***
Его ненависть к лекарствам снова даёт о себе знать, когда уже дома Огай раскладывает в контейнер таблетки по секциям, которые Осаму нужно выпить. В первой — на завтрак, во второй — на обед, и так далее. Дазай морщится, глядя на это, допивая свой чай и спешно собираясь. Он сегодня впервые выходит на учебу спустя неделю, будучи уверенным, что его сразу же порвут на мелкие кусочки те, кто отставал по программе ещё до того, как начался учебный год. Почему-то смешки Мори только подтверждали эту догадку. — Вот эти выпей сейчас, — Дазай послушно протягивает ладонь, в которой в этот же момент оказывается сразу три ненавистные пилюли, — Это, — показывает сыну контейнер, — Возьмёшь с собой и примешь уже там, — юноша уже собирается забрать его, но Огай поднимает руку вверх и смотрит на сына, щурясь, — Без глупостей, понял? — Да понял я, понял. Мне не четырнадцать, чтобы не понять. Контейнер отправляется в сумку. Осаму запивает лекарства под тяжелым взглядом отчима, на «Что такое?», получает «Ничего» и, взглянув на время, убегает из квартиры галопом. А потом уже второй учебный день, когда Осаму уже понял, что попал довольно сильно, что теперь ему ни за что не влиться в учебу без потерь, поэтому приходится мигом догонять всех, пропуская несколько тем и оставляя на их месте зияющую дыру. Однажды эти темы пригодятся ему на каком-нибудь экзамене, который он завалит, потому что пропустил, и на его нытье достаточно быстро отозвался единственный во всем универе русский. Как божество какое-то с протянутой рукой спасителя снизошёл к нему, такому оборванцу, и пообещал наверстать с ним все упущенное. Федор сказал, что ему не сложно, что для него это даже хорошо — повторит материал лишний раз, так что после пар договорились остаться в аудитории ненадолго и разобрать все это дело, чтобы понять, что и с чем здесь едят. Они дождались ухода преподавателя, который взял с них обещание закрыть кабинет и сдать ключ, а ещё не пугать уборщика и сидеть тихо, потому что где-то пары ещё не закончились, а у них сегодня только три. Звучало так, словно этот старичок оставлял грудных детей без присмотра на полчаса, чтобы сходить в магазин, а не как обращение к студентам. Но он ушел, и дверь за ним закрылась на тот же самый ключ. Спустя полчаса попыток Федора объяснить, когда Осаму почти засыпал рядом с ним, они резко отошли от темы по инициативе второго. — Я видел на твоей странице что-то про студенческую жизнь, — Дазай не отлынивал, нет, он продолжал записывать под диктовку, потому что объяснять у Достоевского уже сил не было, — Там запись примерно года… Не суть. Тебе сколько лет вообще? — Двадцать три скоро, — спокойно отвечает Федор, а вот Осаму присвистывает и сразу забывает о том, что только что пытался наверстать пропуски. — Второе высшее? — Первое. У меня одно незаконченное, — Федор задумывается, — Это надеюсь закончить. На подразумевающие конкретику вопросы Достоевский не отвечает, продолжая диктовать на своем корявом японском. Через пару смешков Осаму Достоевский сдался и открыл переводчик. Теперь он просто молча сидел, вбивая в строку перевода длинные предложения на русском. Как бы он сейчас жил без электронного помощника? Да никак — остался бы в Питере и не жаловался. Но факт возраста Осаму действительно удивил, потому что он из-за чего-то был уверен, что Федор вообще младше, а он оказался старше, да ещё и на целых три года. Ну, если присмотреться, то что-то на его возраст можно найти в чертах лица. Значит, жизнь Федор действительно повидал, а не все русские с рождения такие задолбавшиеся. Одно другое не исключает, ладно. — А, — протянул Дазай, носом почти уткнувшись в лист, — А почему не закончил? — Все японцы такие любопытные? — Как ты смеешь использовать мои приемы против меня самого и гнать на жителей страны, в которой живёшь? — максимально наигранно удивился Осаму, отвлекшись от тетради. Федор пожал плечами. Он уже поставил сумку на стол и рылся в ней в поисках сигарет, но очень вовремя вспомнил, что здесь с противопожарной системой все лучше некуда, так что не рискнул курить даже в окно. А курить хотелось сильно. Федор даже забылся, пока снова укладывал все в сумку, ставил ее на пол и задумчиво отрывал заусенец. Резкая прострация поглотила его, но ощущение прямого взгляда на себе оказалось в разы сильнее. Он медленно повернул голову и в который раз убедился, что интуиция его не подвела. — Тебе часто говорили, что у тебя симпатичный профиль? — без стеснения спросил Осаму, облокотившись локтем на стол и подперев ладонью голову. — За всю жизнь ещё ни разу. Никто не понял, кто именно сокращал расстояние между ними. Ясно только одно — они только что поцеловались. Это яснее дня, а в Йокогаме сегодня солнечно.Глава 6
29 августа 2021 г. в 19:55
— Но ты должен понимать, Осаму, что все проблемы так не решишь, — монотонно говорит Огай, устало глядя на пасынка.
Рассветное солнце только недавно выплыло из-за верхушек многоэтажных зданий, в полной мере освещая землю. Ни единого признака пасмурной погоды, что неимоверно радует, потому что тоскующий Дазай с дождем и туманом на фоне выглядел бы ещё более потерянным. А так… Так он хотя бы просто задумчив. С виду. Но зато Мори дышится чуть легче при таком раскладе. О чём уж думает юноша, если бы сам того хотел, давно б уже поделился. Все его переживания где-то внутри — настолько глубоко, что вытащить не получится совершенно ничем, потому что множество раз пытались, и все заканчивалось одинаково ничем. К этому можно привыкнуть, но сама мысль о том, чтобы привыкать к истязаниям сына, словно это что-то обыкновенное, доводила до размышлений об этом глубокой ночью или прямо на рабочем месте. Каким нужно быть врачом, чтобы не иметь возможности помочь близкому человеку?
Каким нужно быть отцом, чтобы довести ребенка до состояния, выбраться из которого невозможно помочь? Вот правильный вопрос. Мори четко продиктовал себе ответ на него ещё тогда, в самый первый инцидент, со дня которого прошло чуть больше пяти лет, хотя, казалось, мужчина за это время успел только глазом моргнуть. Есть множество вещей, которые нынешний Огай не сделал бы, но Огай из прошлого творил всю эту несусветную дичь с улыбкой на лице, до сих пор отчётливо все помня. Только после осознания глобальности своих небольших ошибок, когда те собрались в один гигантский шар, до него дошло, что что-то делать с этим нужно. Придется. И он пытался исправить то, что на тот момент ещё не до конца было разрушено — своего пасынка. Он не справился. Все врачи, поездки, попытки отвлечь его, засунуть его в социум, потом изолировать по его просьбе в виде домашнего обучения — ничего из этого не помогло. Везде был Мори Огай, видимый Осаму тем же прошлым, за которое он уцепился, как утопающий за соломинку, только здесь эффект был обратным. Дазай утопал, цепляясь за «соломинку».
Когда он, будучи человеком с дипломом психолога, сам поставил ему алекситимию, то не верил собственным домыслам — послал Осаму по целому списку психологов, психотерапевтов, других специалистов в своей области. Где-то глубоко теплилась надежда, что он — человек, который никогда не ошибался как врач, допустил ошибку. Только логика в размышлениях губила слепую веру, раскрывая сердцу глаза на истину. Мори Огай всегда прекрасен, как врач, но никогда не как способный быть за пределами клиники человек. Не в белых стенах он — худшее, что можно пожелать даже злейшему врагу. Дазай бы не пожелал. Мальчишка послушно шарахался из кабинета в кабинет, чтобы ему в лицо снова и снова ставили один и тот же диагноз, чтобы терялось время на изучение проблемы изнутри и извне. Мори был похож на параноика, ибо до победного не верил в правду. Только параноики в нее не верят, когда есть место для приятной лжи.
Заболевание заключается в неумении передавать чувства и эмоции, в непонимании самого себя, в неспособности подобрать эмоции по ситуации. Алекситимия — не психиатрический диагноз. Она приводит не только к проблемам в межличностных отношениях, но и может стать причиной психосоматических болезней. Человек с подобным будто лишен возможности прочувствовать эмоции по полной. Их словно нет, и неизвестно, какие они, потому что злость и радость чувствуются одинаково пресно. Это как… Хроническая заложенность носа или отсутствие работы вкусовых рецепторов. Человек по возможности опирается на свое физическое состояние, чтобы понять, например, по какой причине глаза режет соль. У некоторых более изворотливых вырабатывается определенный шаблон поведения: если рядом со мной этот человек, то нужно больше шутить, если этот — нужно быть серьезным. Смеяться, плакать, злиться, радоваться — все это строго по плану, не всегда по-настоящему. А ещё есть изворотливо-неповоротливые, в чье число входит Осаму, потому что шаблон при нем имеется, а желания меняться нет и не было. Кажется, даже не будет никогда. Что должно случиться, чтобы он пошел на поводу у специалистов? Рак на горе скорее свистнет, чем это произойдет.
— Скажи, Дазай, — расслабленно начинает Мори, — В чем причина твоего желания умереть?
Само по себе то, что самый близкий по собственному мнению человек для Осаму задаёт ему в лоб подобные вопросы, должно быть, уже не есть хорошо. Но он спрашивает. Позволяет себе это всякий раз, когда мальчишку откачивают в больнице и приводят в чувства, за что Осаму так сильно его ненавидит.
— Ты знаешь, — Мори собирается сказать ещё что-то, но Осаму выставляет вперёд ладони, — Нет, только без этого! Ты прекрасно знаешь, и не нужно делать вид, будто я не прав.
— Но не снова же! — не унимается мужчина и встаёт, всплеснув руками, — Неужели ты за месяц успел забыть эти стены? Мне стоит положить тебя в психиатрическое отделение на полгода? Опять?
— Да, конечно, давай, — и даже это спроектированная агрессия, — Убери меня как можно дальше от своих глаз, и тогда, будь уверен, папочка, до конца твоих дней перед тобой не будет маячить «неприятный бонус, идущий вместе с невестушкой».
Мори успокаивается. Он резко берет себя в руки, снова садится на край больничной койки, смотрит на Осаму и прекрасно понимает все свои косяки и недочёты, но всячески старается скрыть это осознание. Перед ним никто иной, как нежилец. Только мертвый человек неспособен переживать на своей шкуре чувства и эмоции. Только такие люди и помогают врачам делать деньги просто так и без какого-либо результата. Раньше Мори не понимал, стараясь огородить себя от этой назойливой мысли. Сейчас — понимает, видя в мальчишке напротив тот самый ком своих ошибок. Это можно было исправить, да и можно до сих пор, если бы рядом с Осаму был человек, которому он способен открыться. Кто-то, кто не внушает доверие, а заслуживает его постепенно путем многих стараний. Мори и врачи на эту роль не годятся.
— Можешь не приходить сегодня больше, — спокойно продолжает Осаму спустя несколько минут молчания, давящего лишь на Мори.
Огай кивает, поднимаясь и беря свои вещи. Идти ему не совсем уж и далеко — всего лишь подняться на пятый этаж с третьего. Удобно работать в клинике, где чуть выше госпитализация, ибо идти далеко не надо. Звучит отвратительно. Только напоследок, уже стоя в дверях, Огай поправляет халат и последний раз смотрит на Осаму.
— Но Акико все равно зайдет к тебе.
Дазай кивает, и Мори скрывается за дверью.
Акико он видел достаточно редко, но каждая их встреча всегда ненадолго отвлекала от рутины и оставляла после себя море фотографий и воспоминаний. Будучи дочерью Мори от первого брака, она, конечно же, имея блистательные знания в биологии и химии, поступила на хирурга и почти доучилась. У них в крови вся эта медикаментозная херня, которую Осаму терпеть не мог, но ради Акико терпел и даже слушал все ее рассказы, а каждый интересный факт из медицины запоминал и порой даже упоминал при случае. Подругой ее назвать сложновато, но вот хорошей знакомой — можно и ещё как. В общем, Дазай с нетерпением ждал ее, почти не сопротивляясь, когда медсестра протыкала кожу бесячими капельницами. А ещё в квартире остался телефон, что явно плохо, ибо здесь сдохнуть от скуки легче, чем от чего-либо другого.
— Привет, ходячий кусок марли, — заходит даже не стучась — в своей манере, но ее приход весьма приятен, — Что на этот раз? Ах, точно, наглотался, как и в прошлом году!
Осаму, до этого рассматривающий потолок, повернулся к девушке и вскочил, случайно дёрнув капельницу настолько сильно, что та чуть не навернулась. Богу слава, что на колесиках. Акико уже протянула руку, чтобы поймать несчастный штатив, но неизбежного не произошло. Все остались живы и здоровы. Относительно.
— Да ладно, не начинай хотя бы ты, а, — протянул Осаму, закрывая уши ладонями, лишь бы не слушать всех наставлений, поучений и всего другого, на что у Акико ещё несколько часов до окончания времени посещения.
Примечания:
здравствуйте, это снова я