Осенний цветок

      Подходил к концу очередной ноябрский день. Всё вокруг вечерело, зажигались на улицах одноглазые и горбатые фонари на цельнометаллических ножках. Подступала прожорливая ночь. И лишь особняк Тоно всё также безмолвно мрачнел и оставался под сумрачно-кровавыми сводами близ лежащего леса. Небо оросилось багряным полупламенем-полупятном, всё потухало. Это придавало богатой постройке ещё более одинокий кромешный вид, словно суровый бородатый стоик в преклонном возрасте читал про себя молитву и готовился ко сну, ожидая своего неминуемого конца. Так и может привидиться, что там за этими стенами почивает годами алая дьяволица или кто ещё необычный. Почти во всех окнах поместия проглядывала лишь серая тьма и отшельническая тишина. Лишь за одним из них всё ещё полыхал рыжий свет. Второй этаж, восточное крыльцо. Если присмотреться, то можно даже разглядеть чью-то тонкую изящную тень, которая хорошенько укрылась одеялом и удобно устроилась. Даже можно заметить, прищурившись, как эта великолепная и красивая фигурка из чистейшего мрака, в котором проглядывался немного багрянец, будто плача кашляла в маленький кулачок. Всё готовилось к благословенному и очистительному обряду сна, ибо ночь холодна и безжалостна ко всему живому. И кто знает, что могло б таиться в какой-нибудь подворотне или за неосвещённым углом, когда как спальная комнатка оградит человека и его сон от любой напасти. Хотя бы в это хочется верить, когда любая другая надежда одна за другой угасает. Ночная безмятежность при своей умиротворённости кажется неподвижным монстром, который скрывает свои ужасы и просыпается по ночам. Дремлющий водоворот, за которым жизнь задыхается в душных болотных трясинах. Ещё чуть-чуть, и поместье Тоно канет в сон и поплывёт вместе с неторопливым кормчим к утру, преодолевая змеиную полутьму. Медленно, минутой за минутой, грозное здание, выполненное в строгом, но утончённом архитектурном стиле, с головой погружается в ночные и беспросветные мечты, что как обман и яд для человеческого разума.       Чу! С востока надвинулась хмурая туча, перекрыв собой половину почти лавового небосвода. Клочок за клочком уходил в облачные клубы. Неужто кто-то тянул к небу свои длинные когти, чтобы отломить его кусочек… или даже немыслимое — похитить лунную янтарную брошку. Такие вечера обычно навевают на сердце тоску. Но в ответ только… Кап-кап. Кап-кап… Пошёл тусклый осенний дождик. Такое ненастье на сон грядущий не редкость в это время года. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап…       Кап! В чистый стакан из хрустала упала плоская белая таблетка, брызнула и зашипела, опускаясь на дно. — Вот, выпейте это, госпожа Акиха. Это снимет Ваш кашель, — поставила Кохаку стакан на тумбочку, — даю слово, уже утром всё пройдёт.       Горничная в строгом коричневом кимоно заботливо улыбнулась. Поверх кимоно — белый и тщательно накрахмаленный фартук. На затылке красовался широкий голубой бант, что подвязывал короткие малиновые волосы. Янтарные глаза служанки заботливо и даже немного жалостливо смотрели подсолнухами на девушку под одеялом. Казалось, что она весь день так и провела в этой богато обставленной комнате и не покидала госпожу Акиха. Хозяйка поместья Тоно выглядела в этот день слабо: лицо бледно, а плечи расслаблены. Похоже, что сидеть и ухаживать за своей госпожой, Кохаку было даже в радость. Таблетка в стакане уже во всю распелась: её шипение как некое ритуальное действо, трагедия в обречённой борьбе, когда угасает последний надежда на спасение посреди водной кручи и фейерверка из пузырьков, а затем покоряется своему предназначению и окончательно растворяется, чтобы навсегда утихнуть и лишиться своей воли. На водная гладь будто на две части поделена, словно инь и ян. В этом было некая насмешка, или знак с выше, или предзнаменование, или просто случайность. — Zu mir, mein Lieb, heran, heran!.. — тихо пропела Кохаку.       С её алых губ слетели эти сладкие и почти неосязаемые призвуки, что были подобны заклинанию. Акиха чуть обернулась в её сторону, будто что-то расслышав, но нечётко. Может, показалось… Обычно Кохаку напевала себе что-то, лишь когда была одна или когда на неё находило какая-та ностальгия. С недавних пор это стали подмечать жители особняка. Однако никто так и не знал, откуда такая тяга к музыке. Акиха удивлённо наклонила в голову и посмотрела лазурным взглядом на горничную с голубым бантом, прямо-прямо в прозрачно-рыжеватый янтарь её глаз. Только серебряная луна украдкой поглядывала на них. — Госпожа Акиха, что-то не так?— обеспокоилась служанка, слегка дотронувшись до своих коротких малиновых волос.       Но хозяйка особняка на холме так и не откликнулась. Она продолжала смотреть и вслушиваться в эту тоскливую пенящую песнь в стакане. Под лучами-прожекторами настольной лампы хрусталь будто бы переливался огнями. Кохаку также наклонилась и вгляделась в зрелище: — Вас это, и правда, так очаровало? — В этом что-то определённо есть… — с напускным равнодушием сухо отозвалась Акиха, когда таблетки уже не стало. — А что именно, не расскажете? — Ну-у-у… мне вспомнился первый день, когда ты стала прислуживать мне. — Правда-правда?! — удивилась от радости горничная с жизнерадостным лицом, что даже на миг показалось, что на её макушке появилась пара огромных кошачьих ушей рыжевато-розового отлива и с гладким мехом. Они даже удачно сочетались с голубой лентой на затылке       Юная принцесса Тоно в ночной сорочке пастельного цвета призадумалась, посмотрела на стакан и затем взяла его на руки и с аристократическим, томно-философским взглядом заглядывала сквозь него. В нём отражалось чуть кривое и полурваное отражение Кохаку. Однако сперва почудилось что-то ужасное. Чуть не взвизгнула. Но всё обошлось. У Акихи железное самообладание, и к тому же — хорошие манеры. Она собралась было отпить из него, но только неожиданно отставила стакан обратно на тумбочку: — А это лекарство точно мне поможет? В нём нет ничего такого? — Да честное слово, кашель как рукой, — хихикнула с каким-то почти неуловимым разочарованием служанка, — а также, специально для Вас, госпожа Акиха, сделала лекарство ещё лучше и добавила кое-что для хорошего сна. — И что это? — сомнительно глава семьи Тоно навела на Кохаку пронзающий взгляд. — Часом снова не наркотик какой. — Эх, Вы так проницательны, госпожа Акиха… — Я же тебе предупреждала, чтоб без этих выкрутасов!!. — разгневалась черноволосая девушка. От былой выдержанной изысканности теперь ни следа — Но там… — Никаких но! Или ты забыла своё прошлое наказание, а?..       При упоминании наказания Кохаку сперва тревожно вздрогнула, затем расслабила плечи, а после расплылась в необъяснимой широкой улыбке, даже румянец на щеках появился. — Зачем так кричать на весь особняк? Мне аж стыдно стало! — прыснула горничная, поправляя фартук.       Похоже, такое упоминание не столько навело страха, сколько вогнало в краску. Кохаку была такой служанкой, что была не только верна своему делу и словам своей хозяйке, но и тайно влюблена в неё настолько глубоко, что могло доходить и до чудачеств, и до полной покорности при любом, даже самом безнравственном капризе. При этом влюбленная получала удовольствие даже от всякого рода наказаний, хотя Акихе предпочитала обходиться без таких мер, так как не может сдерживаться в такие минуты. Вспыльчивый нрав хозяйки мог доходить до самой откровенной жестокости. Хоть и фанатичная влюблённость (возможно, любовь), но, увы, до сих пор безответная. — К тому же, госпожа Акиха, уверяю Вас, кладу руку на сердце, что положила немного лишь ради медицинских целей, совсем небольшую дозу, чтобы Вам хорошо спалось и чтобы только приятные сладкие сны. — Гм, — повела хозяйка особняка пальцем по подбородку пару секунд, — точно не обманываешь? — Чур меня, госпожа Акиха! Самую малость. Честное-пречестное. — Ну ладно, убедила меня… но смотри, — и девушка в сорочке погрозила кулачищем, взяла стакан с водой и залпом выпила.       За окном уже полностью стемнело: не видно ни зги. Солнце окончательно покинуло горизонт. Вокруг поместья Тоно стоял кромешный мрак. Тучи даже заволокли луну. Фонари вокруг давно не горели. Случайный прохожий, если бы тут оказался, сперва бы подумал, что на него напала куриная слепота. По крыше и по окнам стучали тяжёлые капли дождя, вот так: КАП-КАП-КАП, ДУМ-ДУМ-ДУМ, КАП-КАП-КАП, ДУМ-ДУМ-ДУМ, КАП-КАП-КАП, ДУМ-ДУМ-ДУМ. — Кохаку, принеси, пожалуйста, бутылочку бурбона, — подала принцесса поместья Тоно опустошённый стакан. — А Вам пока нельзя за спиртное, госпожа Акиха, потерпите до завтра, ху-ху-ху, — съехидничала горничная. — У-у-у, вредина…       Дождь навевал то ли лишнюю тревогу, то ли кручину перед сном. Но всё дребезжало как-то недобро и шумно. Что-то как будто нехорошее должно произойти — Кстати, госпожа, Акиха, Вы так и не рассказали мне? — надулась Кохаку и взяла в руки медный поднос прикрыть себя от груди и до глаз. — О чём ещё? — Ну, Вы ж начали рассказывать о первом дне, когда я стала Вашей горничной… — А-а-а… так ты об этом, Кохаку, — вспомнила молодая госпожа и неловко почесала голову, — так конечно, присаживайся. Хочешь — расскажу. — Н-но… госпожа… — заволновалась сразу же оробевшая служанка, как только увидела перед собой такую простодушную и добрую улыбку своей хозяйки. — Что?! Никаких но! Сказала «присаживайся», так присаживайся. И Кохаку ничего не оставалось, как подчиниться приказу и присесть у изголовья кровати. После чего Акиха поправила свои тёмные волосы с едва заметным алым отливом и начала свой рассказ.