Как часто, в жизни ошибаясь,
теряем тех, кем дорожим.
Чужим понравиться стараясь, порой от ближнего бежим.
Возносим тех, кто нас не стоит, а самых верных предаем.
Кто нас так любит, обижаем и сами извинений ждем.
Омар Хайям
Я очнулся на берегу, выше по течению. Моё тело было изранено острыми камнями, а бок кровоточил, оставляя на валунах алые пятна. Волны, услужливо выбросившие меня на берег, заботливо смывали мою кровь, оставляя на валунах лишь пену и водоросли. — Уилл! Пальцы, замёрзшие в ледяной воде, слушались плохо, но я смог стянуть мокрый джемпер и приложить его к раненому боку, пытаясь остановить кровотечение. Солёная вода обеззаразила рану, но мне срочно нужно её зашить. — Уилл! Атлантика фыркнула на мой зов и окатила холодной водой, заставляя ползти дальше по берегу. Под ногтями скопилась кровь, а некоторые из них вообще отошли от ложа, причиняя невероятную боль. Ползти в кромешной темноте было пыткой, но ещё худшей пыткой была тишина, нарушаемая лишь плеском волн. — Уилл! Уилл! — Голос сорвался, и я захрипел, теряя возможность говорить. Чёрт бы побрал тебя, Уилл Грэм! Моя слабость породила наше нынешнее положение, заставляя нас как новорожденных пытаться кричать, звать, искать чьё-то тепло. Я открыл рот, чтобы вновь позвать Грэма, но замер, увидев бледную кисть, виднеющуюся из-за большого валуна. Ладонь, обращённая к небу, была белой как бумага и казалась ненастоящей, нарисованной. Меж пальцев виднелись грязные водоросли, опутывающие руку. Кажется, его мизинец сломан, так неестественно он вывернут. — Уилл… — прошептал я, подползая ближе. — Уилл, очнись… Тело было холодным, когда мои пальцы обхватили его ладонь. Я зажмурился, пытаясь отогнать слёзы. Мне казалось, если долго не смотреть на Уилла, он исчезнет, оставив мне маленькую надежду на то, что он всё ещё жив, просто где-то дальше по берегу ждёт меня. Коснувшись двумя пальцами шеи и не нащупав пульса, я сложил руки в замо́к и начал сердечно-легочную реанимацию, понимая, что уже поздно. Впервые мои губы коснулись его в попытке вдохнуть кислород. Каждый день я жаждал его поцелуя, каждый день, глядя на чуть асимметричные губы, мне хотелось провести по ним языком, изучая крохотные трещинки. — Очнись! Давай же! Грудная клетка опадала под напором моих рук, но тело оставалось безжизненным. — Грэм, твою мать! Уткнувшись лбом в его холодную бездыханную грудь, я плакал навзрыд, прощаясь с самым дорогим, что у меня было, — с моей любовью, с моей жизнью, с человеком, ставшим частью меня: — Прости меня. Прости меня… Мой мальчик, я тебя так люблю… Очнись! Уилл… — Я то шептал, то кричал, то стонал, пытаясь совладать с болью. Я чувствовал соль на щеках, но не думаю, что это была соль Атлантики. Глаза заволокло влагой, а я всё смотрел и смотрел на его лицо, покрытое тонким слоем соли. Смотрел, понимая, что должен уйти и оставить его. Снова. Покидая Уилла, я чувствовал боль и стыд. Стыд от того, что не смог спасти, боль от того, что позволил ему утянуть нас на дно, лишая возможности спастись. Идти было тяжело, сил почти не осталось, но моей целью был небольшой причал в нескольких метрах впереди. Там на волнах качалась деревянная лодка, привязанная тросом ко кнехту. Её голубые бока напоминали о глазах Уилла, теперь навсегда закрытых. «Аврора» — значилось на лодке. Какое красивое имя для невзрачного деревянного корытца, обитого крашеным железом! Дойдя до лодки, я закинул мокрый от крови и воды джемпер за борт и кое-как перевалился в лодку сам, скрипя зубами от боли и досады. Вёсла, лежавшие на дне, ударили мне по ногам, и я поморщился, сдерживая громкий стон. Нужно уплыть дальше, там, выше по берегу, есть времянка Самюэля Рибзи, местного рыболова. Сейчас он должен быть в Балтиморе, обычно он приезжает сюда только летом. Его маленький домик отлично подходит для временного убежища — он находится на горе, выше моего дома, и оттуда я смогу наблюдать за потугами фэбээровцев, которые скоро нагрянут. Зубная Фея окажет им радушный приём — он уже распахнул руки в желании обнять всех прибывших. На секунду я усмехнулся, представив лицо Джека Кроуфорда, когда он поймет, что я свободен. В мою смерть он не поверит, пока не увидит труп, а значит, будет продолжать искать как заправская ищейка. Только вот ищейка потеряла свой инструмент — нюх. Что ты будешь делать теперь, Джек? Как скажешь Молли Грэм, что отправил её мужа на верную смерть, вынудив его оказаться между двумя убийцами? Вёсла беззвучно входили в воду, сокращая расстояние до времянки. Плыть было тяжело, волны раскачивали «Аврору», мешая мне и сопротивляясь моим желаниям. Домик и маленький пирс уже виднелись на горизонте, но время словно замерло. Наконец железный бок лодочного ангара показался за пирсом, а вот и длинная металлическая лестница, ведущая с пирса на утёс. Один их вид прибавил мне сил, и я поплыл чуть быстрее, мечтая скорее оказаться в тепле.* * *
Тепло маленькой железной печки обволакивало и успокаивало. Я словно попал в другой мир — тёплый, светлый, но, глядя в окно на «Аврору», уносимую течением, чувствовал горечь. Рана, зашитая и обработанная, пульсировала болью, напоминая мне, что я ещё жив. Я осторожно касался бинтов, словно боялся, что они упадут, и маленькая комната наполнится моей кровью. Нет, смерть меня не страшила. Рано или поздно она заберёт всех нас. Мне было даже любопытно, встречу ли я Уилла. Встречу ли Джека? Мишу? Дойдя до крохотной кухоньки, занимавшей дальний угол дома, я открыл старый обшарпанный буфет, пахший краской, и заглянул внутрь. Хлопья и ореховая паста стояли на самом краю, только протяни руку. Но у меня нет ни молока, ни хлеба, ни даже хлебцев. Я отодвинул ярко-желтую коробку хлопьев и заглянул вглубь буфета. Там оказалась банка тушёнки, срок годности которой вот-вот закончится. — Мистер Рибзи, вы просто скряга, — тихо произнёс я, вскрывая банку. Голос показался оглушительно громким, и я даже обернулся, проверяя, нет ли кого в доме. В комнате со мной соседствовала паранойя, глядящая мне в глаза. Глупо. Я зацепил кусок тушёнки ножом и положил в рот, осторожно снимая мясо с острия. Белый жир растаял на языке, а волокна тут же распались, и я прикрыл глаза от удовольствия. Долгое голодание — и обычная дешёвая тушёнка дарит радость и комфорт. Очень жаль, что старый Рибзи столь незапаслив. Он очень удивится, когда вернётся из Балтимора и обнаружит пропажу своего нового катера. Смыв отпечатки и выбросив банку в мусорное ведро, я замотал нож в полотенце и положил в карман, не желая оставаться безоружным. В конце концов, мне не удастся выйти к людям, не привлекая внимания, и кто-нибудь обязательно узнает доктора Лектера. Неуклюже завалившись на старый продавленный диван, я закрыл глаза рукой и погрузился в темноту, наконец позволив своему телу расслабиться и отдохнуть.* * *
Разбудило меня ощущение, что что-то происходит. Я медленно разлепил веки и с трудом встал, чтобы дойти до окна. Цветастая занавеска выгорела на солнце и теперь напоминала сероватую тряпку, низко висящую на струнном карнизе. Один уголок занавески имел круглую прожжённую дыру, похоже, мистер Рибзи любит курить у окна. Я наклонился и посмотрел в эту маленькую дырочку, чуть улыбнувшись своему положению. Мой дом был окружён полицейскими машинами, и их сине-красные огоньки перемигивались, слепя глаза. Крохотные человечки суетились и махали руками, указывая направление. Вот кто-то махнул рукой в сторону обрыва и закивал головой как китайский болванчик. Было забавно наблюдать за ними, находясь в такой близости. Забавно, но опасно. Я забрал скудную аптечку, ветровку, что висела на вбитом в стену гвозде, и маленький топорик, лежащий у печки. Следы своего пребывания я уничтожил. Да, мистер Рибзи недосчитается некоторых вещей и катера, но и отпечатков моих не найдёт. Я спустился на пирс и подошёл к лодочному ангару, закрытому на висячий замок. Замок был большой, с толстой дужкой, и сломать его было бы проблематично. К тому же на это уйдёт много времени. Вернувшись в дом, я схватил ящик с инструментами и вынул оттуда небольшой моток проволоки. — Нет отмычек? — прошептал я сам себе. — Не беда. Проволока тоже сойдёт. Вскрыв замок и войдя в ангар, я улыбнулся — катер на месте. Мотор был вынут из воды, и мне пришлось поднатужиться, чтобы опустить его. Я открыл крышку топливного бака, убедился, что он полон, и только после этого завёл мотор. Обхватив ручку газа рукой и в последний раз оглядев ангар, я направил катер в сторону Аннаполиса.* * *
Когда я был пациентом Беделии Дю Морье, она всегда внимательно слушала меня. А когда заканчивались наши сеансы, слушал уже я. Недалеко от Аннаполиса есть бывшая почтовая деревня, ныне Арундел-он-Бей, курортная зона. Сейчас там всего 345 домов, в которых живут зажиточные американцы, не вынимающие носов из кошельков и не отводящие глаз от биржевых акций. Идеальное место для того, чтобы переждать пару недель. Так вот, среди этих домов есть дом Дю Морье, о котором не знает никто из её знакомых. Это её место отдыха, место, где можно быть собой и снимать маску, убирая её в дальний ящик. Я не знаю, какой именно дом принадлежит ей, но это незначительное неудобство. Крепче сжав ручку газа, я обернулся и с облегчением выдохнул — горизонт оставался чистым. Чесапикский залив встретил меня небольшой качкой, погода ухудшалась, и волны набирали силу, грозя перевернуть моё утлое судёнышко. — Тише, тише, — прошептал я, когда большая волна толкнула катер и заставила меня ухватиться за раненый бок. Приближаясь к берегу, я чувствовал облегчение и радость от близкого продолжительного отдыха.