, — только не закричать бы. Не показать слабость. Пусть пытает. Пусть хоть убьет на этом столе. Ау-уй, кто ж этих проклятых буржуев таким пыткам учит! Точно те жуткие ненашенские фильмы смотрел». Движение в заду было достаточно ритмичным и равномерным. На какой-то миг Итану даже показалось, что стало не так больно. «Я стерплю, не поддамся. Товарищ Крис всегда повторял, что я сильный. Я выстою, даже если умру. Но умру гордо даже с бревном в заду, — решил для себя йуный комсомолец, — буду думать о своих товарищах и великом деле партии и комсомола». Он вспомнил товарища Вескера, который постоянно им твердил о стойкости духа и важности непосрамления революционных идей перед лицом смертельной опасности. «Враги коварны, — повторял Вескер, дымя самокруткой, — никогда не знаешь, какие пытки они придумают, чтобы вытянуть из вас необходимую информацию». А товарищ Крис согласно кивал, подтверждая все сказанное. Мысли тут же перескочили на Рэдфилда. Уинтерс вспомнил, как старательно старший товарищ инструктировал его перед первым заданием. Как заботливо беспокоился во время их коротких встреч. А он, Итан, так и не успел о нем позаботиться. Только и дела, что пуговицу пришил. Пусть только бы уцелеть, он хоть все пуговицы пришьет. Хоть каждый день заново отрывать и пришивать будет, лишь бы только Крис сидел рядом на крыльце, дымил своей самокруткой, потягивался, случайно касаясь Итана обнаженным плечом. А как у него при этом играют мышцы, а как перекатываются жилы под загорелой кожей. От воспоминаний в паху стало тяжело и сладко. По телу словно шершавой щеткой провели, и все волосы разом дыбом встали. Даже монотонное движение в заду перестало казаться таким уж невыносимым. Его собственное естество вдруг увеличилось и больно прищемилось краем столешницы. Итан непроизвольно приподнял задницу, чтобы сдвинуться вверх. Сзади его маневры не остались незамеченными. — Так тебе нравится, — прошипел седоволосый прямо в ухо и его рука вдруг, просунувшись под бедром, ухватила Итана прямо за основание стрючка. От неожиданности хлопец охнул. Движение сзади ускорилось. К нему добавилось такое же быстрое сжимание и дерганье рукой впереди. В паху уже чуть ли огнем горело. Он снова поерзал, переместив задницу под другим углом, бревно в заду куда-то нажало, все тело окатило жаром. Итан изо всех сил вжался в столешницу, из последних сил сдерживаясь, чтобы не закричать. «Да где ж они таких пыток набрались! Это ж никакой комсомолец не выдержит, — йуный член комсомольской ячейки хрипло дышал, скребя пальцами по доскам, — надо думать про товарища Криса. Не думать про пытки. Только про товарища Криса-а-а». На мыслях про товарища Криса Итана выгнуло, как от удара электрическим проводом, его собственный, зажатый в руке патлатого стрючок разорвало, будто гранатой, бревно сзади со всего разгона проехало по всем кишкам до самых ребер. Возможно, Уинтерс все же закричал, но сам этого толком не слышал, так как позорно потерял сознание. *** Пришел в себя Итан на полу под столом. «Не умер», — отметил сам себе и попытался сесть, но в зад словно гвозди впились. Не долго думая, йуный комсомолец улегся обратно, подтянув к себе ноги — без штанов на полу лежать было холодно. — Очухался, — сварливо отметил сидящий за столом седоволосый, для убедительности потыкав хлопца в голую ягодицу носком сапога, — вытрись, — в Итана полетел кусок старого полотна, — и оденься, — за тряпкой прилетели штаны. «Позорище-то какое. Не сдержался, не устоял, кричать начал», — уныло думал комсомолец, кое-как вытирая зад и натягивая штаны. Под столом полулежа это было делать очень неудобно, но выползать наружу он боялся. А вдруг снова пытать начнут. Пока несостоявшийся беглец приводил себя в порядок, мужик открыл дверь и позвал кого-то снаружи. В избу вошел один из старших по хлевам — рябой Степан. — Этого — в погреб, — седоволосый ткнул в сторону Итана сигарой, — и покормите там, что ли, — добавил, наблюдая, как рябой споро ухватил йуного комсомольца под руку и поволок наружу. Во дворе Степан затолкал Уинтерса в ближайший погреб, где хранились бураки для скота. В погребе было сумрачно. Немного света пробивалось лишь через воздушную дыру в середине свода. Видать, по случаю сухой погоды его пока решили не закрывать. Хлопец умостился боком на кучу бураков, подложив один, покрупнее, под поясницу, и задумался. Его не убили — это хорошо. Но его пытали — это плохо. Обещали покормить, значит, пока убивать не планируют. А для чего он им тогда нужен? Снова пытать? Измотать до предела, чтобы терпеть не было мочи, а потом выпытать всю подноготную. Этот седоволосый мужик может. Он, наверно, одним взглядом ложки гнет и гвозди в бревно заколачивает. На мыслях о бревне задница противно заныла. Снаружи заклацал замок и в погреб просунулся рябой Степан, держа в одной руке миску с ложкой, а в другой — кружку. Поставив все перед Итаном, мужик достал из-за пазухи холстину, развернул и выложил на кружку толстый ломоть серого хлеба и небольшое яблоко. — Вот, поешь, а то совсем хилый. Хозяин не любит, когда работники от ветра шатаются, — рябой аккуратно свернул холстину, спрятал обратно за пазуху и стал подниматься по ступеням наружу. — А кто он? — спросил Уинтерс, отпивая из кружки. В ней неожиданно оказался яблочный квас. — Хозяин-то? — переспросил Степан, замедляя шаг. — Ага, — Итан сунул в рот ложку каши. Учитывая, что ел он последний раз больше суток назад, даже холодная каша показалась восхитительно вкусной. — А хозяин у нас о-го-го, — протянул рябой, — ты не смотри, что с виду страшный, как холера. Хороший хозяин у нас. — А зовут хоть как хозяина вашего? — промычал пленник, вгрызаясь в хлеб. Степан молча поднялся до самого верха, ухватился за ручку дверцы, вышел наружу и уже почти закрыв дверь просунул голову внутрь: — А хозяин у нас — сам Карл Гейзенберг! Снаружи снова клацнул, закрываясь, замок. Итан Уинтерс доел кашу, залпом выхлебал квас, забрал яблоко и, поморщившись, снова умостился на бураках. В голове крутилось всего две мысли: «он подвел товарищей и не достоин звания комсомольца» и «он снова забыл сказать товарищу Крису за штаны».