***
Андрей рисует, сидя на автобусном сиденье и смешно нахмурив брови. Взгляд сосредоточен на бумаге и карандаше, плавно скользящему и выводящему различные линии на ней. Художник прикусывает нижнюю губу и мельком смотрит на мирно спящего Поручика. Князев усмехается этому и стирает кусочек от нарисованной фигуры. Поэт полностью погружён в процесс. Молодой человек в подобные моменты обычно отключается от всего мира, не слыша слов вокруг себя. А Миша не в силах отвести взора от Князя, точнее, от рук того. Гаврила смотрит, как чужие пальцы обхватывают покусанный карандаш, на конечностях множество мозолей, натёртых зажиманием струн, бесконечным рисованием и написанием стихов. Прикосновения Андрея совсем не похожи на женские, они не сулят в себе щенячью нежность, при их контакте с кожей не бывает ощущения, словно водят бархатом или шёлком, напротив, в этом и прелесть. По крайней мере, так считает Горшенёв, для него нет ничего лучше подобных контактов, и никто не сможет убедить в обратном. Князев снимает кожанку, ибо в транспорте душно, несмотря на позднее время суток. Вокалист вновь возвращается к своему рисунку, а аранжировщик в открытую пялится на запястья и облизывает губы в попытках сдержать себя и не потрогать их сейчас. Андрей за дёрганье без причины может и хорошенько пиздануть, да так, что искры из глаз в разные стороны полетят. Миша навсегда запомнил это, ещё со времён училища. В ту пору пальцы поэта имели вечно серый цвет, вызванный слишком мягким грифелем карандаша. Мозолей почти не было, парень только учился играть на гитаре. От чего прикосновения были не такими «жёсткими». /// Миша запрокинул голову назад, прикрывая глаза и шумно дыша. Происходящее казалось неправильным, но вместе с этим невероятно желанным. Гаврила не боялся, что родители могут прийти в любой момент, те уехали к тётке, а Лёша на ночёвке у друга. Так что квартира в полном распоряжении юного музыканта, можно без страха шуметь, позвав Балу в гости, и вместе с Князем порепетировать. Но играть не было ни настроения, ни желания от слова совсем. Андрей придерживался такого же мнения, поэтому и сидел рядом с членом хозяина квартиры в руках. Парни дышали рвано, один от нетерпения и желания, второй от неловкости и некого страха, смешанного с непонятным стыдом. А ведь никто за язык не тянул, подросток сам предложил, прямо посреди распития чая. Андрей неуверенно двинул рукой, стараясь не сдавить чужой орган слишком сильно. Вроде самое обычное дело — подрочить, сам поэт постоянно этим занимался. Но, блять, всегда один, в туалете, держа старенький журнал или просто на воспоминания о контактах с Мишей. Но теперь ситуация совершенно иная, мастурбировать надо не себе, а объекту своих передёргиваний, который уже искусал свои губы чуть ли не до крови и слюной вовсю изошёл, как собака после долгого бега. Чёрные волосы растрепались от того, что их владелец постоянно чесал голову. «Мопс, только хрюканья для полного образа не хватает» — пронеслось в голове Князева, и он сжал ладонь сильнее, чем это нужно было. Горшенёв грозно и болезненно зашипел и дал подзатыльник второму солисту, попутно матеря того помесью русского и псевдо-китайского. Андрей расслабляет руку и кладёт её на яички аранжировщика. Поднимая голову, карикатурщик наткнулся на испуганный взгляд Гаврилы, словно просящий не делать задуманного. Князь закатил глаза в немой усмешке и начал осторожно массировать части тела. Опыта было ровным счётом ни хера, только единоличный, да просмотр порнухи, пока родителей дома нет. Но фильмам нельзя доверять, там и в первый раз заглотить полностью получается. Практика же показала, что таким образом удастся только в дракона превратиться. Миша расслабился немного, но глаза всё равно не закрыл, внимательно наблюдая за чужими действиями, больше не за ними, а за пальцами, на которых уже образовывались мозоли. Руки Князя заводили похлеще порнухи. Только из-за этого Горшок боялся иногда даже просто смотреть на то, как однокурсник рисует или играет на гитаре. В такие моменты пальцы поэта были ещё более прекрасными, чем обычно, в их действиях читалась огромная нежность. Иногда аранжировщик ловил себя на мысли, что готов буквально облизывать конечности Князева, брать их в рот, осторожно покусывать, потом проводить по следам языком, изучая каждую мозоль, шрамик. Только в этом подросток никогда не признается, ни в этой жизни. Андрей массировал уже второе яичко, слегка сдавливал его, безболезненно, но ощутимо, потом снова отпустил, чуть ущипнул нежную кожу. Парень старался думать, что прямо сейчас дрочит себе, так легче не сделать больно. Ладонь переместилась на ствол члена, указательный палец осторожно провёл от яичек до головки органа, на ней он задержался и слегка надавил на неё, а после и вовсе полностью обхватил ладонью. Миша облизнул свои обкусанные губы, они неприятно щипали, чем вызывали небольшой дискомфорт. Но он легко терялся в наслаждении и неком смущении. В комнате жарко, окна зашторены, дабы никто точно не увидел происходящее, а в комнате горела лампочка. Салфетки валялись где-то рядом с кроватью, а штаны и боксёры Гаврилы под мебелью. — Прекрати так пялится… — Вдруг произнёс Андрей и двинул рукой, медленно, будто только пытаясь понять, как надо действовать. — А чего так? Стесняешься? Или завидуешь, что у меня есть, а у тебя нет? — Широко улыбнулся парень, но тут же скривился, его партнёр не оценил шутку и сжал руку. — Просто смотришь так, что бесит, — Фыркнул поэт и ослабил хватку. Миша закатил глаза, но послушно запрокинул голову, начав сверлить взглядом не любимые пальцы, а потолок. Андрей же сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и принялся медленно двигать рукой и иногда поглаживал головку члена, задевая чувствительную уздечку. Шумное дыхание и ёрзание Гаврилы говорило о том, что подростку чужие действия приносили удовольствие, а не раздражали или вызывали дискомфорт. Темп постепенно увеличивался, дыхание аранжировщика становилось нервным и рваным, ко лбу проступил пот, а щёки густо покраснели и сделались цветом рака, сваренного к пиву. От такого вида у самого Андрея встал, он с удовольствием подрочил бы и себе, но штаны совершенно забыл снять, как объяснять потом всем пятна на них не имелось ни малейшего представления. Поэтому приходилось полностью сосредотачиваться на однокурснике. Тот снова прикусил губы и с громким шипением кончил. Жидкость растеклась по руке Князева, а часть капнула на пол, оставив там небольшую лужицу. Миша облокотился о стену, у которой стояла кровать, и нервно хохотнул. Андрей хмыкнул и поднял салфетки с пола. //// — Миша, — Перед носом Горшенёва щёлкают. — А? Что? — Растерянно произносит мужчина, и переводит взгляд на Андрея. — Я спрашиваю, — Устало выдыхает он. — Как тебе рисунок? Гаврила переводит взгляд на бумагу, где изображён Поручик верхом на свинье. — Прикольно, — Шепчет вокалист, но смотря уже не на карикатуру, а на пальцы поэта.***