***
Любое осеннее утро, особенно в ноябре, какое-то постоянно мрачное, от него веет тоской и унынием. Все пёстрые листья опали и теперь догнивают под сводами деревьев. Да и верно, когда вокруг одна лишь мертвечина: сгорбленные и скрюченные скелеты нагих деревьев, хмурое и пасмурное небо, на котором в редчайшую минуту увидишь хоть кусочек солнечной мордашки, и вечный непроходимый туман. Через него не проглядишься вперёд, не увидишь человеческих лиц, каждый шаг будет неуверенным и осторожным. Порой, всмотришься в него, и тебя завлекает эту туманную мглу, что она заволакивает глаза, и зрачки становятся матовыми, будто после крепкой и хорошей дозы. Будто любая напасть вплоть до самой обычной хандры подстерегает бродячим паршивым псом за каждым углом, по ту сторону дымчатых клубов. И всякие видения, которые предвещают одну лишь беду: то тень чёрной кошки прошмыгнёт где-то вдалеке, то почудится некто недобрый и прескверный в чёрной шляпе и пальто. В этом ноябрьском тумане самое безысходное и необратимое, что может принести с собой эта осень с посеревшим лицом мировой скорби. И то правда: вслед за ней — зима, которая похоронит эту чахлую жизнь, если повернётся язык так её назвать, под снегом. Однако… нет худа без добра… есть в этом тоскливом зрелище что-то загадочное, но в то же время что-то по-тёплому знакомое, своя морозная и стыдливая красота, которая может и согреть. Не всё ж проливать слезы, не всё ж моросить дождям. Солнце лишь ненадолго покинуло наш город: наступит время, когда вновь зацветут сады и деревья, когда вновь подует весёлый и ласковый ветерок, когда можно будет выйти погулять и подышать полной грудью. Когда мы… будем вместе и рядом… держаться за руки посреди просторного парка и лицезреть эту невероятную и вечно могучую — природу. Хотя, что ж, всего лишь глупые выдумки одной немного взбалмошной горничной, которой лишь на минуту захотелось помечтать. Ведь обычно, на работе, ни секунды покоя, какое уж там фантазировать. Вот бы нам вместе встретить весну, любуясь цветением сакуры, а затем… Но в любое время года… какие же это горькие дни, когда болеешь. Давно такого не было, чтобы я слегла с такой болячкой. Ничего, выкарабкаюсь. Эх… O wenn es wahr ist, daß alsdann Когда мне одиноко, то начинаю тихонько петь.Обожаю такие минуты, когда я одна проникаюсь музыкой и воспаряю в грёзы… Die Gräber öffnen sich, die stillen, Хоть мне тоскливо, и почти каждый день задумываюсь о смерти, есть кое-кто, кто мне так дорог. Та, кого мне бы хотелось сохранить. Та, кем бы я хотела обладать. Та, кто б ласково улыбнулся и утешил в грустные дни. Ruf' ich, harr' ich um Leila's willen; О! Приди же поскорее сюда! Посмотри на меня! Хоть на секунду, но так хочу заглянуть в твои глаза, что обожгут вечнохолодным льдом, и в то же время так теплы и бездонны, как весенние небеса. Zu mir, mein Lieb, heran, heran! И пусть до этого проживала эти дни словно кукла. Нет… словно тень куклы. Теперь. Хочу пойти и зашагать в новую счастливую жизнь! Вместе! Без разлук! Снова! Zu mir, mein Lieb, heran, heran!.. Дзинь! Слетело с моих тонких уст девичье заклинание. Однако подсказывает мне сердце: с минуту на минуту должна прибежать госпожа Акиха. Ох, просто ребячество, детская шалость. Тук-тук-тук. Ой, кто это может быть? Сердце дрогнуло, будто нависла над ним холодная тень луны. Вот-вот, и так заискрится, что посыпятся из него мильоны серебряных и разноцветных звёзд.***
Акиха постучала в комнату Кохаку. Ни единого отклика. Ни гу-гу. Девушка всё ещё в пижаме осторожно взялась за ручку. Открыто. Хорошо. Тихонечко-тихонечко приоткрыла дверцу. Лишь бы не спугнуть. Не потревожить. Или даже разбудить больную. Однако дверь ни скрипнула, хотя обычно в таких старых домах, как особняк Тоно, это весьма необычно. Но в этом поместье за всем тщательно следят, так что всё как новенькое, ну или — почти. И Акиха заглянула внутрь. Её аристократическое лицо не было ни суровым, ни твёрдым, ни самоуверенной — этой гордости как ни бывало. Всё выражало какое-то волнение, широко раскрытые глаза чуть дрожали, как будто ещё чуть-чуть, и из них польются слёзы. Левая рука была прижата к груди, там, где сердце. Хоть длинные волосы и были слегка запутаны и непричёсаны, но взгляд хозяйки особняка был как ранняя весна — согревающим и мягким. — К-кохаку?.. Н-не спишь? — робко проронила принцесса Тоно. Служанка в постели откликнулась, приподняла голову и чуть кивнула. Гостья в помятой пижаме пастельных тонов зашла внутрь. Хоть в этой комнате и проживала горничная самой госпожи Акихи, но… скажем так, тут жила не самая аккуратная и бережная девушка на свете. Тем не менее и нельзя полагать, что в комнате царил безнадёжный бедлам: Хисуи всё-таки каждый день убиралась в поместье, так что ни пыли, ни грязи не было нигде. Только всё разбросано было: в одном углу валялся недочитанный журнальчик со свежей сёдзё-мангой, возможно, с сомнительным сюжетом, вон там — игровая приставка от телевизора, который стоял у стены рядом со шкафом (сейчас он искусно прикрыт шторкой, чтоб не дай Бог его заметила Акиха!), тапки тоже раскиданы по всей комнате, а форма скомкана на стуле. Обычно Кохаку бережно складывала свою рабочую одежду и сильно гордилась тем, что является горничной самой лучшей в мире хозяйки, но, похоже, что уже ночью перед сном ей стало нехорошо. Хоть комнатушка и не такая просторная, по сравнению с покоями госпожи, но всё-таки даже приятная, если закрыть глаза на бардак. Кровать стояла у самого окошка на другой стороне. Акиха взяла форму, положила на занавешенную «тумбочку» (ух, телевизор не спалили!), затем пододвинула стул к кровати и села на него. Как раз рядом ещё одна тумбочка, но уже настоящая и для личных вещей. На самом верху возвышался невозмутимый с орлиным взглядом медный бюст Ницше. Чуть повыше — полочка, на ней стоял горшок с геранью и пару книг: одна — с рецептами, а другая — сборник стихов и романсов. — Ну что, совсем ты раскисла сегодня?.. — в немного шутливо-дружеской манере спросила Акиха, но тут же напускная улыбка пропала с лица, будто её и не было. — У-угу… — простонала Кохаку, кивая, — а зачем… Вы пришли, госпожа Акиха? — Как зачем? Проведать тебя?.. К тому же, — повернула юная аристократка голову в сторону, подставив руку под подбородок, — я же тебя заразила… — Нет-нет, не вините, пожалуйста, себя… я ж тогда сама полезла к Вам, да и… — Ничего, да и спасибо тебе вчера за заботу, так что сегодня я присмотрю за тобой! — Не-ет, госпожа Акиха, к чему такие глупости, а как же школа, уроки?! — начала отговаривать чуть ли не отчитывая Кохаку. — Подождёт моя школа. И кстати, сейчас можешь называть меня на ты, — нахмурилась хозяйка, как будто давала понять сейчас, что будет так, как скажет. Горничная лишь измученно вздохнула и немного улыбнулась. Хоть её взгляд был не таким уж и радостным и даже понурым, но это была редкая минута, когда Кохаку ничего не таила от других и была с кем-то откровенной. Её жалостливые глаза были такими милыми и даже по-настоящему добрыми и детскими. — Что ж, как прикажешь. Спасибо тебе! — Тебе спасибо! — и владелица особняка Тоно подмигнула. Так день и прошёл, Акиха лишь выходила за едой или лекарством для больной служанки. Остальное время она сидела с ней в комнате и никуда не выходила: либо разговаривали вместе, либо хозяйка присматривала за мирно спящей Кохаку. Побледневшее лицо служанки во сне уже и в самом деле становилось невинно детским, безмятежным. Девушка даже пару раз ткнула его пальцем, заворожившись его умилительными чертами, и тихонько посмеялась. Шалость удалась! Вот и подошло дело к вечеру. Может, злые языки добавят знаменитое «Делать было нечего». Вновь стемнело, и вновь особняк Тоно поглотила мёртвая-мёртвая тень. Пошёл дождь. Тяжёлые капли дождя барабанной дробью стучали по окну. Значит, сегодня ливень. — Спасибо, госпожа Акиха, что присмотрели за мной этот день! — Да не стоило, — счастливо ответила глава семейства Тоно. — И да, не забудь выпить таблетку. Вон, на столе. — Конечно, — ответила Кохаку и мигом бросила лекарство в стакан. И вновь тот же шипучий водяной фейерверк: пузырки поднимались вверх и лопались на поверхности. Настоящий фонтан! А тоненькая пластинка таблетки опускалась на дно и всё потухала… потухала, и пела свою грустную песню. — Nicht darum, weil mich dann und wann Der Zweifel quält... ich will nur schmerzlich Dir sagen, daß ich liebe herzlich, Daß ich ganz dein! heran! heran! Под конец Кохаку тихо и мечтательно закрыла глаза, и, сомкнув уста, с какой-то молчаливой и светлой надеждой улыбнулась. Не намеренно, как-то сами строки сорвались с её ярко-розовых губ. Будто это возглас самого сердца. Будь со мной! Будь со мной всегда! Как трогательно, точно это была либо потаённая исповедь, либо признание в любви. Девичье заклинание на слова романса из северных краёв, где лютые зимы и снег до дьявола чисты. Вся вселенная, все планеты и звёзды, все боги и ангелы откликнулись на зов и снизошли на землю. Весь космос пробегает перед глазами. Да. Именно так диктует воля! Мировой оркестр прислушался к столь трепетным и нежным звукам. Будто где-то издалека рапсод дотронулся до струн своей кифары, и оттуда разлились по всей комнате сладкое и томное пение. Или же скальд низким тоном начал в своих звучных строках вспоминать могучие деяния прошлого. Только слёзы наворачиваются. Хочется тепла и ласки. Даже в нескончаемую и обезумевшую метель. Невероятная сила человеческого слова и музыки. Даже самый искусный маг не настолько могущественен, чтобы достучаться до человеческого сердца и вызвать столь яркие и пламенные чувства. Акиха видела такую Кохаку впервые за свою жизнь. Такая красота. Так рядом. Всего лишь молодая горничная. Столько горя испытала в этой жизни. Столько зла успела наделать и собирается, наверно, ещё. Но в эту минуту — она воистину прекрасна. Стук. Сердце дрогнуло. Сердце забилось в груди. Хочет воспарить. Хочет вырваться на волю. Хочет улететь в рай. Хочет обниматься. Хочет закричать и запеть дифирамбами. А в комнате воцарилось сладкое молчание. Лишь капли дождя нарушали покой этого вечер. Вторгались в эту историю. В эту волнующую минуту. — Как же… красиво! — проронила слезу Акиха. Но сдержала плач в себе. За день она так и не успела ни переодеться, ни привести как-то себя в порядок. Ни даже умыться. Как-то всё сумбурно прошло. Не было больше никого: только они двое. За окном лишь осенняя ночь завывает лёгким пляшущим ветерком. Уже 9 вечера. И всё же… — Кохаку, позволь мне ответить на твоё признание: я тебя люблю… Так неожиданно. Сегодня. Желанная минута. Три таких коротких нежных слова. И ничего больше. Госпожа сложила вместе руки у груди и закрыла глаза. Но этих звуках такая сила, такое желание, такая сильная воля, что может поменять жизнь, сделать возможным всё на белом свете. Даже спасти заблудшую душу. Акиха не сдержала своих слёз и бросилась на Кохаку в объятья. Служанка с янтарными глазами как-то перепугалась, но всё-таки тоже обняла свою госпожу в ответ. Как же теперь тепло и прекрасно. Что даже эта траурная ночь готова пойти вспять, и наступит день, а затем и осень расцветёт весенними цветами, а тучи рассеются, и всё зальёт солнечным и ласковым светом. Слёзы леди Тоно падали на плечи всё ещё смущающейся горничной. Щёки Кохаку лишь слегка порозовели под цвет малиновых волос, а на её лице расцвела улыбка. Янтарные глаза по-особому заблестели, тоже от слёз. — Д-да… госпожа Акиха. Я тоже сильно-сильно люблю тебя. Будем же вместе! Вот так закончился очередной день в поместье. Даже наперекор устрашающей ночи, которая не сулит ничего хорошего, в одной комнатушке только что признались во взаимной любви, и мир стал ещё немного счастливее. Вот-вот, и нахлынет на город Мисаки рыжая утренняя заря.