Есть улыбка любви
И улыбка обмана и лести.
А есть улыбка улыбок,
Где обе встречаются вместе.
Есть взгляд, проникнутый злобой,
И взгляд, таящий презренье.
А если встречаются оба,
От этого нет исцеленья.
Уильям Блейк
– Обеспечил себя пищей? – Беделия устало опустила голову на подушку и посмотрела на меня из-под полуприкрытых век. На её лбу выступили капельки пота, и причёска была испорчена, но это лишь добавляло очарования. – Тюремная еда не утоляла мой голод, – тихо ответил я, думая о теле Бенни, лежащем в сарае за домом. Минусовая температура поможет мне сохранить его на несколько дней. – Никто не может утолить ваш голод, Ганнибал. – Был человек. – Нет. Даже он не мог. Вы внушаете себе то, чего никогда не было. – О чём вы? Дю Морье похлопала ладонью по кровати, и я осторожно присел, стараясь не потревожить её ногу. Свет ночника падал на светлые волосы, делая их медовыми и тёплыми, и я, протянув руку, коснулся их и поправил выбившуюся прядь. Женщина не противилась, но в глазах мелькнул страх – еле уловимый, но уже липкий. Если бы осмелилась, она бы отшатнулась. – Вы думаете, Уилл Грэм вас любил, – Беделия тихо шептала, глядя мне в глаза. – Так и было. – Он любил лишь себя. С вами он чувствовал себя живым, и всё, что он делал, было только для того, чтобы чувствовать жизнь. Не вас, нет. Я встал с кровати и подошёл к окну, становясь к Дю Морье спиной. Она лжёт. Уилл любил меня. По-своему. Робко, неумело, но любил. Так же, как и я. – Это он вам сказал? – Я двумя пальцами отодвинул зелёную портьеру и посмотрел на уличные фонари, освещавшие безлюдную дорогу. – Он приходил ко мне на сеансы психотерапии. – И сказал, что не любит меня? – Он интересовался лишь тем, любите ли вы. – Уилл сомневался во мне? – Он хотел убедиться. – Что вы сказали? Я услышал тихий вздох и повернулся к женщине. Действие обезболивающих проходило, и она морщилась от боли, сжимая руками белоснежные простыни. Ей был нужен морфий, а чемоданчик с ним стоял на комоде, напротив кровати. Дю Морье не сводила с него взгляда, совершенно забыв обо мне. Дойдя до комода и набрав полный шприц, я подошёл к кровати и сел рядом, касаясь бледной руки: – Что вы сказали, Беделия? – Пожалуйста... – Что вы сказали? – Правду. За окном раздался шум ветра, надвигалась непогода. Мелкий и колючий снег заскрипел по стеклу, царапаясь и пытаясь проникнуть в дом, чтобы наполнить его холодом и сыростью. Я смотрел на Беделию, смотрел, как боль отступает по мере того, как морфий начинает действовать. Морщины на лбу разгладились, и лицо стало расслабленным, спокойным. Тонкая бровь, еще недавно иронично вздернутая, опустилась, и веки закрылись, даря женщине долгожданный покой. Я укрыл её одеялом и вышел в коридор, прислушиваясь к звукам дома. Новые дома необычайно молчаливы. Нет скрипа половиц, нет тихих вздохов из тёмных уголков. Они не дышат так, как дома, построенные с любовью. Холодный камень, и только. Надгробие, давящее не землю. Надгробие... Я прошёл в кабинет и оставил деревянную дверь отворенной, нарушая темноту помещения жёлтым квадратом света, упавшего из коридора. Постояв секунду, я включил свет и прошёл к маленькому письменному столу, на котором не было ни компьютера, ни ноутбука. Сев в кресло, я по очереди выдвинул несколько ящиков и в последнем обнаружил семидюймовый планшет. Голубой экран мигнул заставкой и приветливо открыл «Гугл». «Уилл Грэм», ввёл я, не особо надеясь на новости. Только сводка о его смерти, без даты похорон и подробностей. Маленькое нечёткое фото было искажено, будто было снято с монитора компьютера. Я присмотрелся к нему, и сердце кольнуло болью. Грэм казался таким далёким, таким ненастоящим. Мне хотелось протянуть руку и снять эти очки в роговой оправе, взъерошить аккуратно уложенные волосы, схватить его за воротник выглаженной рубашки и притянуть к себе, чтобы вдохнуть запах кофе и дурацкого лосьона «Олд спайс». Отбросив планшет, я со злостью встал со стула и смахнул со стола стоящие на на нём канцелярский набор и небольшие часы в виде золотого слона. Ручки и карандаши покатились по полу, закатываясь под стол и кресла. Глупо! Как глупо! Один не найденный карандаш с моими отпечатками – доказательство моего присутствия здесь. Грэм лишает меня хладнокровия даже после собственной смерти. Тяжело опустившись на колени, я начал собирать ручки и карандаши, сжимая зубы от внезапно нахлынувшей боли. Кажется, я слишком резко встал, и рубашка испачкалась двумя маленькими капельками крови. – Я должен тебя отпустить, – сказал я, разглядывая тонкую ручку в своих пальцах. Её синие металлические грани переливались в свете ламп и напоминали маячки полицейских машин. – Должен отпустить, но почему это так сложно?* * *
Позднее утро застало меня в постели, слабость дала о себе знать. Тело, получившее долгожданный покой, было ватным и неподъемным. За окном бушевала непогода, и через тонкие щели жалюзи я мог видеть снегопад. Серое небо казалось грязным, низким и холодным. Было бы приятно, если бы кто-нибудь сейчас принёс чашку горячего молока и ванильные пряники, и я бы позволил себе – только сегодня – позавтракать в кровати. Я закрыл глаза и вновь задремал.* * *
Неожиданно кровать стала холодной и мокрой, и я скинул одеяло, поражаясь внезапному холоду. Кое-как натянув махровый халат Беделии и всунув ноги в тапки, я вышел в коридор и посмотрел вниз, на первый этаж, утопающий во мгле. Мутный свет окон не мог пробить мрак, и лестница оставалась в тени, когда я осторожно спускался по ней. Влажные перила неприятно жгли кожу и казались липкими, словно длинная шея улитки ахатины. Казалось, где-то внизу обнаружится её раковина, из которой торчит эта шея. Я замер – кто-то чистил крыльцо. Ширк, ширк, ширк, ширк. Сделав шаг к двери, я наклонился и заглянул в дверной глазок, пытаясь рассмотреть того, кто так проворно орудует лопатой. – Весь снег растаял... одна вода... вода и вода... – Старый Бенни водил железной лопатой по каменному крыльцу и качал головой, на которой была шапка-ушанка с красным помпоном. На какую-то минуту мне стало дурно. Глядя на то, как старик качает головой и помпон мечется по его макушке как яркий поплавок, я испытал ужас. Кажется, рана всё же доконала меня и я умер в спальне для гостей, оставив Беделию одну. Взявшись руками за дверную ручку, я потянул дверь на себя и проснулся.* * *
Утро было таким же снежным. Я встал с кровати и оделся, торопясь заглянуть к Дю Морье. Липкий и холодный сон не отпускал, казалось, влага до сих пор осталась на моих руках и лице, вызывая чувство тревоги. – Мне приснился кошмар, – сказал я вместо приветствия. Беделия приподнялась на подушках и сонно посмотрела на меня, слабо улыбаясь: – Всем нам порой снятся кошмары. – Мне нет. – Что вы видели? Я в два шага преодолел расстояние до кровати и, взяв с прикроватной тумбы чемоданчик со шприцами, приготовил морфий: – Бенни. – А в чём кошмар? – Он был... а я нет. Я был мёртв. Беделия с благодарностью кивнула, когда я вколол ей болеутоляющее. Она схватила меня за запястье и прошептала: – И всё же смерть страшит вас, как и любого другого человека. Бессмысленно этого стыдиться. Когда вы увидели смерть Грэма, в вас что-то надломилось, ведь вы думали, что вам с ним всё сойдёт с рук. – Я должен знать, когда его похороны. – Телефон в сумочке. Когда я протянул ей мобильный, рука женщины подрагивала от слабости. Приподняв край одеяла, я осмотрел ногу и вздохнул – ночью случилось кровотечение. Нужно срочно сделать перевязку. Прямо сейчас. Но я накрыл ногу одеялом и встал к окну, ожидая, когда Дю Морье сделает звонок. – Сегодня вечером, – Беделия отложила телефон и посмотрела на меня. – К чему такая спешка? – Чтобы вы не уехали из страны. Вас ждут, разве не понятно? – Только за это Джек заслуживает наказания. Даже после смерти он использует Грэма как приманку, как блесну, на которую я кинусь. – И он прав. Вы кинетесь. Даже подставив себя под удар. А Джек... он уже наказан безумным желанием вас поймать. – Его я не смогу отпустить. – Он этого и не ждёт. – Нет. Но он ждёт освобождения. – Освобождение для него – одиночество. Когда не будет ни Уилла, ни вас. Им с Беллой стоило родить детей. Тогда бы его цели были отличны от сегодняшних. – Дети не всегда меняют наши жизненные цели. Почему вы не родили? – Не было кандидата. – У вас строгие критерии. – Как и у вас. Я замолчал и крепко сжал зубы. Противоречить Дю Морье было бессмысленно, ведь она права. – Нужно сделать перевязку. – Делайте. Вы здесь хирург.* * *
Накинув куртку на плечи, я вышел на задний двор и направился к сараю, где лежал Бенни. Свежевыпавший снег похрустывал под ногами и сбивался на носках ботинок, образуя кривые комки. Сегодня дети будут лепить снеговиков из грязного снега, перемешанного с прелыми и чёрными листьями кустарников. Дойдя до сарая, я остановился и склонил голову. От сарая шли следы, ведущие к низкому заборчику на границе участка. Адреналин заставил сердце учащённо биться, и я почувствовал смутную тревогу. Пройдя по следам до заборчика, я увидел, что они уходят дальше в хилую лесополосу, за которой была дорога. Перескочив через забор, я зло посмотрел на следы покрышек и отругал себя за беспечность. Разумеется, Бенни в сарае не оказалось. Небольшой крюк, на котором висело тело, был чист, кто-то старательно вытер его от крови. Железный таз для сбора крови, что стоял под телом, тоже был чист. Его прислонили к стене, но на донышке была видна капля прозрачной воды, говорившая о том, что таз недавно мыли. Я коснулся рукой лица, потирая щёки и подбородок. Мог бы это быть Уилл? Сомнительно. Подобное к подобному. Втянув носом воздух, я почувствовал слабый запах спирта и картошки фри, которая жарилась в старом прогорклом масле. Этот человек питается в дешёвом кафе, где обычно едят дальнобойщики и байкеры. Запах кожаных кресел, потрескавшихся от множества тел, касавшихся них. Запах дешёвого растворимого кофе в бумажных стаканчиках. Запах машинного масла на руках – старый фургон, требующий внимания. Войдя в комнату Беделии, я протянул ей тарелку с горячей булочкой и стакан молока, а сам сел в кресло-качалку, стоящее у окна. Женщина склонила голову и поставила тарелку на тумбочку, оставив в руках лишь молоко. Высокий голубой стакан казался огромным в её бледных руках. Синие вены, оплетающие кисти, сливались с цветным стеклом, создавая иллюзию единого. – У нас был гость, – сказал я. Дю Морье сделала глоток молока и внимательно посмотрела в окно, будто надеясь увидеть того, кто нарушил наш покой. – Приезжал на старом фургоне. – Откуда вы узнали? – спросила она. – Запах масла, бензина и широкий след от покрышек. – Что он сделал? – Забрал тело, – я поджал губы и нервно дёрнул носом. Раздражение росло. – Зачем оно ему? Он вызовет полицию? Я усмехнулся этому предположению: – Нет. Тогда бы он оставил Бенни висеть на крюке. Он убрал все следы преступления из сарая. – Вы какой-то неправильный магнит, Ганнибал. Вы должны притягивать противоположности, почему вы притягиваете себе подобное? – Я вдохновляю людей. – На ложные ценности. Мои пальцы скользнули по плетеному подлокотнику, и я легко качнулся в кресле. За окном ветер, а в комнате тепло, даже душно. Запах булочек с корицей и тихое дыхание Беделии. Идиллия. Ложная идиллия. – Ценности мы определяем для себя сами, – ответил я. – Ваши опасны для окружающих. – Но это не значит, что они ложные. – Разве? Закон один для всех, Ганнибал. Порыв ветра ударил в окно, и мы синхронно повернули головы. Портьера качнулась от сквозняка и замерла, впитывая прохладу от окна. – Что есть закон? – я приподнял брови. – Правила, установленные властью. – Установленные людьми, вы хотите сказать? Откуда мы знаем, что эти люди правы? Беделия промолчала, но её лицо заметно напряглось. Я продолжил: – Кто-то придумал, что должно быть именно так, но откуда он знает, что так правильно? – Это не один человек. Законы создавались веками. – В 1022 году во Франции жгли еретиков. В XVII веке была распространена охота на ведьм. Тогда это казалось правильным. Скажите мне, мадам Дю Морье, сейчас это законно? Если я сожгу человека, которого считаю еретиком, я буду правым? – В чём вы пытаетесь меня убедить? Что сейчас ваши убийства на благо? – А разве нет? На благо мне в первую очередь. А уже затем обществу. Я поднялся с кресла, и оно качнулось, ударившись спинкой о стену. Раздался глухой стук, на который никто не обратил внимания. Дойдя до двери, я услышал тихий вопрос: – Что вы будете делать, Ганнибал? – Ждать приглашения. – Убьете его? – Вы сами сказали мне, что я притягиваю себе подобных, мадам Дю Морье. А у меня не должно быть аналогов.