Не совсем ванильный сахар

Шерлок проснулся от пышной лёгкости и какой-то солнечной промытости во всём теле. Пользуясь явным отсутствием зрителей, зевнул по-котовски, розово-квадратно, и от души потянулся. Простыни защекотали по коже, а вокруг пупка её стянуло, как от пластыря. Точнее, от целой рамки из пластырей, с небольшой округлой тяжестью посередине и глубоким уколом под ней. Утро резко утратило благостность. Из новых данных следовало, что он a) раздет, b) прооперирован, c) в ране что-то вживлено или забыто. Вчерашний день: файлы удалены. Причём не им самим. Отвратительное чувство. Судя по тому, что Шерлок лежал в своей постели на Бейкер-стрит и мог без статистически значимого дискомфорта пошевелить всеми группами мышц, из Баскервилля они с Джоном добрались невредимыми. В Баскервилле никакой хирургии, слава Декарту, над ними не производилось. Дело Генри Найта закрыто. Опыт со звукоподражанием в условиях лаборатории прощён. Грязные межведомственные конфликты – Майкрофт подотрёт, ему по должности положено. Кто был за рулём? Джон водить не умеет. Шерлок не помнит дороги и не помнит, чтобы помнил. Похищение? Наркотики? Шпионаж втёмную? Шерлок нащупал выпуклый квадратик марлевой повязки, прижал её пальцем. От нового, предостерегающего укола вглубь живота внезапно сладко сжало тестикулы и оформилась эрекция. Такие фокусы были категорически несвойственны его отлаженному транспорту. Он сдёрнул одеяло по косточки. Морщась, отодрал пластырь и отогнул ватный катышек, обёрнутый бинтом, с парой тёмных клякс от крови. В пострадавшем элементе анатомии ничего было не разглядеть сквозь йод. Но главное, никаких плагов, чипов, антенн и прочих кинематографических бредней. Над пупком, где кожа утончалась складкой с ямочкой, виднелся сизый треугольный отпечаток. Чуть ниже, если оттянуть её к себе (чёртовы эротические схватки), этому следу соответствовало ещё два. Джонов военно-полевой пинцет. Вот это поворот. Тогда, значит, Джону и повязку менять, и объясняться. Шерлок сорвал остатки пластыря, нацепил штаны и халат, заботливо ожидавшие на стуле, ещё раз потянулся, анализируя болезненное наслаждение, проворной змейкой стёкшее из центра вниз, и отправился в ванную, временно вычеркнув из рутины душ. * Ну естественно: Джон в своей больнице, завтрак на столе. На холодильнике записка. «Тварь в морозилке. По-видимому, вне организма не выживает. На всякий случай ещё почекрыжил её. Я знаю, что ты снял повязку. ;) По потребности, промывай ранку перекисью. Всё будет хорошо. Люблю, Джон.» «Люблю» озадачило больше, чем «тварь». Обычно Джон подписывался одним инициалом, к уважению Шерлока, который терпеть не мог идиотские крестики-нолики, равно как и фальшивые hugs & kisses, обозначенные ими. Love Джон тоже не разбрасывал направо и налево, как мамуля. Отчего, а, главное, к чему такая перемена? Может быть, разгадка – во второй загадке? Прозрачный контейнер для сандвичей был защёлкнут на замочки и несколько раз перехвачен резинками. Сквозь запотевший пластик виднелись склизкие хвосты, тонкие длинные хрящи, похожие на корсетный ус, и ещё нечто перисто-жаберное на вид. Холмс, анатомировавший сотни человечьих трупов не отрываясь от чашки с кофе, передёрнулся. Он на рефлексах подскочил к окну, открыл створку и с баскетбольной точностью швырнул контейнер в мусорный бак миссис Хадсон. Вне организма. Снял повязку. Всё будет хорошо. Значит, это было в нём? И Джон достал эту неизвестную гражданской науке особь, возможно, рискуя собой? Милый, храбрый Джон! Очевидно, всё происходило здесь, на кухне. Собственно, где же ещё. Стол отмыт, с антисептиком, дважды. В бельевом шкафу сложена свежая стирка. Вечерний мусор выброшен, но можно обратиться к аптечке. Расход спирта – незначительный, антисептик – минус полфлакона (ну, это понятно), перчатки – минус пара, шовная нить – минус единица, сорбент – минус упаковка, эластичные бинты жестоко деформированы и смотаны повторно, анестетики нетронуты. «Хорошо зафиксированный пациент…» – съёрничал голос внутреннего Джона. Да ладно! Сорбент. Применяется при алкогольном (нет), пищевом (вроде нет), наркотическом отравлении. Последнее объясняет как блэк-аут, так и невосприимчивость к боли. Если Шерлок ничего не употреблял (а Джон бы проследил), значит, галлюциногенный газ имел отложенный эффект. Хм, хороша невосприимчивость. Без ватно-марлевой защиты раневой поверхности мельчайшие смещения корпуса Шерлока отзывались всполохами болевозбуждения, простреливающими по каким-то неизведанным меридианам. Это адски отвлекало. Он скрипнул зубами, достал пузырёк перекиси, перевязочный материал и прилёг на диван. Пощипывающе шипящий пероксид, заполнивший его пупок, вызвал экстатическую судорогу в паховой области и неуместные ассоциации с шампанским. Шерлок частично заглушил ощущения комом ваты, вскочил, в сердитом небрежении перепоясался целым мотком бинта, и бухнулся обратно. Теперь он мог думать дальше. Итак, Джон любит. Очевидно, Шерлока. Не в том легковесном, «открыточном» смысле, – он слишком мужчина для этого. И не в дружеском, – признаниями в дружбе они обменялись только что, и логично было бы написать… мм… «ты мой лучший друг»? вот так сразу и лучший? «дружу»? ещё нелепее… а разве это надо повторять без повода? О. Повод. Шерлок не дал никакого повода его любить. Это Джон был рыцарем без страха и упрёка, раздавал команды, вытерпел кошмары, застрелил собаку. А Шерлок трусил, ошибался, говорил Не То, и всячески терял лицо. Ещё и тварь эту подцепил – устроил другу вечер отдыха, называется. Джон спас его (трижды только за одну эту историю), обнажил и уложил (нет, Шерлок должен был раздеться перед операцией – наверно, сам), а между делом – полюбил... или это раньше началось? И что теперь?.. Вопросы, вопросы. Правильно поставленный вопрос уже содержит в себе ответ. * - И что теперь? – требует Шерлок. Он вписан в оливковые подушки дивана, от плеч до подошв. С утра, или, скорее, с вечера, на нём откуда-то новые тёплые носки; копна кудрей возвышается над подлокотником, ближним к двери. От любой смены положения с ним опять начнётся это – взбрыки перепутанных наркотиками синапсов и стон неудовлетворённой плоти, потакать которым ниже холмсовского достоинства. Молчи, глупое тело. Иначе так и будешь здесь лежать, пока Джон не уйдёт к себе. Тяжёлая лондонской сыростью джонова куртка хлопает о стену. На неё шерстисто ложится шарф крупной вязки. Шмяк снятых ботинок, шорох тапок в сторону назначенного изголовья. Щелчок сустава. Мягкий стук коленных чашечек об пол сквозь ковёр. Нос Джона зарывается в макушку Шерлока. Холодный. Руки Джона обнимают лицо Шерлока. Горячие. - Ффф-ммммм… Ветивер! И немножко нероли. Да? Опять с парфюмерией химичил? - Нет. Не мылся. Джон смеётся – счастливо? – и продолжает: - Что теперь… Завтра окрепнет корочка. Может покалывать. Только, ради бога, не срывай. Это всего на неделю. Максимум, дней десять. - После полостной операции? – хмыкает Шерлок. Тон Джона делается подчёркнуто серьёзным: - Я про заживление снаружи. А полная реабилитация – полтора месяца. Так что изволь, шесть недель – ничего опаснее прогулок по хорошо освещённым улицам, – обман слуха, или Джон иронически-доволен? - Я не об этом тебя спрашивал. - О чём же? - Ты написал – «люблю». Что ты имел в виду? - Это, – Джон в две руки зачёсывает ветиверовые космы «ирокезом» и пропускает между губами кромку шерлокова уха. – И это, – он гладит Шерлока вдоль бицепсов, предплечий и запястий, пока не смыкает их пальцы в два замка. – И… – наконец, он замечает неблаговоспитанную выпуклость ниже по линии взгляда, – чёрт. Шесть недель… * Странно, но Шерлок чувствует себя более чем здоровым. У него переизбыток лошадиных сил под капотом, кабинетные дела отскакивают от зубов, в мозгу роятся композиции – скрипичные (к неудовольствию «жаворонков» из 221С) и парфюмерные (к восторгу миссис Хадсон и её подруг). При этом Джон обращается с ним как с хрустальным, ограничиваясь поцелуями, лёгкими касаниями и обтираниями вместо душа, от которых тело кажется поющей чашей. Шерлок привыкает к этой своей новой наэлектризованности и наполненности, к новому аспекту Джона. В какой-то момент он начинает возвращать ласки, а потом оба задрёмывают в обнимку, сидя на диване. Всё это время неуклюжая, но добротная повязка остаётся на месте. Шерлок не даётся, Джон не настаивает, опасаясь, что волокна ваты запеклись в порезе. В ночь, когда Шерлок берёт Джона за руку и уводит досыпать в своей кровати, что-то посреди него пронзительно сдвигается, разделяясь на дышащее и мешающее, что совпадает с завершением фазы эпителизации рубца. - Когда? – вспомнил Шерлок. – Когда ты решил, что любишь? Джон ответил не сразу. Он взбивал подушки и расстилал одеяла на двоих. И пока он был занят, Шерлок со страстью избавлялся от уродливых бинтов. - Наверно, ещё в Дартмуре, перед камином. Когда рухнула эта броня вокруг тебя и ты показал, что способен бояться, как обычный несверхчеловек. Услышать в такой момент, что у тебя нет друзей… ладно, проехали. Я всё равно думал, что между нами просто дружба – только настоящая. - Что изменилось? – Шерлок, помедлив, снял футболку. В его глазах отблёскивали два отражения ночника. Пижамные штаны висели на косточках и честном слове; ветер от вскинутого покрывала обдал беззащитный пупок с крохотным свежим шрамиком внутри. Как только улёгся последний пласт сукна в пододеяльнике шлифованного хлопка, Шерлок нырнул в постель. Джон стащил с себя рубашку, майку, джинсы и угнездился напротив, подпирая голову рукой. - Ты доверил мне грёбаную полостную операцию на кухне, – прозвучало издевательски, но Джон как будто насмехался над самим собой. – Ты лежал там вслепую, беспомощный перед кошмаром, и давал мне вывести тебя, рискуя жизнью… то есть, не рискуя в самом деле, но ведь ты не знал… прости… не бери в голову… а потом ты кончил у меня в руках, то есть даже без рук… фак… вот тогда-то я и понял, что люблю тебя, психованный мой гений. - Я? Кончил? Нет, я понимаю, что мне ничего не остаётся, кроме как поверить тебе на слово, но… - Попробую показать, – Джон хитро и солнечно прищурился. – Но больше никаких острых предметов. Только мой язык. Он скрылся под одеялом, и «жаворонкам» из 221С предстояла весёлая ночь.