***
Сичэнь отпускает Ванцзи. Он так быстро потерял контроль над этим разговором, обнаружив, что погряз в горечи, которую не осознавал, но которую носил его брат. Возможно, это горе из-за женщины, имя которой он не назовёт. Он должен снова остановить себя от попыток понять, кем она могла быть. Возможно ли, что она была на ежегодных лекциях? Ни один клан не связался с ним или, насколько ему известно, с его дядей по поводу девочки, которая вернулась домой с ребёнком. В более ранней серии лекций одна молодая пара действительно оказалась обручённой после того, как была обнаружена в одной постели, но с тех пор такой проблемы не было. Возможно, мать хранила это в секрете или её семья, и он может вспомнить несколько кланов, которые были бы против такой хорошей пары, как второй молодой господин ордена Гусу Лань. Для его брата уже сделано не одно предложение для переговоров о браке. Кроме того, он не слышал о том, что хотя бы одна из девушек, посетивших последние лекции, умерла. Дева Цзян даже в лагере, как и дева Ло. Он должен будет проверить остальных. Конечно, он даже не знает, когда родился а-Юань, чтобы иметь возможность работать в обратном направлении, когда… Нет, он не будет думать об этом. А-Юаню понадобится имя его матери в записях, но в любом случае этого нельзя будет сделать, пока они не вернутся домой. А до этого он получит информацию от своего брата. На данный момент больше всего беспокоит то влияние, которое оказывается на Ванцзи. Дядя хотел бы, чтобы Ванцзи встал на колени за его поведение сегодня, если не больше. Сичэнь не уверен, что это лучшее направление в действиях. Ванцзи уже кажется враждебно настроенным, недоверчивым по отношению к старшему брату, который был его самым близким, его единственным доверенным лицом на протяжении большей части его жизни. Для Ванцзи небезызвестен уход в то, что для большинства людей было бы средним разговором, но никогда раньше у него не было такого дурного проявления характера. Не по отношению к Сичэню. В то, что его младший брат годами скрывал от него что-то столь важное, всё ещё с трудом верится. Насколько сильно они подвели Ванцзи, заставив его думать, что он должен скрывать свою любовь? Неужели они каким-то образом заставили Ванцзи думать, что любой, кому он отдал своё сердце, будет заперт, как их мать? Что он должен держать её подальше от Гусу Лань? Такие дикие домыслы бесполезны. Если Ванцзи не подходит для миссии, которую хочет выполнить молодой господин Вэй, Сичэнь должен это знать. Планы нужно будет скорректировать. К сожалению, подобное практическое рассмотрение является необходимостью. Как бы сильно он ни хотел быть старшим братом Ванцзи прямо сейчас, он также является главой его клана во время войны. Он пошлёт целителя поговорить с Ванцзи. Это конкретный шаг, который он может сделать. А пока ему нужно сосредоточиться на других задачах.***
Цзян Чэн разнимает двух учеников и отталкивает их, чтобы они находились друг от друга на безопасном расстоянии. Они оба из клана Цзян, но один выжил после сожжения Пристани Лотоса, а другой присоединился к клану совсем недавно. До сих пор он не замечал никаких проблем между ними. — Из-за чего вы дерётесь? — он требует. — Вам неизвестно, как себя вести? — Он не должен распространять сплетни! — говорит Ван Болинь, тыча пальцем в сторону другого мужчины. Они больше мальчики, чем мужчины, но они достаточно знают о том, как себя вести, чтобы Цзян Чэн не имел с этим ничего общего. Это уже третий раз, когда его останавливают, пока он проводит время за поисками Вэй Усяня с тех пор, как тот ускользнул от него. — Сплетни? Если у моих учеников есть время, чтобы сплетничать и драться из-за этого, значит, у них слишком много свободного времени. — Разве я не должен беспокоиться о чести нашего ордена? — спрашивает другой, Чэнь Инцзе, всё ещё сосредоточенный на Ван Болине. — Должен ли я просто игнорировать такие вещи? — Это у тебя нет чести, раз ты повторяешь такие ужасные вещи о деве Цзян, — горячо возражает Ван Болинь. — Стоять, — Цзян Чэн знает, что выражение его лица изменилось в худшую сторону, когда он услышал, как а-цзе втянули в это, но то, как оба мужчины отступают, — когда он переводит взгляд с одного на другого, их ярость друг на друга перерастает в опасение, — говорит ему, что его недовольство усиливается.— Кто и что говорит о моей сестре? Из-за нежелания заткнуться, Чэнь Инцзе теперь сердито смотрит на Ван Болина, который кричит, что он не хочет быть тем, кто расскажет об этом главе их клана. Что ж, жестко. Идиот должен был подумать, прежде чем кричать об этом. — Говори, — приказывает Цзян Чэн. — Некоторые адепты Ланьлин Цзинь сплетничали о Ханьгуан-цзюне, — начинает Чэнь Инцзе, избегая взгляда Цзян Чэна. — О том, что он не такой уж и благородный, как все всегда говорили. Вы знаете, что с ним… — Сын, — заканчивает за него Цзян Чэн. — При чём здесь моя сестра? То, как Чэнь Инцзе сглатывает, говорит, что это ему не понравится. И он прав.***
Цзинь Цзысюаню есть о чём подумать, учитывая, что его отец всё ещё отказывается по-настоящему участвовать в этой кампании. Это раздражает, зная, что Цзини, как самый большой орден после своего врага, предоставляет меньше всего войск и также менее эффективен в этой войне, чем даже Цзяны, которые в настоящее время в лучшем случае являются потухшим пламенем. Если бы у них не было Вэй Усяня и кем бы он ни стал… Что ж, он предпочитает оставить эту тему в стороне. Факт остаётся фактом, что клан Цзян не тот, что был раньше, и всё же только сегодня утром ему пришлось прочитать ещё одно письмо от своей матери, приказывающее ему вернуть Цзян Яньли. Рядом с ним его двоюродный брат, очевидно, замечает его хмурый взгляд и неверно истолковывает его, потому что он начинает комментировать высокомерие Вэй Усяня и Ханьгуан-цзюня. Не в первый раз Цзысюань оплакивает отсутствие других товарищей, потому что Цзысюнь — кислая и конфронтационная нота, которая ничего не делает для улучшения его дня. — Не то чтобы он такой замечательный, каким притворяется, — говорит Цзысюнь с хорошо слышимой усмешкой. — Вы только посмотрите на него, идущего с высоко поднятой головой, как будто он такой чистый, как будто он лучше всех нас. Цзысюань смотрит в том направлении, в котором жестикулирует его кузен. Ханьгуан-цзюнь идёт по лагерю в своей обычной элегантной манере, заложив руки за спину, и ничто не портит безупречность его внешности. Впервые Цзысюнь испытывает отвращение ко Второму Нефриту клана Лань. — Разве не слишком высокомерно вести себя так, как будто он выше всех нас? — Цзысюнь продолжает. Его голос становится громче: — Теперь мы все знаем его секрет, но он всё ещё думает, что мы будем относиться к нему так, как будто он не уговаривает девушек согреть его постель! — Цзысюнь! Когда Цзысюань называет имя своего кузена, Лань Ванцзи останавливается. Его лицо всё ещё ничего не выражает, и его поза остаётся прямой и вызывающей зависть, но слишком много совпадений, чтобы не связывать это со словами Цзысюня. Крошечная часть Цзысюаня довольна. Его тошнит от того, что кто-то из его поколения ведёт себя подобным образом. Стыдно так мало пренебрегать порядочным поведением. Это… Это слишком похоже на его отца. И никто не имеет права говорить отцу, насколько это подло. Некоторое удовлетворение есть в том, что Лань Ванцзи слышит слова, которые Цзысюань очень хотел бы бросить в своего отца. — Ну и что, если он меня услышит? Разве он не должен знать, что о нём думают порядочные люди? — Это не наше дело. И вы все лишь делаете предположения. Поскольку одна любовница и ребёнок, которого он признал, отличаются от многих женщин, имена которых неизвестны, а вереница ублюдков осталась на чужом попечении. Как бы то ни было, Цзысюань должен это признать. Цзысюнь фыркает. — Тогда почему он так быстро нашёл замену той, кто подарила ему этого мальчика? Как это может быть предположением, если дева Цзян уже была замечена входящей в его палатку без сопровождающего? — Что? Цзысюань, наконец, смотрит на своего кузена и видит что-то самодовольное и удовлетворённое, смешанное с общей кислятиной на его лице. — Вчера вечером. Её видел не один человек. Подумать только, наша семья была почти привязана к такой распущенной женщине. — Не говори о ней так, — говорит тихий голос. Лань Ванцзи быстр. Это то, что Цзысюань узнаёт заново, когда резко оборачивается и обнаруживает человека, стоящего прямо перед ними, с чем-то горячим в его глазах. — Ханьгуан-цзюнь, — говорит Цзысюань, обретая голос раньше, чем его двоюродный брат. Он извинится. Он сделает это ради межкланового единства и военных усилий. — Верно ли то, что говорит мой кузен? — или, может быть, он этого не сделает. — Ты соблазнил женщину, которая должна была стать моей женой? — Я не делал этого, — слова остры. — Вы не будете плохо говорить о деве Цзян. Цзысюань хватает Цзысюня за руку, когда его кузен выходит вперёд. Меньше всего им нужно, чтобы Лань Ванцзи убил члена клана Цзинь. Тем не менее он чувствует неприятное раздражение, вспенивающее его грудь. — Я не говорил о ней плохо, — твёрдо говорит он. — Я спрашивал, прав ли мой кузен, когда плохо отзывался о тебе по этому поводу. На это Лан Ванцзи лишь поджимает губы и медленно скользит взглядом по Цзысюане и Цзысюню. Простое разглядывание не может причинить вреда, но он не должен отступать. Он осознаёт, на что только что намекал. Он не мог представить, чтобы Лань Ванцзи заставлял кого-либо лечь в свою кровать, но два дня назад он не мог представить себе, что у него в постели была кто-то вне брака, и он определённо не может представить себе, как Цзян Яньли ведёт себя подобным образом добровольно. После долгого, застывшего мгновения Лань Ванцзи поворачивается и уходит, не сказав больше ни слова. Он не останавливается и не поворачивается, даже когда Цзысюнь возобновляет свои оскорбления, но в его плечах есть некоторая жёсткость, которой обычно нет. Цзысюань думает написать своей матери, что репутация девы Цзян под вопросом, и вздыхает. Дело не только в том, что его мать не поверит Цзян Яньли. Кроме того, на каком-то уровне сам Цзысюань хочет, чтобы это не соответствовало действительности. Он хочет, чтобы всё это было неправдой, потому что ему не нравится мысль о том, что её заставляют или принуждают к чему-либо, даже больше, чем ему не нравится мысль о том, что она решила действовать подобным образом. — Цзысюнь, перестань, — приказывает он, сжимая руку кузена, чтобы доказать свою точку зрения. — Я не хочу слышать, как ты говоришь об этом что-либо ещё, ты понимаешь? Это ниже нас. — Ты прав, Цзысюань, — соглашается Цзысюнь, хотя маловероятно, что он понимает, что на самом деле имеет в виду Цзысюань. — Теперь все знают, какой он на самом деле, Ханьгуан-цзюнь узнает своё место. Что касается Цзысюаня, то до тех пор, пока Цзян Яньли не участвует в этом, и у Цзысюаня есть время, чтобы проработать свой ответ на всё это, Лань Ванцзи может извлечь из этого всё, что ему заблагорассудится.***
Ванцзи не знает, что делать с гневом, забивающим его вены. Он несёт его мимо палаток и через ручей, сжимая Бичэнь, когда находит поляну в лесу. Он должен помедитировать, как он намеревался сделать после ухода от брата, должен сосредоточиться и успокоиться, прежде чем вернётся к своему сыну, но ему надоело сидеть на месте. Сколько часов он провёл на коленях, чтобы умилостивить дядю, сколько месяцев провёл взаперти в одном здании, чтобы умилостивить старейшин? А теперь, вообще ничего не сделав, его обвиняют в… в… Это самое долгое время, в течение которого он не использовал Бичэнь, и есть только момент адаптации, ощущение того, что он не выровнен должным образом, прежде чем всё плавно встало на место. Он снова стал самим собой, версией себя, которая раньше чувствовала себя единственной, единственным существующим Лань Ванцзи, ещё до того, как он узнал, насколько тонко его можно разрезать, насколько при этом будет больно. Его клинок рассекает воздух грациозными дугами, эта правильность пронизывает его. Он поворачивается, делает выпады и прыжки, отрабатывая приёмы, которые он не мог практиковать с тех пор, как встал на защиту Вэй Ина. Снова раскрываются старые обиды, и он так зол. Все эти правила и все эти тренировки, ни одна их часть не говорит ему, как остановить беспочвенные слухи, причиняющие боль невиновным, о том, как предотвратить боль, которую он переживёт впереди. Вэй Ин жив. Он жив, но уже находится на пути к своей гибели, и если Ванцзи попробует тот же подход, что и раньше, Вэй Ин отвернётся от него. Он умрёт. Снова. Бичэнь является его продолжением, поскольку он совершает серию атак, сбалансированных и мощных, каким его и учили. А Ванцзи — продолжение своего клана, воплощение всех их правил и ожиданий. Если лезвие повреждено, его необходимо вернуть в форму, независимо от того, что оно чувствует. Это правда, которую он принял. В какой-то степени он всё ещё принимает это. Что бы он ни делал, он боролся против своего клана. Его дядя, его брат, вряд ли могли это игнорировать. Ещё одно вращение. Ещё один удар. Его дыхание становится тяжелее. Но какой у него оставался выбор? Мир не послушает, не увидит. Его собственный клан либо не видел, либо делал вид, что не видел, и он не уверен, что хуже, поскольку было совершено зло и пострадали невинные, а в правилах клана Лань ничего не говорилось о выборе послушания над праведностью только потому, что этот вариант был бы легче для других. Шквал атак на поляне, предназначенных для того, чтобы вывести противника из равновесия и удержать его там, чтобы добиться преимущества с помощью безжалостных ударов. Его зрение размывается, но он не останавливается. Он знает, что всегда есть выбор. Как бы он ни жаждал оправдать свои действия или действия своего собственного клана, это не так просто. Он решил направить свой клинок против тех, кто должен был стоять рядом, и он сделает это снова, если потребуется. Но это не значит, что другого выбора не было. По крайней мере, всегда есть возможность не делать ничего. Вращение и выпад переносят его на полпути через поляну, Бичэнь и его ножны держатся по обе стороны. Во рту привкус железа, а грудь вздымается. И, возможно, именно поэтому он не может смотреть на брата без нарастающей горечи, потому что брат предпочёл не действовать, решил не расстраивать своих союзников, даже открыв глаза или высказавшись, не говоря уже о том, чтобы надавить на них своим мечом. Вэй Ин остался оттеснённым назад и назад атаками, которые собственный брат Ванцзи предпочёл не замечать. Теперь вернуться в воздух и по дуге приземлиться с уже движущимся мечом, чтобы блокировать, парировать, пробивать. Его правое колено сдаётся, всегда более слабое, и он спотыкается на последнем взмахе, приземляется на колено, вытянув одну руку, чтобы поддержать себя. Он тяжело дышит, его взгляд плывёт, и он не может сказать, больно ему или нет. Очень многие люди предпочли не действовать, когда они должны были так поступить, и настаивали на том, чтобы действовать, когда это наносило вред тем, кто не мог защитить себя. Они должны искоренять зло, когда оно принимает форму беженцев и голодающего мальчика в грязи, но не тогда, когда оно закутывается в золотые одежды и поднимает тост на банкете. Он не вспоминает, как в прошлом у него кружилась голова или он запыхался после того, как тренировался с мечом. Даже после двух лет вынужденного бездействия он не должен так реагировать. Тело, в котором он находится — его нынешнее тело — упорно боролось в течение нескольких месяцев. Побочный эффект того, что привело его сюда, или его собственный беспокойный ум и эмоции, или… Он не может думать ни о чём другом. Шок? Увидеть Вэй Ина живым и более здоровым, чем он был к концу, было шоком, несмотря на то что он знал, что это было раньше… что это было в прошлом. Также есть отчаяние от того, что он не знает, как обезопасить его на этот раз, особенно когда у него есть а-Юань, который нуждается в защите. Опасным могло быть что угодно. Это могли быть все они. У него могло быть незначительное отклонение ци. Теперь он стоит на четвереньках, его горло болит, когда он вдыхает воздух, который, кажется, не достигает его лёгких. Это нелепо. Он — Лань Ванцзи, Второй Нефрит Гусу Лань, известный своим хладнокровием и самообладанием. Он не падает на землю и не ломается после полного боя, не говоря уже о небольшой тренировке. Это, должно быть, перенос. И если это происходит с ним, то же должно происходить и с а-Юанем. А-Юаню, который уже борется с тем, что ему внезапно снова два. А-Юаню, которого Ванцзи оставил с женщиной, которую он почти не знает на другой стороне лагеря. Он ждёт, только пока его зрение и дыхание не станут достаточно ровными, чтобы он мог подняться. Он должен вернуться к а-Юаню. Что бы он ни делал, он не может подвести своего сына.***
Сичэнь едва успевает закончить вторую часть работы за своим столом, как приходят Минцзюэ-гэ и женщина в одеяниях клана Не, от которых чувствовалась серьёзность. — Сичэнь, Ванцзи не с тобой? Я думал, он ушёл сюда с вами после встречи. — Наш разговор был кратким. Минцзюэ приподнимает брови, но не спрашивает, что случилось. Он указывает на женщину, стоящую в шаге позади него. — Бай Мэйлинь искала Ванцзи, и я привёл её к тебе. Сичэнь, ты знаешь, где он? — Я думаю, он вернулся в свою палатку, — говорит Сичэнь. — Цзэу-цзюнь, — говорит Бай Мэйлинь, делая шаг вперёд и кланяясь, напряжённым голосом, — Ханьгуан-цзюня не было в своей палатке, которую я только что проверяла. Я должна его найти. Мне было поручено ухаживать за а-Юанем, пока Ханьгуан-цзюнь был на встрече с вами. Сичэнь мгновенно вскакивает, страх охватывает его. — Что случилось с а-Юанем? Минцзюэ отвечает резко и по существу: — Он пропал. Мы думаем, что он может искать Ванцзи.