Осенний цветок

Динь… Динь-динь… Динь-динь-динь… Где-то вдалеке звенит колокольчик. Протяжно. Протя-я-яжно. И как-то безучастно. Кап… Брызги. Теперь что-то зашипело. Кажется Что я плыву куда-то вниз Погружаюсть ко дну Вдыхаю Впитываю в себя эту прохладу Водную и приятную прохладу. Всё как медленно… И умиротворённо. Вокруг и белое, и чёрное Сливаются в едином потоке В один широкий круг В единое целое Я что-то вспоминаю Светлое воспоминание Новая встреча Незнакомая девочка Малиновые волосы Янтарные глаза Синий бант И такая… грусная улыбка Будто невероятная боль она стала сопровождать меня… всегда с тех пор мы неразлучны как чёрное и белое как мрак и свет как луна и солнце как вода и пламень может я впервые прислушалась к своему сердцу… . . .       Я с какой-то неохотой (что ли) и тяжесть открываю глаза, но так ничего не вижу. Что это такое? Почему нет света? Не, показалось. Внизу валяется какой-то мешок. Я где-то в незнакомой комнате. Вокруг темнота. Лишь слабый лунный свет украдкой проникает в приоткрытое окошко. Где я? Меня похитили? И ещё не могу пошевелить руками и ногами… лишь в ответ звенят стальные цепи. Ух, так неприятно натирают они, где запястья и лодыжки. Дзын-дзын. Неприятно… — Эй, что это значит? Помогите! Помогите! — кричу, что есть мощи, только не так громко.       Чувствую слабину по всему телу. Даже временами что-то расплывается в глазах Бр-р-р! Что за жуткий мороз! Что за?.. Я что, вся голая?! Без одежды? Кто меня похитил, раздел и привязал? Кто осмелился со мной так по-бандитски поступить?! Так опозорить меня! Тихо, не время для беспокойства. Может, скоро я выясню, что произошло.       Какой-то шум в голове обухом меня огрел. Так тревожно, будтно я больна. Очень больна. И откуда только взялось это неприятное ощущение. Та комната, где заперли меня, очень похожа на ту пристройку в поместье. Вдали разные звуки: то ли ветер свищет в приусадебном и пустом парке, где мёрзнут голые деревца. Холодно! Окно открыто на форточку. Бросает то в озноб, то в жар. Вдох-выдох… вдох-выдох… Бум-бум… Бум-бум… Снова в голове этот неприятный шум, будто что-то шипит, вторгается в разум, хочет его разрушит, осыпает мозги миллионами клинков. Лязг-лязг… лязг-лязг… Эта неволя угнетает меня. Сердце бьётся как одичалый медный колокол. Так учащённо дышу, будто выбралась на пробежку. Но на самом деле лежу привязанной по рукам и ногам в мрачной и таинственной комнате. Вся нагая и беззащитная. И только вижу, как поднимается и опускается моя грудь. Мало что, что мне страшно и стыдно, так ещё похититель решил посмеяться надо мной, какая я плоская. В такой позе со мной что угодно могут сотворить. У-у-ургх… А вдруг он зайдёт? С наглыми и выпученными глазищами. Что он сделает со мной? Что он задумал? От ожидания всё вертится и летит на все стороны. Тик-так… Вдох-выдох… Тик-так… Скри-и-и-ип… Настороженно отворилась недобрая дверь. И показалась тень. Чёрная. Чёрная! Чёрная тень! Она не даёт мне покоя. — О, так ты уже проснулась?.. — звенит надо мной знакомый (даже слишком) весёлый голосок. — Только, будьте добры, не орите, мало ли кто нас услышит, у-ху-ху. Неужели?.. Нет. Невозможно такое.       В этом счастливом и звонком смехе я услышала что-то гнусавое, до мерзости злорадное. И застучали мерные, ехидные шаги. Раз… два… Топ… топ… Раз… два… Топ… топ… Раз… два… Топ… топ… Какая ведь чудовищно наигранная манера. Это кто, похититель? Вот чёрная тень с широкой, как у Чеширского кота, белой ухмылкой во все тридцать три зуба подходит к моей кровати. Садится у её изголовия. Не видно лица. Незнакомец одет в серую робу, накинут мешковатый капюшон. Чем-то напоминает на одинокого монаха, который ежедневно подвергал себя самобичеванию, вёл себя аскетично. Как это нагоняет на душу тоску… и страх. Чёрная тень. Чёрная! Будто ко мне пришёл палач-фанатик перед казнью.       Вот вспыхнул сверху свет. Зажглась лампа. Бледный свет лениво расплылся по комнате. Похититель снимает капюшон с головы. Маска — сорвана! А передо мной… не могу поверить. Как?.. Почему?.. Не может… — А это я, госпожа Акиха, доброй ночи! — по-плутовски улыбается Кохаку. — Вы не переживайте, тот мешок, что тут валяется на полу, я выстирала заранее, не могла же… — Ты что опять задумала, дура! Если ты меня тотчас не отпустишь, то вышвырну на улицу, как выберусь из пут!.. — гневно сержусь я на всю глотку и пытаюсь расплавить оковы, но… — У-ху-ху! Что, силушки нет? Я немного позаботилась об этом, так что ближайшие сутки буянить не будешь, правда забавно? — хихикает горничная, — может, если б связала верёвкой, то была бы надежда на побег, но… увы и ах. Похоже, это будет весёлая ночь! И её Вы проведёте со мной!       Что это такое? Человек, которому я столько доверяла, который был близок со мной, зачем-то связал меня, раздел и держит взаперти. И даже от её зловещей и колючей улыбки больше хочется заплакать от предательства, чем разозлиться и выбить всё дерьмо из её башки. Тц… за что она снова так со мной?.. — Что ты задумала?! Решила опять расправиться со мной как последней Тоно?! — Не-е-е!.. Ты чего, — машет она руками, — забыла ,что с местью я распрощалась? У меня на тебя другие планы… — и тут же похитительница садится на меня сверху и страстно целует. Мои губы… Они будто в огне… — У-ум… — удивляюсь я, но не могу сопротивляться, её горячий язык будто обжигает всё внутри, проникая внутрь и переплетаясь с моим. Наши глаза закрыты. Теперь в голове — О! — совсем пусто. Только наше — У-у-ум… — дыхание, слегка сбивчивое, но ровное, и такое приятное и ласковое. Может, меня уже бредит. Всё расплывается, превращается в полумглу. Кохаку! Ты не смеешь этого! Ты не можешь так со мной поступать! Словно хочешь меня сначала со смаком поматросить, получить всё удовольствие, а затем бросить, как ненужную, бесполезную игрушку, с которой уже неинтересно и невесело. Ты ведь не на службе суровой какой-то живёшь, как когда-то. К тому же… без тебя, если выбросишь меня, то мне будет очень плохо и печально. Но… но… я всё больше и поддавалась её ласкам. Такое чувство, что вокруг безнадёжная и пустынная зима. Снег до дьявола чист. Метели заводят весёлые бешеные пляски. Как головокружительно красиво! А я с Кохаку совершенно одни придаёмся любовным утехам. Раз от раза всё сильнее. Раз от раза страсть раскаляется. Раз от раза — ещё и ещё! И даже такой холод становится лютой жарищей. Ах! Готова так целую бесконечность таять от её желанных поцелуев…       Лишь спустя пару минут она отстраняется и встаёт: — Что ж, у нас будет много времени для игр, я буду медленно сводить тебя с ума, пока не сломаю твой рассудок. Не правда ли, пляска смерти, у-ху-ху… — Кохаку безумно-безумно на меня смотрит и учащённо дышит.       Похоже, от такой буйной прелюдии она только сильнее завелась, хоть только что и сказала про пляску смерти, но больше мне это напоминает на сонату Дьявола. Это название куда больше оправдывает её прозвище — Сатана в фартуке. Горничная как-то по-звериному похотливо глядит на меня, а затем пылко с соблазном облизывает губы: — Знаешь, я нахожу самым высшим в мире искусством — казаться улыбчивой и простой девушкой в любую бурю или при тяжёлых утратах, когда невыносимо грустно. Это очень весело, скоро ты тоже станешь такой же, как и я, и мы сможем наслаждаться нашей любовью и нашими телами беспрерывно. Знаю, что тебе не терпится, но подожди чуток. Ведь я… всё для тебя сделаю.к       Мне уже не по себе. Её фанатично влюблённый взгляд будто пылает. Пугает её монструозно громоздкая чёрная тень позади. Чёрная. Чёрная! Чем-то даже она напоминает на причудливые творения кубистов. Даже мерещится, что на месте глаз горели два вращающихся кроваво-янтарных огонька. Будто долгими ночами всматривалась на луну и так распрощалась с рассудком. Потянулся сзади хохочущий визг скрипок. Лязг-лязг… Лязг-лязг… Каждый звук — будто плеть. И эта чёрная тень — жуткие, не поддающиеся описанию очертания дионисического чудища, которое жаждет нескончаемых удовольствий. — Ну, начнём-ка — шевелит Кохаку пальцами так, будто готовится к чему-то недоброму. Она вытягивает за голубую ленту на затылке. Бант слетает и падает на пол. Янтарь её глаз ярко-ярко блестит, будто искрится и шипит душераздирающим калейдоскопом от предвкушения. Её лицо по-настоящему заливается душераздирающим, чуть ли не мефистофельским смехом. И ещё — пусть и кривая, но очаровательная, но издевательски зловещая улыбка дьявола. Теперь в неё ничего не осталось от прежней Кохаку. Да… она точь-в-точь как Сатана. Нет. Сатана в фартуке! Так будет правильнее. Даже черты её лица, когда впадало в отчаяние и отрекалось от мира бесчувственной куклой не так пугало, как это…       Я пытаюсь кричать, стучать-тарабанить ногами, чтобы хоть как-то добиться от обезумевшей горничной ответа, что её побудило меня сковать в цепи. Лязг-лязг… Однако… — Ой, как у меня разболелась голова от Вашего шума, минуту назад Вы были такой поддатливой и смирной— почесав макушку, жалуется Кохаку, аж вена на лбу недовольно пухнет. — Ах, не хотела так поступать с Вами, госпожа Акиха, но всё-таки придётся заставить немного замолчать.       И она словно по-театральному начинает шагать ко мне, да ещё и пританцовывает. Но всё-таки самым необъяснимым для меня было то, что Кохаку до сих пор называет меня своей госпожой, и при каждом упоминании моего имени на её лице внезапно зажигается полыхающий румянец, а плечи — дрожат. Очень похоже на наваждение… только вот, кто в нём оказался?.. А затем Сатана в фартуке нежно приподнимает мне голову за подбородок, тихо и по-змеиному шепчет: «Откройте ротик, госпожа Акиха, это для Вашего блага» — и я слушаюсь. Тут же — кляп. — М-м-м-м-м-м-м-м!.. (Да как ты посмела, чертовка?! Прогоню!) — Божечки мои! У-ХУ-ХУ-ХУ! Надо было так раньше сделать, ты такая милая и забавная, когда злишься, — кладёт горничная себе ладони на щёки и умиляется. — Будешь хорошей покладистой девочкой?       Похоже, её восторг настолько силён, что её глаза как-то влюблённо светятся. Даже на миг показалось, что зрачки — как два жадно пульсирующих сердечка. — Так, не время любоваться личиком госпожи Акихи, надо взять себя в руки, — крутит головой Кохаку.       После этих слов она подходит к шкафу, что стоит у стены напротив меня, и долго в нём копается, не вылезая отсюда и разговаривая с самой собой. — Что же мне взять, чтоб сломать госпожу Акиху (Стоп, что? Сломать меня?!). Жалко, нет каких-нибудь секс-игрушек. Говорят, хорошо помогают, только жуть какие дорогие. Но могу обойтись и без них. М, так что же взять??. Можно каким-нибудь наркотиком или афродизиаком накачать как следует, а затем наблюдать, как будет корчиться и со слезами умолять меня. Да!.. Да! Эм… хотя нет, это слишком быстро и скучно. Всегда успею, чтоб наверняка. Так, а может похлестать её хорошей плёткой, а затем выгулять её как собачёнку по саду вокруг поместья? Не-е-е, не хочу делать госпоже Акихе больно (А сейчас не считается что ли, дурёха?) Ну что же ещё?.. Электричеством? Опять не то… Эх, мне так думается, что Кохаку слишком переигралась или перевозбудилась, а как только очнётся, то сразу же отпустит меня. До сих пор не могу поверить, что она так со мной поступила. До сих пор надеюсь, что это просто шутка. Если бы не этот кляп, то я бы уже давно переубедила её. Но всё тщетно. Горничная всё копается в шкафчике, но уже молча. Видимо, новых идей больше нет. Как вдруг. — Эврика! Придумала! — и Кохаку бодро выпрыгивает из шкафа. — Я вспомнила твоё слабое место — это, несомненно, щекотка, ты такая недотрога, а ещё, у-ху-ху-ху, такая чув-стви-тель-на-я — и вслед за словами как подтверждение достаёт длинное гусиное перёшко. Пё-ё-ёрышко!       Меня бросает в холодный пот. Я всегда была чуткой девочкой, если до меня дотрагивались, так что особенно боялась щекотки. Ещё в детстве Шики и Хисуи постоянно так меня подкалывали, когда я проигрывала, и щекотали до упаду. Это были безобидные шалости, хоть и доводили меня до слёз... но сейчас… этот фанатичный, чуть ли не инквизиторский пылающий взгляд палача, её огненно-янтарные глаза будто вращаются по кругу и извергают пламенные брызги: «Куколка, кружись, кружись!» — отвратительно и истошно они хохочут … и ещё кошачья огненная улыбка — Кохаку настолько несерьёзна, точнее, возбуждена, что готова лишить меня рассудка. — Ой, госпожа Акиха, Вам такое точно понравится, а ради Вас я всё-всё сделаю, — и неожиданно сзади лижет, целуя, меня за ухо. Я вздрогнула и отчего-то застонала. «Ох, ещё… ещё…» — Ладно-ладно, хорошая девочка, хорошая, снимем с тебя эту штуку. Не было больно?       Кляп снят. Но сразу же горничная на меня вскакивает и снова садится сверху. Теперь я на неё смотрю снизу верх, а Сатана в фартуке коварно и хрипло, как над усопшим монах-иезуит, шепчет под ухо: «Что ж, повеселимся, госпожа Акиха… Вам понравится эта игра». Всё ближе и ближе к моему лицу клонится. Её обжигающий алый язык облизывает, а затем переходи на шею и целует её. У-ух…Я ещё сильнее краснею и отвожу взгляд. Почему-то в ту минуту моё сердце ёкнуло. Оно бьётся в горячке. Бьётся. Бьётся! То ли я бзбешена и разъярена на прескверную чёрную демоническую тень. То ли одержима. То ли в моей груди зажёгся пламень любви. То ли ещё какой-то бред. Это… ненормально. Кохаку сейчас так рядом со мной, надо мной, и вытворяет со мной такое. Как же… стыдно. Нет, так неправильно. Я ещё и вся голая. Она меня похитила, а сейчас видит меня всю в таком унизительном виде. Хоть она и безумна, даже когда просто улыбалась, но моё дыхание такое же неровное. Какая теперь из меня госпожа… если не могу даже защитить себя? Её малиновые волосы… как же мне хочется погладить их… как же хочется прижать к себе Кохаку, обнять и излечить её от этого сумасшедствия. Прогнать этого беса. Но… Вперёд-назад. Вперёд-назад. Вперёд-назад.       Ой, как же щёкотно! Щёкотно! Щёкотно! Щёкотнощёкотнощёкотно. Я плотно сжимаю зубы, что прикусила губу до крови, чтобы только не рассмеяться. Если поддамся своей слабости — проиграю. Лишусь рассудка и стану куклой, которая будет вечно хохотать. Захохочу — от меня ничего не останется. Простая хохочущая дурёха. Я закрыла глаза. Кручу из стороны в сторону головой. Всё моё тело напряжено. На пределе. Это так мучительно! Чтоб сопротивляться щекотке. Не поддаваться её искусу. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Кругом. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Кругом. — Ой, чего Вы так напряглись, госпожа Акиха? Отдыхайте всей душой! Научитесь же у меня священному смеху, вознесите же Ваше сердце на верх блаженства! Не делайте себе больно, не утяжеляйте свой дух — будто молится Кохаку, но на самом деле — просто потешается надо мной.       «Ещё б сказала, чтоб я не забывала задирать и ног своих, стояла на голове, а также танцевала поверх себя». Тем не менее мне на секунду показалось, что что-то доброе и заботливое даже в её жестоких словах, как холодный беспристрастный расчёт, словах закралось незаметно. Неужели эта монахиня-танцовщица что-то таит от меня? Или… это и есть пресловутые «нездоровые отношения», которые романтизируют везде. Вперёд-назад. Кругом. Кругом. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Кругом. Как вдруг…       Сатана в фартуке свободной левой рукой берёт за мою грудь и мнёт её. Рдновременно щекочет подушечками пальцев сосок. Её пальцы так нежно ласкают мою грудь и делают приятно. Я было чуть не свизгнула, но пока держусь. А правая рука всё держит злосчастное пёрышко и щекочет мне подмышки и живот. Ой, как же щёкотно! Щёкотнощёкотно. Щёкотнохорошо! Щёкотнощёкотно. Щёкотнохорошо! Это только усиливается. Чу! Языком теперь облизывает грудь. И я ничего не могу поделать, даже воззвать к разуму взбунтовавшей горничной. Но, увы, знаю: если хоть попытаюсь открыть рот, то тут же захохочу гиеной. С каждым новым движением дьявольски тоненького пёрышка всё сильнее и сильнее поступает тошнотворно-желанный позыв бешено рассмеяться и развизжаться на всю глотку. — Ой, Вы всё ещё держитесь? Не видела никого из мерзавцев и подлецов, чтоб так ненужно и томно страдали. Тогда попробуем взяться за твои мягкие пяточки, — и Кохаку тут же клонится и нюхает их. — Как же приятно пахнут! Сразу понимаешь, что госпожа Акиха как прирождённая леди следит за собой, чтобы быть великолепной во всём. Не зря же говорят, что в человеке всё должно быть прекрасно! «Возносите сердца ваши! Всё выше! И не забывайте также и ног!..»       На секунду кажется, что она как Крысолов из Гаммельна: всё влечёт и влечёт меня вперёд к счастью, к соблазну, чтоб в конце пути утопить меня на дне озера. Вниз. Вниз. Вниз Вперёд-Вперёд. Кругом. Назад-Назад. Вперёд-Назад.       А она становится всё настойчивее и настойчивее. Я невольно простонала, скорее — промычала. Пёрышко нещадно царапает по моей рыхлой коже и щекочет каждую клеточку моего тела. Словно распинает меня. Особенно в пятках моя кожа нежная. По всему телу текут горячие капли пота. Похоже, что меня пугает, я начинаю ловить от этого некое странное, но подозрительное удовольствие. Вперёд-назад. Вперёд-кругом. Кругом-назад. Вперёд-назад. — Чу, что я слышу? Похоже, Вам начинает нравиться моя игра, госпожа Акиха, как это ми-и-и-ило! У-ху-ху-ху! — хихикнув, удивляется она. — Что ж, приготовьтесь свихнуться, ибо мы отправляемся прямиком в Ад. Наденем же вместе по розовому венцу — венцы смеющихся, и отправимся туда, где нет никакой надежды. У-ху-ху-ху!       Её лицо снова опаляет кривая кошачья улыбка, а щёки обагряются пунцовым огнём. В эту минуту меня пронзила, наверное, дичайшая дрожь. Тело будто сковано. Стоны застряли в моём горле. Я держу рот на замке. Мычу. Но так и не проронила ни слова. Хвать. Вперёд-назад-вперёд-назад. Вперёд-назад-вперёд-назад. Вперёд-назад-вперёд-назад.       Эта дьяволица хватает меня сзади и обеими руками быстро-быстро щекочет меня за подмышки. Старательно вдавливает пальцы. Я долго этого вытерпеть не смогу. Щёкотнощёкотнощёкотно! Щёкотнохорошохорошо! ОЙКАКЩЁКОТНОИХОРОШО! Ой как щёкотнощёкотнощёкотно.       Я медленно-медленно умираю нет это и есть то когда люди сходят с ума в голове будто щёлкнуло и какой-то назойливый шум щёкотно-щёкотно-щёкотно боже! как всё теперь прекрасно! — О, какое теперь у тебя красивое лицо, посмотри-ка на себя!       я и не замечала до сих пор что передо мной стояло зеркало и зря я на него посмотрела зря открыла глаза зря откликнулась на слова Кохаку передо мной чьё-то потное и со скорёженной ухмылкой лицо глаза томные закатываются то вверх то вниз вокруг рта слюни волосы растрепались ноги подрагивая торчали задранными вверх и это я и впрямь с каждой минутой мой рассудок утекает щёкотнощёкотнощёкотно щёкотнохорошохорошо хорошохорошохорошо всё не могу сознание покидает щёкотно меня щёкотно очень щёкотно очень хорошо!.. Прощайте! Пхах Ахах Ахахахах ПХА-ХА-ХА-ХА-АХАХАХАХАХАХАХ       Я залилась безумным смехом нет завизжала нет одичала спустилась с цепи вся задрожала и жутко-жутко орала судорожно извергая из себя этот уродливый и отвратительный смешок вся я тошнотворно смеялась мой разум… потухает умирает закружило в огненном потоке глаза вертятся а я хохочу и ловлю нечеловеческое удовольствие от того что меня истязают жалким гусиным пёрышком как же щёкотнощёкотнощёкотно! Ещё! Ещё! ЕЩЁ! — Вы проиграли, госпожа Акиха, — прискорбно-ехидно огласила мой приговор Кохаку с неподдельно широкой улыбкой. — Не ожидала, что Вы так быстро сломаетесь. И пяти минут не прошло. Хотя… у Вас такой чудный голосок, так что продолжайте! А я с удовольствием наслаждусь твоим пением. У-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ! У-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ! У-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ-ХУ!       В тот же миг горничная убрала пёрышко а я даже не перестала хохотать и извиваться будто уж на сковородке ничего не замечала что вокруг чья-та тень чёрная тень чёрная нож окровавленный палец надо мной. — Ну же, попейте немного, госпожа Акиха, и я буду ломать Вас, сколько Вашей душеньке будет угодно, вокруг нас будет бесконечно расцветать Танатос, а мы вокруг него плясать и заниматься любовью, — подносила Кохаку свой порезанный палец, с которого стекала такая тёплая и соленовато-сладкая кровь.       я всё ещё помню её нежный вкус как аккуратно прокусывала грудь моей горничной и жадно глотала её не знаю как ещё соображаю и помню что-то но ещё во мне не всё свихнулось мой язык слепо и жадно высовывается изо рта трясётся чтобы поймать эту красную капельку и распробовать её солоноватый вкус чтоб всё горло заволокло столь влажным и приятным жаром утолить клокочущую жажду. Лишь отдельные картинки. Летний вечер. Скромно улыбающая девочка. Её тайная, личная печаль. И стакан, в котором танцевала таблетка, уходя на дно. Всё кипит. Опьяняющее чудо, что объединило две судьбы. Что-то меня объединяло в этой шипучке, которая угасала в холодной воде. Я чуть подняла голову. Когда смогла приостановить свой животный смех. Ради неё. И тихо-тихо. С хрипоцой попыталсь произнести пару слов: — Я люблю тебя, Кохаку! Пожалуйста, будем вместе… Не могу поверить, что смогла ей сказать. После всего этого? Не понимаю себя? Но это последнее, что смогла выговорить перед тем, как кануть в бездну и дальше хохотать. Всё мне кажется, что щекотка не прекращается и мой взгляд заволокло тьмой. Навсегда… Ничего не вижу. Ночь погибла. Синеет за окошком небо. Отчего ночь так незаметно пронеслась? Ах ты, луна! Что же ты натворила?! Лишь чёрная тень в фартуке упала на колени передо мной. Никого с ней больше нет. Ничего в ней не осталось. Лишь огромная зияющая дыра в душе. Она чуть всхлипывает. Плачет. Воет. Что-то кричит. Раскаивается. Извиняется. Рвёт на себе волосы. Хрипит. Но мне теперь всё равно. Я окончательно растворилась в щекотке. Один только смех. Как стыдно, что перед ней с такой счастливой миной хохочу, пока эта девушка так несчастна. Больше не соображаю. Теперь это неважно. Вот что значит… Быть куклой. ПХА-ХА!.. Что-то мокро… Ой, как холодно…