Завтра, когда мое тело найдут,
Плач и рыданья поднимутся тут.
Станут жалеть о судьбе дарований,
Смерть назовут и случайной и ранней,
И, свои прежние речи забыв,
Станут мечтать, как я был бы счастлив.
Только одни стебельки иммортели
Тихо шепнут о достигнутой цели.
Валерий Брюсов. «Записка самоубийцы».
– Какая ирония, – Фрэнсис улыбался криво, стоя на террасе и глядя прямо на меня, – что тебя встречаю я, а не доктор Лектер. Похоже, что он решил остаться. – Где мы? – Я огляделся по сторонам, но, кроме дома, стоящего напротив меня, ничего не увидел. Кромешная тьма скрывала дорогу и припаркованный полицейский автомобиль, который должен стоять на подъездной дорожке. Свет из окна нарисовал неровный жёлтый квадрат на плитках террасы, в котором и стоял мужчина. Он смотрел исподлобья, ожидая атаки. – Это наш персональный ад, мистер Грэм, – вкрадчиво ответил Долархайд и сделал шаг ближе. – Что вы чувствуете? – Неправильность. – Неправильность? Считаете, вам здесь не место? Считаете, вы должны попасть в рай? В конце концов, все мы получаем по заслугам. Я за свои, а вы... Добро пожаловать. Я смотрел на его руки, свободно висящие, смотрел на пальцы, чуть подрагивающие, словно у него Альцгеймер. Фрэнсис нервничал, сам не понимая, что происходит. Его верхняя губа с длинным вертикальным шрамом оголила клыки, как будто мужчина собирался напасть и укусить. Вполне возможно, так оно и было. Быстрым шагом я подошёл к обрыву и посмотрел вниз, думая, что увижу чёрные волны Атлантики, но увидел лишь тьму, глядящую на меня из глубин. Где вода? Должен быть слышен плеск волн, разбивающихся о скалы. Должен быть слышен запах воды, что облизывает берег как конфету. Где освежающая соль на губах от порывов ветра? Где сам ветер? – Не нужно! – Фрэнсис неожиданно цепко схватил меня за руку, и я услышал в его словах страх. Он боится остаться здесь один! – Одиночество не всегда плохо, Фрэнсис. – Я был рад ему, когда Красный Дракон оставлял меня ненадолго. Тогда я мог быть собой. Мог быть с Рибой. – Где он сейчас? – Повержен. Сожжён в адском пламени. Здесь только я. – Тебе страшно? – прошептал я, глядя на бледные пальцы, держащие меня. Хватка чуть ослабла – Долархайд тоже посмотрел вниз, а затем он и вовсе отпустил меня. – Страшно, Фрэнсис? – Я слышу, что она идёт ко мне. – Кто? – Бебе...¹ Я слышу, как она щёлкает ножницами. Хочет отрезать мой отросток... – Здесь никого нет, – я обернулся и посмотрел на дом, выглядевший мутным белым пятном. Был ли я уверен в том, что говорю? – Ты должен услышать, – прошептал Долархайд и сделал шаг назад. Тишина оглушала. Тьма ослепляла. Страха не было, было чувство неполноценности, будто я инвалид, лишившийся возможности двигаться. Стоя на краю утёса, я судорожно вглядывался в темноту, желая, чтобы Ганнибал оказался рядом. Возможно, если я вновь упаду, то очнусь на берегу, в объятиях доктора, который зовёт меня. «Мой мальчик», – послышалось мне. По спине пробежали мурашки, и я взглянул на Фрэнсиса, молча стоящего рядом с домом. Мужчина смотрел на маленькую поленницу, к которой был прислонён небольшой топорик. Этим топориком доктор разрубил Долархайду ногу, заставив его упасть на холодную плитку террасы. «Очнись!» Я вздрогнул и посмотрел вниз. Страшно? Нет. Сделав шаг, я потерял опору и полетел вниз, ожидая удара о воду. Я зажмурился, а когда открыл глаза, вновь стоял на террасе. – С возвращением. Я поднял взгляд на дом и, развернувшись, пошёл в темноту, туда, где должна стоять машина. Её очертания были еле различимы, и, только когда подошёл вплотную, я смог найти ручку двери и сесть в салон. Ключ оказался в зажигании, и машина завелась с полоборота. Включив дальний свет, я выехал с подъездной дорожки, оставляя дом на утёсе позади. Всего лишь минута, и белое пятно здания потухло, растворилось во мгле, оставив меня одного.* * *
Балтимор больше не был прежним. Холодные и тёмные улицы пугали своей пустотой. Они буквально кричали от боли и одиночества. Свет фар вырывал куски дороги и стены домов, покрытые мутным конденсатом. Казалось, весь город заполнен грязным туманом, сквозь который было трудно различать дорогу. Я остановился и вышел из машины, озираясь по сторонам: – Эй! Тишина. – Кто-нибудь?! Туман стал оседать на плечах, и я почувствовал влагу на лице и пальцах, вцепившихся в дверь. Сев в машину, я поехал в единственное место, где желал очутиться. Внезапно тишину салона нарушило шипение офицерской рации, и я резко ударил по тормозам. – Меня кто-нибудь слышит? – закричал я, прижимая рацию к губам. – Эй! Меня кто-нибудь слышит?! Сквозь шум помех мне послышался еле различимый знакомый голос: «Ответь мне, Джек: он был жив?» – Молли?! Молли?! – я кричал, глядя в зеркало заднего вида. Мои глаза потемнели и казались чёрными, как и всё вокруг. Раненая щека теперь имела неровный бугристый шрам, отчего мой рот был слегка перекошен. Это я и не я. «Ответь мне, Джек: он был жив?» – Молли... Рация выпала из рук, как только я понял, что меня никто не слышит. Ударив ладонями по рулю, я заплакал, но тут же взял себя в руки и нажал на газ, мечтая поскорее оказаться в доме доктора Лектера. Я знал, что именно там я найду компанию. Дом Ганнибала встретил меня пугающей тишиной. Запах влажности был непривычен, обычно здесь всегда пахло свежесваренным кофе и едой, которую доктор готовил лично. Медленно идя по коридору, я чувствовал потерянность и страх. Что если я не найду её здесь? Войдя в гостиную, я щёлкнул выключателем, и лампа под потолком загорелась мутным жёлтым светом, которого не хватало, чтобы осветить всю комнату. Коснувшись спинки дивана, я отдернул пальцы – она была влажной. – Эбигейл? – я вздрогнул, услышав свой голос. Она умерла на кухне, и я поспешил туда, на ходу включая все лампы в доме. Все они горели тускло, оставляя углы в тени. В этих углах слышался шорох, словно кто-то наблюдал за мной, обсуждая каждый сделанный шаг. Очертания предметов размывались будто под водой, и мне приходилось касаться рукой стены, чтобы чувствовать себя увереннее. Влажные обои холодили кончики пальцев, и каждую секунду я думал о том, что моё место не здесь. На кухне царил идеальный порядок. В полумраке я мог различить столешницу и стоящую на ней подставку для ножей, из которой торчали хромированные ручки. Зачем-то я открыл холодильник и удивился – в нём была еда: листья салата, свежие и хрустящие; овощи, на которых блестела влага; мясо, запаянное в вакуумный пакет; коробки с соком и молоком. Кто всё это ест? – Каждый день одно и то же. Услышав голос, я покрылся испариной, а сердце чуть не остановилось от испуга. Глядя на красный вакуумный пакет, я ждал. – Иногда мне хочется рыбу. Или бургер. Но здесь только мясо. – Ты чувствуешь голод? – прошептал я. – Да. Закрыв холодильник, я обернулся и посмотрел на Эбигейл. Она была такой, какой я видел её в последний раз. Стоя в дверях, она смотрела на меня полными слёз глазами и теребила в руках зелёный шейный платок. Сейчас я мог видеть на шее длинный тонкий разрез, что оставил Ганнибал. Разрез был тёмно-красный, словно он вот-вот разверзнется и кровь хлынет на пол, заливая всё вокруг. Сукровица скопилась вокруг и испачкала воротник куртки. Рана никогда не заживает. – Что ты здесь делаешь? – спросила Эбигейл, подходя ближе. – Я умер, – ответил я, касаясь пальцами её шеи. На кончиках осталась кровь, и я рассматривал её, не решаясь вытереть бумажным полотенцем. – Сегодня пришла почта, – девушка слабо улыбнулась и положила на стол мятую газету. На верхней странице была фотография пожилой женщины, а снизу чуть смазанная подпись «Жизнь после смерти». – Почта? – удивился я. – Здесь разносят почту? – Нет. Это первая. Думаю, она для тебя. Я взял в руки газету с пожелтевшими влажными листами и начал читать: – Здесь статья за две тысячи четырнадцатый год. Янина Колькевич очнулась в морге после одиннадцати часов смерти. В этом же году очнулась и мёртвая пациентка, которую везли в операционную, чтобы забрать её органы. Был скандал. Они назвали это «феномен Лазаря». – Лазаря. Иисус воскресил его на четвёртый день после смерти. Эбигейл коснулась пальцем рукоятки ножа и посмотрела на меня: – Эти женщины не одни такие. – Да. Тридцать восемь случаев, и это только те, что зарегистрированы, – я отложил газету и посмотрел на мельчайшие частички бумаги, оставшиеся на пальцах. – Это не может быть правдой. – Это она и есть. Ты мокрый, и у тебя холодные пальцы. Гипотермия способна замедлить сердцебиение или вовсе остановить. – Девушка поджала губы. – В школе мы изучали лягушек. Они способны замерзать на зиму, а затем оживают. Природа очень загадочна. Каждое тело уникально, ведь так? Глядя в тёмное окно, я начал осознавать, что, как только Зеллер и Прайс начнут делать вскрытие, моё тело умрёт окончательно. – Тебе дали выбор, – прошептала Эбигейл. – Остаться здесь, как ты и хотел, или вернуться к нему. Твоё время ещё не пришло. – Что если я хочу, чтобы он был здесь со мной? – Не нам решать. – Почему ты ещё здесь? – Теперь я всегда буду здесь, – Эбигейл обвела кухню взглядом, – поглощать мясо, не способная утолить голод. – Ты не должна отвечать за грехи твоего отца. – Я отвечаю за свои. Девушка открыла морозильную камеру и извлекла оттуда кусок мяса, который моментально покрылся инеем. – Приготовишь ужин? – тихо спросила она. – Я устала от одиночества. В голове мелькнул образ Долархайда, что остался в доме на утёсе. – Ты не можешь покинуть границы дома? – спросил я. – Нет. Как только я переступаю порог... я вновь оказываюсь здесь. Круг ада. Темнота за окном приобрела зловещий багровый оттенок, скрывая дома напротив. Было похоже, что рассвет хотел проникнуть в этот мир, пытаясь привнести сюда свет, но улицы Балтимора были словно чёрная дыра, поглощающая солнечные лучи. – Как мне проснуться? Эбигейл не ответила. Она не хотела, чтобы я уходил. Девушка смотрела на мясо, лежащее на столе, и продолжала теребить платок, давно ставший мятым и невзрачным. – Как мне проснуться? – повторил я вопрос. – Я не знаю. Стоя у окна, я наблюдал, как запотевает стекло от повышающейся в доме температуры. Уже можно было рисовать пальцем, оставляя мокрые дорожки. Моё отражение, ещё минуту назад смотревшее на меня, поблекло и скрылось за тонкой плёнкой влаги. – Я должен проснуться. – Зачем? – Он снова будет убивать. – Теперь ты хочешь разделить с ним охоту? – А ты нет? – Я усмехнулся и отошёл от окна. – Будь у тебя шанс вернуться, ты бы отказалась от его приглашения? – Он страшный человек, Уилл Грэм. – Не для меня. – Поужинай со мной. – Чьё это мясо? – Николас Бойл. – Снова и снова, – прошептал я. – Снова и снова, – эхом повторила Эбигейл. – Здесь становится тепло... – Ты ближе на шаг. Я достал холодный нож, и его грань, остро заточенная, сверкнула в жёлтом свете лампы. На долю секунды я увидел своё отражение и изувеченную щеку. Шрам стал розовым, свежим, стоит мне закричать, он разойдётся, и кровь хлынет в рот, наполняя собой мой желудок. – Уилл? Я открыл рот, и шрам растянулся, становясь уродливым. – Уилл? Поднеся нож к лицу и коснувшись его, я прорезал щеку насквозь. – Уилл, пожалуйста! – Эбигейл всхлипывала, глядя на то, как по ножу струится кровь и падает на идеально чистую плитку. Я смотрел на багровую лужу, не понимая, откуда её столько. Можно рассмотреть своё отражение, глядящее на меня из красной бездны. Боли не было, было чувство удовлетворения, наполнившее меня. – Какого хрена? – спросил я своё отражение. – Какого хрена ты делаешь?! ¹ В книге «Красный дракон» Томаса Харриса маленький Фрэнсис так звал бабушку.