Эффект Лазаря

- Обменяю с камушком колечко На траву-полынь да лебеду. - Обменяю тёплое местечко На скамейку в стареньком саду. - Обменяю дом и всё, что в доме На поляну с ягодой лесной. - Обменяю жизни год на троне – На вечерних августов покой. Терентий Травник Как только Джек вышел за дверь, я вздохнул с облегчением. Под тонким одеялом я спрятал одну из фотографий, на которой был изображён ужин в доме Ганнибала. Я успел заметить несколько блюд и столовые приборы, лежащие на знакомом столе. Руки слегка подрагивали, и я с беспокойством смотрел на часы в мобильном телефоне, ожидая, когда наступит вечер и все разойдутся по домам. Тогда я позову Ганнибала и услышу его вкрадчивый голос. Через полчаса после ухода Кроуфорда мне принесли обед из столовой на первом этаже. Отварные макароны напомнили опарышей, что я так часто выращивал сам, чтобы сходить на рыбалку. Взяв вилку, я коснулся её зубчиками венского шницеля, чтобы отрезать кусок. – Мясо, – зачем-то сказал я вслух и усмехнулся. Волокна отделялись друг от друга медленно, словно нехотя. Местный повар поторопился снять шницель со сковороды, и внутри скопилось немного крови. Я отодвинул поднос и, выпив кофе, вернулся на кровать. Фотография до сих пор лежала под одеялом, и теперь я мог спокойно её рассмотреть. Достав маленький бумажный квадрат, я сперва поднёс его к носу, вдыхая запах краски, а затем внимательно всмотрелся в глубь картинки. Пришедшие образы были нечёткими, тёмными, а иногда словно в тумане. Я знал, что этот повар взял чужой труп, а вот Джек был уверен, что он и есть убийца. Что ж, пусть так и остаётся. Сквозь мутный туман, похожий на молоко, я увидел человека, накрывающего на стол.Мне казалось, что я знаю его. Движения рук, поворот головы... Он немного небрежен, немного тороплив. «Все мы скорбим по нашему другу Уиллу Грэму. Все мы плачем, когда наши слёзы никто не может видеть. И это нормально. Скорбь – неотъемлемая часть нашей жизни. Этот ужин – дань уважения тому, кто был нам дорог. Мои приглашения разосланы, яства ждут голодных гостей, что почтят память Уилла вместе со мной. Сегодня я Ганнибал Лектер. Отныне я доктор, оставленный в одиночестве. Таков мой замысел». Я почувствовал всю жажду этого человека быть Ганнибалом. Его маниакальное обожание доктора надломило разум, сделав из здорового человека шизофреника. – Кто скажет нам, где мы сорвёмся в пропасть? – прошептал я, пряча фотографию. Чтобы скоротать время, я лёг и укрылся одеялом с головой, погружаясь в тёплую темноту. Скоро. Ещё немного. * * * Сырость и холод пограничья обволокли моё тело, заставляя кутаться в мокрое одеяло. Всё та же тьма, тот же звук капель с потолка, тот же промозглый воздух. Выйдя в коридор, я увидел судью, сидящего на полу. Он вытянул босые ноги, и мой взгляд зацепился за почерневшие пальцы, готовые вот-вот разложиться. Судья грыз ногти на руках, подвывая на одной ноте. Неприятное соседство образовалось. – Вставайте, – я потянул его за локоть и явственно услышал хруст костей, они рассыпались в мёртвом теле, перестав выполнять свою функцию. Судья замер, а затем резко вскочил с пола, повернув пустую черепную коробку в мою сторону. Он пошамкал губами и спросил: – Кто здесь? – Идём, – я потащил его за собой, намереваясь закрыть в туалете, что на этом этаже. Судья вяло передвигал ноги, но шёл. Иногда он спотыкался, думаю, он не видел дороги из-за грязной тряпки, намотанной на лицо. – У меня сегодня заседание, – вдруг воскликнул он громко и попытался выдернуть руку. – Разумеется, – прошептал я. – Чесапикский потрошитель. Его наконец поймали. – Да? И кто он? – Уилл Грэм, специальный агент. – Вы уверены? – Очень. Всё указывает на него! Куда мы идём? – На заседание. Вы забыли? Судья хмыкнул за стеной, и я услышал бульканье, донесшееся из его горла. Коридор казался бесконечно длинным. Закрытые двери кабинетов мелькали как придорожные столбы. «104». Ручка на двери отсутствовала, оставив после себя лишь маленькую чёрную дырочку. Мы шли дальше, но сейчас я уже считал двери. «104». Какого?! – Мы опоздаем, – чётко произнёс судья, и я посмотрел на него. В его черепе завелись личинки, и теперь несколько штук ползали по лицу, спускаясь к подбородку. – Идём. Я сконцентрировался на конце коридора и перестал считать двери, глядя лишь на мутный светлый квадрат впереди. Он наконец начал приближаться, что не могло не радовать. Мы подошли к двери, на которой висела табличка с фигуркой мужчины с тростью. Боже! И кто придумал, что мужчина должен быть с тростью? Дверь в туалет открылась со скрипом, показывая темноту и сырость помещения. Здесь не было даже тусклого света ламп. Из двух кранов бежала вода, я чётко слышал её плеск. Грязные писсуары покрылись зелёным налётом, и под ними скопились тёмные лужи, в которых шевелились какие-то черви. – Прошу, – я втолкнул судью и закрыл дверь, подперев её плечом. – Где вы? – раздался голос с той стороны. – Пройдите дальше, вас ждут! – крикнул я и услышал звук падающего тела – судья поскользнулся на грязной луже. Я подпер дверь стулом и отряхнул руки. Казалось, к ним прилипли смерть и струпья. В фойе я бежал бегом, на свой страх и риск перепрыгивая через ступени. Один раз упал, больно ударившись плечом о перила. Рука занемела, но я сцепил зубы и вновь побежал, торопясь покинуть лестничную клетку. В какой-то момент мне показалось, что кто-то спешит меня догнать, пыхтит в спину, шаркает ногами по кафелю. – Кто здесь? – эхо унесло мой вопрос к верхним этажам, но никто не ответил. Пыхтение прекратилось, преследующий меня замер, а потом и вовсе поспешил обратно наверх. Может быть, судья вырвался из плена? Спустившись, я первым делом подошёл к стойке охраны, что теперь стояла сиротливо и неприветливо. Журнал регистрации хлопал мокрым листом, на котором виднелось пятно от ручки, что я оставил вчера. Клякса была ужасной, напоминала мне некроз, тронувший чистую кожу. Я вырвал страницу и скомкал её, забрасывая в тёмный угол. Там тут же кто-то зашевелился, раздался скрип металла о кафель, будто кто-то рисовал на нём ножницами. Я сделал шаг назад, вглядываясь в угол, из которого теперь показались человеческие пальцы, скребущие пол. Обитатель угла завыл, и волосы на моей голове зашевелились, вставая дыбом. – Кто там? – спросил я, боясь, что сейчас мне ответит Роберт. «Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь. Восемь негритят в Девон ушли потом, Один не возвратился, остались всемером». Голос был женский. Рука хлопала по полу в такт считалочке, отчего в фойе раздавался плеск воды. «Семь негритят дрова рубили вместе, Зарубил один себя — и осталось шесть их. Шесть негритят пошли на пасеку гулять, Одного ужалил шмель, их осталось пять. Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре». Мне на голову упала крупная ледяная капля, и я попятился, пока не упёрся спиной в стойку. Рука всё шлепала и шлепала, расплескивая воду. «Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое. Трое негритят в зверинце оказались, Одного схватил медведь, и вдвоем остались. Двое негритят легли на солнцепеке, Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий. Последний негритенок поглядел устало, Он пошел повесился, и никого не стало»*. Дикий хохот наполнил здание, и я побежал к выходу, боясь оглянуться. Мне казалось, что женщина ползёт за мной, шлепая рукой по мокрому полу. Её смех подхватило эхо, и стены содрогнулись, вторя жуткому голосу. Оказавшись на улице, я почувствовал себя последним негритёнком, которого снедало одиночество. Я даже представил петлю, свисающую с потолка. Она покачивалась, гипнотизируя. Нет! Нет! Нельзя поддаваться! Пройдя до парковки, я принялся ждать. Не знаю, сколько прошло времени, здесь оно похоже на воду, льющуюся из-под крана: то быстрое, то еле текущее. Я мысленно подкрутил барашек воображаемого крана, и вдали показался свет фар. * * * Ганнибал сидел в кресле напротив с улыбкой, оголившей его неровные клыки. Он вновь был в костюме-тройке с тугим воротником и вычурным галстуком. Запонки блестели в свете призрачных ночников. Я посмотрел по сторонам, но не увидел стен, лишь густую темноту, которую, казалось, можно потрогать. Опустив взгляд, я увидел носки моих коричневых туфель, что немного сбиты, но это мои любимые, и сейчас я мог вообразить только их. – Здравствуй, Уилл, – Лектер улыбнулся шире и закинул ногу на ногу. Мне показалось, что он доволен обстановкой, которую я вообразил. – Как дела у Джека? – Его снедает жажда, – ответил я. Мне хотелось взять руку Ганнибала в свою и поцеловать костяшки пальцев, но чувство гордости было сильнее. – Ты подсказал направление? – Я потерял нюх. – Заложен нос? – В морге было холодно. Ганнибал рассмеялся, и я с удивлением и удовольствием услышал его хрипловатый смех. Он чуть закинул голову назад, и его чёлка упала на глаза, скрывая от меня их блеск. – Беделия ещё жива? – Хочешь, чтобы я убил её, Уилл? – Не хочу, чтобы ты был с кем-то ещё. – Ревность – одна из человеческих слабостей. Не будь слаб. Я наклонился вперёд, заглядывая под пепельную чёлку: – Слабости делают нас отличными от животных. – Они делают нас слабыми животными. Такие животные обычно умирают. – Хочешь убить меня? – Нет. Сделать сильным. Ганнибал поднялся и обошёл моё кресло, встав за спиной. Его руки мягко легли мне на плечи, большие пальцы коснулись косточек на шее, поглаживая их и массируя. – Я всегда хотел для тебя лучшего. Для нас. Свободы действий. – Да ты же сам ревнив! – я хотел встать, но руки Лектера удержали меня в кресле, крепко обхватив шею. – Ты о Молли? – Ты послал Красного дракона! Ты эгоистичен! – Да. Я поднял голову и взглянул на Ганнибала, смотрящего на меня сверху вниз. Он улыбался, вокруг его глаз собрались лучики морщинок. – Я эгоистично хочу владеть тобой, Уилл, – просто ответил он, запуская пальцы в мои волосы. – Я не вещь и не продаюсь, – хмуро ответил я. – А как насчёт обмена? Лектер позволил мне встать и подойти к нему. Наши пальцы спелись, и он крепко обхватил мою ладонь. – Обмена? – Ты прав, мы не вещи. Личности, способные на взаимовыгодные отношения. Как насчёт обмена? – И что я получу взамен, доктор Лектер? – Меня. Ты получишь во владение меня. – Звучит как предложение руки и сердца, – я улыбнулся, но Ганнибал остался серьёзен. Он обхватил мой подбородок пальцами и наклонился ко мне, заглядывая в глаза: – Это оно и есть, Уилл Грэм! *Классический перевод песни Франка Грина, выполненный Ларисой Беспаловой.