Драко был болезненно наивен, когда считал, что с освобождением отца их жизнь улучшится.
Ему было двадцать, он выпускался из Академии и каждый день ждал, когда двухгодовое заключение Люциуса в Азкабане подойдет к концу.
Все эти два года они не виделись: это было запрещено, и они с матерью и не стали даже пытаться выбить право на посещение. Они и так отделались малой кровью благодаря показаниям Поттера, ужасающе большим штрафам и тому, что Драко и Нарцисса не выдали Поттера, когда это было особенно важно. Так они были помилованы, а Люциус избежал и поцелуя дементора, и пожизненного заключения, отделавшись всего парой лет на нижнем уровне Азкабана. Правда, тут была заслуга скорее воспоминаний Северуса, которые он оставил на случай своей смерти. Драко не знал, что было в тех воспоминаниях, но в суде они сыграли решающую роль в вынесении приговора его отцу.
Драко запихал обиду на отца куда подальше, с нетерпением ожидая его возвращения. Он думал о том, как счастлива станет мать, как они наконец серьезно возьмутся за восстановление мэнора и пополнение счетов: пока Люциус был в Азкабане, ни одно из их предприятий не работало. Драко уже представлял, как они вновь перестанут экономить даже на еде, перестанут носить обноски, латать дыры в крыше неустойчивыми чарами. Он верил, что отец вернется и починит их семейную жизнь.
Драко тогда еще так и не свыкся с тем, что люди часто не получают то, чего так желают.
Даже несмотря на то, что дементоров прогнали из Азкабана, отец его выглядел так, будто спал с одной из этих тварей в одной койке. Всё, что осталось от прошлого Люциуса Малфоя, — идеальная осанка. Ни опущенная голова, ни спутанные тонкие волосы, ни пустой взгляд не были характерны для него. Раньше не были.
Предприятия открылись и продолжили стоять без дела — Люциус запил. Запил так, что не слышал ни плач жены каждый вечер, ни стенания безутешных эльфов, ни ругань Драко, который только начинал работать в Мунго, и у него больше не было возможности подрабатывать в свободное от учебы время, а зарплата его оставляла желать лучшего.
Повсюду валялись бутылки из-под алкоголя, на который Люциус продолжал спускать драгоценные галлеоны. Он молча слушал крики Драко, молча наблюдал за истериками жены, порой даже кивал на просьбы перестать пить, а потом снова крал деньги и покупал заветные бутылки.
То время было одним из сложнейших в жизни Драко. Тогда он понял, что родители больше не будут его опорой — теперь он должен стать опорой для них, если хочет сохранить семью. Ему все еще было двадцать. Он пахал в Мунго, как проклятый, чтобы показать, чего стоит, а ночами сидел над документами в старом кабинете деда Абраксаса, заставляя предприятия приносить деньги, учась всему практически с нуля. Он выбивался из сил, сутками не спал, а порой и не ел, был похож на труп и отмахивался от матери, огрызаясь на нее каждый раз, стоило ей подойти к нему. Отец планомерно спивался в своем кабинете. Драко каждый день орал на него и едва сдерживался от рукоприкладства.
За год Драко получил повышение в Мунго, обучил мать всему, что знал, передавая ей часть забот о предприятиях; восстановил западное крыло мэнора и, живя в подобном темпе, чуть не сошел с ума. А ещё отдал отца в реабилитационный центр во Франции: в Англии его не захотели принимать. Люциуса Малфоя ненавидел каждый второй житель магической Британии. Драко всеми силами старался не присоединиться к этой половине населения.
Еще за почти год Драко получил очередное повышение, нашел себе мастера, который учил его целительству разума, а также начал самостоятельно изучать различные разделы целительства; мать успешно занималась управленческой деятельностью.
Драко было двадцать два, когда его отец вернулся в родной дом. Он был здоров, хоть и до сих пор оставался непохожим на себя прежнего. Мать была счастлива. Драко относился к отцу, как к части интерьера. В разы, когда отец пытался заговорить с ним, Драко молча уходил. Обиды на отца накладывались одна на другую, и в один момент они превратились в огромный ком из чувств, что вставал у Драко в горле каждый раз, стоило ему увидеть отца.
Не прошло и месяца мирной жизни, как Люциуса прокляли прямо посреди белого дня. Он гулял по Косому, когда кто-то из толпы послал в него удушающее проклятье. Самым страшным было то, что на протяжении почти минуты никто не вызывал колдомедиков. Если бы не Дафна Гринграсс, что вовремя вышла из ателье, Люциус Малфой умер бы прямо там: среди людей, которые ненавидели его так сильно, что спокойно наблюдали за его предсмертными мучениями.
Люциуса спасли, виновного не нашли (или, как думал Драко, не искали), а Драко забросил свою мечту стать целителем разума. Он нашел мастера-проклятейника, и через месяц бесконечных уговоров смог стать его учеником. Он всё ещё не разговаривал с отцом, но все своё свободное время тратил на изучение проклятий и сглазов, перевелся в другой отдел и делал всё, чтобы в случае повторения нападения он смог помочь.
Драко никогда и ничем не занимался просто так. Каждое его действие имело за собой мотив. Он быстро и уверенно двигался вверх по карьерной лестнице, набирался опыта и занял своё место среди достойных проклятейников лишь потому, что имел стимул. Покушения на его отца продолжали совершаться, и ни один защитный амулет не мог спасти его — это делали сперва коллеги Драко, а потом и он сам. Авроры же продолжали разводить руками, не выяснив даже, совершались ли все покушения одним человеком или разными. Драко тихо презирал их.
Чем серьезнее и сложнее становились проклятья, тем глубже Драко нырял в эту тему, тем дальше он выходил за границы обычного целителя-проклятейника. Он должен был быть уверен, что сможет помочь отцу вне зависимости от того, сразит его родовое проклятье или турецкое, вербальное или невербальное. Он стал реже видеться с друзьями, зависать с коллегами и так и не занялся своей личной жизнью, решив, что ему это абсолютно не нужно. Всё, что он испытал на себе за двадцать три года, — это пара робких поцелуев Астории и один пьяный поцелуй от Блейза. Блейз уехал, помолвка с Асторией была расторгнута. Драко это не трогало. Он уже научился довольствоваться малым.
Он как сейчас помнил этот день. У него был выходной: тогда он еще работал не семь дней в неделю. Несмотря на то, что Драко уже несколько лет жил отдельно, он был в мэноре. Всю неделю Зузу восстанавливала их сад. Драко настоял на том, чтобы делалось это на деньги, которые он заработал в Мунго. Ему хотелось, чтобы часть средств, которые он заработал исключительно собственным трудом, ушла во что-то монументальное. Мэнор был монументален. А ещё он был домом его детства.
Уже вечерело, когда Драко решил посидеть у озера. Он любил это место в детстве: никто, кроме него, сюда не ходил; ему нравилось смотреть на исчерна-изумрудную гладь воды или небо, что отражалось в ней. Это место видело его любым: счастливым после встречи с друзьями или празднования в кругу семьи; раздраженным после ссоры с матерью; злым после нотаций отца; плачущим после отказа Поттера; сломленным войной. Несмотря на все ужасы, что пережил мэнор, несмотря на всю кровь и тьму, это место, где раньше стоял тысячелетний дуб, хранило его светлый магический след.
Драко почти сразу услышал сзади себя шаги. Он сразу понял, кто пришел к нему: пару месяцев назад Люциус начал хромать — то ли из-за Азкабана, то ли из-за пьянства, то ли из-за покушений, а может из-за всего сразу. Драко присылал ему настойки и мази, которые помогали справиться с болью, но вылечить саму хромоту было невозможно.
Драко так и не обернулся, чтобы взглянуть на отца. Он чувствовал себя неловко рядом с ним. Он чувствовал себя рядом с ним маленьким ребенком. Этот человек, которым Драко так искренне восхищался и хвастался годами, чуть не разрушил ему жизнь. Драко считал, что обижаться — прерогатива глупых взрослых или детей. Но он не мог не обижаться на отца. Если бы он запретил себе эту обиду, то возненавидел бы его.
— Сад выглядит даже лучше, чем раньше, — раздался хриплый голос отца. Драко передернул плечами. — Не хватает только павлинов.
Драко словно окатили теплой водой. Ему было и дурно, и хотелось улыбаться.
— Заведи новых.
— Заведу.
Так долго над ними стояла тишина, что Драко было решил, что отец каким-то образом бесшумно аппарировал. Но тот вновь заговорил с такой интонацией, которой Драко никогда у него не слышал:
— Сын, я… Я хочу извиниться, — Драко вздрогнул и с трудом поборол желание обернуться. — Я давно должен был это сделать, но… В общем… — впервые Драко слышал, чтобы отец был таким неуверенным с ним. Впервые тот собирался попросить у него прощения. — Мне жаль. Что я был так строг к тебе. Что я втянул тебя в это… это всё. Что меня не было рядом в самые тяжелые моменты, и что я лишь приносил лишние хлопоты. Мне жаль. И мне жаль, что я никогда не говорил тебе, что я горжусь тобой и я люблю тебя. Глупо было думать, что ты и так это знаешь. Я поздно понял.
Драко сцепил в замок трясущиеся пальцы, не веря тому, что слышит. Отец никогда не говорил ему, что любит его. Даже в раннем детстве, даже тогда, когда Драко больше всего на свете нуждался в этих простых словах. Он никогда по-настоящему не чувствовал, что отец его любит, а тот своим молчанием лишь укреплял его сомнения.
Драко рад был бы сказать, что он уже вырос и настолько самодостаточен, что эти слова ничуть не тронули его. Он рад был бы сказать, что это признание больше ему не нужно. Но это было бы ложью.
Он хотел сказать хоть что-нибудь. Он хотел хотя бы обернуться и взглянуть на отца по-новому. Но он не мог даже пошевелиться. Казалось, своей речью отец растопил лед в его сердце, вместо этого заморозив его тело.
Драко почувствовал, будто потерял что-то, когда отец молча развернулся, захромав домой.
Через полчаса Драко вернулся в свою квартиру.
Через пять часов он отдыхал после операции, без конца прокручивая в голове монолог отца. Ему казалось, что с этого момента он готов распрощаться с обидой на него. Хотя бы начать. Эта мысль несла радость и освобождение.
В кабинет ворвалась бледная Дафна. Она только-только стала колдосестрой, сбежав из Министерства из-за домогательств со стороны начальника. Она была сдержанной, сострадательной и морально устойчивой. Драко уже успел подружиться с ней и за эти пару месяцев ни разу не видел её такой.
— Драко… Там твой отец…
Драко тут же вскочил со своего места.
— Снова проклятье? Он в «Темных»? — Дафна стояла в дверях, не давая ему пройти.
— Драко… — Драко смотрел, как ее глаза наполняются слезами, и его желудок скрутило от ужаса.
Этого просто не могло быть.
— Драко, мне так жаль… Твой отец он… он
мертв…
У Драко зазвенело в ушах, и кабинет накренился. Драко схватился за дверь, не чувствуя ног. Казалось, даже сердце его перестало биться.
— Драко… — Дафна прижала его к себе, оседая вместе с Драко на пол. А он все смотрел пустыми глазами в никуда, умоляя себя проснуться.
Люциуса Малфоя хоронили в закрытом гробу. Очевидно, поняв, что проклятья его не берут, преступник сменил тактику.
Во время вечерней прогулки Люциус зашел в безлюдную часть Косого. Драко понятия не имел, почему отец это сделал, но это было роковой ошибкой. Преступник вышел из темного угла, вооруженный ножом, тут же обезоруживая Люциуса при помощи магии. На руках и ногах Люциуса были обнаружены глубокие порезы — это означало, что он сопротивлялся. Но у него не было шансов: не с его здоровьем. Он был до такой степени изуродован, что опознали его по фамильному перстню и волосам.
Драко организовывал похороны. Он сотрудничал с авроратом, заранее зная, что виновный не будет наказан. Он утешал рыдающую мать. Он решал все юридические вопросы и изучал всё, что ему понадобится как главе рода.
Он не верил, что отец умер. Он просто не мог в это поверить. Он ходил на различные встречи, слушал соболезнования и благодарил непонятно кого непонятно за что.
Он сжимал холодную руку матери, стоя с ней у могильного камня с именем отца. Он ничего не чувствовал.
И лишь через день, лёжа в холодной постели, Драко почувствовал, как что-то уродливое разрастается в его груди. Что-то похожее на гнев и ужас, на боль и страх. Он вспомнил признание отца и свое молчание в ответ. И он ненавидел, ненавидел себя за него.
Он хотел сбежать. Он должен был сбежать.
Он забыл, что от себя сбежать невозможно.
Драко трясущимися руками натянул на себя единственные свои джинсы и футболку. Кое-как просунув ноги в туфли, он схватил свою палочку. Он не мог находиться в поместье ни минуты.
Драко аппарировал в маггловский Лондон. На улице была зима, а он стоял в подворотне без верхней одежды, совершенно не чувствуя холода. Драко горел изнутри.
Напротив, словно по заказу, переливалась разными цветами вывеска, заманивающая прохожих в клуб. Гей-клуб.
Драко было двадцать четыре года, когда он провел несколько дней в почти полном беспамятстве. Он пил так много, что забывал своё имя и кто он такой; он целовал каждого, кто проявлял к нему интерес; он засыпал на грязном полу для того, чтобы быть разбуженным охраной и уйти в другой клуб, где все начнется заново. Он не помнил имен и лиц, не помнил коктейлей и танцев, не помнил таблеток в грязном, битком набитом туалете. Даже в совершенно неадекватном состоянии он ни разу не лег ни под кого, но охотно брал любого, кто желал подставиться. Ничто из этого не смогло заполнить дыру в его груди.
Мать нашла его спустя четыре дня. Он блевал в мусорный бак у одного из клубов. На улице было темно, с неба валил снег, а Драко был все в тех же джинсах, туфлях, футболке и косухе, которую он, видимо, у кого-то украл. Он даже сперва не узнал мать, что некоторое время наблюдала за ним со стороны, а когда узнал, то почувствовал стыд такой силы, что почти полностью протрезвел.
Мать подошла к нему, лицо её было нечитаемо. Она присела рядом с Драко на колени и, достав платок из кармана мантии, утерла ему лицо, будто маленькому. Чарами она скрыла их от глаз магглов и согрела Драко, которого трясло от жуткого холода. Взгляд её стал теплым. Драко смотрел на неё, чувствуя, как боль рвется из него. Ему хотелось умыться в кипятке и почистить рот с мылом, забыть последние дни, а лучше последние несколько лет. Ему было противно от самого себя, он так себя ненавидел и в то же время так жалел, и не знал, что из этого хуже.
— Он… сказал… — задыхаясь начал он. — Он сказал… что любит меня… Я молчал… Я молчал… Мама, я промолчал! — почти прокричал Драко, хватаясь за руки матери и громко глотая ртом ледяной воздух. Он душил его, застревая в воспалённом горле.
Мать молча обняла Драко, начиная укачивать, и впервые за долгие годы Драко разрыдался. Он цеплялся за маму, без конца что-то бормоча и воя. От Драко ужасно пахло, он был грязный и не совсем трезвый. Мама укачивала его в своих руках, как маленького, гладя по грязным спутанным волосам и шепотом обещая, что все будет хорошо.
Драко плохо помнил, как они оказались дома. Он долго лежал в горячей ванне, натирая себя губкой до полопавшихся сосудов, и действительно прополоскал рот с мылом. Вытершись полотенцем, он встал перед зеркалом. Он смотрел на себя и видел грязь. Кожа и волосы Драко сияли чистотой.
После ванной он сразу забрался под теплое одеяло, чувствуя себя разбитым. Всё, что происходило с той смены в Мунго, превратилось для него в один кошмарный день. Время потеряло значимость и границы. Драко казалось, он никогда больше не встанет с кровати.
Нарцисса появилась почти сразу. Она молча легла на свободную часть кровати, кладя свою руку на холодную кисть руки Драко. Они недолго молчали перед тем, как она сказала:
— Он правда очень любил тебя, — Драко не смог сдержать всхлипа. Казалось, кто-то сжал его сердце в кулаке. — Он не умел делать это правильно, он сделал так много ошибок… но он любил нас. И он… он говорил, что гордится тобой, — глаза матери блестели в лунном свете. Она не плакала. — Часто. Жаль, мне, а не тебе. Но… Он правда гордился тем, какой ты хороший целитель. Он гордился тем, что ты спасаешь жизни людям. Больше всего на свете он не хотел бы, чтобы ты опустил руки из-за произошедшего. Он был так рад, что ты не сдался после войны, — сказала она срывающимся шепотом, и Драко зарылся лицом в подушку, мокрую от его слез.
— Я так любил его, — признался он. Его голос был больным из-за тисков, сдавивших его горло. — Я так любил его.
— Я знаю. И он знал. Отпусти это, — сказала мама, обнимая Драко. Тот свернулся у нее под боком, безуспешно пытаясь прекратить плакать. — Хватит держать всё в себе, Драко. Когда сам ты переполнен, то всегда тянешься к тем, кто пуст.
Драко тут же вспомнил людей, что провели с ним время в клубах.
— Я буду лучшим, — сказал Драко, и это прозвучало почти как клятва. — Он будет мной… он будет гордиться, — сказал он прерывисто и влажно из-за слез. Мать лишь поцеловала его в макушку.
Когда на следующий день Драко пришел в кабинет главы отделения, то ожидал выволочку за прогулянные дни. Мистер Хауэлл лишь по-отечески похлопал его по плечу и сказал:
— Рад, что ты снова с нами.
Драко было двадцать четыре года, когда он посвятил свою жизнь работе. Не осталось ни друзей, ни полноценных выходных, ни отношений.
Драко лежал в своей временной комнате, пытаясь выгнать из неё призраков прошлого. Он был зол на себя и Поттера. На Поттера за то, что тот так хладнокровно ударил по самому больному, поддавшись плохому настроению, сиюминутной прихоти. На себя за то, что вновь повел себя, как доверчивый дурачок, хотя столько раз уже напоминал себе, что это чревато. И за то, что до сих пор хотел заботиться о Поттере, хотел прикасаться к нему, хотел помочь ему. Хотел его…
Драко привык слушать голос разума, привык не потакать своим желаниям. Но эта новая, непривычная жизнь словно высвободила старого Драко. Настоящего Драко, созданного не только из правил и принципов. У настоящего Драко был необузданный нрав и привычка ни в чем себе не отказывать.
Идя в этот дом, Драко был уверен, что ему предстоит бороться с болезнью и характером Поттера.
Он и представить не мог, что самая ожесточенная война будет происходить внутри него самого.
***
Гарри не помнил, когда последний раз перед кем-то извинялся. Сперва было не за что, потом было плевать, а в один момент он почувствовал, что просто не может сделать это, каким бы пристыженным или виноватым он себя ни чувствовал.
Но с ним никогда и не случалось ничего подобного. Он чувствовал себя настолько виноватым, что его тошнило.
Он не знал, что Люциус Малфой мёртв. Судя по всему, это случилось тогда, когда Гарри уже был в изоляции и глубокой депрессии. Он совершенно не интересовался новостями извне. Он вообще ничем не интересовался, по правде говоря. Впервые он об этом пожалел.
Всю ночь Гарри метался по своей комнате, словно зверь в клетке. Один раз он даже вышел в коридор, готовый ворваться в комнату Драко с извинениями, но тут же вернулся обратно. Казалось, на него наложили проклятье немоты. Гарри давно не чувствовал себя так ужасно.
Он смог заснуть лишь на рассвете, а через час Кричер разбудил его. У Гарри упало сердце: даже в самые первые дни Драко будил его сам.
На тренировке тот присутствовал, но от его выражения лица у Гарри кожа покрылась мурашками. Казалось, Драко лишился каких бы то ни было эмоций. Монотонно он изложил план сегодняшней тренировки и сел в кресло, уставившись в книгу. Гарри, еще пару минут назад уверенный, что сразу извинится, не издал ни звука, начиная выполнять упражнения.
И так было весь день. Они почти не виделись, а когда все же это случалось, одним своим видом Драко отнимал у Гарри голос. Гарри без конца наедине повторял про себя слова извинений, но так и не приносил их Драко. Спать Гарри ложился измотанным и полный сожаления и вины.
И когда на следующее утро его вновь разбудил Кричер, Гарри понял, что Драко больше не пойдет ему навстречу. Это расстроило его сильнее, чем он ожидал.
Весь день Поттер совершал жалкие попытки завести разговор, но тот разбивался о стену отчуждения. Делая ему массаж, Драко пару раз сделал так, что Гарри захотелось взвыть. Он считал, что вполне заслужил это.
Он заигрался в мудака и должен был исправиться.
Когда Гарри вышел из гаража с твердым намерением принести извинения, голова его заболела с такой силой, что он тут же упал на землю, неконтролируемо крича. Стоило Драко выйти из дома, как Гарри потерял сознание.
Драко сидел на полу у дивана в гостиной. Гарри лежал на боку, мирно посапывая и время от времени хмуря брови. Тогда Драко разглаживал морщинку меж его бровей, вновь возвращая руку в черные распущенные волосы.
Когда Драко через кухонное окно увидел, как Гарри с криком падает на землю, внутри него все похолодело. Тут же на браслет пришел сигнал о новом приступе проклятья, и это вывело Драко из оцепенения. Ни разу он еще не видел, как Гарри поражают проклятья. Тревожно и даже страшно было видеть, как вполне здоровый человек ни с того ни с сего теряет сознание от боли, предпосылок которой не было.
Проклятье Драко узнал сразу. Румынское проклятье Сornut* он уже видел, когда к ним в отделение поступил муж очень мстительной жены, получивший проклятье по причине измены, чтобы «не одна она ходила с рогами». Самым забавным было, что на самом деле измены не было. Если, конечно, есть что-то забавное в том, что у человека с невероятной скоростью из черепа начинают расти оленьи рога, причиняя просто адскую боль.
Драко так быстро смог использовать контрпроклятье, что рога к этому времени едва успели прорезаться. Перевернув Гарри на спину дрожащими руками, Малфой увидел две довольно пугающие раны на лбу. Поттер был очень бледным, лицо его было расчерчено кровавыми потеками. Драко призвал к себе аптечку, не глядя доставая всё необходимое. Смочив небольшое полотенце водой, он бережно вытер лицо Гарри. Неуверенно взглянув на экстракт бадьяна, Драко наложил на Гарри сонные чары. С искаженным лицом Драко залечил раны парой капель бадьяна. Гарри жмурился и стонал во сне от боли, пока Драко гладил его по голове, прося быть сильным, хоть Гарри его и не слышал.
Никакие обиды не имели значения в те мгновения, когда Драко бережно нес Гарри в гостиную на руках. Не было злости и разочарования, пока он сидел в паре сантиметров от умиротворенного лица Гарри, распутывая непослушные пряди его волос и исступлённо зарываясь пальцами в его жесткую бороду. Он не мог обижаться на него в эти моменты, когда Гарри просто был рядом — такой близкий и далекий одновременно. Чувства, так долго и тщательно гонимые, рвались из Драко. Он не мог быть сильным всё время. Ему и так тяжело было оставаться отстраненным, глядя на то, как Гарри смотрит на него глазами побитой собаки. Он не верил этому взгляду ни на секунду, но ему все равно было больно.
Гарри проснулся от того, как кто-то гладил его по голове. Он не стал открывать глаза, пытаясь понять, не снится ли ему всё это. Но сильная головная боль и тяжесть во всем теле подтверждали, что происходящее реально.
Гарри наслаждался этой тихой лаской, всеми силами стараясь не показывать, что уже проснулся. Давно никто не прикасался к нему так: осторожно, без умысла, даже нежно. Так давно, что Гарри успел забыть, насколько это приятно. И мысль о том, что гладит его именно Малфой, не была пугающей — от неё что-то внутри Гарри на мгновение почти болезненно сжалось.
Внезапно рядом раздался хлопок, и от неожиданности Гарри открыл глаза сразу после того, как Малфой одернул руку.
— Мастер Драко, я подогрел, что вы просили.
— Спасибо, Кричер, — ответил Драко, принимая из его рук мисочку с чем-то голубым и сильно пахнущим мятой. Когда он посмотрел на Гарри, лицо его было бесстрастно. Гарри засомневался в том, что происходящее пару минут назад ему не приснилось. — Пей, Поттер. У тебя пробились рога, но толком не успели вырасти. День поболит голова, завтра обработаешь раны экстрактом, который я тебе дам.
Гарри смотрел на Малфоя, от которого словно веяло холодом. Гарри вспомнил, как тот смеялся, когда он уронил на себя бекон с пиццы; как терпеливо слушал все восторги Гарри по поводу «Тачек» и поддерживал крики и оскорбления Гордона Рамзи.
Вспомнил, как исказилось его лицо после слов Гарри.
Гарри посмотрел Драко в лицо, но тот, как и всегда, не смотрел ему в глаза. Под взглядом Гарри тот словно замкнулся еще больше.
— Выпей и можешь подняться к себе в комнату. Я в библиотеку.
Гарри смотрел на удаляющуюся спину Драко, разрываясь от вины и сожаления. Он должен был попросить прощения. Сейчас же.
***
Уже прошел обед следующего дня, а Гарри так и не собрался с силами. Только он открывал рот для извинений, как Драко бросал на него холодный взгляд, замораживая все слова, что Гарри собирался сказать. Он столько раз прокрутил извинения в голове, что они перестали иметь смысл, превратившись в несуразный набор слов. Моментами Гарри начинал злиться и думать о том, что ни в чем он не виноват и зачем ему вообще извиняться перед Малфоем; думал о том, сколько раз Малфой шутил про его родителей, оскорблял их и делал Гарри больно. А потом снова вспоминал лицо Драко после его слов, и на смену злости всегда приходила вина; вспоминал, как Драко заботился о нем и терпел его отвратительное поведение. В этом и была разница: его родителей оскорблял
Малфой, а он обидел
Драко.
Когда Драко вновь не явился на ужин, решив поесть в библиотеке, Гарри не выдержал. Он бросил вилку на стол, решительно отодвигая стул. Он собирался попросить прощения прямо сейчас. Он не стал думать о том, что будет делать, если Драко его извинения не примет. Он должен был извиниться не только ради Драко, но и ради себя самого. Забытые за годы изоляции чувства сводили его с ума.
Гарри вошел в библиотеку, сразу же направляясь к Драко. Тот сидел, со всех сторон обложившись книгами, пергаментами и перьями, и пялился в доисторический фолиант. Овощное рагу стояло нетронутым.
— Малфой, — решительно начал Гарри, становясь перед столом. Драко поднял на него глаза, снова глядя куда-то мимо. Гарри скрипнул зубами: на лице у Драко вновь была бесстрастная маска. — Я-
Внезапно раздался пронзительный писк и браслет на руке Драко ярко засветился.
— Блядство, — выругался Драко, тут же становясь собранным и решительным. Он вышел из-за стола, — Кричер!
— Да, мастер, — тут же явился эльф.
— Передай немедленно Грейнджер, что у меня срочный вызов. Не знаю, когда вернусь, — и даже сейчас он вел себя так, будто Гарри нет в комнате.
Сняв с пальца черное невзрачное кольцо, он сжал его в кулаке. «Порт-ключ», — подумал Гарри за мгновение до того, как Драко исчез в аппарационном вихре. Поттер почувствовал странную смесь из облегчения, разочарования, раздражения и беспокойства.
Когда Драко не вернулся в течение часа, Гарри, не находя себе места от напряжения, убрал его порцию ужина в холодильник и сел смотреть телевизор. Еще через час он понял, что не помнит ни мгновения из передачи, которую смотрел. Еще через час совсем стемнело, и Гарри не знал, что и думать. Он впервые за два года стал искренне беспокоиться. Работа Драко была довольно опасной. Вдруг то, с чем ему пришлось сразиться, навредило ему самому? Гарри ведь даже не узнает об этом, пока не случится что-то совсем ужасное.
Его тревожные мысли прервал рев огня в камине. Гарри не долго чувствовал облегчение после того, как понял, что Драко вернулся. Тот был весь в крови и выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.
Гарри бросился к нему, почти подхватывая под руки.
— Всё нормально, — сказал Драко не очень разборчиво, пытаясь отстраниться.
— В душ. Сейчас же, — сказал Гарри, ведя Драко в ванну. Казалось, тот толком не мог идти. Драко, привыкший после подобных операций оседать у камина в своей квартире и сидеть неподвижно несколько часов, всё же решил поддаться Поттеру. Он ужасно устал.
Пока Драко отмывался под горячими струями, Гарри метался по кухне, делая успокаивающий чай, который ему раньше готовила Молли. Он заметил, что Малфой, как и он сам, не большой фанат чая, но этот отвар сейчас был ему необходим.
Гарри упустил момент, когда Драко покинул душ. Идя наобум, Поттер почти сразу обнаружил Драко сидящим на ступенях, ведущих с веранды в сад. Он курил, низко склонив голову и сгорбившись. Гарри сел рядом, передавая Драко чай. Тот с вопросом посмотрел на него.
— Помогает успокоиться. Тебе не помешает.
Драко кивнул, беря чашку свободной от сигареты рукой. Сделав пару больших глотков, он крепко затянулся, потирая глаз костяшкой большого пальца.
Где-то в глубине сада светились посаженные Зузу люминолы, тихо шелестела листва и нежно горели робкие звёзды. На улице было слегка влажно и свежо, пахло летом и немного розами.
— Новобранец, — внезапно хрипло заговорил Драко. — Предполагалось, что это обычное ограбление, а оказалось, что грабитель — нелегальный эмигрант из Австрии. Там его разыскивали за что-то, я не углублялся, — Драко вновь затянулся. Сигарета почти дотлела. — Мы почти час потратили на то, чтобы достать из памяти другого аврора, как звучало проклятье, и полчаса на создание контрпроклятья. И все это время у парня начинались то внутренние, то наружные кровотечения. Ужасно много крови, — Драко уничтожил сигарету щелчком пальцев, зарываясь лицом в пропахшие куревом ладони. — Я едва успел. Внутренние кровотечения было почти невозможно вычислить. Начался геморрагический шок, — Драко вздрогнул и поёжился, будто его облили холодной водой. — Едва успел, — хрипло повторил он.
Гарри больше не мог это терпеть. Он медленно положил руку Драко на плечо, будто тот мог развалиться от любого неосторожного движения. Тот вздрогнул, но не отстранился. Тогда Гарри, осмелев, аккуратно притянул Драко в свои объятия, делая дрожащий вдох, стоило тому на них ответить. Драко обнял его за пояс, упираясь лбом в плечо. Его тело мелко подрагивало в руках Гарри, и он обнял Драко покрепче.
— Иногда я н-ненавижу свою работу, — признался Драко на грани шепота. Он никому и никогда это не говорил. Он даже себе боялся сознаться в том, что роль проклятейника порой сводит его с ума, что порой ему хочется бросить все к чертям и перевестись в другое отделение. Что звание лучшего душит его.
Неосознанно гладя Драко по спине, Гарри покрылся мурашками от чувств, овладевших им. Он заговорил, не зная, что собирается сказать:
— Ты должен больше ценить себя. Ты столько времени тратишь на работу, днями и ночами ища спасение для всяких мудаков, вроде меня, — Драко напрягся всем телом. — Я жалею о своих словах и действиях тем вечером. И не только тем... Я не знал. Я не думал. Мне жаль. Я хотел извиниться всё это время, но… Мерлин, Драко, мне правда жаль.
Драко мелко задрожал, и Гарри испугался, что тот плачет, и хотел отстраниться, но Драко не дал, прижавшись сильнее. Его имя, так просто впервые сказанное Гарри, вскружило ему голову. Искренние извинения и добрые слова согрели его сердце, но они не могли сравниться с таким незнакомым «Драко» из его уст.
— Ты великолепный целитель, — искренне продолжил Гарри. Слова рвались из него, и он не стал их сдерживать, не стал держать настоящего себя на цепи, как делал это два года. — Замечательный сосед и друг, — сказал он, лишь сейчас понимая, что за это время действительно стал воспринимать Драко как своего друга. — Прости меня.
Драко, который после слов про друга, кажется, перестал дышать, отмер, прислушиваясь к себе. Обиды не было. Было неверие, радость и что-то, от чего он так давно отказался.
Драко никогда и никого не прощал: его сложно было по-настоящему обидеть, и невозможно после этого вернуть.
— Прощаю, — выдохнул он.
И навязчивая, доводящая до тихой истерии мысль о том, что, если подобное проклятье сразит Гарри, то Драко ничем не сможет помочь, на мгновение отпустила его.
