Воротничок, повязанный белой лентой

      Су Хёк чувствовал, что у него отобрали беззаботность и легкость детства. Шин хотел вернуть себе невинность, ту, с которой не видел задних мыслей и пошлых подтекстов там, где их на самом деле не было. Юноша в любых прикосновениях считывал завуалированный интим, чурался тактильного контакта вплоть до случайного соприкосновения локтями и не переносил долгого зрительного контакта. Су Хёк головой понимал, что в этом было что-то нездоровое, но у него не получалось отделаться от чувства, что весь мир крутится вокруг темы секса. В любом самом безобидном жесте он видел грубый призыв к соитию, в неосторожно брошенном слове – похотливый бред.       Шин хотел избавиться от страшных снов, в которых его насилуют, хотел просыпаться на чистых простынях и не подстилать под себя пелёнки, хотел ощущать чувство легкости и чистоты после купания, но этого не могло случиться. Сколько бы он не старался промыться спринцовками, как бы не выташнивал еду и как не полоскал горло, что бы Шин не делал, у него оставалось ощущение, будто он с ног до головы в какой-то неосязаемой и невидимой грязи, смердящих помоев. Это было сродни паранойи и навязчивого комплекса. Шин ощущал, что что-то в нём надломилось и неисправимо испортилось, оказалось безвозвратно утерянным. Чувство вторичности ужасно выматывало Су Хёка. Его как будто выпили, выжали, как апельсиновый ломтик – мякоть осталось, а весь сок ушёл.       По-настоящему осознав невозвратность своей невинности, Су Хек очень расстроился. Он долго лежал, бессильно, не поднимаясь, не ходя на накрытые столы для эскортников и посещая купальню только перед тем, как пойти в спальню Короля или в «покои цветения». Шин потух. Он думал даже уморить себя голодом и умереть от истощения, закрыть глаза и не просыпаться, чтобы сбежать из этого кошмара под названием «монарший эскорт». Его стали насильно кормить и выводить на улицу, надсмотршик хватался за голову каждый раз, когда Су Хёк задрёмывал днём на ходу, мужчине казалось, Шин падал в обморок.       Накидка душила его. Шин с завистью смотрел на ребят, которые каждое утро повязывали себе на воротничок белую ленту, потом доставал свою, спрятанную в наволочке, которую он вшил в наперник той зимой, чтобы ленту у него не отобрали и не выкинули, прикидывал её к шее, крутясь перед зеркалом, и лицо у него краснело и уродливо перекашивало от слез.       Шина трясло от обиды и безвыходности.       Юноша потерял чувство стыда в привычном понимании скромности и благочестия. Су Хёк часто видел голых людей, поэтому не отворачивался, когда перед ним оказывался кто-то обнажённый, юноша продолжал заниматься своими делами или вести разговор, как ни в чём не бывало, и только когда ему делали замечание выходил из комнаты. Шин говорил на очень откровенные темы, не меняясь в лице, мог содержательно обсуждать интим со слугами и другими эскортниками без ухмылочек и ужимок. Парень не гнушался брать чужое полотенце, надевать чужую накидку, близкую по размеру, если что-то забрал его, пользовался общими гребнями. Это было от того, что Су Хёк чувствовал, будто они все каким-то одинаково помеченные и равно грязные, так что между ним и другим таким же человеком не было никакой разницы. Когда Шин осознал это, он стал очень брезгливым.       Вольфганг был очень прямолинейным и совершенно беспардонным юношей. По простоте душевной и от легкомыслия он говорил всё, что крутилось у него на языке, часто брал чужие вещи без спроса, думая, что они общественные, и всячески пренебрегал этикетом, о котором не имел ни малейшего представления. Поначалу Су Хёка раздражал своенравный дикий принц, больше напоминавший дворовую всклоченную собачку, а не аристократа, но его открытая добродушность и бесхитростность одновременно очень подкупали Шина.       Вольфганг мог обидеть словом, не подумав, а потом долго настырно извинялся, готовый стоять перед нискородным мальчишкой на коленях, мог ляпнуть что-то грубое и не понять даже, что это было оскорбление.       Однажды любознательный принц настырно спрашивал, почему некоторые ребята в монаршем эскорте носят простую чёрную накидку, а некоторые повязывают белую ленту на воротничке. Он заметил это с первого дня, пока ещё даже не освоился, и считал, что у этих юношей и девушек был какой-то особенный статус, так как их в принципе было мало и они редко появлялись в публичных местах во дворце.       - Такую белую ленту носят девственники, молодой господин. Это чтобы Его Величество мог видеть, к кому ещё не прикасался. У этих людей нет особенного положения в эскорте, - выбирая выражения, объяснялся Су Хёк. Вольфганг интересовался про ребят в чёрных накидках довольно редко и избирательно, всегда внезапно, например, как сейчас, когда они разбирали астрономический календарь.       Принц сделался по-настоящему задумчивым, и в такие моменты Шин настораживался.       - А чего ты свою не носишь? Где твоя повязка? – обескуражил Су Хёка вопросом приятель, пододвигая к себе книгу поближе и звонко окуная перо в стеклянную чернильницу, острием касаясь самого донышка. Он не смотрел в растерянные глаза Шина, уязвлённого таким бестактным вопросом, не дающим права обтекаемо отойти от темы.       Юноша молчал, следя глазами за тем, как принц выводил на листах дуги и прямые, отмечая на них числа и специальные символы, а потом заметил, как перо в руке Вольфганга остановилось. Парень вздёрнул бровь и поднял виноватый взгляд, полный немого сожаления, и попросил прощения. В этот момент до принца всё стало очевидно.       Обоим парням стало совершенно неловко. Шин делал вид занятости, перелистывая страницы учебника и по диагонали просматривая текст, будто бы читая его, а Вольфганг хотел заговорить о чём-то нейтральном, спокойном, так чтобы замять свою грубость, но на ум ему ничего не шло.       Тем же вечером принц спросил, сколько лет Шину было, когда он впервые услужил Королю, и этот вопрос совершенно выбил Су Хёка из колеи. Обычно очень сдержанный, интеллигентный и пунктуальный юноша стал сам не свой, Шин захлопнул учебник небрежно, не глядя, заламываются ли внутри него страницы, бросил перо, пачкая стол, и рекомендовал Вольфгангу законспектировать ту книгу на девятьсот страниц два раза перед тем, как в следующий раз захочет заговорить с ним. Принц и сказать ничего не успел, он только подорвался со своего места, хватая руками воздух, как если бы перед ним стоял человек, но Шин сидел на самом краю стола и быстро вышел из-за него, а после вышел из библиотеки, как будто убегая, юркнув между стеллажей. Завозившись в громыхающих стульях и перелезая через архивную кипу литературы, Вольфганг за ним не успел.       Принц сначала настойчиво искал с Су Хёком встречи, чтобы в очередной раз попросить прощения, даже сюрприз для него приготовил, чтобы не приходить с пустыми руками. Вольфганг стащил из гостиной целую сахарницу и почему-то для себя решил, что она станет замечательной моральной компенсацией человеку, который не пьёт сладкий чай. Словом, это было алогичное, но очень отчаянное решение, чтобы как-то загладить свою вину. Но потом Вольфганг подумал, что Шин, наверное, окончательно на него обиделся и не шутил, когда говорил о девятистах страницах.       Принц так разозлился на себя, что решил теперь взвешивать каждое слово, молчать совсем, чтобы никого не утомить болтовнёй и грубостью, бытующейся в нём вместе с дворовыми повадками и хабалистостью. Нарушая правила, Вольфганг пренебрёг королевским ужином и не явился на него, всё время проводя в библиотеке и дотошно выписывая астрономические изыскания и вычисления, копируя учебник буква в букву, а ночью забрал его в свои покои и там, ломая глаза, в свете единственной лучинки перерисовывал какие-то схемы. Сахарницу принц забрал с собой и от скуки съел из неё всё, решив, что было бы глупо дарить её Шину. К утру Вольфганг перестал понимать, что он там писал, совершая кучу грамматических и пунктуационных ошибок, пропуская буквы и до неузнаваемости сокращая слова, но треть учебника к рассвету принц уговорил. Парень был уверен, что, приди он к Су Хёку с конспектами, приятель оценил бы его старания и позволил с собой заговорить. По крайней мере, так он надеялся добиться внимания.       Но Шин первым нашёл его в королевской библиотеке наутро. Су Хёку самому стало так стыдно за своё поведение, что он готов был уже пойти и извиниться перед принцем, оправдывая свою раздражительность недомоганием или ссорой с выдуманным обидчиком. Шин не подумал бы, что так вспылит. Он не знал, для чего ушёл, зачем бегал в течение дня по коридорам и отворачивался, у него не было какой-то конечной цели или рационального подхода. Это было глупое обидчивое ребячество, и когда Су Хёк признал это за собой, он готов был сделать вид, как будто ничего не случилось, надеясь, что Вольфганг не станет лупить его уточняющими вопросами.       - Молодой господин, на днях вы спрашивали, сколько мне было лет, когда я впервые возлёг на ложе Его величества. Если честно, вопрос застал меня врасплох, но я должен извиниться перед вами за свою резкость и вспыльчивость… - выговаривал Шин заученную речь, ту, которую всё утро и весь вчерашний день пытался сделать убедительной и спокойной.       Вольфганг, отрываясь от бумаг, уронил голову на ладонь, подпирая локтем стол.       - Да ну, не надо, не говори. Я понял, что ляпнул херню, давай без этого, - Вольфганг положил руки на стол, разминая пальцы. Тёмные круги у него под глазами и рассеянные жесты выдавали у принца ужасную слабость и усталость, но результаты многочасовых трудов победно лежали стопочкой на углу стола. Су Хёк даже не заметил их попервой.       - Раз мы с вами решили работать заодно, нужно доверять друг другу. Я был груб, не хочу, чтобы моя дерзость мешала вашей учёбе. Да и в этом нет никакого секрета вовсе.       Су Хёк присел на краешек табурета, складывая руки аркой.       - На неделе я советовал вам почитать одну книгу… уверен, вы к ней даже не притрагивались. Я про «Цвет империи». Так вот, в неё есть один персонаж, графиня Луиза. Она будет местной интриганкой и подстрекательницей. Когда вы прочитаете книгу, по ходу повествования вы узнаете, сколько у неё было детей. Сколько детей, столько лет мне было, когда я перестал повязывать белую ленту поверх воротничка накидки. Прочитаете и узнаете. Вы заинтригованы?       Вольфганг ухмыльнулся, откинувшись на спинке кресла.       - Это вызов? – принц взял стопку исписанных корявым кучерявым почерком бумаг и, обмахиваясь ею, как веером, бросил их обратно, - я его принимаю.       Су Хёк не сдержал улыбки. Принц был в собственном стиле дерзок и горяч. Всё в этом дворовом парне было не по-человечески. Зато конфликт они тут же исчерпали.       - А это что вы писали так много? – указательным пальчиком двинув в сторону конспектов, уточнил Шин, тут же спрятав руку под стол, когда заметил за собой дурной жест, налету схваченный у приятеля.       - Ну ты сказал два раза переписать, я вот сижу переписываю. Чтобы ты не злился на меня. Раз ты так сказал, значит, мне так надо, - с неподдельной искренностью ответил Вольфганг и толкнул кистью том астрономии.       Су Хёк хохотнул, прикрывая дёрнувшиеся в усмешку губы ладонью, и махнул рукой, мол, глупости какие.       Несколько следующих недель Вольфганг носился с томами «Цвета империи», находя самое компактное и визуально «короткое» издание этого романа. Принц поначалу халтурил и выписывал вообще все мужские имена, которые попадались ему на страницах, но когда их перевалило больше чем за двадцать (а дальше двадцати он считать не умел), парень понял, что его тактика не сработала. Су Хёк столько ещё не жил. Тогда принц решил поспрашивать об этом у стражников и служанок, но даже библиотекарь и архивед не знали, что там за Луиза и что у неё там было с личной жизнью. Тогда Вольфганг обречённо смирился с тем, что все сотни страниц придётся вдумчиво читать, осмысляя хитросплетения и повороты сюжета, чтобы узнать точную цифру, не дающую ему в последнее время покоя. Их не могло быть больше пятнадцати (хотя бы потому что ровно столько лет было Шину), но и не меньше восьми, потому что, по словам самого Су Хёка, к этому времени он уже был приставлен ко двору.       Вольфганг начал читать этот роман в середине осени и нехотя закончил в декабре. Он угольным карандашиком выписывал двойные имена, прозвища и псевдонимы детей графини, чтобы не запутаться, в конечном итоге насчитал девятерых дочерей и пятерых юношей, один из которых умер в утробе, а другой в младенчестве, но исторически было не доказано, рождался ли он вообще.       Тогда принц ужаснулся и закрыл «Цвет империи», никогда больше не поднимая тему эскорта в жизни Су Хёка.       После всего стыда и ужаса, перенесённого в монаршем эскорте, преисполненный подростковым максимализмом, Су Хёк для себя решил, что никогда и ни за что больше не согласится на интим. Он не представлял себя семьянином, не видел рядом с собой никакой женщины, да и вообще во многом отрешённо и поверхностно относился ко всем «щекотливым» темам. Так что когда Вольфганг ёрнически намекал ему на всякую похабщину или игриво провоцировал на пошлости, у Шина сердце холодело от отвращения и ужаса. Если и для нового короля неизбежно нужно было стать подстилкой, как и для старого, Су Хек этого не переживет.       Шин отнекивался от интима, придумывая всяческие неправдоподобные отговорки для того, чтобы не заниматься им. Су Хёк ценил Вольфганга как друга и был готов многим с ним поделился, не гнушался отдельных подробностей своей личной жизни, некоторых жалоб и недомоганий, но каждый раз скованно сжимался, когда дело доходило до самого ненавязчивого флёра.       Скоро юноша признался другу, что любые упоминания эротики ему непереносимы, что всего его перекашивает от отвращения, что мурашки бегут по спине и к горлу подступают тошнота и горечь. Не привыкший видеть намёков на намёки Вольфганг удивлённо пособолезновал и следующие полгода даже полусловом не позволял себе заговорить об этом с другом.       У Вольфганга в принципе было очень бесшабашное отношение ко всей межполовой и эротической тематике, и со своим неуёмным любопытством и очевидным сперматоксикозным гоном совершенно не был похотливым. Он был юным натуралистом, изучающим своё тело, и в этом было что-то ребяческое, спокойное, нелепое. Шин чувствовал, что в этом не было похоти и требовательной жажды, которые исходили от старого короля, и Су Хёк доверчиво окунался в мир «щекотливых» подробностей, которые в силу возраста интересовали принца. Сам Шин, искушённый и развращенный, очень жалел, что всего того что Вольфганг переживает сейчас с удовольствием, ловкостью и авантюризмом, в нем никогда не было, а по определенным обстоятельствам уже не будет.       Су Хёк по-хорошему завидовал тому, как Вольфганг спокойно говорил об утренних поллюциях и неуместной эрекции, о том как неловко описал цветочек в саду, когда мочился со стояком, хотя на деле метил в лопух, он не гнушался каких-то очень откровенных и обескураживающих подробностей, которыми Шин бы ни за что не решился бы поделиться, если бы друг так не откровенничал. У принца был юношеский бесстыдный интерес, в котором была только физиология и азарт, без чувство стыда и отвращения. Этого этапа у Су Хёка в череде взросления не было.       Оставшись наедине, с лёгкой подачи Вольфганга парни обсуждали особо приближённых к Королю служанок и танцовщиц, девочек из эскорта, какие-то дурашества и смешные в одном только отрочестве шуточки про сиськи и письки. Вольфганг был ненавязчивым и очень благодарным слушателем. Он никому ничего не пересказывал, даже когда Су Хёк неосторожно говорил провокационные или очень личные вещи, которыми его можно было шантажировать, и неоднократно рассказывал такое, за что потом себя сильно ругал. Но принц с присущим себе простодушием и пониманием относился и к тому, что Шин спал в одежде, и к тому, что его матрас в обед выставляли на просушку во внутренний дворик служебного корпуса, и к тому, что Су Хёк дрочил иногда, совсем редко и больше от безысходности, чем для удовольствия, через носовой платочек, боясь дотронуться до себя нагишом. Вольфгангу хотелось доверять, было чувство, что дальше него эти разговоры не уйдут. Выговорившись, Шин чувствовал, будто не один тащит на себе это ярмо «подстилка», а разделяет его с кем-то. Вольфганг при разговоре смотрел глаза в глаза, ни на минуту не разрывая зрительного контакта, утвердительно качал головой, ничего не оспаривая и никак не восклицая. Су Хёк упоминал даже те подробности, о которых сам с собой не откровенничал, и ощущал определённое облегчение.       Однажды Вольфганг даже подрочил перед Шином в своём «тайном месте», застеснявшись друга в последний момент и рывками изливаясь в подставленную ладошку. Принц улыбался, с удовольствием размазывая семя по обмякающему члену.       - Попробуй, это приятно, - со знанием дела рекомендовал Вольфганг, плеснув себе дождевой воды из кувшина на руку и обтёр ладонь о штаны. Шин, осторожно глядя на приятеля, вполоборота от него отвернувшись, качнул головой.       И принц ещё какое-то время рассказывал, как ему нравится рукоблудие.       - Да тут как-то прохладно, и место такое… вдруг кто-то заглянет или случайно услышит. Или может…       - Эй, эй, тефтелька, будь попроще, - оборвал его Вольфганг на полуслове беззлобно, - я ж не стягиваю с тебя штаны. Ты просто попробуй сам, один, без никого. Можешь даже не рассказывать мне об этом. Просто поверь, будет круто. Это прям отпускает. Не бзди, я покажу тебе пару приёмчиков, - и с этими словами принц толкнул приятеля в плечо, затыкая рубаху за пояс штанов.       Шин затушевался и спрятал руки за спину, сцепляя пальцы в замок.       И Су Хёк действительно попробовал это сделать.       Один раз утром, затемно проснувшись в объятиях старика и дождавшись пробуждения монарха, Шин испытал характерное позывающее возбуждение. Король принялся грубо и жадно ласкать его, не в силах оторваться от мягкого чувствительно вздрагивающего тела. Это был первый раз, когда Су Хёк осознанно попробовал представить на месте старика своего приятеля. Шин думал о том, что Вольфганг, полулёжа на боку, дрочил ему, прямо как себе в их лагере, и у Су Хёка впервые за долгое время получилось окончить, почти не симулируя. Король похвалил раскрепостившегося любовника и прижал обмякшее тело к себе, настырно целуя его в рот, губами трогая шею, подбородок, скулы и покрасневшие от смущения кончики ушей.       Тогда у Су Хёка появилась идея как-то отблагодарить Вольфганга за его посильное участие и товарищескую поддержку. Принц звал его гулять пару раз в неделю, в промежутке между занятиями, пока учитель танцев ещё не приехал, а мечник уже ушёл, и в эти пару часов парни дурачились и говорили о безделице, что-то рассказывая друг про друга и про события прошлого дня.       Это случилось в летнем саду за хрустальной палатой, одной из самых дальних в королевском дворцовом комплексе. Шин позвал приятеля за собой шаловливо, качая головой вбок и вынуждая Вольфганга следовать. Убедившись, что никого из стражи нет, что ни один случайный садовник не выглядывал из-за кустов и ни одна служанка не волокла за собой корзину белья, Су Хёк схватил принца за воротник камзола и быстро, чтобы не передумать, поцеловал ничего не подозревающего Вольфганга в губы.       Вольфганг вздрогнул и интуитивно отпихнул парня от себя, отворачивая лицо и смачно сплёвывая себе под ноги. Его лицо исказилось красноречивой недовольной гримасой.       Шин стоял в изумлении и ужасе, испугавшись того, что сейчас сделал, и взволнованно ждал, пока Вольфганг на него посмотрит и что-нибудь ответит, развеивая его опасения. Су Хёк думал, что все любят целоваться в рот, раз его отец с таким удовольствием и смакованием к этому подходил, да и некоторые эскортники, зажимающие друг друга в уголочках, часто трогали друг друга губами, вот и Шин решил таким образом отблагодарить принца за всё. Он не знал другого способа «побаловать» другого человека.       Су Хёк нерешительно вцепился в край накидки и, поджимая губы, сделал шаг в сторону. С каждой секундой ему становилось всё более неловко, он чувствовал, что ужасно всё испортил, и теперь боялся, что принц станет его избегать.       - Слюнявый, - отмахнулся Вольфганг небрежно и обтёр губы и подбородок манжетом, складывая руки на груди обиженно.       Он дёрнул носом и посмотрел на Су Хёка хмуро, но, видя его растерянное испуганное лицо, напугался сам. Шина будто молнией прошибло. Он нерешительно мялся и подбирал слова для оправдания, но в следующий момент до Вольфганга вдруг дошло, что он повёл себя высокомерно и очень грубо.       Шин положил ладошку, покрытую шёлковой перчаткой, ко рту, прикрывая им губы, и чувствовал, как его жжёт румянец. Стыд стал стремительной лавиной сходить на голову юноши, переворачивая внутренние органы и сковывая по рукам и ногам. Сколько бы похабного бреда не наговорил ему Король, как бы он не опускал и не совращал Шина, одно небольшое замечание Вольфганга осадило Су Хёка гораздо строже, чем весь остальной эротический гон старика. Юноше стало тошно от своей увлечённости.       - Эй, ну извини, ладно? – принялся косноязычно объясняться принц, размахивая руками от возникшей неловкости, - сам слюни начал распускать, сам виноват. Но всё равно прости, я нечаянно. Вот.       Вольфганг неловко улыбнулся, и в тот же момент губы Шина подёрнулись кверху в ответ.       Пройдёт время, и принц вырастет из этого юношеского ребячества. Он почувствует стыд за своё поведение, перестанет так бестактно делиться личным интимным опытом, в конце концов, потеряет высокомерную брезгливость к мокрым поцелуям и взаимным прикосновениям. На смену детской изворотливости и противности всему «милому» ему станет это привлекательно.       Но Су Хёк не будет готов к его любвеобильности.